Короли океана

Это требует объяснения, и мы попытаемся дать его ниже в нескольких словах.

Первый штурман, он же старший помощник капитана, был в прошлом офицером королевского военно-морского флота, но за некоторые свои далеко не безобидные выходки, которые нет смысла здесь перечислять, ему пришлось подать в отставку. Это был великодушный человек, он даже имя носил благородное – Орас де Вильномбль – и состоял в родстве с самыми знатными фамилиями в Оверни^[23]. Кроме того, он доводился племянником одному из управляющих Вест-Индской компании. И благодаря покровительству того же дядюшки получил должность второго помощника капитана корабля «Петух» и прослужил в ней худо-бедно три года. Однако на основании этого мы не станем утверждать, что моряком он был никудышным, напротив, в своем ремесле он знал толк и смог не раз проявить в различных обстоятельствах свои недюжинные таланты и замечательные познания в морском деле. Между тем заслуги господина де Вильномбля на морском поприще напрочь перечеркивались его постыдными пороками и безнравственными поступками. То был пьяница, игрок, распутник и все такое прочее. Ради удовлетворения своих необузданных прихотей и ненасытных страстей он был готов на все.

Экипаж «Петуха» терпеть его не мог и, что немаловажно, боялся, и все из-за того влияния, которое он оказывал на своего дядюшку, сумев обвести его вокруг пальца заверениями о том, что окончательно решил вернуться к достойной жизни и трудам праведным. И дядюшка, человек почтенный, порой даже радовался такому преображению племянника и с удовлетворением отмечал, что наконец-то сумел наставить его на путь истинный.

Что касается внешнего облика шевалье Ораса де Вильномбля, это был приятный кавалер лет тридцати двух – тридцати четырех и в высшей степени элегантный; он досконально знал все придворные обычаи и, главное, обладал талантом, редким даже для того галантно-утонченного века, вполне здраво рассуждать о всяких пустяках, остроумно рассказывать занятные истории, зачастую скабрезные, и, наконец, вызывать к себе симпатию у простодушных дам, не выказывая при том видимого желания приударить хотя бы за одной из них.

За два дня до отплытия «Петуха» граф возвращался после довольно продолжительной прогулки верхом по Аркской дороге. Было около половины восьмого вечера; погруженный в свои мысли, весьма серьезные и, если судить по выражению его лица, отнюдь не самые приятные, молодой старпом бросил поводья на шею лошади, предоставив ей идти совершенно свободно, как заблагорассудится, чем она не преминула воспользоваться и принялась пощипывать траву на каждом изгибе дороги.

И тут двое незнакомцев, одетых как матросы, остановили лошадь, схватив ее под уздцы.

Граф живо вскинул голову и потянулся к седельной кобуре.

– Что вам надо? – грозно спросил он.

– Оказать вам услугу, – отвечал один из них, – ежели вы тот, кто нам нужен.

– И кто же вам нужен?

– Граф Орас де Вильномбль, старший помощник капитана «Петуха», судна Компании.

– Это я, – сказал он.

– Тогда соблаговолите проследовать за нами – здесь недалеко. Мы готовы сделать вам выгодное предложение.

– А кто докажет, что вы не уготовили мне западню? И не хотите заманить меня в ловушку, чтобы убить?

– Бросьте! Вы же не верите ни одному своему слову. У нас нет оружия. К тому же вам решать – согласиться или отказаться. Как вы знаете, господин граф, завтра в шесть часов утра вы должны заплатить пять тысяч пистолей, которые давеча проиграли, а теперь безуспешно пытались просить взаймы у одного из своих друзей. Так вот, если не вернете долг, вас немедленно арестуют, лишат чина, и на сей раз без всякого снисхождения.

– Предположим, так оно и есть, – надменно продолжал граф, – и что из того следует?

