Потому что я тебя люблю

5. Свет

Выйти к рассвету можно только пройдя по тропе ночи.

Халиль Джебран^[26]

Прошло три месяца…

Наступает конец зимы, начинается весна.

Бледно-розовая заря поднимается над Ист-Ривер^[27], предвещая солнечный день.

Неподалеку от реки возвышается церковь Божьей Матери, маленькая испанская молельня, зажатая между складом и неказистым зданием. В этом доме находится центр временного приюта бездомных. Все устроено здесь с допотопных времен, плитка ободрана, канализация работает плохо… но, тем не менее, место пользуется хорошей репутацией среди тех, кто живет на улице. Бомжи знают, что здесь, в отличие от официальных заведений, им не станут задавать вопросы, а просто дадут пищу и чистую одежду.

В спальне, расположенной в подвале, с десяток бомжей еще досыпают на походных кроватях, а в общем зале нижнего этажа первые проснувшиеся уже сидят за скудным завтраком. Это диккенсовский «Двор Чудес» ХXI века: сидя за столом, молодая, но уже беззубая женщина лакает кофе из чашки, как кошка; рядом с ней здоровяк русский с ампутированной рукой неловко крошит сухарь, запасаясь впрок; возле окна старый костлявый негр, равнодушный к пище, сворачивается в спальном мешке и все бубнит и бубнит свои навязчивые причитания…

Внезапно открывается дверь, и входит человек с густой бородой, одетый в черное пальто. Он здесь не ночует, но он – завсегдатай этого места и с некоторых пор часто приходит сюда, чтобы зарядить телефон в зале приюта.

Погруженный в себя, равнодушный ко всему окружающему, Марк Хэтэуэй протащился в угол комнаты и, прежде чем свалиться около розетки, успел присоединить к ней свой хромированный аппарат.

Марк ни разу не видел жену с того самого Рождества. Теперь он походил неизвестно на кого. Волосы торчат в разные стороны, как у безумного, потухший взгляд, на лице – слой грязи. Он давно покинул мир живых, чтобы жить в постоянном мраке – на последней ступени перед падением.

У вас новое сообщение.

Металлический голос в трубке ничто не пробуждает в нем, как вдруг…

– Марк? Это я…

Этот голос, он узнает его. Это голос его жены. Хотя мозг его затуманен, он все же чувствует, что Николь рыдает.

– Перезвони мне, это срочно.

Короткая пауза, затем:

– Мне нужно кое-что тебе сказать…

В этот момент Марк уверен, что Николь собиралась объявить ему, что найден труп Лейлы. Перед ним предстает душераздирающее видение: людоед, зверь, маленькая девочка, вопящая в ночи, но…

– А ведь ты был…

Он уже больше не мог дышать. Сердце стучало у него в висках.

– …А ведь ты был прав, – вновь проговаривает Николь.

Опять молчание. На этот раз он ничему больше не верит, он больше ничего не понимает. Затем:

– Они ее нашли…

Он закрывает глаза, находит в себе силы пролепетать молитву, адресованную сам не знает кому.

– Она жива, Марк.

Горячая волна проходит по всему его телу и пригвождает его.

И теперь плачет он.

– Лейла жива.

6. Она жива

Любить – это взять на себя заботу об одиночестве другого, не имея возможности ни заполнить, ни познать его.

Кристиан Бобен^[28]

Марк даже не стал прослушивать послание еще раз. Лейла жива! Минутой ранее он принадлежал к отряду мертвецов, но теперь чувствовал, что родился заново, новость, которую он только что услышал, придала ему новые силы.

Он покинул приют и побежал, задыхаясь, вдоль Стэнтон-стрит к Маленькой Италии^[29]. Несколько раз он пытался поймать такси, но никто не хотел его везти. Да и все равно у него не было денег. Люди – сволочи! Ну, им хуже: он поедет до Бруклина на метро зайцем.

В поезде Марк повалился на сиденье, чтобы перевести дух. Он не мог больше дышать, перед глазами стоял туман, но сдаваться было нельзя. Только не сейчас. Он должен был успокоиться и взять себя в руки. И неважно, что у него разламывалась голова, а сердце билось 160 ударов в минуту.

