Близился мой тридцатилетний юбилей, на который я пригласила девчат с работы, родственников. Светлана с мужем и детьми на тот момент уехали на Север, на заработки. Вечер прошел не особо весело, так как все очень быстро разошлись по домам, мне вновь стало скучно и одиноко.
Близился август 91 года. После моего дня рождения мне привиделся вещий сон. Снилась наша Серебрянская самая большая и высокая гора, вся усыпанная ягодами, которые неприятной на вид, слизистой кроваво-квасной смесью, ручьями стекала с ее вершины. Выслушав содержание моего сна, мама как-то проницательно заголосила, при этом сплевывая и читая молитву. Она, разгадывая мой сон, сообщила, что скоро весь народ постигнет одна большая беда. Не хотелось в это верить, но я знала, сказанное ею, всегда сбывается.
Вскоре, 17 августа у сестры родился третий ребенок, Алешка, а через день Путч. Мы так и прозвали Леху – путчистом. Настали тревожные и беспокойные времена. А мы с Русланом, почти ежедневно забегали к сестре, навестить малыша и полюбоваться им. Лешу от души любили все. К осени их семье выделили трехкомнатную квартиру в новостройке. Я со своей стороны, как могла, старалась помочь в переезде, так как сестра была полностью загружена домашними делами.
Почему-то вдруг вспомнилась обида, на момент рождения Руслана, когда при всем дефиците, Шолпан принесла мне кусок колбасы, одновременно при этом обрадовав меня и расстроив. Ведь я на мгновение восприняла это с ее стороны, как внимание, но услышав: «ты должна мне три рубля», стало очень досадно и неприятно. Ну а в данной ситуации, я, конечно, поступила иначе. Предстояло накормить помогающих при переезде солдат-срочников, а также и всех остальных. Леша не сходил с рук сестры, поэтому принесенные мною кое-какие продукты, в том числе и колбаса, оказались очень кстати, только почему-то этого никто не заметил и не оценил, все было принято как в порядке вещей.
Сестра с семьей обустраивались на новом месте. Ну а у среднего брата к тому времени было уже шестеро детей.
Наш отец все чаще болел, иногда проходя курс лечения в стационарах.
Тем временем мама собиралась навестить своего старшего сына, отбывающего очередной срок на зоне. Она набирала продукты, словно готовилась кормить его чуть ли не месяц. На критику отца не реагировала, жалея непутевого бездельника, часто повторяя: «какой он у меня не счастливый».
Мы вместе с Русланом тоже однажды решили съездить и помочь маме везти тяжелый груз. Свиданку дали на три дня, но мы с сынишкой зашли лишь часа на два, мама осталась на дня три. Казалось, что брат, в действительности меняется и исправляется, подавая многообещающие надежды. Мамуля, покидая заведение, сильно плакала и страдала. Тем временем близился срок его освобождения, и отец, начиная нервничать, не однозначно переживал.
С начала нового учебного года я устроила Руслана в музыкальную школу, на отделение фортепьяно, купив у соседки инструмент за 800 рублей, деньги не малые по тому времени. Вечерами мы вместе с ним подбирали на слух различные мелодии, пели песни, иногда приводя в восторг своих соседей. Время шло, Руслан учился с желанием, уже хорошо наигрывая заданные по теме мелодии. В школе иногда проводили небольшие показательные выступления учеников и преподавателей, на которых я не всегда могла присутствовать, хотя сейчас мне кажется, что просто не вполне серьезно к этому относилась.
В горОНО работа шла ладно. Получив благодарность за успешную и активную деятельность, я продвигалась вперед, теперь уже работая бухгалтером материальной группы. Стала больше общаться с завхозами и учителями, а иногда и с теми, у кого сама когда-то сидела за партой. Но то были рабочие моменты. Не испытывая дискомфорта, мы общались в атмосфере взаимовежливости.