– Только одно: коли вы согласны проследовать за нами, через четверть часа у вас будет пять тысяч пистолей, которые вы тщетно пытаетесь раздобыть; сверх того, вам будет выплачено еще пять тысяч пистолей, не считая дополнительных десяти тысяч, по приходе вашего судна в Пор-Марго, если вы в свою очередь согласитесь оказать нам услугу, чего мы от вас, собственно, и ждем.

Граф, похоже, призадумался и наконец решился.

– Едем! – твердо сказал он.

И в сопровождении двух незнакомцев двинулся куда-то через поле.

Не прошло и пяти минут, как они вышли к заброшенной лачуге, куда граф, спешившись и привязав лошадь к дереву, проник следом за двумя незнакомыми проводниками.

Один из них зажег желтую сальную свечу и поставил ее на колченогий стол, после чего между ними троими снова завязался разговор.

О чем же они говорили? Какие предложения были сделаны графу? Об этом мы скоро узнаем. Но предложения эти, очевидно, были не самые приятные, поскольку граф, кичившийся тем, что ему сам черт не брат, невзирая на свое отчаянное положение, все никак не решался их принять.

Тем не менее незнакомцам, кажется, удалось развеять его сомнения и выжать из него согласие, потому что по заключении сделки граф получил десять тысяч пистолей наличными; он их тщательно пересчитал и, удовлетворенно вздохнув, уложил в свой бумажник, после чего вышел из лачуги и вскочил в седло.

– Свои обещания мы сдержали, – сказал один из незнакомцев угрожающим тоном, – дело теперь за вами. И знайте, если вы не доведете его до конца, вам не избежать нашей мести.

– Мы будем на Большой земле в одно время с вами, – мрачным голосом прибавил второй.

– Господа, – высокомерно отвечал граф, – у вас есть мое благородное слово. Раз вы знаете меня как облупленного, вам должно быть известно и то, что я слов на ветер не бросаю. Прощайте же и спасибо за все.

И, ударив лошадь рукой, он пустился вскачь.

– До свидания! – усмехнувшись, в один голос крикнули ему вслед незнакомцы.

Через десять минут граф уже прибыл в Дьеп. Нигде не останавливаясь, он сперва направился прямиком к своему кредитору и расплатился по долгам, потом уладил кое-какие дела, сел в шлюпку, и та доставила его на борт «Петуха»; он твердо решил не сходить на берег до самого отплытия.

Как старший помощник капитана, граф Орас отвечал в основном за содержание в надлежащем порядке внутренних помещений на корабле, включая жилые, за нагрузку судна и, наконец, за состояние самых разных мелочей, из которых состоит судно и от которых зависит жизнь на борту, – от такелажа, балласта и груза до провианта, дисциплины экипажа и поведения пассажиров, поскольку капитан ведал главным образом навигацией.

Когда капитан Гишар получил распоряжение принять на борт герцога де Ла Торре с семьей, он, естественно, переадресовал это распоряжение старшему помощнику, предоставив ему самому решать, что надобно сделать для того, чтобы благородные пассажиры ощущали себя не совсем уж плохо на борту «Петуха» во время довольно долгого морского перехода: ведь, даже предположив, что плавание будет проходить при благоприятных условиях, оно должно было продлиться никак не меньше месяца, а то и больше.

Граф Орас, отдадим ему справедливость, выполнил деликатное поручение капитана тактично и со вкусом: он воистину сотворил чудо, когда обустроил пассажирские каюты, превратив их в роскошные покои, достаточно просторные и, главное, очень удобные, чего зачастую весьма не просто добиться и на судне, тоннажом покрупнее «Петуха», тем более что он и без того был переполнен пассажирами обоих полов.

Больше всего герцог де Ла Торре пугался неудобства, на которое, как ему казалось, он был обречен на борту торгового корабля, да еще относительно малого водоизмещения, где пространство крайне ограниченно; и каково же было его удивление, когда граф Орас встретил его на борту самым учтивым образом и препроводил в отведенные ему покои. Очарованный окружающей обстановкой, герцог горячо поблагодарил старпома, с которым еще не был хорошо знаком, хотя изысканные манеры последнего пленили его с первого же взгляда. Впрочем, он этим не ограничился: как только его почтил своим присутствием капитан, он воспользовался случаем и поздравил того с таким искусным старшим помощником, проявившим незаурядные вкус, талант и фантазию при обустройстве его, герцога, каюты.