Встряхнись. Ты должен стать прежним. Сделай это для Лейлы. Она жива. Ты всегда это знал. Ты не совсем понимаешь – почему, но ты знал это всегда.

Он закрыл глаза и попытался привести мысли в порядок.

Из-за этого ты противился желанию покончить со всем. Чтобы быть там, когда ее найдут. Сейчас ты должен помочь ей. Ты должен быть сильным – ради нее.

Он долгое время сидел вот так, открывая глаза только затем, чтобы узнать название станции, когда поезд подходил к ней.

Внезапно среди полной беспорядочности мыслей, царящей в его голове, что-то промелькнуло. Скорее это была интуиция, нежели умозаключение.

Какого числа? Вспомни, когда?!

На одном из сидений перед ним лежал утренний номер «Нью-Йорк пост». Он схватил газету, лихорадочно пробежал по ней глазами, ища сегодняшнее число: суббота 24 марта 2007 года. Телефонное послание Николь было вчера вечером. Так, значит, Лейлу нашли вчера.

23 марта 2007 года!

Сама по себе эта дата ничего особого не представляла, но в его сердце и сознании она была выжжена каленым железом.

Было 23 марта 2002 года, когда исчезла Лейла.

Ровно пять лет назад.

День в день.

* * *

Марк приехал на маленькую спокойную улицу Бруклина, приютившую дом, который раньше был его домашним очагом. На тротуаре он заметил полицейскую машину, припаркованную в неположенном месте.

Одним махом он взлетел по ступенькам крыльца, забарабанил в дверь, даже не думая звонить.

В приоткрытой двери появилось лицо Николь. В ее взгляде было все: страдание и искренняя сильная любовь… Их объятие прервал агент ФБР, стоявший позади Николь.

– Здравствуйте, доктор Хэтэуэй, – сказал полицейский, показывая свое удостоверение. – Фрэнк Маршалл, отделение ФБР Калифорнии, я думаю, вы помните меня.

Марк повернулся к нему. Николь, должно быть, ввела его в курс дела, так как человек, казалось, нисколько не удивился, увидев перед собой бродягу. Выглядел он солидно – а-ля Эд Харрис^[30]: приземистый, с короткой стрижкой и рассеянно-благодушным видом. Это он вел расследование о похищении Лейлы.

– Где она? – одними губами спросил Марк. – Где Лейла?

Николь хотела ответить, но Маршалл опередил ее.

– Не нужно торопиться, доктор Хэтэуэй, – предупредил он, направляясь к ноутбуку, установленному на столе в гостиной. – Пока мы не совсем уверены, что речь идет о вашей дочери. Сейчас проводится анализ ДНК, который даст нам окончательный ответ.

Маршалл нажал на кнопку, и на экране появилось лицо девочки.

– Эту фотографию сделали вчера вечером, через несколько часов после ее появления.

Марк склонился над экраном.

– Это Лейла! – заявил он без колебаний. – Это наша дочь.

– Я так и думал, – ответил Маршалл.

– Я хочу ее видеть!

– Она не в Нью-Йорке, доктор.

Марк двинулся на Маршалла:

– Где она?

– В Лос-Анджелесе, в медицинском центре, в больнице Сент-Фрэнсис Мемориэл Хоспитэл.

– Как… как она?

– Пока сказать еще трудно. Врачи проводят всевозможные исследования. Еще рано, чтобы…

– Ее избили, изнасиловали?

– По правде сказать, мы ничего не знаем.

Марк взорвался:

– Как это вы ничего не знаете?

Он почти вплотную подошел к полицейскому и угрожающе посмотрел на него.

– Успокойтесь, – посоветовал ему Маршалл, отступая. – Я все вам расскажу, как и вашей жене.

Николь позвала их в кухню и приготовила кофе. Мужчины сели рядом за стол, и Маршалл вытащил из кармана блокнот, как будто хотел быть уверенным, что ничего не забудет.

– Маленькая девочка, лет десяти, была обнаружена вчера после полудня, точнее, около 17 часов. Она бродила по торговым рядам галереи Сан-Шайн-Плаза округа Ориндж в Лос-Анджелесе.

Марк обхватил руками голову. Маршалл продолжал:

– Ее возраст, сходство, родимое пятно, шрам на подбородке – все дает нам повод предположить, что речь идет о вашей дочери.