А в магазинах не было практически ничего, все распределялось по талонам, либо по месту работы. Меня назначили заняться делением товаров для работников народного образования всего города и района, раскладывая вещи и продукты по школам, детским садам и для сотрудников горОНО. При том дефиците, делить старалась поровну. Вот здесь и проявила свою истинную сущность наша заведующая, А.Н.Туембаева.
Обращаясь ко мне, находящейся в специально выделенном кабинете по учету товара, она попросила в приказном тоне оставить лично для нее кое-какие вещи и в определенном количестве. Та наглость меня поразила, это означало, что кому-то чего-то не хватит, но ее это совершенно не волновало. Я обратилась за советом к главному бухгалтеру, Акимхановой Газизе Тусупбековне, человеку грамотному, порядочному, обходительному, пользующейся большим уважением в коллективе, и просто хорошей знакомой моей мамы. Она вполне толково пояснила и объяснила, что лучше выполнить указания заведующей, не споря с ней. Я так и поступила, взяв себе на заметку неприятный инцидент. Время шло, к нам поступало все больше необходимых товаров, которые я все также продолжала делить… А к новому году, в паре с методистом по физической культуре, Зиной Кайгородовой, мы занялись распределением конфет на детские подарки. И здесь, изрядно «подзаправившаяся» Александра Накасымовна, дала волю своим амбициям… С ее разрешения, немного сладостей перепало и коллективу горОНО, которые были нам несколько признательны.
А с Зиной мы вполне сдружились. По весне вместе с ней и группой ребятишек, посещающих спортивную секцию, а также с Русланом и Женькой неоднократно ходили в турпоходы, далеко в горы. Всегда было очень весело и забавно. Уставшие, но довольные дети вновь просились в очередной поход. Вечерами Зина преподавала аэробику, где с удовольствием и от души занималась и я.
Близился юбилейный день рождения нашей заведующей, все сотрудники горОНО должны были присутствовать на праздновании ее торжества, отсутствие кого-либо означало попасть «в немилость», было чревато последствиями.
Не с особым желанием, но все пошли по особому случаю в дом, где нас вполне интеллигентно и галантно встречал спутник ее жизни, Геннадий. За столом чувствовалась напряженность, было совсем не весело, танцы и шутки, вообще не предусмотрены. Геннадий очень обходительно старался всем услужить, на правах единственного мужчины иногда обращался ко мне, стараясь ни как не выдать своего поведения. Я заметила, как именинница очень ревностно поглядывает за ним, при этом пытаясь держать на высоте свой статус. В ее взгляде в мою сторону чувствовался назревающий план, не предвещающий ничего приятного.
Среди коллег ходили негативные слухи, как в молодые годы Александра Накасымовна приухлестывала за еврейским пареньком красавцем, который, как и многие из его родственников, был не в здравом уме, что и передалось по наследству их дочери. Перешептываясь меж собой, коллеги излагали мысль, что заведующая таким образом наказана самой жизнью, за свой скверный характер и нечеловеческие отношения, всегда унижая достоинства любого из подчиненных.
Шло время, мы дружно работали, общаясь меж собой в отделе бухгалтерии, порой скромно отмечали дни рождения за чаем с тортом, рассказывали о своих проблемах, событиях. Я была довольна своей работой.
Иногда девчата подшучивали над участившим свои визиты в наш кабинет, Булатом А., учителем истории, человеке одиноком, но порядочном. Постоянно сватая заочно его ко мне, намекали о неоднозначной заинтересованности им моей персоной. Мне не совсем нравились те безобидные подколки в свой адрес, и я старалась избегать подобных разговоров, хотя лично к нему ни каких претензий не имела и отрицательных эмоций не испытывала. Просто не нравилась назойливость наших неугомонных женщин.
Однажды, к концу рабочего дня ко мне подошел работник УПК, Бигозинов, протягивая неверно оформленный Акт на списание. Каким образом он вообще занимал свою должность, для меня и других работников бухгалтерии было загадкой. Человек абсолютно безграмотный в ведении документации, не тактичный, безответственный, грубый и неопрятный. Он просто положил лист бумаги на стол, поставив меня перед фактом, мол, списывай и помалкивай. В мыслях я тогда еще подумала – «О, еще один подхалим-прислужник».