К великому своему сожалению, капитану пришлось ответить на великодушные похвалы своего знатного пассажира, представив ему графа де Вильномбля. В глубине души достойный капитан надеялся отсрочить эту формальность; больше того, он даже хотел по секрету открыть герцогу истинную натуру этого человека, которого управляющие Вест-Индской компании навязали ему в старшие помощники. Но, как уже не раз случалось при подобных обстоятельствах, когда капитану Гишару удавалось раскусить коварные замыслы старпома, завуалированные под самыми благовидными помыслами, тот вмиг насторожился и устроил все так, чтобы иметь возможность самолично принять похвалы в свой адрес; он все-таки заставил капитана, вопреки явному нежеланию последнего, сыграть ему на руку, представив его герцогу.

Капитан и граф знали друг друга с давних пор; они презирали и смертельно ненавидели друг друга; по правде говоря, между ними давно шла война, и оружием в ней служила любезность; то была война тайная, непримиримая и жестокая, хотя и безмолвная и неизменно с улыбкой на устах. Разумеется, герцог де Ла Торре, который не подозревал, да и не мог подозревать о скрытой вражде между ними, был счастлив повстречать на этом судне благородного человека, одного с ним сословия и почти равного положения; человека с изысканными манерами, с которым можно было бы поддерживать приятные отношения в течение всего плавания, тем более что тот мог бы составить общество и его домочадцам, помогая им терпеливо сносить тяготы, неизбежно сопряженные с долгими морскими переходами. Так что графа Ораса он принял с распростертыми объятиями; и вскоре тот, обдумавший свой план заблаговременно, сумел стать незаменимым для графа де Ла Торре, снискав себе глубочайшее уважение этого благородного кастильянца и заручившись его дружбой.

Любовь делает человека прозорливым. И Олоне скоро обратил внимание на проделки своего прямого начальника. С болью в сердце он заметил, что ухаживания графа любезно принимаются обеими дамами. Впрочем, печалился он недолго, потому как некоторое время спустя отметил и другое – что сеньорита де Ла Торре невольно прониклась неприязнью к этому человеку и стала везде и всюду держаться с ним крайне холодно.

К сожалению, положение подчиненного, которое Олоне занимал на борту, никоим образом не позволяло ему оказывать услуги пассажиркам; он даже не мог предостеречь их от происков графа Ораса.

Олоне был бессилен против графа; к тому же в те времена морской кодекс отличался такой строгостью, а вернее, был настолько суров, что означенные в нем крутые меры случалось применять не так уж часто.

Капитан Гишар тоже был начеку. Он, повторимся, слишком давно знал своего старшего помощника и теперь стал пристально следить за каждым его шагом, даже самым, казалось бы, невинным: у него было предчувствие, что тот действует по тщательно продуманному плану. Но что это за план? И чего, собственно, добивался граф? Этого капитан Гишар не знал, но очень хотел узнать. И по возможности расстроить каверзные замыслы графа и вывести его на чистую воду сразу же, как только тот допустит промашку.

Но граф был не промах: почувствовав за собой слежку, он сделался куда более осторожным. Поэтому вести себя с ним следовало с неизменной хитростью и ловкостью; надо было делать вид, что выказываешь ему самое полное доверие, и при этом не спускать с него глаз.

Положение было сложное, если не сказать критическое. Капитану Гишару пришлось иметь дело с сильным противником. И он не преминул поделиться с Олоне, узнав его лучше и проникшись к нему доверием, своими тайными опасениями; он рассказал ему о двуличном характере старшего помощника и дурных предчувствиях на его счет. Олоне выслушал признания капитана с величайшей радостью. Под его покровительством он почувствовал себя сильным и воспрянул духом. Его друг Питриан тоже был посвящен в их тайну, и они втроем единодушно решили установить скрытую слежку за человеком, которого отныне считали своим врагом, наблюдать за малейшими его действиями денно и нощно – словом, не упускать его из виду ни на миг, дабы в конце концов расстроить его происки, которые он наверняка замыслил, чтобы обольстить юную, очаровательную дочь герцога де Ла Торре и скомпрометировать ее таким образом, чтобы ей пришлось принять его предложение.