– Это торговый центр, где…

– …она исчезла ровно пять лет назад, день в день, – закончил его фразу Маршалл.

Выражение недоверия промелькнуло на лице Марка.

В то же время, в том же месте, с промежутком в пять лет…

– И это, конечно, нельзя назвать случайностью, я согласен с вами.

– А Лейла, что она вам сказала?

– В этом все и дело, доктор Хэтэуэй, ваша дочь нам ничего не сказала.

Марк нахмурился.

– Со вчерашнего вечера она не сказала ни одного слова, – пояснил Фрэнк, – ни нам, ни медперсоналу, который за ней ухаживает.

– Полное расстройство речи?

Марк уже размышлял как врач. Неоднократно за годы своей практики он оказывал помощь детям, страдающим мутизмом^[31], обусловленным психологическими факторами.

– С меня достаточно! – отрубил он, вскочив. – Я еду в Лос-Анджелес к Лейле.

– Мы вам забронировали места на сегодня и завтра, – объявил Фрэнк, поднимаясь в свою очередь. – Позвоните мне, когда будете готовы. Одна из наших машин отвезет вас в аэропорт.

– Мы готовы, – отрезал Марк. – Зачем ждать.

В комнате внезапно повисло напряженное молчание, затем Николь крикнула:

– Нет!

Марк, ничего не понимая, повернулся к жене.

Вместо ответа Николь указала пальцем в направлении стеклянной перегородки. Марк посмотрел в стекло и увидел себя, словно в зеркале. На него смотрел некто худой и грязный, с длинными сальными волосами, всклокоченной бородой и опухшей физиономией, с налитыми кровью глазами. И этот некто вызывал страх.

– Я надеюсь, ты не хочешь, чтобы она увидела тебя в таком обличье?

Устыдившись, он кивнул в знак согласия.

* * *

– Слава богу, что не все мои клиенты такие, как вы! – пробурчал Джо Кэллэхен, один из последних сохранившихся в Бруклине старых добрых цирюльников. – Стричься раз в два года! Это неразумно, доктор Хэтэуэй! Я уж не говорю о бороде!

Понадобился целый час усилий старого парикмахера, чтобы довести дело до конца. Приверженец хорошо сделанной работы, мастер поднес овальное зеркало к затылку врача, чтобы тот смог оценить новую прическу.

– В следующий раз не буду так тянуть, – пообещал Марк.

С коротко стриженными волосами, свежевыбритый, он с трудом узнал свое лицо.

После парикмахера Марк сделал короткий заход в шикарный бутик на Парк-Слоуп, который посещал, будучи молодым, полным надежд и жажды успеха. Полотняные брюки, элегантный пиджак, рубашка поло из последней коллекции, украшенная посеребренным крокодильчиком… Что поделаешь, судят по одежке… Несколько часов назад он был жалким существом, валявшимся в пыльном приюте. Однако несколько косметических процедур, стрижка, бритье, другая одежда – и вот он снова способен произвести впечатление благополучного человека.

Он добрался до дома пешком, машины полицейского уже там не было.

Ну, и к лучшему.

Марк позвонил, как вдруг вспомнил, что Николь вернула ему ключи. Он открыл дверь и прошел по коридору. Окна были открыты. Гостиная утопала в весеннем свете. Пахло бергамотом^[32] и флердоранжем^[33]. Музыка в исполнении Кита Джаррета^[34] заливала комнату дождем кристально чистых нот, воспроизведенных высокоточной аппаратурой. Кельнский концерт – апофеоз Джаррета. Это была, и навсегда останется ею, самая красивая джазовая импровизация. Она нравилась даже тем, кто не любил джаз. Марка охватило волнение. Этот диск имел для него особое эмоциональное значение: Николь подарила его ему, когда началась их история любви.

– Николь? – позвал Марк.

Никто не ответил. Она, наверное, наверху.

Он стрелой взлетел по лестнице.

– Николь?

Открыл дверь ванной. Никого.

Марк остановился на пороге их комнаты. К двери кнопкой была прикреплена почтовая открытка с изображением двух переплетенных тел, парящих в воздушном покрывале. Он тотчас же узнал «Вальс», скульптуру Камиллы Клодель^[35], которой они восхищались в музее Родена во время своего первого путешествия в Париж.

