По поводу пятидесятилетия со дня кончины H. В. Гоголя и В. А. Жуковского

Еще более желательны и необходимы новые материалы и новые исследования о Гоголе. Как еще не далеко то время, когда мы были можно сказать совершенно бедны по части изучения Гоголя! Не было ни полного критического издания его сочинений, ни обстоятельной биографии, ни полной и цельной критической оценки его сочинений, когда единственным крупным (и действительно ценным) биографическим трудом о Гоголе были «Записки о жизни H. В. Гоголя», изданные в С.-Петербурге в двух томах в 1856-1857 гг. П. А. Кулишем (под псевдонимом Николай М*)^[4]. Правда, в последние годы Гоголю у нас очень посчастливилось. Мы имеем теперь образцовое критическое собрание «Сочинений H. В. Гоголя», издание 10-е, томы I–V, под редакцией H. С. Тихонравова, М. 1889-1890; томы VI–VII, по плану и материалам H. С. Тихонравова изданные Вл. И. Шенроком, Спб. 1896^[5]. Имеем возможно-полное собрание «Писем H. В. Гоголя», под редакцией В. И. Шенрока, т. I–IV. Спб. 1901 (издание Маркса). В лице г. Шенрока Гоголь нашел усердного и талантливого биографа. Им изданы «Материалы для биографии Гоголя», том I–IV, М. 1892-1897. А. Н. Пыпин^[6], А. Н. Веселовский^[7] и др. раскрыли, вслед за Белинским и Ап. Григорьевым, художественное и общественное значение сочинений Гоголя. Но все-таки остаются стороны недостаточно разработанные. И прежде всего до сих пор представляется недостаточно выясненною внутренняя жизнь Гоголя. Доселе спорят о свойствах мировоззрения Гоголя, его теоретических взглядов а) в пору сильнейшего проявления его творческой деятельности и б) в последнюю пору его жизни, когда он несомненно осуждал плоды этой деятельности. Как произошел этот переход с конца тридцатых и начала сороковых годов, к концу его жизни? Как мирились эти противоположные настроения в одном человеке? Критика различно решала это недоумение. Поклонники Гоголя сначала думали, что в нем произошло нечто особенное, что в деятельность писателя вмешались какие-то новые влияния, отклонившие его от прежнего славного пути, что нормальная жизнь писателя была нарушена и произошел «перелом» в его мыслях и стремлениях^[8]. Казалось очевидным, что Гоголь отрекся от самого себя, и сожжение второго тома «Мертвых душ» еще раз подтверждало это предположение. Позднее, издание переписки Гоголя, несколько биографических рассказов, появившихся после его смерти, более спокойное изучение его психологических настроений приводили к другому заключению: можно было найти нить, которая проходила чрез всю жизнь Гоголя, одну общую основу, которая идет еще с молодых лет и которая только в своем крайнем и преувеличенном развитии привела к последним болезненным проявлениям в эпоху «Выбранных мест из переписки с друзьями», «Авторской Исповеди» и после. Этот взгляд на развитие личности Гоголя впервые высказан был в «Современнике», 1857, № 8, принят и раскрыт Пыпиным и Шенроком^[9]. По этому взгляду, в личном развитии Гоголя не было резких поворотов, крутого перелома, данные характера и мировоззрения Гоголя устанавливались еще в его молодости. В фактах биографии и особенно в переписке Гоголя можно проследить постепенный рост его внутреннего содержания. Это без сомнения важнейшая сторона биографии Гоголя.