Между тем плавание продолжалось в самых благоприятных условиях: ветер после отхода из Дьепа не стал ни крепче, ни слабее, к тому же он был неизменно попутным. Так что брасы, шкоты и галсы, казалось, были намертво ошвартованы на гафель-нагелях, как шутили меж собой матросы. Судно быстро приближалось к Санто-Доминго: еще неделя, самое большее дней восемь – и «Петух», как ожидалось, бросит якорь на рейде Пор-де-Пэ, во французской части острова.

Граф Орас де Вильномбль вел себя еще более осмотрительно; при этом, однако, он обхаживал герцога де Лa Торре с еще большей настойчивостью. Памятуя о влиянии, каким пользовался вице-король Перу, зная о его многочисленных родственных связях с первыми семьями королевства и о доверии, какое он имел в Версале, хотя и был испанцем, граф Орас представился ему жертвой завистливых преследователей – могущественных врагов, очернивших его в глазах господина Кольбера, всесильного министра короля Людовика XIV; непримиримая ненависть и испортила ему карьеру – он был вынужден подать в отставку и, к своему стыду, прозябать в низших чинах, служа на торговых судах вместе с людишками без роду без племени, которые считали его своим недругом и, поскольку питали неприязнь к знати вообще, пытались и ему всячески насолить.

Герцог де Ла Торре, невольно проникшись историей графа о его мнимых злоключениях, которую тот пересказывал при каждом удобном случае, проявил сочувствие к горестной судьбе молодого человека, оказавшегося в положении, совершенно недостойном того, что было уготовано ему при рождении. И обещал ему, хотя между Францией и Испанией была объявлена война, порадеть за него перед министром, используя все влияние, коим его родственники и друзья обладали в Версале, дабы графу воздали по справедливости и позволили вернуться на службу в королевский флот на условиях, наиболее приличествующих достойному имени, которое он носил.

Так вот и обстояли теперь дела, и граф Орас в душе радовался тому, что сумел склонить господина де Ла Торре на свою сторону. Он уже видел, что в ближайшем будущем его хитроумные планы увенчаются полным успехом, как вдруг произошло непредвиденное событие, которое не просто изменило, а разрушило все его планы и обрекло на еще большие беды.

Случилось так, что судно Вест-Индской компании «Петух» было захвачено испанским военным кораблем «Сантьяго».

Вот как французское судно нежданно попало в руки к испанцам в каких-нибудь ста пятидесяти лье от острова Санто-Доминго – цели своего плавания, хотя французы надеялись, что обманули бдительность многочисленных вражеских крейсеров и сумели-таки от них ускользнуть.

Глава IV
Как граф Орас попал из огня да в полымя и был вынужден покинуть борт «Петуха» самым неприятным образом

Четыре двойных удара, пробитых сигнальщиком в рынду, возвестили экипажу «Петуха», что судовое время – восемь часов вечера. Было темно, пасмурно и ветрено, по морю шла крупная зыбь.

Граф Орас де Вильномбль, старший помощник капитана корабля, приказав установить паруса на ночь по уставу, то есть убрать лиселя, зарифить марсели и закрепить втугую брасы, передал рупор Олоне, заступившему на вахту аккурат в восемь часов и на всю ночь.

Согласно неизменной морской традиции, молодой человек, сменив старшего чином, осведомился, есть ли какие-нибудь новости.

– Никаких, – суховато ответствовал тот, направляясь к кормовому люку. – Ветер отходит, направление прежнее: восток-юго-восток.

– Знаю, сударь, – твердо сказал Олоне, – потому и имею честь спросить.

