Эпилог
I
В день, когда летняя гроза настигала город в свой последний раз, когда потрёпанный рюкзачок лежал еле приметным в Елизаветином саду, Сотирагина прошла к фортепиано, что стояло окружённым тремя белоснежными гипсовыми колоннами. В тот же день рукописи оказались в руках павшей на колени и плакавшей женщины. Перед ней, на зеленовато-серой от пасмурного неба траве, лежала записка, которую оставил Грёзнов перед своим уходом. Перед ней лежала последняя записка, которую человек приложил к своим рукописям, прощаясь с ними навсегда. Елизавета вспомнила их последний разговор. Она вспомнила его слова, его откровение. «Свои рукописи или печати я покажу свету только перед своей смертью», – эхом вторила в её голове фраза парня. Женщина карала себя за то, что больше отныне его ни слышать, ни видеть, ни слушать будет не в силах. Но вмиг она встала с мокрой травы, положила рюкзак со всем содержимым домой, на обеденный стол, и наивно помчалась на улицу, в город, искать дрожащего поэта, что хочет положить конец.
Шёл ливень. Улицы в большинстве своём стали пустынны. Елизавета вернулась домой и села в слезах за стол, где провела весь день, где проспала, истощившись от переживаний, всю ночь, пока в саду расцветали прекрасные ирисы.
Одна неделя сменила другую, да все бумаги, что лежали уже в залитой полуденным солнцем спальне были несколько раз перечитаны. Елизавета звонила в тихую и тёмную квартиру, что была уже безлюдна и безжизненна, каждое утро. Каждое страшное утро, наступавшее после бессонной ночи или очередного кошмара. Ответа не следовало – это был звонок в один конец.
Днём позже, собравшись с силами, смирившись с прошлым да простив горестную судьбу, Елизавета вышла на свой страх и риск из тюрьмы своего дома, чтобы заняться издательством того романа, произведшего на неё, в свою очередь, немалое впечатление. Многие соседи удивлялись, видя её на улице чаще, чем раз в месяц. Ещё более они дивились её чарующей красоте, этой печально-радостной улыбке, что делала её в наивных глазах ребёнка матерью, которая любит дитя даже в самом безобразном виде. Некоторые несчастливые люди, встречая Елизавету, проходили мимо и проклинали то за неаккуратное движение, то за столь прекрасный вид, хотя тотчас же внутри терзали себя за ядовитые высказывания. Многие из тех, кто знал семью Сотирагиных и их строгие законы, не понимали целей Елизаветиных поступков. Порой и сама она не знала, почему тратит свои силы – физические и моральные – на издание этого романа, автор которого оставил настолько яркий след в душе, что, казалось, перед смертью он будет стоять около её кровати.
Много времени не понадобилось, чтобы вести о Елизаветиных походах донеслись до мужа. В первый же вечер он на неё накричал – она заплакала. Во второй вечер он также злился – она всё также плакала, однако уже в третий – Елизавета решила высказаться за столько лет о том, на какие мучения он её нарёк, высказаться о всей жизненной рутине, из-за которой она теряет здравый рассудок, что сковывает потребности стремящейся к людям души. Александр презрительно глянул на женщину, но в этом взгляде мелькнуло чувство стыда. Он ушёл. Пришедши через полчаса к Елизавете, он решил ещё раз поговорить. В конце концов, мило начавшаяся беседа закончилась очередным гневом со стороны Александра, особенно после того, как тот узнал о Грёзнове. Однако, несмотря на запреты мужа, женщина всё равно покидала дом, хотя и чувствовала себя за это сильно виноватою.
Прошёл ещё один день, затем второй, настал третий, и на его закате состоялась очередная беседа. Вокруг: тишина, птицы, что, перелетая с веток фруктовых деревьев, словно меняли окрас, вылетая из тени зеленоватых листьев на лучи оранжевого заката. Елизавета сидела со своим мужем в той самой просторной комнате, в которой когда-то лежал ещё бледный паренёк. Она выслушала его, он рассказал ей о накопившихся проблемах, недовольствах. Потом выслушивал её он и вскоре наконец-таки услышал. Все эти дни его терзала совесть, и лишь сейчас в противовес совести и большого чувства вины перед женой в душе проснулось нечто светлое, нечто невероятно умиротворённое, да из-за этого – весьма грустное.