Музыка Джаретта, страстные объятия Камиллы Клодель. Две мадленки^[36], оставленные Николь, уводили его в далекое прошлое.

Но где же его жена?

Озадаченный, он снял почтовую открытку и на обратной стороне увидел несколько слов, написанных в спешке.

Марк, любовь моя.

За меня не беспокойся. Со мной все хорошо, но я не могу сейчас поехать в Лос-Анджелес.

Больше всего на свете мне хотелось бы вновь быть с тобой и нашей маленькой дочкой.

Но это невозможно.

Это путешествие ты должен совершить один.

Прости, но я не могу рассказать тебе все.

Потом ты поймешь.

Что бы ни произошло впоследствии, знай, что я любила и буду любить тебя всегда.

Николь

7. Made in Heaven^[37]

Я боялась, но пришел он, и мне стало не так страшно…

Эмили Дикинсон

12 часов спустя

Лос-Анджелес

Сент-Фрэнсис Мемориэл Хоспитэл

А лифт все поднимался и поднимался. Втиснутые внутрь кабины Марк Хэтэуэй и Фрэнк Маршалл злобно смотрели друг на друга. Не дожидаясь прибытия на место, агент ФБР решился задать вопрос, который не давал ему покоя:

– Вам не кажется странным, что ваша жена не поехала с нами?

Марк молчал, у Фрэнка появилось неприятное впечатление, будто он говорит в пустоту.

– И все же, – вновь заговорил Фрэнк, – ее дочь, которую она считала погибшей, вновь появляется, а…

– Что вы хотите сказать? – раздраженно прервал его Марк.

Фрэнк, казалось, слегка заколебался, но все же сказал:

– Если вы знаете что-либо, что неизвестно нам относительно вашей супруги, если у вас есть подозрения, нужно нам об этом сообщить.

Марк продолжал игнорировать его, демонстративно повернувшись к нему спиной. Он должен пока что забыть это странное послание, оставленное Николь, потому что он не знает, что оно означает.

Сейчас он должен думать только о своей дочери, которую вскоре обретет вновь. Ничто другое не должно отвлекать его, ничто другое не имеет значения.

– И еще, – добавил Фрэнк, – в интересах следствия ФБР не хочет раскрывать факт появления вашей дочери. В прессу мы информацию не дадим и хотим, чтобы журналисты были пока не в курсе.

– Почему?

– У нас свои причины, – ответил уклончиво полицейский.

Марк набросился на него:

– …о которых вы мне, безусловно, не расскажете! Вечно эта ваша мания секретности! Ну, с меня хватит, вы ничего больше не будете навязывать мне!

Обескураженный, Фрэнк нажал на кнопку срочной остановки лифта, заблокировав кабину между этажами, чтобы прояснить ситуацию.

– Пока мы не пришли с вами к полному согласию, Хэтэуэй, я не позволю вам взять Лейлу в Нью-Йорк. Это произойдет только при соблюдении вами некоторых условий.

– Идите к черту. Запустите лифт.

– Я требую, чтобы ваша дочь находилась под постоянным наблюдением психолога ФБР. И как только она заговорит, допрашивать ее будем мы.

Марк не выдержал. В мгновение ока он схватил фэбээровца за ворот пиджака и прижал к зеркалу лифта с такой неожиданной силой, что кабина закачалась.

– Психолог – это я, вам понятно? Моя дочь ни с кем другим общаться не будет. Я специалист по таким случаям – и лучший в своем деле!

Фрэнк не сопротивлялся, только заметил:

– Вы, возможно, когда-то и были лучшим, но в настоящее время вы всего лишь агрессивный и импульсивный человек, два года проживший на улице. И это, по правде сказать, не те качества, которые могли бы успокоить ребенка в состоянии шока. Вы меня понимаете?

Марк еще сильнее придавил агента к стене:

– Вы были даже не способны найти Лейлу! И то, что она нашлась, – не ваша заслуга. А сейчас оставьте меня в покое. Я все беру на себя. Дело закрыто.

Марк разжал руки и нажал кнопку лифта.

Фрэнк поправил воротник и уточнил безразличным тоном:

– Дело не будет закрыто до тех пор, пока не будет арестован похититель вашей дочери.