– Так что вам еще угодно знать, сударь? И пожалуйста, давайте поскорей, а то мне нужно заполнять вахтенный журнал.

– Мне, сударь, угодно знать точное местоположение судна, замеченного на заходе солнца справа по борту, если не ошибаюсь.

– Да, какое-то судно действительно было замечено, – с безразличным видом отвечал граф. – Но как только впередсмотрящий доложил о нем, оно увалилось против ветра, и вот уже больше часа мы его не видим.

– Так-то так, сударь, может, оно и к лучшему, но неплохо бы все время быть начеку. Мы находимся на пути следования испанских кораблей – они идут либо в Америку, либо обратным курсом, так что здешние воды день и ночь патрулируют крейсера испанцев.

– Возможно. Да вы успокойтесь, сударь, замеченное судно, а я к нему внимательно присмотрелся, вовсе не испанский торговый корабль, идущий в Вест-Индию или обратно, и никакой не крейсер. Это самый обыкновенный угольщик, может, несколько тяжеловатый; по конструкции – типичный торговец, ход – тяжелый, намерения – самые мирные; похож на тихоходный голландский галиот, а по большому счету – на корыто. В общем, делайте что хотите: теперь вы за старшего вахтенного – вам решать. И всего хорошего, господин второй штурман, а я вынужден откланяться: меня ждет герцог де Ла Торре. Вечер добрый!

Произнеся эти слова с легкой насмешкой, граф Орас быстро повернулся и почти в то же мгновение скрылся за дверью кормовой надстройки, напевая себе под нос куплет из какой-то застольной песенки.

Олоне, оставшись один, пожал плечами, осмотрел паруса, потом живо оглядел море и линию горизонта и бросил взгляд на компас. Все проверив, он приступил к бесконечному хождению туда-сюда – от нактоуза компаса до грот-мачты и обратно, метаясь, если можно так сказать, как зверь в клетке, тем более что это пространство составляло меньше двадцати футов. С трубкой в зубах он приготовился к самой тоскливой вахте – беспрерывному четырехчасовому пребыванию на мостике. Впрочем, ему было не так уж тоскливо: ведь все это время он мог спокойно думать о своей любимой – и его мысли тут же переключились на нее.

Но молодому человеку недолго было суждено предаваться любовным грезам: служебные обязанности скоро вернули его к действительности и поглотили все его внимание. Питриану, взобравшемуся случайно на салинг брам-стеньги, чтобы закрепить два-три раздернувшихся сезня, вдруг почудилось, что где-то рядом с их судном сверкнул огонь: он попеременно то вспыхивал, то гас, повинуясь, конечно же, колебаниям волн. Матрос поспешил закончить работу, спустился на палубу и сообщил другу о том, что видел или что ему показалось.

Питриан был прекрасным моряком – Олоне не подверг его слова ни малейшему сомнению, тем более что он тут же вспомнил о подозрительном судне, недавно маячившем на горизонте. Однако ему хотелось самолично взглянуть, что же это за огонь. Он взял подзорную трубу ночного видения, тщательно осмотрел горизонт в той стороне, куда показал Питриан, и скоро убедился, что друг его не ошибся.

Судно, замеченное на заходе солнца, снова оказалось в виду, и, насколько можно было судить, за последние час-два оно значительно приблизилось к «Петуху», хотя положение его, с тех пор как оно было обнаружено впервые, ощутимо изменилось.

Капитан Гишар, взяв к себе Олоне вторым штурманом, проявил редкую прозорливость – лучшего выбора и быть не могло. Олоне действительно, можно сказать, родился в море – оно было его колыбелью в младенчестве; он исходил его вдоль и поперек и никогда не разлучался с ним; он любил его благоговейной любовью и был убежден, что именно оно дарит ему все радости. По правде говоря, он чувствовал себя самим собой только на палубе корабля. Вот уже два десятка лет странствовал он по всему белу свету, пережил ураганы, тяготы и лишения, постоянно боролся со смертью, не раз встречаясь с ней безропотно лицом к лицу. Потому-то он и ощущал себя моряком до мозга костей и обрел, даже сам того не ведая, то присутствие духа, ту сметку и сноровку, без которых не может быть настоящего моряка.