Он долго плакал и просил простить его, называл себя дураком, а она рыдала, посмеиваясь, вместе с ним. Казалось, что в семью вернулись те сильные чувства, которые они когда-то давно испытывали друг к другу, когда их лица были молоды, а сердца – открыты новому. Те чувства были разбужены обычным человеческим состраданием. И чем сострадание – не любовь?
Тем временем, издавать роман никому не известного автора, да и с таким порою непонятным текстом, в городе никто не собирался. Через месяц, когда Александр взял отпуск, он с женой поехал к их дочери Кате в Санкт-Петербург. Город, несмотря на свою известность серыми деньками, поприветствовал пару Сотирагиных лучами полуденного Солнца. Катя встретила родителей с таким же ярким и радостным настроем, какое было и у самой погоды.
Они говорили вечерами напролёт. Пока отец спал, мама продолжала болтать и болтать, целовать и обнимать уже повзрослевшую девочку. Они сидели на крохотной кухоньке и, стараясь не разбудить отца, перешёптывались. Сначала Кате было настолько трудно видеть родителей поистине счастливыми, что порой эта неожиданная и весьма непривычная радость несколько раздражала, однако много времени ей всё же не понадобилось, чтобы поверить в их былую улыбку, которая запечатлелась в глазах в далёком-далёком детстве.
На следующий день после приезда вся семья Сотирагиных вышла на просторные улицы гудящего Питера, чтобы немного пройтись по городу да насладиться столь нечастой солнечной картиной архитектурных созданий. Но вот уже очень скоро загорелись вечерние огни, и семья с улыбкою на лицах проследовала домой. В течение приятной прогулки Елизавета заприметила несколько литературных издательств и на следующий день, рассказав перед этим Кате о таком интересном человеке, как Грёзнов, пошла туда вместе с дочерью. В одном из таких издательств Елизавета встретила Фуриявскую, что с горящими от радости глазами выходила из какого-то кабинета с небольшой стопкой своих напечатанных книг, которые она с огромным желанием будто жаждала прочесть публике.
Неделя подходила к концу, через день должен был уже отбывать поезд, а издательства так и не осмеливались брать роман Грёзнова. Вместо него решали выпускать сборники стихов и прозу Фуриявской, поэзию Томного и многих других. Но всё изменилось в предпоследний вечер пребывания в Санкт-Петербурге, когда надежда уже практически угасла блеклым огоньком. Одно небольшое литературное книгоиздательство всё-таки взяло на себя печать данного романа, и Елизавета осталась на месяц в этом городе, несмотря на уговоры мужа возвращаться домой.
Миновал ровно год со смерти Грёзнова, а его детище так и не увидало большого света. Елизавета делала всё, чтобы как можно больше людей хотя бы узнало о существовании такого произведения, читая отрывки на публику. Однако все усилия были практически тщетны. Видимо, книге было ещё не суждено увидеть мир. Либо мир не созрел, чтобы её прочесть, либо сама книга не так уж и достойна быть ценной.
В это время Елизавета решила заняться продажей своей одежды, которую она сшила за всё время, пока была взаперти. Открыв небольшое ателье, она обрела много новых знакомств, и её жизнь наконец-таки перестала казаться рутинной. Половину из полученных денег она тратила на продвижение романа в массы, но успех всё так никого и не навещал. Несмотря на это, в душе не было уныния. Вместо него горела надежда.
Настал две тысячи седьмой год. В конце Зимы Елизавета заболела. У неё обнаружили лёгочную пневмонию, из-за которой ей пришлось отложить все свои дела и лежать в больнице чуть больше месяца. Вскоре её выписали, и, казалось, что всё осталось позади, как буквально через неделю её состояние серьёзно обострилось. Елизавета провела всё своё оставшееся время на больничной койке, пока не скончалась в августе того же года, когда за окном рассекали утреннюю дымку золотистые нити. Она не боялась смерти. Более того, она будто улыбалась ей в лицо. И даже несмотря на ту ужасную боль, которую приходилось каждый час испытывать и из-за которой многие ночи оставались бессонными, она искренне улыбалась.
