Прозрачный

Плохие ночи стали возвращаться. Что-то стукало в солнечное сплетение со страшной силой. Эти ощущения нельзя передать словами. Это была не боль, не сильные эмоции, а какое-то третье состояние. Какое-то очень чуждое, очень противоестественное живому человеку состояние. Словно из физического тела происходит переход во что-то иное, что-то непостижимое, нематериальное. Словно попадаешь в другое измерение, где не работают законы физики. Я оказывалась в этом состоянии, а после него у меня появлялась тревога. Целый день я ходила с этой тревогой, и никакими упражнениями мне не удавалось ее убрать.

Маша была недовольна тем, что происходит с мной, она видела, что мне не по себе. Она хмурилась, говорила:

– Т-ты с-сама себе п-противоречишь. То говоришь, что всего д-достигать нужно потихонечку, не спеша. А с-с-сама берешь на с-себя слишком много. Отдаешь всю себя. Поэтому и не м-можешь как следует спать.

Я никак не возражала Маше, я понимала, что не права, что порой я слишком хочу делиться с людьми излишком своей энергии. Что мне не всегда удается это желание отслеживать в полной мере.

Я перестала ездить в детдом. Договорилась с Ниной Ивановной, что буду навещать ее и других своих знакомых реже. Теперь распорядок жизни у меня был такой: учеба, четыре смены в неделю в больнице и практики вместе с Машей. Больше никаких поездок по городу. Я снова свела к минимуму деятельность по помощи нуждающимся в своем детдоме.

Во время медитаций у меня стало получаться видеть целые картины, сюжеты. Закрывая глаза, я видела то небо, то холмы, то пустыни, иногда с высоты птичьего полета, иногда в пределах вытянутой руки. Картины убаюкивали меня и порой затягивали в сон. Иногда в моменты сильной усталости я видела что-то неприятное, похожее на пляску каких-то уродливых гримас вокруг себя. Самое ужасное было, это ощущение, чего-то невероятно холодного, потустороннего, что вызывало у меня потерю энергии и чувство тревоги на следующий день. В какой-то момент это ощущение стало появляться у меня каждую ночь. И никакие практики и упражнения не помогали прекратить его. Я не переставала видеть и прекрасные картины, небо, зеленые поля, леса, какие-то фантастические города. Иногда присутствие в них было настолько реалистичным, что каждую деталь можно было рассмотреть тщательнее, чем в реальности. Иногда мой ночной сон разбивался на множество эпизодов.

Сначала мне удавалось заснуть, утопая в зеленых холмах. Потом посреди ночи меня будило нечто неведомое, а к утру я бродила по сновиденческой местности, рассматривая предметы. Мне никак не удавалось исключить эту среднюю фазу из своих снов. Сил становилось меньше, все реже я видела утренние сны, наполненные созерцанием нереальности. Я начала снова меньше спать. У меня даже не хватало сил, чтобы «читать» людей. Ведь это тоже требовало определенного уровня сосредоточенности. А сосредотачиваться было тяжело. Ни мудры, ни мантры, ни упражнения из цигуна, ничего не восстанавливало меня. А сон чаще вызывал страдание.

В одной из книжек, которую с энтузиазмом притащила Маша, была информация о том, что те, кто практикуют духовный путь, порой нуждаются в защите. Так как чем больше энергии излучает человек за счет своих практик, тем больше потусторонней силы он привлекает. Эта сила питается его энергией. Мне совсем не хотелось верить в подобные вещи. Я всегда была очень скептически настроена ко всему эзотерическому или религиозному. Мне всегда хотелось рационально объяснить происходящее. Свои особенности я списывала на активность мозга, как пример наличия неисследованной патологии. Медитации я рассматривала как гимнастику, как расслабление для мозга и тела, сны и видения с закрытыми глазами не более чем еще один пример работы мозга, а неприятный опыт по ночам, как болезнь. Мне хотелось обследоваться у хороших ученых, но я не была уверена, что смогу найти таких людей, которые сохранят в тайне мои способности и проведут исследование, что-то предостерегало меня от этого шага.

Но, несмотря на все попытки быть рациональной, я верила в свою интуицию, это было как дополнение к моему дару. Мне было достаточно взгляда на человека, чтобы понять его полностью, чтобы увидеть его насквозь. А интуиция подсказывает, куда стоит двигаться, а куда нет.