Определив точное местоположение неизвестного корабля, Олоне понял, что это испанский крейсер; что, не желая то ли по нерадению, то ли по беспечности захватывать судно Компании ночью, он довольствовался тем, что сопровождал его на довольно близком расстоянии, чтобы не терять из виду, и на достаточном удалении, чтобы не быть замеченным в сумерках, решив, как видно, напасть на восходе солнца.

Расчет испанца, бесспорно, был верный – и стой сейчас на вахте, на борту «Петуха», любой другой штурман, ухищрения неприятеля увенчались бы успехом. Но обвести Олоне вокруг пальца было не так-то просто. Он принял решение в мгновение ока. Был лишь один способ избавиться от неотвязного преследователя – сбить его с толку, направив ложным курсом. И все четыре часа вахты напролет Олоне состязался с противником в хитрости и ловкости, то и дело меняя галсы, уваливаясь то под ветер, то против ветра, попеременно то увеличивая, то сбавляя скорость хода. Так что к полуночи неизвестный корабль куда-то запропастился: быть может, он потерял «Петуха» из вида, а может, погасил свои огни и теперь шел за ним в кильватере под покровом тьмы.

Когда господин де Вильномбль поднялся на мостик, поскольку капитан стоял только дневную вахту, как заведено на торговых судах, а штурманы поочередно несли и утреннюю… так вот, когда господин де Вильномбль поднялся на мостик, чтобы заступить на вахту в свою очередь, Олоне представил ему подробный отчет о происшедшем за ночь и о своих действиях.

Граф Орас на это только самодовольно улыбнулся.

– Любезный, – сказал он, – да вы засыпаете прямо на ходу, ступайте-ка отдыхать – вам это просто необходимо! Клянусь честью, вы жестоко обманулись! И то, что рассказали, – всего лишь плод вашего воображения!

– Будьте осторожны, сударь! – заметил Олоне. – Повторяю, нас преследует испанский крейсер.

– И где же он? Покажите! – изумился граф.

– Час как пропал из виду. Похоже, мне удалось сбить его с курса.

– Полноте! Сбить с курса! Такое-то неуклюжее корыто! Вот дождемся утра, сударь, и поглядим, какого дурака вы сваляли, – с пренебрежительной усмешкой бросил граф.

– Очень хотелось бы, чтоб так оно и было, сударь, да только я считаю иначе: боюсь, обстоятельства говорят в мою пользу.

– Вы слишком молоды и, естественно, склонны превозносить собственную значимость. Надеюсь, со временем вы избавитесь от этого недостатка. Самонадеянность на флоте недопустима.

– Мне это известно лучше, чем кому бы то ни было, сударь, а потому я готов, с вашего позволения, разбудить капитана – пускай он нас рассудит.

– Будить капитана по таким-то пустякам! Выбросьте это из головы, не то выставите нас обоих перед ним посмешищем. Черт возьми, вот была бы картина!.. Я старший помощник капитана «Петуха», сударь! И сознаю ответственность, какую предполагает сия должность. Так что позвольте мне самому решать, что делать.

Олоне поклонился и, занеся свой отчет в вахтенный журнал, отправился к себе в каюту и вмиг уснул.

Молодой человек спал точно убитый, когда пушечный выстрел, грянувший, как показалось, у него над ухом, заставил тут же очнуться ото сна. Юноша вскочил с койки, кое-как оделся и кинулся на палубу.

Уже давно рассвело, «Петух» лежал в дрейфе, и на траверзе судна Компании стоял большой испанский корабль, держа его под прицелом своих орудий на половине расстояния пушечного выстрела. Капитан Гишар направлялся в шлюпке к крейсеру. Экипаж и пассажиры «Петуха», сбившись в кучи тут и там на верхней палубе, пребывали в неописуемом страхе: отовсюду слышались только всхлипы да причитания.