Задатки так называемого перелома в Гоголе сороковых годов были гораздо раньше, еще со времен его детства и юности. В среде и атмосфере, окружавшей детство и юность Гоголя, таится разгадка многого, что потом так поразило в Гоголе даже его почитателей, что считалось раньше результатом болезненного перелома. Оказывается, что теже тоны, которые так сильно звучат в «Выбранных местах из переписки с друзьями», слышались в семье Гоголя еще до его рождения. Старый биограф Гоголя Кулиш, приведя рассказ матери нашего писателя Марьи Ивановны Гоголь о том, что ее указала мужу годовалым ребенком Царица Небесная, заметил: «мне кажется, что эти последние слова характеризуют сферу первых понятий и верований Гоголя более, нежели все, что было мною до сих пор сказано»^[10]. И это правда. Фатализм отца нашего писателя Василия Афанасьевича Гоголь, позволивший ему в выборе невесты руководствоваться сновидением. был присущ и его жене. Так, не имея совершенно денег, она задумала строить церковь и на возражение мужа, как же строить церковь, не имея денег, отвечала: «Бог поможет»^[11]. Религиозность была одной из существенных черт Марьи Ивановны Гоголь, как и всей окружающей среды. И без сомнения мальчик Гоголь впитывал настроение среды. В письме к матери от 2 октября 1833 г. из С.-Петербурга Гоголь дает такую картину своего первоначального и вчастности религиозного воспитания. «Я очень хорошо помню, как меня воспитывали. Детство мое до ныне часто представляется мне. Вы употребляли все усилие воспитать меня как можно лучше. Но к несчастию родители редко бывают хорошими воспитателями детей своих… Я помню: я ничего сильно не чувствовал, я глядел на все, как на вещи, созданные для того, чтобы угождать мне. Никого особенно не любил, выключая только вас, и то только потому, что сама натура вдохнула это чувство. На все я глядел бесстрастными глазами: я ходил в церковь потому, что мне приказывали, или носили меня, но стоя в ней я ничего не видел, кроме риз, попа и противного ревения дьячков. Я крестился потому, что видел, что. все крестятся. Но один раз – я живо как теперь помню этот случай – я просил вас рассказать мне о Страшном суде, и вы мне, ребенку, так хорошо, так понятно, так трогательно рассказали о тех благах, которые ожидают людей за добродетельную жизнь, и так разительно, так страшно описали вечные муки грешных, что это потрясло и разбудило во мне всю чувствительность, это заронило и произвело впоследствии во мне самые высокие мысли». В этом письме любопытно признание Гоголя, что его позднейшее самомнение было до некоторой степени следствием неумеренного обожания и излишней нежности, которыми окружала его молодая неопытная мать. «Вы были тогда еще молоды, в первый раз имели детей, в первый раз имели с ними обращение, и так могли ли вы знать, как именно должно приступить, что именно нужно». – В детских и юношеских письмах Гоголя можно без труда отметить раннее уменье владеть слогом, наклонность к формам риторическим, даже вычурным, к резонерству. Вот первое письмо Гоголя, 10-ти летнего мальчика, к родителям из Полтавы. «Дражайшие родители, папенька и маменька! Я весьма рад, что узнал о благополучном здравии вашем. Я поставил для себя первым долгом и первым действием молить Бога о сохранении бесценного для меня здравия вашего. Вакации быстро приближаются, я не успел еще окончить всего; следовательно нужно заняться вакациями, чтобы поспеть с честью во второй класс. Учитель математики мне необходим. Если Вы. будете в Полтаву сами скоро, то я уверен, что все устроите для моей пользы. Целуя бесценные ручки ваши, имею честь быть, с сыновним моим к вам высокопочитанием, ваш послушный сын, Николай Гоголь-Яновский». А вот поздравительное письмо 15-ти летнего Гоголя к матери из Нежина от 1 октября 1824 г. «Дражайшая маменька! Позвольте, дражайшая маменька, позвольте поздравить вас с днем ангела вашего, с сим блаженнейшим днем для каждого нежного и благородного сына. Ваша родительская любовь и нежность, ваши благодеяния, ваши о мне попечения, все сие побуждает меня приняться за перо, чтобы изъявить вам свою благодарность. Но, к несчастью, оно не столь твердо, силы мои так слабы, а о благодарности я и думать не могу: она не что иное есть, как слабая тень, в сравнении со всем тем, что я вам должен. Но если не имею возможности воздать вам более, если мои силы не позволяют сделать того, если уже и ум мой отказывается от сего; то