Идея амулетов или оберегов мне не очень нравилась, также не нравилась идея, что нужно себя от кого-то оберегать, что вообще есть кто-то не материальный, не физический, кто населяет этот мир. Во многих книгах давались отсылки к мистическому, к тому, что есть духи, божества, что есть обереги, которые защищают людей от проявления этих сущностей. Многие авторы описывали свой опыт взаимодействия с духами, чаще всего им приходилось применять какие-то вещества, расширяющие сознания. Иногда их медитативные практики вводили их в состояние транса, в этом состоянии они могли видеть свое тело со стороны и ощущать стороннее присутствие.

Интуиция давала мне мощный толчок, вчитываться жадно и внимательно в те описания, которые очень походили на мой собственный недобровольный опыт, а разум, напротив, пытался препятствовать вере в реальность описываемых теорий. Я начинала руководствоваться советами авторов, изучать разные защитные знаки.

В одной книге упоминались руны, в другой тибетские символы, в третьей индуистские, в четвертой предлагалось носить крестик и креститься в нужные моменты времени. Было понятно, что все эти теории сводятся к одной и той же идее, но в каждой из них используется свой язык, свои символы. Я послушно и внимательно изучала книги и их символы, отслеживала свои ощущения, спрашивала себя, помогает ли мне хорошо спать тот или иной знак. Иногда я использовала один амулет долго, его хватало на недели, месяцы. Мне удавалось весь период хорошо себя чувствовать и не испытывать проблем со сном, но через какое-то время все повторялось снова, и я искала следующее средство. Все тумбочки у меня заполнились какими-то камушками, браслетами, кулонами. Иногда я носила их по несколько штук. Какие-то надевала на ночь, какие-то днем. Соседки стали считать меня приверженцем какого-то молодежного течения.

В подростковом возрасте было модно в попытках выделиться начать носить странную одежду, фенечки и необычные украшения. Преподаватели не обращали на это внимание, видели во мне хорошо успевающую студентку без каких-либо проблем в дисциплине. Другие девочки по-прежнему не стремились сближаться со мной, но с удовольствием наблюдали со стороны. Кто-то начинал мне подражать, кто-то пытался обзывать сатанисткой или неформалкой.

Мы с Машей успешно закончили первый курс обучения в колледже. Я была на хорошем счету в больнице, периодически навещала свой детдом и Нину Ивановну. Все шло своим чередом, только количество оберегов постепенно росло. Теперь я каждую ночь просыпалась во сне и могла контролировать свои действия, но чаще всего это приводило к неприятным видениям и сонному параличу. Я читала книги, посвященные теме осознанных сновидений. Я послушно выполняла многие рекомендации, описанные в них, но мне они не помогали. Я хотела найти человека с подобными проблемами или кого-то, кто бы занимался такими практиками, чтобы получить совета или поучиться большему.

Но как бы я ни ходила по городу, ни вчитывалась в людей, мне не попадались люди подобного уровня. Книги были в основном иностранными или написанными людьми, уже не живущими. Я не знала, на что мне опереться. Периодически в городе появлялись какие-то неведомые экстрасенсы или духовные адепты, но при общении с ними я встречала лишь фальшь и шарлатанство. У меня не было никаких источников знаний кроме книг. Хотя во многих книгах поддерживалась идея указателей, что, будучи в полной гармонии с собой, человек начинает двигаться в правильном направлении, что судьба или внешняя сила сама направляет его, сталкивая с нужными людьми, дает знаки, подсказки. Да и вообще каждый человек встречается с тем, чего он заслуживает. Но все попытки или их отсутствие не помогали мне понять, как развивать свои способности и что делать со сновидениями. В некоторой литературе говорилось, что даже в сновидениях можно найти советчиков, учителей, что многие сновидцы через сон знакомились с высшими знаниями, которые подсказывали им, как поступить в той или иной ситуации. Но я не находила никого, кроме Этих, как я их называла.

Эти – ночные кошмарные сущности, принимающие разнообразные формы от длинный вытянутых столбов до чудовищ с уродливыми лицами, от теней, сфер, квадратов, треугольников до сложных конструкций, излучающих силу. Контактировать с Этими не получалось, какой бы вопрос или запрос я им ни посылала, всегда происходило одно и тоже: потеря контроля над состоянием, провал в нечто неизведанное и сильное угнетенное физическое и моральное состояние после пробуждения. Обереги помогали ослабить их появление, но они словно каждый раз тоже готовились к встрече, подбирая действующие средства против моей защиты.