Герцог де Ла Торре с домочадцами держался чуть в сторонке от всех. Испанского подданства и титула вице-короля Перу ему было довольно, чтобы не только вызвать к себе почтение, но и заставить повиноваться одержавших верх преследователей. Он решил вступиться за французов, будь им нанесено хоть малейшее оскорбление; но испанцы вели себя достойно, и все складывалось как нельзя лучше.

Граф Орас был бледен и подавлен, хотя держался хладнокровно, как ни в чем не бывало.

Олоне подошел к нему.

– Ну что, я был прав? – шепнул он ему на ухо с укоризной.

Граф Орас бросил на него злобный взгляд, но промолчал.

То, что последовало затем, понять легко. Командир испанского корабля «Сантьяго», крейсера его католического величества, захватил судно «Петух»; французский экипаж переправили на борт испанца и заковали в железо, только штурманы с пассажирами остались на борту «Петуха», усиленного испанской командой для присмотра за ними и управления судном. Командир «Сантьяго», признав герцога де Ла Торре, хотел уступить ему собственную каюту, но герцог с семьей предпочел остаться в своих покоях на французском судне, уж больно они пришлись ему по вкусу. Так, в паре, оба корабля и двинулись дальше на Кубу.

Отчаяние Олоне было не передать. Из-за беспечности графа он лишился будущего: все его планы рухнули разом. Сколько же лет ему будет суждено промыкаться в плену у испанцев, прежде чем он обретет свободу, и то если вынесет нескончаемые тяготы жестокой неволи? Грубость, с какой испанцы обходились в те времена с несчастными невольниками, ввергала в ужас даже самых отчаянных смельчаков – они предпочитали скорее умереть, чем попасть в руки к столь безжалостным врагам. Однако ж молодого человека, скажем прямо, страшила даже не самая мысль о плене, сколь бы ужасным он ни казался. Да и смерть не пугала его, одинокого, брошенного с рождения, не знавшего ни родни, ни друзей. Сколько раз рисковал он жизнью смеясь, ни за понюх табаку! Но что будет с ним теперь, когда судьба разлучит его с юной девушкой, еще совсем девочкой, которую он любил всей душой и ради которой не колеблясь пошел бы на любые жертвы?.. И вот, вместо того чтобы сблизиться с любимой, он вынужден не по своей воле расстаться с нею без всякой надежды увидеться снова хоть когда-нибудь! Во что тогда превратится его жизнь? В нескончаемую муку! От такой мысли у него мутился разум. Сколько раз уже собирался он пустить себе пулю в лоб из пистолета, который, среди прочих, утаил при обыске, учиненном испанцами! И всегда останавливался. Но что останавливало его – надежда или предчувствие, сказать этого молодой человек не мог. Порой ему казалось, что он стал жертвой жуткого кошмара, и с тревогой ждал пробуждения, то есть избавления.

Не сознавая, что с ним происходит, он, однако же, был уверен – на Кубе ему не бывать; благодаря чьему-то вмешательству он и спутники его окажутся на свободе еще до того, как попадут на испанский остров.

Как мы знаем, это предчувствие, откуда бы оно ни исходило, полностью оправдалось последующим ходом событий. «Сантьяго» с трофеем находились в каком-нибудь десятке лье от Кубы, когда, вопреки всем ожиданиям, их обоих дерзко захватил капитан Дрейф со своими двадцатью пятью бравыми флибустьерами.

Столь нежданное событие случилось через пару дней после того, как «Сантьяго» завладел «Петухом».

В течение этих двух дней граф Орас тщетно пытался повидаться с благородным испанским герцогом: всякий раз, оказавшись у дверей его каюты, он обнаруживал, что она для него закрыта.

Капитан Гишар предупредил герцога де Ла Торре о том, что произошло, – поведение помощника капитана показалось герцогу непростительным, и он тут же решил прервать все отношения с этим человеком, что и сделал без малейших колебаний и лишних церемоний, памятуя к тому же и о других словах капитана, заронивших у него подозрения о том, что все это время граф водил его за нос и что он никогда не был жертвой своих пороков, единственных своих непримиримых врагов.

