Ножки Анечки дрожали, да сама она еле дышала, захлёбываясь слёзками. Галина бормотала себе под нос что-то нескладное, и её плач вскоре полностью сменился на приглушённый монолог. Грёзнов, вошедши в подъезд с измученным сердцем, не выдержал и пролил на свет свои долго сидевшие в душе слёзы. Сталось нежданно как-то безмерно грустно. Он прислонился плечом к голой стене, еле перебирая ступеньки ослабевшими ногами. Он остановился на лестничной площадке и взглянул сквозь окно на небосвод. Узрев белый свет, спускавшийся с небес на землю, парень ещё более пал плечом к стене, боясь, что ноги его не выдержат, и он рухнет. Лицо его исказилось в безумной улыбке, а под глазами появились синячки. Грёзнов добрёл до квартиры и, закрыв за собою входную дверь, пал в одежде на пол. Он, облокотивши свою холодную спину на дверь и поджавши коленки к груди, просидел так около часа, после чего, покачиваясь, прошёл в комнату, разделся и лёг спать.
Когда пришло раннее утро следующего дня, Грёзнов, как будто и не вспоминая своего вчерашнего состояния, проснулся с некой горящей внутри страстью к писательству. И вскоре он достал из шкафа печатную машинку, проверил исправность её работы и стал наконец-таки переписывать на чистые листы бумаги стихи, записанные в стопке тетрадок, лежавших на краю деревянного стола.
Ближе к шести часам парень подумал не печатать все стихотворения, да вместо этого пойти в издательство уже с тем, что есть под рукой. Так, Грёзнов положил в рюкзачок небольшую стопку листов и пошёл прямиком по тому адресу, который был записан на сорванной с улицы бумажке. Через час творец стоял у парадного входа многоэтажного дома, где находилась та самая квартира, на которую он вселял все свои надежды.
IX
Он нажал на кнопку звонка.
Через пару секунд ключ в замке повернулся, и дверь в квартиру распахнулась. На пороге появился высокий с лысиной мужчина средних лет. Грёзнов волнительно спросил, не ошибся ли он дверью, на что мужчина улыбчиво пригласил его в прихожую.
– Да-да, вы по адресу, – басовито протягивал тот.
В помещении стоял еле переносимый смрад. Выгоревшие жёлтые обои на стенах во всех углах чуть ли не полностью уже слезли. Мебель, расставленная в этой квартирке, наполовину казалась разломанной и громко скрипела. Многие половики, небрежно разбросанные под ногами, были изъедены молью. Мужчина провёл Грёзнова в свой кабинет и закрыл за ним дверь. Здесь уже было всё не так плохо, как в коридоре и прихожей. Из окна лил свет, пробивающийся через белоснежный тюль. Грёзнов сел на стул перед покрытым листами и книгами столом, а отвечающий за всё это человек плюхнулся на кресло и сцепил ладони в замочек.
– Итак, вы, как я уже смог понять, пришли к нам в издательство для печати вашей книги, верно?
– Да, – неуверенно ответил парень.
– До этого вы где-нибудь печатались, позвольте мне, уважаемый, узнать?
– Н-нет, не печатался.
На лице мужика проблеснула какая-то странная ухмылка.
– Отлично, – сказал он. – Представьтесь, для начала.
Парень, сильно перенервничав, забыл своё имя. Он, выдав тихий смешок, взглянул растерянными глазами на человека. Тот, видимо, понял это неловкое молчание и, всё с той же странной и даже пугающей ухмылкою, проговорил:
– Забыл представиться. Меня зовут Максим Николаевич. Я являюсь главным редактором нового издательства. Команда у нас пока что небольшая, но, уточняю, это пока что. Вы уже не первый посетитель. К нам приходило несколько девушек и парней со своими литературными произведениями. Мы собираемся печатать, как стихи, так и прозу. Только, представьтесь теперь и вы, – его тон стал строже, – и не задерживайте, уважаемый, у меня время. Это вам просто повезло, что вы не застали в квартире других людей.