Как-то Маша сказала:

– М-м-может, тебе просто сходить в церковь. П-п-поговорить там с кем-нибудь? Он-ни же тоже проповедуют духовность и сверхъес-с-с-тественность. М-м-может, нужно попить святой воды, к-креститься.

Я задумчиво посмотрела на Машу, отодвинув книгу:

– Нет, это не поможет. Нина Ивановна рассказывала мне о вере, о традициях и обычаях. О том, что люди добровольно принимают веру, крестятся, крестят своих детей. Соблюдают посты, читают молитвы, пьют святую воду. Пару-тройку лет назад я заходила в храмы, церкви, беседовала с служителями, прихожанами. Я пыталась почувствовать церковную благодать, понять, может ли церковь дать нужные знания, дать направление. Люди приходят туда за утешением. Они создают себе иллюзию. Большую прекрасную иллюзию. Именно эта иллюзия дает им силы, надежду и облегчение. Это неплохо, это в каких-то случаях необходимо людям. Если строго следовать традициям, быть безупречным в своем служении Богу, это дает энергию, очищает, возвышает. Но это не та энергия. Она не спасет меня, она не моего уровня восприятия. Я вижу людей, которые приходят в церковь, работают в лоне церкви. Они сами не настолько глубоко верят, я не видела никого, кто подлинно верит. А именно подлинная вера открывает двери, раздвигает границы.

– Н-но ты сама ни во что не веришь. Т-т-ты сама отказываешься от нер-рац-циональных теорий. Ты вовлекаешь в себя в поиски д-д-духовного знания, д-д-духовной истины, но в эт-то не веришь. П-почему ты считаешь, ч-что д-др-угие должны искренн-не верить, с-с-оздать д-д-для тебя идеальный эргр-р-регор, к-к-который поможет т-тебе лицезреть истину. Ук-к-казать неведомый путь. С-с чего ты в-в-ообще взяла, ч-что есть как-к-ой то пут-ть? Г-где здесь т-твоя хвал-л-еная р-рациональность? Или т-ты возомнила себя м-м-месией? Ос-с-вободи себя от в-внутренних б-б-локов, а п-п-потом надевай б-браслеты и ищи з-з-защиты, истины, свет-т-а. Или как ты эт-то все н-н-азываешь!

Я зажмурилась и напряглась. Мне самой трудно было во всем разобраться. А чего, собственно, я ищу, а не слишком ли высоки мои запросы к этому окружающему миру? Действительно, подсознательно я жду какого-то знака, какого-то события, который подскажет мне или докажет мне правильность пути, который спасет меня от кошмаров и поможет понять, как все устроено и зачем.

– Я просто хочу найти лекарство от своих кошмаров.

– М-может, т-тебе с-с-тоит мозг обследовать. М-м-ожет, у тебя т-тупо какая-то опухоль. А т-т-ты тут б-бренчишь яз-з-з-ыческими б-браслетами.

– А ты предлагаешь противоречивые средства, то пойти в церковь, то сходить к врачу, – я улыбнулась, хотя испытывала смятение.

Что может знать и понимать человек, которому только исполнилось шестнадцать лет? Может ли он быть полностью в гармонии с собой, может ли он полностью понимать, чего он хочет и к чему ему стремиться. Те, кто знал, что у меня есть дар, есть какая-то мудрость в том, что я делаю для людей, в том, что я вижу в людях, слепо считали меня эталоном безупречности, человеком просветленным, необыкновенным, почти святым. Они возлагали на меня какие-то свои несбывшиеся надежды. Если есть дар у человека, значит, он знает гораздо больше, чем знают остальные, значит, он всемогущ, в нем есть божественная искорка, которую человек способен передать другим, значит, он не имеет недостатков, значит, он уже идеален и гармоничен. И их порой удивляло, что сама я нуждаюсь в совете или поддержке, что я не все понимаю, не обо всем имею представление, что я вынуждена с чем-то бороться внутри себя, чего-то искать. Что я живой человек, еще подросток, не лишенный эмоций и простых человеческих потребностей.