С мужем у прекрасной дамы восстановились прекрасные отношения, что были когда-то в яркой молодости. Их семья стала чаще собираться вместе и проводить чудные деньки будь те солнечными или дождливыми, морозными или знойными. Что уж говорить о том, как при обострении болезни от больничной койки никто будто и не отходил, даже не боясь опасности заразиться. Хоть разум и трубил о возможных серьёзных и плачевных последствиях частых встреч с больной, но сердце как всегда, как и во все века, взяло своё. Рвение души не в силах были сдержать даже врачи, а особенно в те моменты, когда на глазах у всех по белому коридору проезжали каталки с умирающими на ней людьми, увидев которых, сидящие с мокрыми глазами зеваки, тяжело вздыхая, начинали с горестью на лице перешёптываться. Чувства помогают наслаждаться красотой и привязывают человека к окружающему миру, пока разум старается за его пределы выйти.
Через несколько дней Елизавету похоронили. На похоронах её были самые близкие, самые родные люди, поэтому толпы здесь не было. Казалось, что даже Грёзнов стоял рядом с её гробом. Стоял и плакал. Потом же на могилку, усыпанную цветами, приходили остальные. Даже те, кто лично её практически не знал. Видимо, своей по-настоящему счастливой улыбкой Елизавета смогла хотя бы на каплю, но осчастливить другого человека.
II
Смерть жены далась Александру нелегко. Он пуще прежнего обзывал себя дураком, что сам же лишил себя и её возможности быть счастливыми. Он часто плакал, а дочь старалась его успокоить, в то время как сама не сияла и не радовалась. Через неделю после похорон Катя уехала в Санкт-Петербург, чтобы продолжить учёбу, однако, несмотря на расстояние, всегда вспоминала о горевавшем отце и каждый вечер ему звонила.
Время шло, траур с сердца не сходил да безграничное и неописуемое чувство тоски всё продолжали оставаться при Сотирагине, а каждый новый день лишь залатывал столь глубокую рану, не умея её полностью заживить. Александр хоть и пребывал в не самом прекрасном и радостном настроении, но всё ещё занимал высокую на работе должность. Он работал, трудился, пока одним поздним вечером две тысячи девятого года в особняке его начальника Медведева не случился переполох, и Александра не прогнали с важного ужина опозоренным. Тогда же его и уволили. Познакомившись с Павлом Масковым, Сотирагин хотел продолжить их общение, однако тот даже не желал с ним видеться.
Что же было после убийства Виктории Варваровой в особняке Медведевых, чем всё закончилось? По приезде милицейских Пётр отдал им кучу денег даже перед входом на само место преступление, чтобы те ни на секунду не имели мысли подозревать в убийстве его и его семью, хоть виновны, по правде, они вовсе и не были. Помимо этого Медведев обещал милицейским несколько миллионов рублей, лишь бы это дело немедленно закрыли и держали информацию о нём в тайне. Что ж, деньги те взяли, однако ничего утаить ни у кого не вышло, ибо внезапную пропажу одной больно уж важной для фирмы сотрудницы не заметить было очень сложно, вследствие чего правда очень скоро просочилась в общество, и расследование возобновилось.