Грёзнов дрожащим голосом протараторил:
– Грёзнов Михаил Романович.
– Чудно, – снова сказал мягким басом Максим Николаевич, – что печатать собираетесь?
– Прозу… ой, стихи, извиняюсь, стихи.
– Чудно. Можете ли вы их мне показать?
Грёзнов молча открыл свой рюкзак и достал из него ту самую стопку, которую он печатал весь день, и положил её на стол. Редактор отодвинул её на свободный край стола.
– Отлично. Вижу в вас скрытый талант. Как давно вы пишите?
– Всю жизнь свою пишу.
– Вот, я же говорю, что талант. – Миндальничал мужчина. – Итак, всё это я с моей командой попытаемся за вечер прочитать, разобрать и, когда всё сделаем, вам позвоним. Оставьте свой номер, – он протянул Грёзнову кусок бумажки и синюю ручку. Парень выписал на куске цифры и вернул всё редактору.
– Всё, – довольно ответил Максим Николаевич, – ждите звонка. Но, если что, не переживайте, в любом случае мы вас будем печатать.
Грёзнов, услышав эту подозрительную фразу сначала обрадовался этой новости, однако позже глаза его несколько прищурились, а губы сжались. Редактор, который всё это время не сводил глаз с поэта, заметил это недоверчивое выражение и как можно быстрее строгим гласом начал парню объясняться:
– Боже мой, вы мне не доверяете? Зачем же тогда пришёл? А?.. у меня и у всех людей нашего нового развивающегося издательства есть хорошие связи с большими издательствами. Мы будем продвигать своё дело через связи. Поверьте мне, уважаемый. Да и чего вам боятся? Не украдём мы ваши рукописи. Хоть это и не рукописи, а печатный текст, но всё же сути это не меняет. Вопросы ещё какие-нибудь есть?
Несмотря на некоторую дерзость редактора, его слова успокоили Грёзнова, и на душе тому стало легче. Парень спросил:
– Позвоните мне завтра?
– Как получится. Я буду звонить либо завтра, либо послезавтра. Только не проспите, а то у меня одна писательница проспала, так ещё, представьте себе, не отвечала потом, – он начал смеяться, заразив этим и Грёзнова.
– И что с ней стало потом? – спросил парень.
– Как что? Звонили ли мы ей дальше или нет? – Грёзнов кивнул на вопрос. – Нет конечно. Упустила свой шанс… короче говоря, вы меня поняли? Я вас тоже понял. Всё, ждите, – улыбнулся Максим Николаевич и указал взглядом на дверь. – Когда выйдите, дверь не забудьте закрыть. Всё, до звонка.
Грёзнов попрощался с мужчиной и вышел на тёмную лестничную площадку. В душе его горел огонь. Он аж тихонько посмеивался от переполняемого счастья. Парень, спустившись вприпрыжку по бетонным ступенькам, вышел с радостным лицом на улицу, которую заливало заходящее за небольшую гору Солнце. Грёзнов вмиг поверил в то, что все несбывшиеся мечты ещё могут быть исполнены, и осветился мыслью той, которая гласила ему о его светлом и счастливом будущем.
Раздался звонок.
Через окно просачивалось утро воскресенья. Грёзнов уже в это время расхаживал по комнате, позавтракав и включив для фона телевизор. Внутри него пылала радость и сверкала надежда. И вот телефонный аппарат затрезвонил, и Грёзнов мигом подлетел к нему. Он поднял трубку и услышал долгожданный голос:
– Михаил Грёзнов? Это Максим Николаевич.
– Да-да, здравствуйте.
– Мы прочитали ваши стихотворения и… и я же говорил, что вижу в вас большого гения! – после этих ярких слов Грёзнов с улыбкою покраснел. – Люди обязательно должны увидеть ваши стихотворения, уважаемый! Людям повезло родиться с вами в одно время! А мне-то как повезло!.. ну так что, согласны дать нам разрешение на печать?