* * *

Двери лифта открываются, и взору предстает длинный коридор со стеклянными, видавшими виды перегородками. Наступила ночь, и огни над Городом ангелов простираются до бесконечности.

Марк старается следовать полученным указаниям. Палата Лейлы расположена в конце коридора. В сорока метрах впереди себя он замечает дверь.

Палата 406.

Сорок метров.

Больница шумит как улей, по коридорам снуют врачи, медсестры, но Марк ничего не слышит. Укрывшись в оболочке молчания, он движется в замедленном темпе, словно перед прыжком, задерживая дыхание. Его раздирают нетерпение и опасение. Чтобы успокоиться, он твердит себе, что готов ко всему: дочь может не узнать его, поведет себя агрессивно, может быть, она не будет способна заговорить с ним, а может быть…

Тридцать метров.

Время растягивается до бесконечности. Почему он так боится? Ведь он оказался прав! В течение пяти лет, вопреки всему и всем, он изо всех сил отгонял от себя мысль о том, что Лейла мертва. Приходилось сопротивляться скорее головой, нежели кулаками. Этот урок он и Коннор усвоили еще в тяжелые годы детства, проведенные в квартале Чикаго, пользующемся дурной славой. Именно эти убеждение и умение и привели их к выбору профессии. Когда боль становится слишком острой, когда нет больше сил сопротивляться – сосредоточь все свои умственные способности и держись! Всегда наступает момент, когда враг устает наносить удары. Всегда наступает момент, когда наконец появляется свет в конце туннеля.

Двадцать метров.

Он приближается и все сильнее чувствует, как в нем сгущается все пережитое за последние годы. Это много – пять лет тонуть в пучине боли, знать, что твоя дочь страдает и что ничего нельзя для нее сделать! Это тяжело, когда единственное твое предназначение – испытывать страдание, пытаясь хоть как-то разделить его с ней.

Десять метров.

Еще несколько шагов, и кошмар закончится.

Пока ему трудно в это поверить.

Он не успел дойти до двери, как вдруг она начинает потихоньку приоткрываться.

Вначале он различает только ореол вьющихся волос, витающий над розовой, слишком просторной пижамой. Потом видит девочку в сопровождении медсестры, и та поднимает голову, чтобы взглянуть на него.

Это она. Выросла, конечно. И все же Лейла кажется ему такой маленькой, такой хрупкой…

Он чувствует, что его сердце вот-вот разорвется, но, стараясь не напугать ее, Марк сдерживает порыв броситься навстречу и только слегка машет ей рукой.

Он весь дрожит.

Не уходи, Лейла, не уходи!

Девочка застывает на месте. И тогда Марк осмеливается встретиться с ней взглядом.

Тысяча восемьсот двадцать восемь дней прошло с тех пор, как она пропала.

Он приготовился к встрече с ребенком, одичавшим и растерянным, но ни ужаса, ни страдания не увидел в ее глазах. Напротив, она кажется спокойной и уравновешенной. И вот… на лице ее мелькает тень улыбки, она отпускает руку медсестры и бежит к нему. Тогда Марк присаживается, чтобы быть с ней одного роста, и берет ребенка на руки.

– Все в порядке, дорогая, – говорит он, приподнимая ее.

Он прижимает ее к себе, и бесконечное блаженство охватывает его. Это ощущение намного сильнее того, которое он испытал при ее рождении.

– Все закончилось, – шепчет он ей на ухо. – Все закончилось.

Чтобы показать, что это действительно так, он шарит в своей сумке и достает маленького плюшевого зайца, которого он догадался привезти из Нью-Йорка.

– Я принес твоего белого зайчика. Помнишь его? Ты никогда не засыпала без Господина Зайца.

Девочка берет плюшевую игрушку и прижимает ее к сердцу.

– Теперь все, девочка моя, – повторяет Марк, будто убеждая самого себя. – Все закончилось. Мы возвращаемся домой.

8. Аэропорт

Рыдать от невозможности мечты,

Открыть дорогу боли и любви,

Сгорать от лихорадки суеты,

Бежать от одиночества в крови^[38].