Вернув неправильный Акт, я пыталась объяснить его верное оформление. Но не став меня слушать, он тут же побежал с жалобой к заведующей. Было ощущение, что его, как марионетку целенаправленно наставили выполнить данное указание, а может я ошибалась, и все получилось само собой. Но, тем не менее, через минуту, вбежавшая к нам в отдел секретарь, сообщила, что меня срочно вызывает в кабинет Александра Накасымовна, и это впервые за четыре года безупречной работы. Она предупредила, что заведующая в очень плохом настроении. Бодро поднявшись, я подошла к кабинету, и, постучав, спокойно вошла. Шел январь 92 года.
Сидя с важным видом за длинным столом, начальница искоса и агрессивно взглянув в мою сторону, обратилась ко мне, как к ничтожеству, указывая не тактично пальцем:
– Ты, сядь, вон там!
Ее небрежный жест, словно указывал место бездомной собаке. Для меня это было конечно столько же оскорбительно, равно как я была в недоумении от ее недостойного поведения. Спокойно присев и пересилив эмоции, я спросила:
– Вызывали? И продолжила свой диалог – «А почему так грубо?!».
Что было потом! Изо рта заведующей полетели и слюни, и брань. Пользуясь тем, что мы наедине, она наконец-то решила морально меня раздавить и уничтожить. Не давая сказать ни слова, крича, она грозила мне увольнением, без всякого на то основания. Посыпались глупые и нелепые угрозы:
– Ты, ты сейчас вылетишь отсюда, я тебя уволю в пять секунд!
Слушать брань, далеко не воспитанной, на мой взгляд, и в совершенстве не соответствующей своей занимаемой должности начальницы, я просто не стала, а молча поднявшись, подалась к двери. Не ожидавшая от меня подобных действий, заведующая совсем потеряла самоконтроль, дурно ругаясь мне вслед. Теперь ее выступления и бесплатный цирк слышали все, находящиеся в приемной. А я, обернувшись, ответила:
– Не стоит утруждаться моим увольнением, я уволюсь сама и сейчас, а Вам, придется ответить за самоуправство и произвол!
Моих слез она уже не видела, и лишь вдогонку был слышен надрывающийся от крика ее вопль: «Ну-ка, немедленно вернись, слышишь ты, вернись!..».
Уже в течение последующих десяти минут в моей трудовой книжке появилась запись об увольнении. Весь коллектив забросил на время свою работу, не однозначно переживая за меня и последствия, бойко обсуждая и осуждая поведение Туембаевой А.Н. Но все они где-то в глубине души были и рады тому, что все таки нашелся хоть один человек из тысячи, который смог противостоять и поставить на место «тирана».
Главная бухгалтер в ужасе и переживаниях бегала между кабинетом заведующей и нашим отделом, так как, осознав свои действия и опасаясь последствий, Александра Накасымовна хотела через Акимханову Г.Т. уладить обстановку, мол, чего не бывает… Но было поздно.
Газиза Тусупбековна умоляла меня одуматься и остаться по причине назревающего громкого скандала. Да ей и самой, как человеку порядочному, хотелось решить проблему тихо и мирно, к тому же она переживала о предстоящем и сложном мне поиске подходящей работы, в столь тяжелые для всего народа времена. Но разговор был окончен, я была неумолима. Было задето самолюбие. Остаться, значит не уважать себя. Собрав вещи, я покинула здание горОНО, проклиная в душе заведующую, и ее подхалимов.
Тем временем, переживая, дома меня очень ждала мама, узнав обо всем, от позвонившей ей Газизы Тусупбековны.
В квартиру родителей я вошла эмоционально-возбужденной, со слегка припухшими глазами. Мама, сделав вид, что ничего не знает, нашла ко мне чуткий подход, и мы разговорились.