всякой на моем месте пришел бы в отчаяние, бросил бы с досады перо и не захотел бы ломать голову над тщетным. Но я знаю, что вы и сие малое мое желание примете с искренним удовольствием, и тем вознаградите меня более всего, могущего прельстить взоры другого. И так, желая вам, чтобы вся жизнь ваша была безмятежна, исполнена всеми возможными радостями, короче сказать, чтобы вы всегда были здоровы, благополучны и вечно веселы, остаюсь» и т. д. – Для уяснения духовной личности Гоголя характерными представляются письма его к матери от 28 апреля 1825 г. по поводу смерти отца и от 1 марта 1828 г. пред выпуском из нежинской гимназии. Вот как писал 16-ти летний Гоголь под свежим впечатлением известия о смерти отца: «Не беспокойтесь, дражайшая маменька! Я сей удар перенес с твердостию истинного христианина. Правда, я сперва был поражен ужасно сим известием; однакож не дал никому заметить, что я был опечален. Оставшись же наедине, я предался всей силе безумного отчаяния. Хотел даже посягнуть на жизнь свою, но Бог удержал меня от сего; и к вечеру приметил я в себе только печаль, но уже не порывную, которая наконец превратилась в легкую, едва приметную меланхолию, смешанную с чувством благоговения ко Всевышнему. Благословляю тебя, священная вера! В тебе только я нахожу источник утешения и утоления своей горести. Так, дражайшая маменька, я теперь спокоен, хотя не могу быть счастлив, лишившись лучшего отца, вернейшего друга, всего драгоценного моему сердцу. Но разве не осталось ничего, чтоб меня привязывало к жизни? Разве я не имею еще чувствительной, нежной, добродетельной матери, которая может мне заменить и отца, и друга, и всего, что есть милее, что есть драгоценнее? Так, я имею вас, и еще не оставлен судьбою. Вы одни теперь предметом моей привязанности, одни, которые можете утешить печального, успокоить горестного. Вам посвящаю всю жизнь свою. Буду услаждать Ваши каждые минуты. Сделаю все то, что может сделать чувствительный, благодарный сын. Ах, меня беспокоит более всего ваша горесть! Сделайте милость, уменьшите ее, сколько возможно, так, как я уменьшил свою. Прибегните, так, как я прибегнул, к Всемогущему. Зачем я теперь не с вами? вы бы были утешены. Но чрез полтора месяца каникулы – и я с вами! До тех пор уменьшите хоть немного свою печаль. Не забудьте, что с вашим благополучием соединено благополучие и вашего сына». – В письме от 1 марта 1828 г., отвечая на упреки матери в небережливости, опрометчивости, мечтательности, увлечениях и даже пороках, Гоголь пишет: «Что касается до бережливости в образе жизни, то будьте уверены, что я буду уметь пользоваться малым. Я больше поиспытал горя и нужд, нежели вы думаете; я нарочно старался у вас всегда, когда бывал дома, показывать рассеянность, своенравие и проч., чтобы вы думали, что я мало обтерся, что мало был прижимаем злом. Но вряд ли кто вынес столько неблагодарностей, несправедливостей, глупых, смешных притязаний, холодного презрения и проч. Все выносил я без упреков, без роптания, никто не слыхал моих жалоб, я даже всегда хвалил виновников моего горя. Правда, я почитаюсь загадкою для всех; никто не разгадал меня совершенно. У вас почитают меня своенравным, каким-то несносным педантом… Здесь меня называют смиренником, идеалом кротости и терпения. В одном месте я самый тихий, скромный, учтивый, в другим – угрюмый, задумчивый, неотесаный и проч., в третьем – болтлив и докучлив до чрезвычайности, у иных – умен, у других – глуп. Как угодно почитайте меня, но только с настоящего моего поприща вы узнаете настоящий мой характер»^[12]. Любопытно, что здесь Гоголь сознается в своей скрытности, в привычке прикрывать личиной беспечности и показной веселости настоящие свои чувства… Из разбора детских и юношеских писем Гоголя новейший биограф его делает следующее заключение: «резонерство и реторика, обнаружившиеся еще в детской переписке Гоголя и потом проявлявшиеся изредка в письмах (в рассуждениях о многих отвлеченных и особенно религиозных и других важных вопросах), наконец дошедшие до поразительных размеров в „Выбранных местах из переписки с друзьями“, были в сущности не чужды его натуре и отчасти еще очень рано усвоены Гоголем извне, но до поры до времени сдерживались и подавлялись могучим талантом и живою юношескою впечатлительностию, пока с наступлением возраста менее пылкого и легче поддающагося сухой рассудочности, в свою очередь не заглушили его»^[13].