Жак Брель

Сегодня 25 марта 2007 года – 8 часов утра

Международный аэропорт Лос-Анджелеса

Марк

Такси остановилось перед терминалом 2, но Марк не торопился выходить. По дороге в аэропорт Лейла заснула у него на плече, и он не хотел будить ее. Покинув больницу, они провели ночь в гостинице деловой части города. Девочка продолжала молчать, но казалась спокойной и счастливой, потому что вновь была с папой.

– Ты заговоришь, – пообещал он маленькой спящей девочке.

Марк был в этом уверен. Нужно только, чтобы она ощутила себя дома, в кругу близких. И он готов был сделать все, чтобы Лейла вновь почувствовала доверие к людям.

Сквозь дымчатые стекла автобуса он с тревогой наблюдал за суетой, царившей даже на подступах к аэропорту. Он ненавидел Лос-Анджелес, его грязь, его облик и его неукротимый нрав. Его не покидало впечатление, что этот гигантский город поглощает все на своем пути: и природу, и людей.

В защитном коконе машины Марк еще несколько секунд чувствовал себя в безопасности, убаюканный чистыми интонациями скрипичного концерта, отрывок из которого звучал по радио.

Эта музыка… я ее знаю.

– Эта прекрасная композиция – что это?

– Чакона Баха, – ответил водитель-меломан, протягивая ему коробку компакт-диска.

Марк всмотрелся: фотография с претензией на гламур: полураздетая скрипачка стояла, прислонив лицо к зеркалу, – в нем она отражалась в виде двухголового существа, сексуального и одновременно вызывающего беспокойство. На желтой этикетке престижного ярлыка стояло имя исполнительницы и программа сольного концерта:

Николь Хэтэуэй исполняет Баха

Партиты для скрипки соло

Едва Марк успел почувствовать волнение, Лейла открыла глаза. Она смотрела на своего отца и улыбалась, затем зевнула.

– Ты наденешь курточку, – предложил Марк, – сейчас полетим на самолете.

Девочка послушалась, и они вышли из такси, направившись в аэропорт.

В зале отлетов напряжение достигло предела.

Неделю назад раскрытие нового террористического заговора в Объединенном Королевстве посеяло панику с обеих сторон Атлантики и повлекло за собой целый ряд ложных тревог. Уровень антитеррористической безопасности был повышен с «критического» до «высокого». Каждый день отменялось множество рейсов. Марк удостоверился, что к ним это отношения не имело, и поторопился к указанной стойке.

Он знал, что усиленный осмотр пассажиров и багажа сильно продлевают время посадки, а ему хотелось поскорее избавиться от этой формальности.

Посреди толпы он крепко держал за руку Лейлу, как будто опасался потерять ее вновь.

– Доктор Хэтэуэй! Доктор Хэтэуэй!

Марк обернулся, удивляясь, что его зовут по имени.

Позади него, в нескольких метрах, бежал человек, которого он никогда раньше не видел.

– Микаэль Филипс, я работаю в «Геральд»^[39], – представился он.

Марк нахмурился.

– Я хотел бы услышать несколько слов от вашей дочери, – объявил репортер, доставая из кармана магнитофон.

– Нам нечего сказать, – решил Марк, прижимая Лейлу к себе и ускоряя шаг.

Но тот опередил его, стараясь быть убедительным:

– Мы вам предлагаем контракт: семьдесят пять тысяч долларов за интервью и фотосъемку.

– Идите куда подальше! – прогремел Марк.

Повернувшись, он увидел, что журналист достал из кармана мобильный телефон и готов сделать снимки без его согласия.

Стараясь защитить Лейлу, он схватил Филипса за горло и сжимал его до тех пор, пока репортер не выронил свой аппарат.

Телефон упал на пол, и Марк методично каблуком ботинка раздавил его.

– Вы мне за это заплатите! – с угрозой сказал журналист, массируя шею.

Марк смотрел на него в течение нескольких секунд, удивленный своей импульсивностью и быстротой, с которой произошла эта стычка.

Направляясь в зону регистрации, он услышал, как Филипс предостерегал его вслед:

– Вы в полном дерьме, Хэтэуэй, и даже не отдаете себе в этом отчет. Я провел расследование, у меня есть информация, которую я мог бы вам передать. Вы не знаете правды! Ни о вашей дочери, ни о вашей жене!