В конце концов, преступницу с её мужем поймали в другом городе и посадили вдвоём за решётку. В ту ночь, когда в особняке творился хаос, женщина, что вонзила в горло ненавистной ею даме осколок, воспользовалась отравляющей воздух паникой и выбежала из дома на улицу, где залезла при помощи сухих веток одного толстого дерева на забор и спрыгнула в сугроб заснеженного леса. Охранники, пока та в истерике перелезала через ветки на высокое ограждение, всеми силами старались её словить, и если бы они раньше опомнились, то поймали бы женщину, когда та только выбегала из дома, однако всё сложилось иначе. В зимнем мрачном лесу она встретилась с мужем, что покорно ждал её около широкой сосны, и побежала с ним домой. Они мигом собрали все вещи и деньги и рванули на железнодорожный вокзал, где взяли билет на первый попавшийся рейс. В поезде жена в бесконечном потоке слёз рассказывала скомкано всю произошедшую историю, ожидая и даже в некоторой степени жаждая, что, узнав обо всём, муж от неё отвернётся. Но этого не произошло. Они поселились практически ни с чем в незнакомом городе, где позже и были вдвоём задержаны и допрошены.
В ту же ночь балагана у Петра Осиповича попала в аварию пианистка. После всей произошедшей ситуации она села за руль и сама не заметила, будучи неслабо шокированной и испуганной, как повернула на встречную полосу. Не прошло и минуты, как её машина столкнулась с несущимся на скоростях грузовиком. Тогда же Ксения Тиховецкая и погибла.
После всего прогремевшего инцидента репутация Медведева была мигом опорочена, ибо всем стало известно и о его чрезмерном хладнокровии, и о его отношении к прислуге и детям, а также, помимо всего этого, всплыла информация о тяжёлых супружеских отношениях Ольги и Петра, из-за чего те чуть было не развелись.
Пётр, пребывая в ужаснейшем расположении духа, уволил половину всех сотрудников. Он увольнял даже того, кто случайно обронял слово обо всей случившейся истории. И, в ходе постоянных перепадов настроений, из-за частой смены рабочего персонала и подорванного фундамента репутации, через год фирма распалась и прекратила своё существование, как и беззаботная жизнь семьи Медведевых, чьих детей забрала служба опеки.
В это же время Масков расхаживал пьяным по улицам. Преподнесённая холодным и гневным тоном весть о том, что его уволили, лишила спокойных и ярких сновидений. Она отняла размеренную рутинную жизнь и заменила её бесконечными часами терзаний и переживаний. С месяц Павел лежал у себя в квартире под присмотром сына Вити. Бывшая жена его Татьяна несколько раз навещала и приносила ему еду. Ей было очень жалко это страдальческое и пожелтевшее личико, в которое она когда-то вложила самые милые чувства. Однако её искренние душевные привязанности подавно уже канули в лету, да на деле остались лишь долг и обязанности. Месяц прошёл, и отец встал на ноги. Он смог подняться с кровати без помощи сына. Но это, как оказалось, не означало, что Павлу стало лучше. Это, как показали его дальнейшие действия, привело к самому худшему.
Сначала была одна бутылка недорогостоящего алкоголя. Потом их стало больше и больше. Так дешёвая выпивка стала заменять человеку воду. Масков уверял всех, что с ним всё нормально и умело скрывал свою зависимость, но, как это всегда бывает, через время его близкие люди это раскрыли и забили тревогу. Павел кричал, лез на каждого, кто пытался вырвать спасительную бутыль из рук, с кулаками. Он обматерил сына, вытолкал Таню из пропитавшейся гарью квартиры, и оставил себя наедине с собой, наедине с гневными мыслями, в которых он винил каждого в собственном несчастье, и считал себя такой жертвой, которой нельзя было и возразить насчёт её надуманного и «громадного» горя, которое имеет власть либо уничтожить человека и сделать его её холопом, либо возвеличить и сделать характер твёрже к проблемам, а мысли – трезвее к новшествам и жизни. Масков же позволил печали изничтожить его. Он позволил ей завладеть и разумом, и, как следствие, окончательно спился и стал проводить ночи на лавках около парадных подъездов, или в барах, или в стрип-клубах, в которые он попадал через старых знакомых.
Александр старался помочь Паше, вразумить его да уговорить бороться с жизненными злополучиями или идти в монастырь, но в итоге оставался неуслышанным и уходил из бара с разбитой губой. Своей горечью он обидел и отвернул от себя людей с такой силой, что те уже и не хотели к нему возвращаться и, лишний раз вспоминая, проклинали этого человека всем сердцем, однако это Маскова ещё больше забавляло.