Даже умная Маша периодически об этом забывала, возлагая на меня невероятную миссию по спасению страдающих душ. Может, она где-то в глубине души верила, что однажды я посмотрю на Машу или дотронусь до нее, и Маша перестанет заикаться и плохо видеть. Маша тоже отгоняла от себя эту мысль, так как тоже была всего лишь подростком, который хочет верить в чудо и иметь хотя бы маленький островок наивности внутри своей души. Островок, в котором сбываются мечты, в котором мир прекрасен, а люди вокруг все очень добрые, где все и все хотят дарить любовь и излучать свет.

После этого разговора я действительно решила пройти обследование. Я договорилась в детской больнице, в которой подрабатывала, чтобы мне провели обследование. Я сделала МРТ и ЭЭГ, побеседовала с неврологом. Никаких явных патологий мозга обнаружено не было. Меня даже спросили, с чем связано желание обследоваться. Я честно сослалась на ночные кошмары. Врачи сказали, что это возможное следствие каких-то детских переживаний, накопившейся усталости, подросткового периода. Дальнейших исследований мне не предложили. Хотя и некоторые показатели немного превышали норму, например, ЭЭГ показала некоторую сверхактивность, но это было не критично и не вызвало у врачей никаких подозрений или поводов к волнению.

Я на этом остановилась. Хотя иногда у меня появлялась мысль прийти в исследовательский институт мозга и сдаться на поруки специалистов. Мол, у меня есть дар, исследуйте его, объясните мне и миру, как такое может быть. Но в стране была не очень хорошая обстановка, связанная с исследованиями и наукой. Финансирования не хватало, проекты загибались, в управление научными учреждениями просачивались недобросовестные люди. Люди, которым хотелось купить подешевле, продать подороже, а то и вовсе что-то украсть и быстренько получить за это деньги. Мало кому хотелось думать о завтрашнем дне. Большинство руководителей хотели побольше получить здесь и сейчас. Не потому, что они такие плохие, просто не позволяла ситуация в стране, конъюнктура рынка делать долгосрочные прогнозы, удерживать предприятия на плаву, отстаивать свою точку зрения, получать заказы. Наука очень страдала в это время.

Даже если бы получилось найти одного хорошего специалиста, который честно был готов проводить исследования, открывать что-то новое, у него бы не получилось придать свои идеи огласке. Нашелся бы кто-то, кто захотел бы сделать деньги, кто знал бы, как и кому это выгоднее продать. А это опасно. Я колебалась, мне не хватало опыта и понимания, чтобы знать, к кому обратится. Все, что я могла, это просто бродить по городу и заглядывать в лица людей, чтобы читать их мысли.

Я не находила ничего, я продолжала учиться, работать в больнице, помогать людям, медитировать, надевать все новые и новые амулеты, читать книжки, видеть кошмары и осознанные сны. В стремлении не носить старые амулеты, а использовать только один из них я снова встретилась с ухудшением самочувствия. Как наказание за попытки что-то изменить мои ночные гости мучили меня сильнее. Я понимала, что даже в книгах нет такой необходимости носить с собой массу защитных символов, порой даже разных течений и школ. Скандинавские и славянские руны, тибетские знаки, арабские символы, мантры, сутры, заклинания. Я стала походить на ведьму, мне не хватало разве что сушеной куриной лапки и черепа козла. Над кроватью у меня висело несколько ловцов снов и еще какие-то странные обереги, коврики, четки, камешки, коробочки. Воспитателям и коменданту общежития я объясняла, что просто коллекционирую все эти вещи, что духов я не вызываю, к сатанистам не имею никакого отношения, просто мне это все нравится.

Хуже было, что многие девочки из соседних комнат, смежных блоков не удовлетворялись моим объяснениям. Им было любопытно, они копировали мое «пристрастие», увлекались всерьез оккультизмом, некоторые даже пытались приносить какие-то жертвы, резать себе руки, ходить на кладбища. Я много беседовала с этими девочками, объясняла им, что они занимаются ерундой, читала в их сердце, подбирала слова, рылась у них в голове в поисках переключателя. Мне удавалось отговорить одних девочек, но на место них приходили другие. Это отнимало время. Но меня утешало лишь то, что количество этих девочек, страждущих примерить на себя личину «магии», не бесконечно. Поэтому в какой-то момент проблема приутихла, но стоила мне большой потери сил. Спать снова было очень тяжело.