Граф Орас затаил злобу в глубине души, поклявшись отомстить.

Но ни мольбы, ни угрозы – ибо этот человек не боялся и угрожать, – ничто не могло сломить холодную, непоколебимую решимость герцога де Ла Торре.

Старший помощник уединился под носовой надстройкой и там, сидя на корточках, обхватив голову руками, принялся вынашивать планы мести.

Спустя некоторое время после захода солнца он снова объявился на верхней палубе – с маской полной невозмутимости на лице. С виду он и впрямь держался хладнокровно, спокойно и бесстрастно; однако язвительная ухмылка на едва заметно поджатых бледных губах никак не вязалась с его нарочитым спокойствием и невозмутимостью. Граф Орас расхаживал по палубе до тех пор, покуда она полностью не погрузилась во мрак; засим, не раз подавив одолевавшую его зевоту, он, похоже, уступил неумолимо надвигающемуся на него сну, поднялся на ют и забрался спать в шлюпку, подвешенную за кормой судна.

Никто на борту не заметил или, по крайней мере, сделал вид, будто не заметил его поведения, тем более что в нем по большому счету не было ничего необычного: так вели себя многие, оказавшись в междутропических водах^[24], где как раз тогда находился «Петух».

Однако заметим при этом, что первый из иллюминаторов в покоях, занятых достопочтенным пассажиром и его семейством, располагался в пяти-шести футах под шлюпкой, где спал граф Орас.

Олоне провел весь день и вечер, облокотясь на релинги и не отрывая пламенного взора от моря; ветер, довольно слабый днем, неумолимо стихал и незадолго до захода солнца упал вовсе – воцарился полный штиль. Воздух как будто застыл; мрачно-маслянистая поверхность моря напоминала неоглядную гладь нефтяного озера; оба корабля едва покачивались на протяжной, почти не ощутимой зыби, больше похожей на дыхание громадного таинственного Левиафана^[25].

Когда солнце уже клонилось к закату, Олоне показалось, что он заметил в той стороне, на самой линии горизонта едва различимую черную точку и своим зорким глазом моряка распознал в ней пирогу. Сделав такое открытие, молодой человек вздрогнул. Оба судна находились в водах проливов – излюбленном месте буканьеров, где они обыкновенно нападали из засад на испанские галионы, возвращавшиеся в Европу. Олоне вдруг почувствовал, как в сердце у него затеплилась надежда, но он поостерегся сообщать кому бы то ни было о своем открытии и продолжал неотрывно, с лихорадочным беспокойством наблюдать за точкой, возможно сулившей им всем избавление.

Поэтому молодой человек почти не удивился, когда на другой день узнал, что случилось ночью и как буканьеры захватили «Сантьяго».

Испанцы, переправленные на борт «Петуха» уже в качестве пленников, и не пытались отстоять свой корабль, хотя пушек на «Сантьяго» для обороны хватило бы вполне: решив, как видно, что буканьеры нагрянули в несметном количестве, они сочли всякое сопротивление бесполезным, сложили оружие по первому же требованию и безропотно дали заковать себя в кандалы.

Узнав от капитана Гишара, что на борту сопровождаемого судна находится герцог де Ла Торре и что он сел на «Петуха» в Дьепе в качестве пассажира по срочному приказу господина Кольбера, Дрейф, ворча сквозь зубы, просил капитана заверить своего почтенного пассажира в том, что в его положении ничто не изменится и что по прибытии на Санто-Доминго он будет волен отправиться куда угодно; а до тех пор с ним будут обходиться с уважением, достойным его имени и титула. Но ненависть, какую буканьер питал к испанцам, была до того сильна, что он наотрез отказался повидаться с герцогом, невзирая на настойчивые увещевания капитана Гишара, и, все так же недовольно бурча, поднялся на палубу, чтобы отобрать матросов-добровольцев.