Улицы спали под снегом. Фонари жёлтым светом окрашивали белый зимний плед. Вокруг стояла тишина, и лишь изредка завывал в сточных трубах холодный ветер. Масков, шатаясь по дворам многоэтажных домов, брёл куда-то бездумно и бесцельно. В его глазах не было ничего. Под ногами протоптаны сотни следов; расставленные в ряд лавки покоились под поблёскивавшим снегом… Вдруг в один момент внутри появилось нечто приятное. Нечто такое, что заставило его улыбнуться. И это «нечто» было вызвано быстрым, мимолётным взглядом. Паша увидел возвышающийся над ним облезлый дом, что прикрыт тянущимися во все стороны ветвями голого тополя. Паша увидел желтоватый свет, который заливал кирпичные стены. Эта запечатлевшаяся в памяти картина была пропитана безысходностью, но в ней почему-то присутствовала красота. Она, хоть и истощала сердце пустотой, но привлекала и приводила в восторг. В воздухе витала красота. И она его радовала. Радовала последний раз в его жизни. Почему-то именно в этот момент вспыхнувшее чувство пробудило желание жить, ушедшее довольно-таки давно. Мгновение блаженства сменилось резкой острой болью. Масков скрючился и завыл. Он пал в проезде во двор прекрасного кирпичного дома и там же вскоре скончался.
Его оплакивало три человека: Сотирагин, сын Витя и бывшая жена Татьяна.
***
Сотирагин старался после потери работы развивать бизнес своей жены, но, к большому сожалению, без Елизаветы, которая и шила оригинальные платья, ничего не вышло. Александр начал осознавать, что в городе он остался совсем один. Единственный близкий человек, который любит его, и которого любит он, учиться в Питере, а простых вечерних бесед с ним по телефону было уже мало. И, с грустью на душе, Сотирагин решает продать свой дом. Дом, в котором жили его родители, в котором искренне любила его красавица-жена, в котором есть великолепный сад, за которым после смерти Елизаветы ухаживала служанка. Именно этот дом он решил продать. И что поделать? Денег практически нет, труд служанки оплачивать не на что, а та, хоть и хотела бы по собственной воле остаться в этом доме и присматривать за Елизаветиным садом, но тоже в деньгах нуждалась, из-за чего вынуждена была уйти.
Сад засыхал. Цветы постепенно увядали. Тропинки зарастали травой. Фортепиано, что когда-то проливало в природную тишину прекрасные мелодии, покрывалось толстым слоем пыли и грязи. Однако, несмотря на атмосферу умирания, красота сохраняла свою непоколебимость, и сад продолжал сохранять совершенство.
Спасением послужил вечерний звонок Кати, которой отец рассказал о продаже дома и решении переезда в Питер. Катя всем сердцем молила Александра этого не делать и, спустя полчаса уговоров, смогла переубедить отчаянного отца. Окончив университет, дочь вернулась в родной город, устроилась сразу же на работу и начала помогать, искать Сотирагину вакансии. Положение было не самое лучшее, пока одним утром роман Грёзнова не стал знаменит.
Шли годы, а рукопись всё так и оставалась в тени. Наверное, он навсегда бы остался с семьёй Сотирагиных, если бы в конце лета две тысячи четырнадцатого года его не заприметили люди из одного весьма большого издательства и стали его печатать и рекламировать. Чтобы роман принялись читать, хватило всего-навсего одной рецензии от очень уважаемого людьми человека, который помимо самого разбора литературного произведения уделил большое внимание и Сотирагиным, а конкретнее – труду Елизаветы, что всей душой пробивала рукопись мёртвого писателя в общество. О семье Сотирагиных узнало множество людей. К ним трижды приходили брать интервью в один месяц. Да благодаря данному произведению и безмерной надежде и вере Елизаветы они заполучили неплохую репутацию, и хорошая работа долго ждать их не заставила.