Парень с зажжёнными глазами воскликнул:
– Да, да!
– Вот и отлично, – мягко протянул Максим Николаевич. – Только вот есть ещё одно от вас дело, – его голос стал более серьёзным. – К нам и до вас приходили авторы и всё они, что мы просили, выполняли и соответственно печатались. Горёхин Иван, Петров Михаил… Надежда Викторовна Гуськова и прочие. Их книги уже на полках есть, и писатели живут сейчас припеваючи. Так вот, ближе к делу. Для нужного материала для печати нужны деньги. Не так уж и много, по сравнению с дальнейшими заработками. Многие даже с работ поувольнялись и полностью занялись писательским мастерством. Так вот, для печати вы должны нам принести одну тысячу восемьсот рублей. Слышите меня, уважаемый?
Грёзнов остолбенел, и зрачки его застыли. Он глухо ответил: «Да-да», но внутри него творилось что-то неладное. Кто-то будто говорил ему бросить трубку и забыть о своих мечтах, однако в то же время нахлынули и большие чаянья, которые парень возложил на своё будущее благодаря этому издательству.
– Деньги передадите моему помощнику, – продолжал говорить Максим Николаевич. – Он… он занимается вёрсткой книг. Вы сможете сегодня передать ему деньги?
Тут Грёзнов словно рухнул с небес на землю и ответил:
– Нет. Вашему человеку я ничего не дам.
– Как? – возмутился мужчина. – Слушайте, вы надо мной шутите? Вы опять не доверяете нашему издательству? Что ж вы за человек-то такой? У меня, может быть, заседание с другими редакторами сегодня? Уважаемый, очнитесь!.. Ало?
– Я передам деньги вам лично. В шесть часов буду у вашей квартиры.
В трубке появилась тишина. Мужчина обдумывал слова Грёзнова. Парень растерянно глядел в серые обои, дожидаясь реакции редактора, и вскоре ответ получил:
– Хорошо. В шесть часов буду вас ждать.
В телефоне стали слышны гудки. Мужчина повесил трубку.
Грёзнов, хватая себя за волосы, расхаживал по комнате, пытаясь прийти в себя. Перед глазами всплывала лишь цифра «1800». Эту цифру он должен отдать в руки редактору, дабы тот смог пустить книгу в печать. Эти деньги у Грёзнова были, только они оказались почти последними. В кошельке осталось две тысячи с лишними копейками, притом, что зарплата Грёзнова составляла чуть больше трёх тысяч четырёхсот рублей в месяц. В конце концов, спустя час парень оклемался и решил рискнуть. Он положил назначенную сумму в конвертик и сунул его в карман. Пред глазами его всплывали фантазии о собственном сборнике стихотворений на книжной полке, рядом с которой стоят толпы заинтересованных читательских лиц. И, когда на часах стукнуло шесть часов, Грёзнов уже поднимался по роковой бетонной лестнице наверх.
Вдруг он воздевает свой взгляд от пола наверх и видит пред собою мужчину. Это был тот самый редактор. Грёзнов даже не дошёл до нужного этажа, как уже встретил лысого мужичка. Они не обмолвились ни словом. Редактор необычайно пугающе улыбнулся, даже страннее, чем тогда, сидя в кабинете, и протянул Грёзнову раскрытую ладонь. Парень, сглотнув ком в горле, вынул из кармана конвертик и положил тому в руки. Мужчина открыл его, посмотрел секунду деньги и положил их за пазуху. Он медленно кивнул и прошёл размеренным шагом вниз по лестнице и, перед тем, как скрыться, взглянул на всё ещё стоящего на той же бетонной ступеньке побледневшего Грёзнова. Мужчина скрылся, а парень остался, и кто может знать о том, что творилось в его голове и творилось ли вообще? Грёзнов, спустя минуту остолбенения, вышел с несколько плаксивым, да по большей части испуганным видом на пасмурную улицу и проследовал к себе домой со стеклянными, до ужаса расширенными смоляными зрачками.