Я знала, что сказанные ею проклятия, обязательно сбываются. Просить ее об этом было практически невозможным, потому, как она не желала людям зла никогда. Но на что только не пойдет любящая мать, на что не отзовется любящее сердце!
…Я навсегда запомнила тот случай, когда боясь в одно мгновенье потерять меня, из-за выходки своего дурного сына, занесшего надо мной нож, она не выдержав и вознеся руки к небу, все же прокляла тогда своего первенца. Нет ничего хуже материнского проклятия. А я, находясь на грани истерики, причитала: «Мама, прокляни эту суку, прокляни!».
Вот и сейчас, глядя в мои глаза, она вновь взмолилась к небесам, с надеждой, что это хоть как-то успокоит меня.
Вернувшись в свою квартиру, я уже четко и уверенно приступила к письменному обращению к главе администрации нашего города, Л. Королевой, с жалобой на заведующую горОНО. Второе письмо было адресовано к тогда еще здравствующему прокурору района, т. Плешкову.
Следующий день в Администрации оказался не приемным, и секретарь наотрез отказалась запустить меня к главе города, тем более без предварительной записи. Но, увы, остановить меня и мои решительно настроенные действия было невозможно. Ответив секретарю, что именно меня и именно сейчас т. Королева примет непременно, я уверенным шагом прошла в большой кабинет, встретив недоуменный взгляд от моей самоуверенности, вполне интеллигентной, образованной и тактичной главы Администрации. Поставив ее в нелепое положение, я протянула свое заявление, настоятельно потребовав прочесть и принять необходимые меры.
Отложив все свои дела, глава города действительно принялась за изучение моего обращения в несколько листов, меняясь в лице, но стараясь при этом оставаться спокойной и рассудительной. Изучив все бумаги, она немедленно пригласила в кабинет юриста, объясняя ему ситуацию, и пообещав мне приложить все усилия по разрешению данного вопроса.
На обратном пути домой, я встретила девчат из бухгалтерии, они находились в шоковом состоянии, с восклицанием и наперебой объясняя, что на работе творится что-то необъяснимое, все в панике и на «ушах». Заведующая всех вызывала в кабинет на «разговор», но при этом, вела себя очень сдержанно и даже тактично, спрашивая обо мне и прося каждого, кто вдруг меня увидит, передать, что она лично, просит вернуться на работу, признавая за собой неправомерность, при этом, неоднократно высказывая и подчеркивая благодарность в мой адрес. Мне, конечно же, был ясен ее деловой ход, она переживала за свою уже очень пошатнувшуюся репутацию. Ей тогда, конечно же, досталось и немало, пришлось нести ответ в Администрации, и прокуратуре, но главнее всего, она низко пала перед лицом всего коллектива, и как говорили, поубавила свой «гонор».
В деле Туембаевой А.Н. моей конечной целью был не сам факт ее наказания, жизнь сама всех рассудит, важнее было достучаться до нее, думаю, это у меня получилось…
Только слабый или закомплексованный человек, способен самоутвердиться за счет подавления других людей!
В свою очередь, мне предстоял новый поиск работы.
Кто-то случайно сказал, что на швейную фабрику требуется кассир. С большим нежеланием, опасением и осторожностью, зайдя в отдел кадров и объяснив, что имею навыки бухгалтера материальной группы с четырехлетним стажем, я предложила свои услуги на их усмотрение. А по настоятельной просьбе Туембаевой А.Н., мне давали характеристику на любое место работы с самыми положительными качествами.
Начальник отдела кадров фабрики, Смертина Лидия Михайловна, на первый взгляд показалась человеком вполне грамотным и вежливым. Она настойчиво стала упрашивать меня попробовать свои силы в качестве кассира. Я немного побаивалась ответственности, но хорошо поразмыслив и посоветовавшись с мамой, решила освоить еще одну должность. В основы работы вникла очень легко, работала аккуратно и добросовестно, всегда стараясь идти ко всем на встречу. А ситуация на фабрике близилась к критическому исходу, все поступающие средства шли на уплату налогов, денег на зарплату не хватало, рабочие находились в самом затруднительном положении.