Прозрачный
Глава 7. Среда

Я живу на юго-западе города, в доме, с крыши которого можно увидеть поля на окраине, пустыри, гаражи, линии электропередач, два завода, две ТЭЦ, железную дорогу, порт, залив и тающий в дымке центр города. На юго-западе очень много подобных четырнадцатиэтажных панельных домов, выкрашенных в желтый, оранжевый, красный, а то и во все три цвета. Пожалуй, это типовые дома, которые массово строились в далекие семидесятые и восьмидесятые годы в этих местах. Меня мало интересует история района и его нехитрой архитектуры, но одно могу сказать: здесь царит полная гармония. Лучше и не представить припортовую окраину, с широкими улицами и проспектами, огромными дворами, пустырями, поросшими камышом из-за излишне влажной почвы, песчаными насыпями, исполинскими грузоподъемными кранами-жирафами, торчащими макушками танкеров и паромов, которые иногда просматриваются в прибрежной зоне, когда стоишь на остановке трамвая.

В моем доме около двенадцати подъездов, это самое многоподъездное чудовище из всех, которые я видел. Почему чудовище? Потому что напоминает нелогичное уродливое создание в виде слепленных букв «Т», причем вторая «Т» своим левым верхним краем прикреплена к середине горизонтального основания первой. Мой подъезд расположен в центральной секции дома, как и во всех остальных подъездах в нем темно и грязно, один вход ведет к лифтам, второй к лестнице. Подъезд примечателен тем, что проходной и тем, что всегда открыта дверь на крышу, но про это расскажу отдельно.

Я живу на четвертом этаже, поднимаюсь в основном по лестнице из-за вечно сломанных лифтов. Моя однокомнатная квартира выходит окнами в уютный тихий зеленый двор. Когда мамы нет дома, я выхожу покурить на незастекленный балкон, смотрю сквозь ветки берез на гуляющих людей. Двор представляет собой зеленый газон, простирающейся между нашим и соседним домом, шириной чуть больше ста метров. Посередине газона насыпана дорожка, по которой можно пройти в соседние прилегающие дворы. Слева двор закрывает угол моего же дома, там же находится хоккейная коробка, которая никогда не заливалась и не использовалась по назначению, через дорожку есть детская площадка – от скуки можно понаблюдать за веселыми детишками и мамочками. Справа тоже выступает угол моего дома и видна моя школа, от которой в принципе и тянется это незатейливая тропинка. Когда весна и лето – это самый дружелюбный двор, который я когда-либо видел.

Когда ты ребенок, то белое кажется особенно белым, а черное черным. Дни недели тоже имеют свою красочную категоричность. Понедельник белый, вторник – зеленый, среда – розовая, четверг – фиолетовый, пятница – синяя, суббота – красная, а воскресенье голубое. Откуда берутся эти цвета и почему именно они сопоставляются именно с этими днями недели? Я очень любил пятницы, можно было не думать об уроках, играть на школьном дворе сколько угодно или устраивать посиделки у кого-нибудь дома. Смотреть сказки и мультфильмы, играть или просто прийти домой и завалиться спать в пятницу после уроков – это особенно приятно. Суббота тоже хороший день, да и воскресенье ничего – ты не в школе, ты не сидишь за партой и не нервничаешь, что не сделал домашку, тебя не клонит в сон на каждом скучном уроке. Ты свободен, это самое сладкое и чудесное ощущение – беззаботной детской свободы, когда любой досуг интересен, любая игра захватывает, любые положительные эмоции усиливают ощущение детского счастья.

Почему-то именно в среду мне всегда становилось грустно, становилось неуютно и не по себе. Этот день ничем не отличался, скажем, от понедельника или вторника или четверга. Но он был всегда каким-то хмурым. Я получал нагоняи от учителей, ссорился с мамой или умудрялся повздорить с друзьями из-за какого-то пустяка. Мое беззаботное счастливое детство закончилось тоже в среду, в конце ноября.

Этот день стал для меня своеобразной точкой обратного отсчета, обратного отсчета моей нормальной жизни. Именно в этот день случилось то, что сделало меня больным. Многие врачи, психиатры, психологи в своих книгах описывают, что слабое место в человеческом организме или в человеческой психике может долго не давать о себе знать, но при определенных обстоятельствах, при определенном толчке оно начинает вредить всему организму в целом. Как растение-сорняк, развивается, пускает свои корни в здоровую сильную плоть, питается ею, высасывает все жизненные силы. Здоровая слаженная система начинает постепенно разрушаться, иногда ее удается спасти правильным лечением, иногда нет. Это как лотерея: кому-то везет, и он остается живым, здоровым, счастливым, а кто-то вянет и чахнет на глазах и в конечном счете погибает. Так и было со всеми моими родными по папиной линии, они ломались, как устройства, из-за едва заметного брака, который давал о себе знать через приличное время работы, но все-таки заставлял их ломаться, несмотря на прекрасную жизнь и прекрасных людей вокруг. Мне не повезло, я заболел, еще не успев пожить и добиться чего-то в жизни, я был самым рано испортившимся экземпляром, мне было одиннадцать, когда это началось.

