По поводу пятидесятилетия со дня кончины H. В. Гоголя и В. А. Жуковского

Мнения о характере и нравственных качествах Гоголя в последние годы совершенно разделились. Одни смотрят на него, как на человека во всех отношениях идеального. В каждой строке писем его видят, прозрачную и неподдельную искренность, каждый поступок его объясняют различными высшими побуждениями, – одним словом, все в нем оправдывают, извиняют или же толкуют в самую хорошую сторону. Другие же, напротив того, предполагают в Гоголе множество антипатичных черт в виде черствого эгоизма, напыщенного самолюбия, страсти загребать жар чужими руками, находят возмутительными отношения его к родным и друзьям и т. д.

Нет доселе единства в признании научного ценза Гоголя. Тогда как одни видят в Гоголе серьезного русского мыслителя, учителя жизни и т. д., другие напротив решительно утверждают, что Гоголь был человек мало образованный, что он будучи необычайно сильным в художественном творчестве, оставался тем не менее всю жизнь на слабой степени теоретического умственного развития, что он едвали сам разумел всю глубину тех общественных явлений, которые он отражал в своих созданиях, и тех общественных вопросов, которые он задевал в них. Гоголь по этому взгляду был вполне отсталым от своего времени человеком, «знания его были случайны и отрывочны», «теоретические понятия его не шли дальше обиходного консерватизма», «общественные взгляды его были крайне наивны», в своем общем взгляде на жизнь он не поднимался выше банальной «точки зрения старинных моралистов»^[16].

Как видим, для решения многих вопросов и недоумений относительно личности Гоголя необходимы и желательны новые материалы и новые исследования.

В лице Гоголя Россия чествовала первого истинно-народного художнике слова, первого писателя-реалиста, основателя и родоначальника нового периода русской литературы. Но вот вопрос: что ближайшим образом способствовало развитию в гениальном писателе наклонности к реализму? При объяснении новейших направлений русской литературы обыкновенно прибегают к западно-европейской литературе и её образцам. И в самом деле, ложноклассицизм явился к нам с Запада, сентиментализм, романтизм – оттуда-же. Так не там ли искать источника и реального направления Гоголя? Не развилось ли в нем это реальное направление под влиянием европейской литературы? На этот вопрос приходится отвечать отрицательно. Гоголь ни дома, ни в школе не овладел европейскими языками, и, сколько знаем, не имел случая и возможности воспитаться на идеалах европейских поэтов и мыслителей. Таким образом, объяснения литературного направления Гоголя мы должны искать из других источников… Но из каких? В решении этого вопроса наблюдается очевидная крайность, когда всю литературную физиономию Гоголя хотят объяснить исключительно малорусским национальным характером, рассовыми особенностями^[17], отводя слишком мало места индивидуальным чертам самого писателя, которые вызваны складом его ума, наконец его болезненностию… Без сомнения, юмор Гоголя можно назвать в нем чертою племенною в широком смысле слова и вчастности наследственною: дед и отец его отличались, как известно, юмористическими рассказами и анекдотами. За тем, благотворное влияние на Гоголя имела родная ему южнорусская поэзия, и с благодарностию должно помянуть профессора М. А. Максимовича, первого из профессоров, читавшего курс по народной поэзии и известного собирателя южнорусских песен. Гоголь был знаком с Максимовичем, переписывался с ним и пользовался его указаниями по части изучения народных песен. Максимович же понимал южнорусские думы, как историю казачества. Под влиянием Максимовича, народными думами и сказаниями Гоголь начал пользоваться как историческими памятниками и по ним воссоздал многие части своего Тараса Бульбы. Только Максимович мог в то время сообщить Гоголю взгляд на народную поэзию, как на хранительницу фактов жизни реальной. Южнорусские думы XVII века, близкия по характеру к сербским историческим песням, чуждые всего мифологического, могли развивать в Гоголе направление, наклонность к реализму. Но и в самой природе Гоголя было особенное расположение, склонность к наблюдению над действительною жизнию. Это был талант, данный ему самою природою и направленный к реализму. Об этой своей склонности подробно говорит сам Гоголь в начале VI-й главы первого тома «Мертвых Душ». Вот это место. «Прежде, давно, в лета моей юности, в лета невозвратно мелькнувшего моего детства, мне было весело подъезжать в первый раз к незнакомому месту: все равно, была ли то деревушка, бедный уездный городишка, село ЛИ, слободка, – любопытного много открывал в нем детский любопытный взгляд. Всякое строение, все, что носило только на себе напечатление какой нибудь заметной особенности, все останавливало меня и поражало. Каменный ли казенный дом известной архитектуры, с половиною фальшивых окон, один-одинешенек торчавший среди бревенчатой тесаной кучи одноэтажных мещанских обывательских домиков; круглый ли правильный купол, весь обитый листовым белым железом, вознесенный над выбеленною, как снег, новою церковью, рынок ли, франт ли уездный, попавшийся среди города, – ничто не ускользало от свежого, тонкого внимания, и, высунувши нос из походной телеги своей, я глядел и на невиданный дотоле покрой какого нибудь сюртука, и на деревянные ящики с гвоздями, с серой, желтевшей вдали, с изюмом и мылом, мелькавшие из дверей овощной лавки вместе с банками высохших московских конфект; глядел и на шедшего в стороне пехотного офицера, занесенного, Бог знает, из какой губернии, на уездную скуку, и на купца, мелькнувшего в сибирке на беговых дрожках, – и уносился мысленно за ними в бедную жизнь их. Уездный чиновник пройди мимо – я уже и задумывался: куда он идет, на вечер ли к какому нибудь своему брату, или прямо к себе домой, чтобы, посидевши с полчаса на крыльце, пока не совсем еще сгустились сумерки, сесть за ранний ужин с матушкой, с женой, с сестрой жены и всей семьей; и о чем будет веден разговор у них в то время, когда дворовая девка в монистах или мальчик в толстой куртке принесет, уже после супа, сальную свечу в долговечном домашнем подсвечнике. Подъезжая к деревне какого-нибудь помещика, я любопытно смотрел на высокую, узкую деревянную колокольню или широкую, темную деревянную старую церковь. Заманчиво мелькали мне издали, сквозь древесную зелень, красная крыша и белые трубы помещичьего дома, и я ждал нетерпеливо, пока разойдутся на обе стороны заступавшие его сады и он покажется весь, с своею, тогда, увы! вовсе не пошлою наружностью, и по нем старался я угадать: кто таков сам помещик, толст ли он, и сыновья ли у него, или целых шестеро дочерей, с звонким девическим смехом, играми и вечною красавицей меньшою сестрицей, и черноглазы ли они, и весельчак ли он сам, или хмурен, как сентябрь в последних числах, глядит в календарь, да говорит про скучную для юности рожь и пшеницу»… Так, у Гоголя была с детства необычайная наблюдательность и впечатлительность к предметам жизни. В этом невольном инстинктивном стремлении к наблюдению и изучению жизни заключалась громадная сила таланта Гоголя.