Бывали случаи, когда находясь в безвыходной ситуации, работники цехов со слезами на глазах обращались к директору с просьбой о выделении хоть каких-то средств, при этом получая категорический отказ. Ничего не оставалось, и они подходили ко мне с мольбой о помощи, и я помогала, как могла, шла к главному бухгалтеру, объясняя ситуацию, прося за людей, как за себя саму. Не было случая, чтоб мне отказали. Сама работа мне была интересной, выбросив из головы все бывшие проблемы, я устроилась вновь в БТИ, на подработку, а по вечерам и в выходные вместе с сыном ходили по участкам на замеры. Допоздна засиживалась за чертежами и копированием.
С Русланом мы были очень дружны, он не был капризным ребенком, лишь иногда в меру шалил, как это бывает со всеми детьми.
А наш отец, всегда переживая за внуков, упрекал Амантая за тунеядство, пытаясь заставить его садить картошку для своей семьи, на выделенных ему, как фронтовику, участках земли.
Коллектив управления фабрики был дружным и азартным, мы вместе отмечали все праздники, веселясь от души. Как-то стихийно и незаметно для себя я познакомилась с программистом, Людмилой Дацько. Отношения наши были обыденными, мы здоровались, очень мало общались, и практически не обращали внимания друг на друга. На первый взгляд, Людмила казалась строгой и неразговорчивой, поэтому я не особо желала идти на контакт.
К тому времени вернувшаяся в Серебрянск подруга Светлана с детьми, нигде не работала. Ее муж, побыв какое-то время в городке, вновь уехал на заработки. Мы по-прежнему с ней общались и дружили. Я, понимая, что ей тяжеловато, и, несмотря на то, что у нее есть муж, жалея ее, старалась делиться с ней продуктами, давала деньги, постоянно советуя устроиться хоть куда-нибудь на работу, но очевидно, ее устраивало такое положение. Она хвалила меня в ответ за доброту, и называла самой лучшей подругой.
Наш отец тем временем все чаще болел. Он периодически ложился в больницу, заставляя нас переживать за его здоровье. Мы с Русланом часто навещали его, принося что-нибудь вкусное, но он все больше отказывался, есть практически не мог, лишь иногда просил домашние булочки.
…Вспоминались эпизоды из детства, как вместе с ним ездили на сенокос и весело проводили там время, собирали ягоды, я все больше сразу в рот, сидели, отдыхая у шалаша, попивая воду из ручья, довольные и счастливые…
Однажды мне и родственникам, предстояло сажать картошку под селом Александровка, что в пятнадцати минутах езды от нашего городка.
Мы с Русланом на двоих посадили одну сотку, сестра с мужем на свою семью засадили участок чуть больше, а Амантай, для своей многодетной семьи, как и всегда, взявшись за работу с «ленцой», посадил участок, всего в три сотки. Тогда я в шутку приговаривала: «Расти картошечка, побольше, да покрупнее!». По осени было забавным собирать плоды своего труда. У сестры был урожай средний, у брата, практически не уродился, ну а у нас с Русланом был словно заговоренный картофель, мы собрали 11 мешков, в каждом по 4-5 больших ведер, притом и сами клубни были большими и ровными, что нас очень радовало. Я знала, что этого нам хватит за глаза, и в подсознании думала поделиться с братом и подругой. Призадумалась над тем, где мне его хранить, куда ссыпать. Варианты, конечно же, были, но тут братец вдруг предложил ссыпать в его погреб весь урожай, и брать по мере необходимости, сказав, что ему хватит и своего, а волноваться не стоит. Что я и сделала без всякой задней мысли.
Заканчивался 92 год. Цены неимоверно росли, был во всем дефицит, а в магазинах большие очереди.