В этот день выпал первый снег, большие хлопья кружились все утро почти до обеда, я пялился в окно на уроках, а Пашка сидел рядом и периодически пихал меня под бок, когда учитель проходил рядом или недовольно поглядывал на меня, потому что я совсем не слушал урока. По школьной программе в расписании стояли не самые привлекательные уроки: литература, русский язык, история, биология, английский язык. В конце дня мы с Пашкой ждали Витю и Сережу, у них было на один урок больше. Мы сначала сидели в столовой, кидаясь остатками булочек. Нас выгнала уборщица, и мы побрели в школьный дворик, там пятиклашки рисовали героев комиксов на снегу, соревнуясь у кого лучше и красивее рисунок. Я попробовал нарисовать Микеланджело из черепашек-ниндзя, а Пашка Робокопа, потом мне это надоело, и я сказал, что это забава для малявок. Паша обиделся, и мы начали кидаться снегом, хотя снег был таким хлипким, не позволял слепить полноценный снежок, приходилось долго сгребать его с асфальта, в этот момент Пашка уже успевал засунуть мне какое-то количество снега за шиворот.

Закончился шестой урок, и появились Витя с Сережей. Мы продолжали забаву со снегом уже за пределами школьного дворика, но нам быстро это наскучило. Сережа был немного нервным и постоянно всех задирал, что не было ему свойственно. Возникал какой-то конфуз, и игра не клеилась. Я спросил, что сегодня с Серегой, почему такой дерганый и сердитый. Он отшутился, что мало каши ел на завтрак, в отличие от Паши, которого наверняка накормила тетя. Потом он предложил пойти к кому-нибудь в гости на большую порцию каши. Я, долго не думая, позвал всех к себе. Мы надели рюкзаки и, продолжая задирать друг друга, отправились к моему подъезду.

Я жил в двух шагах от школы, всего-то надо было обойти мой дом с другой стороны, где был вход в подъезд. Мой подъезд имеет сквозной черный ход, за счет которого можно гораздо ближе зайти со стороны школы, но иногда по непонятным причинам его закрывают. Мы решили проверить и сократить путь. Подъезд был открыт, мы зашли в него и вместо того, чтобы пойти к лестнице, я живу на четвертом этаже, зависли возле лифтов, читая свеженаписанное похабное стихотворение на двери. В этот момент приехал лифт и приглашающе открыл двери. Витька предложил скататься на крышу раз такое дело. Серега сначала отказался, мол, на крыше скользко, не стоит. Но тут Витька с Пашкой начали передразнивать его, брать на слабо, мол, ты боишься, так и скажи. В итоге все ввалились в лифт и нажали вместо моего последний этаж.

Приехав наверх, мы перешли на лестницу, поднялись к чердаку, где надо было чуть-чуть вскарабкаться, чтобы зацепиться за перекладину возле люка, ведущего на крышу. Люк был распахнут, оттуда веяло зловещим холодом. Мы забрались туда и вышли на крышу. Никого не было, снег покрывал всю крышу. Парни начали делать разные следы и узоры на снегу, придумывая каких-то персонажей и героев. Я озирался по сторонам, хоть был еще день, но уже клонились сумерки, в ноябре темнело рано. Город казался очень необычным с этого ракурса, словно ты подглядываешь за жизнью сверху, видишь, как внизу идут люди, ездят машины, как таят лужи и где-то играют дети.