«Трактат полумёртвого человека» обрёл свою аудиторию и, помимо этого, оказался однажды на столе у Марии Ранимовой, что в один день решила пройтись по книжным магазинам.
III
Первое время Мария Ранимова жила в доме крёстной Умильновой, что, как оказывается, год назад, обговорив всё со своим мужем, усыновила одного светловолосого мальчишку, довольно-таки доброго и приличного. Умильновы старались воспитывать его в тепле и заботе, хоть порой и просыпались ночью с мыслями о том, что это чужой мальчик, что это чужой ребёнок. Однако на утро все эти мысли, благо, испарялись, ибо искреннее желание воспитывать своё дитя оказывалось сильнее.
Когда Маша въехала в их дом, она рассказала обо всём крёстной, что с сожалением выслушивала эти беды и казни, павшие на плечи девушки. Отец Маши после того, как нашёл записки на её столе, всё время названивал дочери и умолял её вернуться обратно в родной город. Он говорил, что все уже подавно забыли о её поступке, но Ранимова упрямилась и порою закатывала громкие истерики. После многочисленных разговоров, в ходе которых плакал и сам отец, Алексей смирился с её выбором и позже даже нашёл в этом нечто правильное и справедливое.
Тем временем Ранимова устроилась на не особо высокооплачиваемую работу, которая, однако, позволила девушке адаптироваться к новому месту и, помимо этого, заработать деньги, чтобы не сидеть на шее у крёстной. Жанна нашла крестнице хорошего психолога неподалёку, но та поначалу ходила к тому с недоверием да с неохотой. Потом, немного привыкнув, Маша стала посещать его даже с нетерпением и, что самое главное, – абсолютным доверием.
Постепенно Ранимова реабилитировалась, получила престижную должность главного бухгалтера и на работе познакомилась с одним сотрудником, который позже сделал предложение и стал её мужем. Через месяц после своего переезда в новый город девушка сняла квартиру, где и жила до того момента, пока не накопила совместно с избранником на добротную однокомнатную квартиру. Отец её, не смогши перетерпеть столь долгую разлуку, оставившую на сердце чёрное пятно печали, поехал к Маше, дабы лично с ней ещё раз обо всём переговорить. Так, он стал навещать дочку чуть ли не каждый месяц, пока мать со злобою прилюдно оскверняла её имя. Галина резко высказывалась и о Маше, и о муже, пытаясь тем самым выгородить себя и избегнуть порицания себя со стороны других, а также потыкала при этом Аню в том, что и она вырастет такой же распущенной и бездушной.
Однажды вечером вместе с отцом к Ранимовой приехала и её мать. Она пала на колени пред распахнутой дверью, в проходе которой стояла испугавшаяся дочь, и стала молить о прощении. Галина в слезах мольбы грубо и настолько громко унижала себя, что вызвала интерес многих соседей. Маша вместе с мужем и отцом успокаивали истерившую мать. Они усадили её на диван и крепко обняли, принесли воды, сказали много ласковых слов, а девушка, которая весьма негативно относилась к ней, хоть и старалась многое простить, поскольку думала, что в жизни больше её не встретит, говорила о прощении и об отсутствии малейшей обиды. Часом позже Галина успокоилась и начала рассказывать о своём детстве, о грозной матери, что везде и всюду всё запрещала и не щадила на детей кожаного ремня. Она поведала о многих детских обидах, запечатлевшихся в далёком прошлом, которые не могут забыться и проститься в далёком настоящем. Несмотря на столь немолодой в паспорте возраст, душа этой женщины всё продолжала по-детски обижаться. Маша смотрела на маму и видела в ней дитя. Обиженное дитя, которое проживает жизнь только ради одного – ради протеста, который, наверное, смог бы обратить внимание других. Такие люди далеко не выросли. Такие люди сердцем живут в прошлом. И всё время они жаждут такого протеста, который бы влюбил в них родителей и родственников, друзей и незнакомцев, любимых и врагов. Те большие и давние обиды воссоздали фундамент для строения высотного здания, что заключит в себе недовольство. И так уж и выходит, что большие дяди и тёти, по правде, вовсе не большие.