* * *

Эви

Электричка, совершающая челночные рейсы до Юнион-стэйшн, высадила пассажиров перед терминалом 2. Среди них была пятнадцатилетняя девочка не совсем обычного вида. Эви вышла последней. Так толком и не проснувшись, она устремилась в зал вылетов, где, сощурив глаза, стала изучать электронные табло, пытаясь уточнить время своего рейса. Прошлую ночь она провела на скамейке, все тело ныло. Живот бурчал, суставы трещали, а кости казались такими хрупкими, что вот-вот рассыплются. Она с завистью взглянула на стойку «Старбакс», где продавались кофе и булочки, но у нее в кармане не было ни доллара. Голодная, она тайком вытащила пакетик с остатками апельсинового сока и кусочки булочки из мусорного бака при кафе.

Через несколько часов она будет в Нью-Йорке. Досадные обстоятельства, заставившие ее отправиться в Лос-Анджелес, уже позади, и теперь она была в состоянии добраться до человека, которого преследовала. У нее был его адрес. Он жил на севере Манхэттена. Как только она найдет его – сразу убьет.

Она его убьет.

Она его убьет.

И, может быть, тогда боль станет не такой сильной.

Элисон

Громоздкий внедорожник с грубыми очертаниями и дерзкими выступами ходовой части с трудом припарковался на третьем уровне подземной стоянки терминала 2. Нутро «Порше Кайенн» распирало от включенных на полную мощь сабвуферов, выдававших смесь нудного рэпа и ритм-н-блюза. В машине сидела молодая женщина 26 лет – Элисон Харрисон: короткие волосы цвета платины, джинсы в обтяжку с ремнем-лассо, куртка из дутой кожи.

Элисон выключила двигатель и рухнула на руль. Ее всю трясло. Она должна была успокоиться, если хотела, чтобы ей дали уехать. А для этого у нее не так уж много возможностей. Она порылась в сумочке от «Гермес» и вытащила маленькую пудреницу из слоновой кости, вдохнула две дорожки кокаина, затем потерла десны небольшим количеством белого порошка. Это был ее единственный способ не пасть духом. Без кокаина Элисон чувствовала себя жалкой, неспособной сопротивляться. В последние годы она уже не контролировала, сколько потребляла, однако белый порошок все еще оказывал на нее свое благотворное действие.

Менее чем за минуту она вновь обрела подобие уверенности, почувствовала себя сильной и способной управлять ситуацией. Вскоре это приятное чувство перерастет в высокомерие и повышенную чувствительность. А пока нужно только, чтобы у нее хватило сил перенести свой зад в самолет и вернуться в Нью-Йорк.

Она сняла прозрачные контактные линзы и заменила их цветными: одна розовая, а для другого глаза – голубая. Взглянув в зеркальце заднего вида, она поправила челку, закрепив ее заколкой-бабочкой. В таком виде она и вышла из автомобиля, шатаясь на высоких каблуках, толкая впереди себя дорожную сумку на колесиках.

Когда мелькнула вспышка папарацци, Элисон увидела свое отражение в ветровом стекле автобуса, стоявшего на остановке. Стекло было жестоким, но справедливым по отношению к ней – в нем отразилась накачанная кокаином баба стоимостью в миллиард долларов.

* * *

Вот они там, все трое, в нескольких метрах друг от друга, в зале аэропорта, который стал теперь для них маленькой театральной сценой.

Марк

Эви

Элисон

Они не знакомы, они никогда не разговаривали друг с другом, но у них уже есть нечто общее.

Все трое стоят на повороте судьбы,

на пределе,

на грани перелома.

Все трое с тяжелым прошлым.

Жизнь всех троих перевернута разлукой или смертью.

Все трое чувствуют себя и жертвами, и виновными.

Но через несколько минут они сядут в один самолет.

И их жизнь изменится.

* * *

– Сначала иду я, а ты за мной, хорошо, Лейла?

Для прохода через контрольное устройство Марк снял куртку, ремень и положил их на движущуюся ленту.

Никакого сигнала.

– А теперь ты! – обратился он к дочери, собирая свои вещи.

Девочка спокойно присоединилась к отцу, но когда она проходила рамку, включилась тревога системы безопасности.

– Опустошите карманы и снимите обувь!