Одним из осенних вечеров к нам в гости зашел Амантай со своим школьным товарищем Толиком. Мы мало общались с братом, поэтому их приход даже несколько удивил, но так как я знала Толю еще с детства, предложила пройти, пригласив их к столу. Немного пообщавшись и проведя весело время, мы на дружеской ноте распрощались. Мне вновь стало грустно и одиноко. А через несколько дней на моем пороге вдруг вновь объявился Толик, по виду не уверенный в себе. Мы понимали, что каждый из нас, одинок сам по себе, и нуждается в чьем-либо внимании. Он был не дурен собой, коренастый, крепкого сложения, но невысокого роста. Вот так стихийно и продолжилось наше общение. Но на тот момент, я в совершенстве не представляла себе его внутренний мир, чем он живет, о чем думает и мечтает. Но, увы, он, как и другие оказался совсем не тем человеком, каким я его представляла. Весь его интерес сводился к пьянке, о близких отношениях не было и речи, на это у него просто не было сил. Неуверенный в себе, и самим собой пристыженный, Толик стал избегать встреч со мной. Я в свою очередь, облегченно вздохнув, перестала о нем думать.
Глубокой осенью я пошла в квартиру Амантая, чтоб впервые воспользоваться своим урожаем, оставленным на хранение.
Тот день и та разыгранная им сценка запомнились мне на всю жизнь. Подходя к дому брата, и встретив выходящую на встречу Катерину, его супругу, спросившую меня о причине визита, несколько удивилась.
Ее вопрос сам по себе как-то не очень мне понравился и насторожил, я ответила, что пришла за своей картошкой. И каково же было мое удивление, когда сноха, без зазрения совести, запросто глядя в глаза, ответила мне, что картошки нет, что она уже сгнила. Я стояла в шоке. Как так, за два месяца в погребе, и сгнила?! Такой ход наглости меня поразил. Ведь я же собиралась с ними делиться! Вот же наглецы! Да чтоб вам по жизни всем подавиться в собственном негативе! Вот же сволочная семейка.
Катерина скорее пошла прочь, дав намек поговорить с братцем, переваливая всю вину на него.
Входная дверь была открыта. Я вошла в прихожую. Амантай лежал на диване в зале, с явно не добродушным лицом. Обратившись к нему объяснить их странный и непорядочный поступок, я еще более ужаснулась, и не только их бесчеловечным действиям и наглости, но сам факт был просто неприятен, что такое могло произойти именно со мной.
Уходя прочь от их дома, я в ужасе воссоздавала полученный в ответ плевок, решив для себя навсегда вычеркнуть из своей жизни и брата, и всю его неблагодарную семейку.
Было больно услышать от него на мой вопрос – «Где моя картошка?», ответ – «Сгнила твоя картошка, а ты иди на «х» отседова!». И это все, на что была способна его пустая голова. Несчастная семейка…! Народив шестерых детей и не в состоянии их прокормить, супруги в совершенстве не пытались хоть как-то решить свои проблемы, на нормальном человеческом уровне, попытаться найти подработку, посадить огород и тому подобное. Им было легче отнять, украсть, а ему, еще лучше, пропить.
Я не стала скандалить, а уходя лишь уверенно ответила: «Я, конечно, уйду отсюда, ну а ты, это свое «отседова» будешь помнить всю свою гадкую, подлую и никчемную жизнь!». Бог вас еще накажет. Вспомнишь еще этот день, и не только!
Было понятно, что достучаться до его сознания дело бессмысленное, он конченный подлец, но в моем понимании, никак не укладывалось поведение Катерины. Ни каких извинений, ни каких угрызений совести. Ведь я сама, одна поднимаю ребенка, почему же вот так запросто, они взяли и нагадили в душу! Вот уж не зря говорят: «муж и жена – одна сатана».
А в моих мыслях бурлят жуткие возмущения: «Почему же я-то должна кормить их детей?!».
С того момента мне больше не хотелось общаться и с Катей, и с детьми.
Время шло, но боль осталась в сердце.