Мария, несколько отвлёкшись от душеизлияний матери, подумала о том, что таких людей, как её мама, она встречала довольно-таки часто. Много тех, кто пришёл в мир за счастьем, да, словно, перепутав двери, получил совсем не то, чего желалось.
«И как „такие“ способны воспитать человека? – подумалось девушке. – Как „дитя“ сможет воспитать дитё?».
Лишнее действие, слово, крик, ругательство – всё это имеет огромную власть погубить взрослеющее существо. Да и что значит «быть взрослым»? Может, поистине взрослый тот, кто утешил внутреннего ребёнка, стал мудр, взглянул на душу каждого понимающе да с состраданием, кто познал себя и начал помогать другим, чтобы жить, а не существовать. Чтобы создать всеми силами счастливый мир, к которому стремились люди всех эпох, несмотря на разруху, которую всё же могли те учинить в погоне за «лучшими временами». Такая цель и есть побудитель к действию. Эта цель и есть движение. Поиск смысла и предназначения своего существования заставлял людей действовать. И, даже если этот смысл поистине недоступен и непостижим, пока есть стремление его познать – есть жизнь.
Близился поздний вечер. Они вчетвером сидели за кухонным столом и продолжали что-то обсуждать. И только Маше показалось, что мама её успокоилась и утешилась, как вдруг та снова стала жаловаться на своё избитое несчастьем детство. Девушка начала замечать, что с каждым новым произнесённым словом Галина всё больше гневалась да всё громче говорила. В конечном итоге эта злоба в очередной раз вылилась на всех. Особенно досталось Марии. Галина начала потыкать дочь в содеянном, унижать, язвительно протягивая слоги, и орать на весь дом, что Маша ни на что не способна и без матери ничего не добьётся.
Всё закончилось громким хлопком железной двери. Родители ушли, а Маша осталась одна с мужем, который всё никак не мог успокоить девушку. Галина пришла в гости лишь на несколько часов, но оставила тяжёлую и давящую тишину на целую неделю. Мама ушла. И больше не возвращалась.
Мёртвые ночи сменяли оживлённые деньки, жизнь Маши наконец-то снова стала процветать: она вышла замуж, а вскоре родила маленькую красавицу-дочку, хоть и путь к этому был не из самых лёгких. Что сказал об аборте муж? Когда разразилась в квартире истерика матери, тогда же он неожиданно и узнал обо всей ситуации, которую девушка умело скрывала. Эта весть его ошарашила. Он мог накричать и язвительно расспрашивать девушку о самых мельчайших подробностях того, на что она решилась, мог с ней рассориться и, в конце концов, бросить. Так ему, по правде, хотелось сделать в первую минуту, когда он обо всём этом узнал, однако, несмотря на буйство страха и возмущения, он не проронил и слова, даже тогда, когда была возможность поддержать оскорбления и порицания Галины. И вот гости с грохотом ушли, а они остались вдвоём. Парень обнял девушку и принялся её смешить, чтобы та перестала душить себя истерикой. Когда молодые сыграли скромную свадьбу, на которую приехали её отец, сестра и крёстная, вопрос о ребёнке с каждым днём становился всё актуальнее. Несмотря на помощь психолога, Ранимовой было страшно заводить ребёнка. Она прокручивала в голове, перед сном, множество ужасных сценариев, из-за которых в очередной раз начала закрываться в себе. Однако благодаря поддержке мужа, желание обзавестись ребёнком вновь в ней зародилось, и, в итоге, на свет появилась милая, искренне лыбящаяся девочка Полина.
Тем временем от матери не было слышно ни слова, словно её никогда и не существовало. Последний раз Ранимова видела Галину при смерти. Старуха находилась в тяжёлом состоянии. Рак выкачивал из неё все жизненные силы. Маша, самая последняя узнав об этом от отца, что долгое время мучительно скрывал от неё об этом известии по просьбе самой Галины, бросила все дела и первым же рейсом по везению судьбы полетела на самолёте в родной город. Её встретили до боли знакомые улочки, тротуары, фонари и аллеи. За столь много лет тут практически ничего и не изменилось. Добавилось лишь несколько новых магазинчиков и заведений. Сменили вывески на рекламных щитках. Поставили новые деревянные скамеечки в старых парках. Переставили с одного перекрёстка на другой светофор. А в остальном этот город оставался прежним, словно и во все времена был таким. И на душе от этого как-то не ладно. То ли бесконечно больно из-за этого, то ли необыкновенно радостно.