Я помню очень хорошо этот день, каждую деталь, каждое ощущение. Мне стоит закрыть глаза, и я могу с точностью до минуты воспроизвести все события в своей голове. Мы начали носиться по крыше, разбегаться и скользить по снегу. Снег забавно разъезжался под ногами в разные стороны. Потом продолжилась тема на слабо. Паша с Витьком друг друга дразнили и подпрыгивали, кто выше. Серега бросался в них снегом, а я вяло ходил по крыше, втягивая в себя влажный холодный воздух. Меня тоже закидывали снегом несколько раз, но я плохо реагировал на игру, задумавшись о текущем моменте. Я помню это ощущение, словно что-то останавливается внутри тебя, и ты так удивляешься тому, что живой, что у тебя есть имя, тело, жизнь, мама, школа. Мысли в голове: «Неужели я это я? Я целое живое существо, которое двигается, шевелит пальцами. Ничего себе. Неужели это все вокруг – мой мир, моя жизнь. Неужели я в ней герой, участник, что это все такое вокруг». Под эти мысли небо темнело, зажигались фонари, а ребята носились по крыше. Потом я заметил, что парни стоят у самого бортика и смотрят вниз, периодически кидая туда снег. Видимо, они наблюдали, как снег падает, и цель их игры была докинуть снежок в какое-то определенное место, но ни у кого это не получалась.

Я окрикнул их: «Эй парни, чего вы там тупите, уже темнеет, пора спускаться». И вдруг произошло самое непонятное для меня. Серега резко запрыгнул на край бортика, зачерпнул в руку снег и замахнулся в мою сторону, но нога его начала скользить, и он резко повалился назад, а там уже не было никакого бортика. Витя и Паша не успели его поймать. А я только и смог, что подбежать к краю, где доли секунды назад стоял Серега.

Мы не увидели места, куда он упал, не услышали звуков удара, никаких криков, ничего. Словно Серега просто улетел с крыши куда-то далеко. Мы стояли с ребятами в оцепенении, боясь пошевелиться, не знали, что делать. Так хотелось прокрутить момент назад и избежать трагедии, ощущение безвозвратности чего-то очень сильно угнетало, просто разрывало сердце. Мне показалось, что мир стал черно-белым. Что время остановилось. Я услышал невероятный гул, словно реактивный самолет взлетал прямо здесь с крыши. И не было никакой крыши, не было ничего, только гул, вездесущий гул, словно из него состоит весь мир, вся материя, все вещества. И я сам и был этим гулом. Потом мир вернулся на свое место, несколько утратив краски.

Нам было очень несладко. Приехали скорая и милиция. Нас осмотрели, увезли в отделение, куда пришли родители. Все плакали, сердились, ворчали. Взрослые смотрели на нас серьезно и недобро. Я так и не видел родителей Сереги, нас не пустили на похороны. Все как-то замялось и растворилось. О Сереге лишь напоминали венки рядом с местом, где он упал.

Моя по-своему прекрасная детская жизнь кончилось в этот день. Словно кто-то взял и поменял мир, в котором я жил раньше. Сначала просто ничего не радовало. Мы меньше стали общаться с Пашей и Витей, ходили угрюмые, смотреть друг другу в глаза не могли. Меня начали мучить кошмары. Снилось, что я брожу по лабиринту, что этот лабиринт мой дом, что он словно заброшен и мрачен, что по нему ходит кто-то еще кроме меня и мне очень не хочется его встретить. А в реальности, мне казалось, что я потерял какую-то часть себя. Что там, на крыше, вместе с Серегой я утратил что-то еще, какое-то понимание себя как человека, как личности.

Мама очень переживала за меня, мы чаще стали ходить к врачу с тетрадочкой. Врач уже приглашал меня к себе в кабинет и задавал вопросы. Он рекомендовал мне записывать все мои страхи, вести дневник, фиксировать мои сны. У меня долго это не получалось. Я ленился, не знал, что писать, с чего начать. Но когда у меня начались первые галлюцинации, я понял, что только самодисциплина поможет мне с болезнью. Просто в один день стерлась граница между сном и реальностью. Это страшно, когда ты понимаешь, что не спишь, что уже проснулся, но кошмар тебя не отпускает. Ты видишь то свою комнату, а то заброшенное здание с обшарпанными стенами. То видишь стол с чашкой перед собой, то какую-то бетонную плиту со штырями арматуры. Мне было тринадцать, когда приступы стали нарушать границу реальности. Тогда мама начала давать мне лекарства. Приступы случались раз в полгода. Мама оставляла меня дома на пару недель, в школе говорила, что я просто болею, всегда прилагая правильную справку. Вот так мое существование начало раскалываться на две части. Я смог окончить школу без подозрений со стороны учителей. Я смог сохранить друзей, мы до сих пор общаемся с Пашей и Витей, хотя я больше и не хожу в спортивную школу.