Продолжая работать на фабрике, и одновременно перевыполняя план работы в БТИ, я могла иметь солидную зарплату. Отец, конечно, очень радовался за нас с Русланом, но все же, было видно, что ему все уже совершенно не в радость, он умирал и, понимая это, все же на что-то надеялся, пытаясь верить. Надеялись и мы…
Перед новогодним праздником мама видела сон, который после рассказала вкратце нам, дав понять, что отец очень плох, и что это уже конец. Верить в плохое не хотелось.
В Новогодний вечер мы с Русланом пошли в больницу поздравить деда с праздником, но он ни чему не был рад. Сидя рядом и просто общаясь, я пыталась его подбодрить и поддержать морально. Чуть позже пришла и сестра с маленьким Лешей, которому шел второй годик. Он был всеми любимым малышом. Превозмогая боль, дед через силу радовался его приходу, и сквозь слезы улыбался первым неуклюжим и очень забавным шагам кудрявого Леши.
Новый год каждый встречал у себя, на душе было грустно, праздника не получилось.
Но на следующий день, навестив отца, у нас даже немного поднялось настроение от его оптимизма. Он был белее уверенным и с хорошим настроем утверждал: «Ну вот, теперь я точно буду жить, мне надо было только Новый год пережить, а раз пережил, то все, теперь точно все будет хорошо». Мы с Русланом довольные ушли домой.
Шестого января, я, как и обычно, ранним утром шла мимо дома родителей на работу, а мама, как всегда махала мне рукой из окна, я ей в ответ. И на душе от этого было тепло и приятно.
В этот день было предчувствие, что сегодня меня точно уволят с работы, так как накануне вечером я должна была в обязательном порядке принять в кассу деньги, доставленные из других фабричных филиалов района, но не смогла. В тот момент мы вместе с сыном находились в больнице, рядом с отцом, у которого практически отнялись ноги, отказывал язык, говорил он с трудом, но было понятно, что ему невыносимо плохо. Он очень хотел домой. Оставлять его, вот так просто, было нельзя, так же как и нельзя не выполнить свои обязанности по работе. Раздумывать в такой ситуации не стоило. Найти машину было проблематично, поэтому оставалась надежда лишь на зятя, которого, настойчиво умоляя, я просила помочь перевезти отца из больницы домой. Стоит отдать должное Василию, с благодарностью вспоминая его позицию, он, по сути, выполнял обязанности вместо неблагодарных сыновей нашего отца, нашел машину, договорился с ребятами и всеми силами, мы перевезли несчастного старика на носилках домой, где его очень ждала переживающая и страдающая мама. Она весь вечер с надеждой в глазах ухаживала за ним, успокаивала, разговаривала. Он даже немного повеселел, сказал, что дома и дышится-то легче, чем в больнице. Я долго не хотела уходить домой, словно какая-то сила держала меня, сидела с Русланом и мирно общалась с родителями. Наспех попивая чай, подшучивала в свой адрес: «Ну вот, завтра навряд-ли оправдаюсь, точно, уволят!».
Я и не знала тогда, что после нашего ухода с Русланом домой, отец сказал маме, что это конец, все кончено. А мама ему ответила, мол, прекрати собирать всякую чушь, все будет хорошо.
Утро рабочего дня началось с неприятностей, как я и ожидала. Директор сразу вызвал меня в кабинет, и, не дав сказать ни слова в свое оправдание, просто поставил перед фактом, что я уволена. Спорить не хотелось, в душе было сплошное безразличие, в голове одна неспокойная мысль: «Лишь бы отец выжил». Писала у себя в кассе заявление об уходе, а у самой слезы градом.
Начальник отдела кадров засуетилась и забегала, понимая, что нельзя сгоряча делать спешные выводы, и объясняя директору причину моего поступка. А я сидела в полном безразличии, в ожидании какого-то звонка.
В двенадцать часов почти все работники управления разошлись на обед. Мне хотелось побыть одной, закрывшись в кассе. Наталья, бухгалтер расчетной группы, продолжала свою работу за компьютером. Также в своем кабинете находилась и кадровик, Лидия Михайловна.