Она навещала матерь в больнице вместе с отцом и сестрой, но сама около неё наедине Маша успела провести не так уж и много времени: то врывались в палату врачи, то внезапно старушке становилось очень плохо. И за всё время они не сказали друг другу ни слова. Даже тогда, когда появлялся такой момент. А в те скоротечные минуты, что будто намеренно были выделены кем-то сверху, дочь тихонько плакала в койку умирающей женщины, лицо которой заметно иссохло, покрылось морщинами и болезненной бледностью с некоторым оттенком желтизны. Старуха молчала. И не было понято: взаправду ли та из-за тяжёлой болезни и слова вымолвить не может или просто играет. Доигрывает свою роль перед безвозвратным уходом со сцены. Наутро четвёртого дня после приезда Маши женщина скончалась.
На похороны пришло немало людей. Среди них находилось и огромное число тех, кто либо лично знал Машу, либо представлял себе её понаслышке. И, пока дочери оплакивали у гроба на солнечном кладбище матерь, из чёрно одетой толпы доносились громкие перешёптывания. Девушка старалась не обращать внимания ни на кого из присутствующих, чтобы случайно не сотворить в сердцах чего-либо грубого и неприличного. В этом ей помогала и сестра, которая согревала дрожавшие от страха Машины ладони в своих. Сами похороны прошли весьма скромно. В глазах некоторых из пришедших даже можно было разглядеть скрытое разочарование. Несколько человек и вовсе этого разочарования не скрывали. Однако для Ранимовых это не являлось чем-то важным, чем-то таким, о чём стоит в такой день волноваться. Похороны – не более, чем обыденная формальность или театральная постановка, которая не меняет сценария и сути испокон веков, а лишь проигрывает то же самое только уже с новыми актёрами и новыми декорациями; похороны нужны только тем, кто истинно скорбит, все остальные – чужаки. И эти чужаки порою бывают недовольны накрытым после погребения столом, поскольку умерший для них фактически не играет никакой роли. Однако нельзя исключать и варианта, что они могут быть слишком потрясены данным событием или иметь боязнь показывать чувства, из-за чего ведут себя очень хладно и бездушно.
Прошло несколько лет. Ма́шины былые переживания с каждым новым днём теряли смысл. Появлялись новые. В основном они были связаны либо с работой, либо с Полиной. Дочка подросла и пошла в детский сад. Муж за прошедшее время получил более высокую должность, из-за чего стал проводить много времени на работе. Несмотря на это, семье он уделял достаточно внимания. Отношения с ребёнком у него складывались тёплыми и доверительными, чего не скажешь о Ранимовой. Бывали моменты, когда она, даже будучи сама хрупкой и мягкосердечной, могла на пару секунд вспыхнуть в ежесекундной ярости и обрушить её на Полину. Ребёнок начинал плакать, а Ранимова, видя это, тут же менялась в лице и, крепко обнимая девочку, начинала молить, простить её. Так происходило часто. Иногда дело доходило до ремня, а иногда – до жестоких оскорблений. Однажды ночью, после очередной аналогичной ситуации, Маша не могла уснуть и, погрузившись в мысли и воспоминания, уставилась в потолок, залитый тёмно-синим светом Луны, сочившимся через небольшие окна. Она вспомнила детство. Она вспомнила мать. И тотчас, когда она её вспомнила, она узнала в ней себя. Прокрутив в голове множество запечатлевшихся картин, Ранимова тихо заплакала, и не понятно: то ли от боли, что принесли те воспоминания, то ли от грусти, что пришла вместе с нерадостными мыслями.