«Черт бы тебя побрал, мог бы быть и полюбезней, приятель», – подумал Марк, расстреливая взглядом охранника.

Атмосфера в аэропорту была наэлектризована. Напряжение усиливалось присутствием многочисленных военных, призванных участвовать в обысках и контроле безопасности.

Марк стал на колени перед дочерью, помогая ей снять обувь, осмотрел ее карманы, но они были пусты.

– Все в порядке, милая.

В носочках Лейла прошла под аркой, и опять раздался сигнал тревоги. Странно, ведь на ней были только джинсы, футболка и куртка.

Марк помрачнел:

– Она неисправна, ваша машина.

Не потрудившись ответить ему, служащий безопасности подошел к девочке.

– Повернитесь и поднимите руки!

Лейла повиновалась, и тогда другой охранник провел по ее телу детектором.

Аппарат вдруг обезумел, приблизившись к затылку ребенка.

– И что это значит? – занервничал Марк.

Охранник не смог ему ответить. Он возобновил маневр – с тем же успехом. Удивленный сотрудник аэропорта позвал на помощь коллегу, чтобы заменить детектор. Но и новый аппарат не помог прояснить ситуацию: все наводило на мысль, что под кожей у Лейлы было имплантировано что-то металлическое!

Изумленный охранник нацепил пальцем наушник и поднял глаза к камере наблюдения, обратившись к невидимому собеседнику:

– Мадам, у нас проблема…

Марка с дочерью отвели в обшарпанную контору, оборудованную под комнату допросов. Перед ними стояла сурового вида латиноамериканка в брючном костюме, изображавшая из себя Кондолизу Райс. Она изучала их паспорта.

– Объясните мне одну вещь, мистер Хэтэуэй: ваша дочь перенесла недавно хирургическое вмешательство?

– Я… я не знаю, – признался Марк.

– Может быть, ей что-то вставили в затылочную область: чип или какой-нибудь имплант?

– Я не знаю.

Начальник отдела безопасности бросила на него презрительный взгляд:

– Как это вы не знаете? Это ваша дочь или нет?

– Это долгая история, – сказал он устало.

«Кондолиза» повернулась к Лейле:

– У тебя болит голова, сзади?

Девочка выдержала ее взгляд не дрогнув и по-прежнему не проронила ни слова.

– Ты что, разучилась говорить?

Измученный Марк поднялся со стула.

– Мы уходим! – решил он, беря за руку дочь. – Тем хуже для самолета, мы арендуем машину.

– Вы не выйдете отсюда, – заверила их собеседница, указывая на военного, стоящего на страже у входа в контору.

– А это мы еще посмотрим! – взорвался Марк. – Верните мне паспорт! Я ни в чем не виноват.

Дискуссия принимала серьезный оборот, но в это время зазвонил телефон.

– Да? – произнесла «Кондолиза», наклонившись к громкоговорителю.

– Это ФБР, мадам, – сообщила ей секретарша, – агент Фрэнк Маршалл.

– Пусть перезвонит.

– Он говорит, это срочно.

– Ну ладно, – решила начальница, выключая усилитель.

Марк сел на стул, удивленный вмешательством Фрэнка. Он спрашивал себя, чем все это может закончиться. Беседа «Кондолизы» с агентом ФБР была краткой, состоящей из двух «да» и одного «хорошо, сэр», произнесенных мулаткой.

Недовольная, она подняла глаза на Марка и примирительно сказала, протягивая ему паспорт:

– Все в порядке, мистер Хэтэуэй. Извините за причиненные неудобства. Желаю вам приятного полета. И вашей дочери также.

* * *

Выведенный из себя этой унизительной проверкой, Марк решил, что им в качестве компенсации полагается хороший завтрак. Вдоль стойки «Бон-кафе» расположилась целая вереница закусочных, организованных здесь неким французом. Марк взял два плотно заставленных едой подноса и устроился с Лейлой за маленьким столиком, рядом с неведомым зеленым растением. Он с удовольствием отметил, что у дочери хороший аппетит – она за обе щеки уплетала круассан, как парижанка, запивая его апельсиновым соком. Сам он проглотил только чашку кофе, рассеянно пробегая взглядом по «USA Today», экземпляры которой лежали в открытом доступе.

* * *

Терминал светился мягким белым светом.