Через некоторое время в бухгалтерии раздался пронзительный телефонный звонок. Наташа позвала меня; подбегая к аппарату, я предчувствовала что-то неладное.
Мама сказала тихо и спокойно: «Галя, иди домой, папе очень плохо».
Положив трубку и взвыв от горечи в душе, понимая, что отца больше нет, я, бросив все, наспех закрыв кассу, сломя голову мчалась домой, к маме, морозным январским днем. По лицу стекали ручьем слезы.
Взбежав по лестнице на второй этаж, толкнула не запертую дверь. Мама стояла в коридоре, с виду спокойная, но в душе конечно сдерживая страдание и горе, чтобы сразу не спугнуть нас.
Отец лежал на своей кровати, полностью накрытый белой простыней. Рыдая, я присела у его изголовья. Мне было бесконечно и искренне жаль старика. Мама, молча, стояла рядом. Я спросила ее о том, как умер отец. Она ответила, что все время была с ним рядом, и лишь недавно, на несколько минут спустилась в магазин, что в их доме, на момент, когда дед заснул. Вернувшись, стала с ним разговаривать, а он уже не отвечал. Мама вызвала «скорую». Когда медики подтвердили факт смерти, собираясь забрать покойного с собой, она категорически запретила это делать, ссылаясь на мусульманские обычаи, просто не позволила резать и без того измученное тело.
Лишь спустя много лет, уже в Томске, я в точности узнаю, как умирал отец и что чувствовал.
Встретившись случайно, за одним столом со своей тетей Зоей, сестрой отца, мы заведем разговор, именно о последнем дне его жизни. Зоя тогда нам поведает, как старик из последних сил добрался до телефона, во время отсутствия нашей мамы, и дозвонился в Харьков. Услышав из телефонной трубки голос своей сестры, он спросил: «Зоя, мать жива?!», та ответила взволнованно: «Да, жива. Павлик, да что с тобой?!». И отец ей ответил: «А я умираю…». Трубка упала из рук, кровь пошла носом, отец рыдающий добрался до кровати и закрыл свои веки, уже навсегда.
А на другом конце телефонного провода были слышны истерические крики в горе напуганной Зои, от безысходности и бездействия она просто рыдала и не знала, что предпринять, не знали и мы…
Я уже почти спокойная, сидела с опухшими глазами рядом с телом отца, с сочувствием недопонимая причины оставшегося небольшого следа крови и еще не высохшей слезы на его лице. Мне было бесконечно жаль его, на душе было и пусто и грустно.
Резко раскрылась дверь, в квартиру ворвалась, словно ураган, сестра. С рыданиями она пронеслась в спальню, припав к голове отца, обнимая и целуя его.
Впереди предстояли похороны. Вся ответственность легла на наши плечи, на братьев надеяться не было смысла. Старший еще отбывал срок на зоне, а средний уехал за пределы нашего района, не то на заработки, не то порезвиться по полной программе. Даже узнав о смерти отца, он так и не появился на похоронах, впрочем, его присутствие было бы совсем некстати.
Мы с сестрой бегали от магазина к магазину, одновременно выбивая в быстром темпе средства через Собес. С оградкой и памятником помогала администрация ГЭС, где раньше работал наш старик. А нам с Шолпан предстояло готовить большой обед для поминок. Ночами мы варили в больших казанах мясо, пекли баурсаки, лепешки и булочки.
В день похорон пришло много людей. Мы едва успевали готовить чай, столы ломились от разнообразия сладостей и мясных блюд.
Мама говорила, что по обычаю, женщинам не положено ездить на могилки. Но для нас, выросших в советские времена, некоторые условности казались всего лишь предрассудками. Хотя ко многим вещам в этом плане мы относились вполне серьезно, уважительно и солидарно. Мама с родственниками осталась дома, мы с сестрой и детьми поехали вместе с мужчинами на кладбище. Веки распухли от бесконечных слез, в душе было холодно и пусто.