В понедельник Михаил, измученный вчерашними гнетущими мыслями и истерзанный боязнью за собственные деньги, взял на всякий случай с собою рюкзак и за два часа до назначенной с Елизаветой встречи вышел из квартиры, чтобы зайти в то самое издательство. Дойдя до злополучной двери, парень несколько раз нажал на кнопку звонка. Он несколько раз постучал, постоял минуту-другую в тревожном ожидании, но… никто не вышел. Грёзнов кинул в мысль себе надежду, что сейчас редактор со своею командой, о которой тот ему и говорил, занимаются каким-то важным делом вне стенах своей облезлой коморки. Парень сбежал на серую улицу. Среди далёких туч блистали молнии. Изредка доносились раскаты грома, из-за которого некоторые прохожие оборачивались к чёрным облакам и ахали, словно дети, которые, каждый раз слыша гром, вскрикивали и дрожали, что придавало их играм в догонялки на детской площадке ещё больше пылу. Воздух был наэлектризован.
Грёзнова не отпускала боязнь. Сердце его бешено билось, да голову словно обмотали колючей проволокой. Он пытался адекватно думать и продолжал кормить себя внушениями на добро. Как вдруг, вспоминая утренний вчерашний разговор по телефону, он вспомнил парочку фамилий, которые называл ему редактор. Опомнившись, он мигом побежал в литературный магазинчик Натальи Александровны, пока та ещё находилась там.
Он резко распахнул стеклянную дверь и зашёл в небольшое помещение. За кассой стояла, в удивлении раскрыв рот, Наталья Александровна. Грёзнов мельком поздоровался с нею, не слушая её обыденные вопросы, и бросился рыскать по книжным полкам авторов, которые ему назвал редактор. Женщина тихонько подошла к безумно шаркающему и оглядывающему книги парню и словно успокаивающе спросила:
– Миш, тебе чем-нибудь помочь? Что ищешь-то?
– А, господи, у вас есть такие авторы, как Горухов… Горёхин, вот. Горёхин, Гуськова? Быстрее, прошу!
Наталья Александровна начала пуще волноваться за него и вопросительно поглядывать будто сожалеющими глазками.
– Нет, Миш, не слышала. А что случилось-то? Миш?
Парень молчал и стал ещё больше внутри себя гневаться. В конце концов, бросив через секунд пять это дело и, схватившись за голову, взглянул на освещённый сине-белыми лампами потолок.
– Миш, что случилось? Расскажи, не бойся.
– Да я и не боюсь, – процедил Грёзнов, после чего принялся успокаиваться. – Точно нет ничего?
– Я… да давай поищем, что ж стоим? Я-то всё не помню. Помню лишь таких авторов, которых покупают здесь часто, ну иль тех, у которых фамилии звучащие. Давай поищем вместе, – и низкорослая женщина принялась оглядывать книжные полки.
Грёзнов в это время смотрел на дорогу через большое окно, пытаясь снова собрать здравые, но не самые светлые думы, воедино со сладостными надеждами. И, когда его окликнула женщина своей просьбой ей помочь, парень сызнова прошёл к книгам. Просмотрев все полки, они не нашли ни Горёхина, ни Гуськову. Душе его стало от этого только хуже и как теснее. Наталья Александровна что-то молвила ему, расспрашивала, но на все её слова тот отвечал либо напряжённым молчанием, либо однотонными фразочками. Парень начал расхаживать по книжному магазину, в то время как женщина в каком-то мучении стояла и смотрела на него. Бродя глазами по плиточному полу, он внезапно у кассы глянул на какой-то раскрытый дневник, который, видимо, до прихода Грёзнова читала Наталья Александровна.
– Что читаете? – спросил он её, однако на его вопрос последовала тишина.
Женщина стала пуще прежнего волноваться без видимой Грёзнову на то причины. Она медленно прошла к своей стойке и села в скрипучее кресло. Парень, не услышав ответ на свой вопрос, начал уходить от этих мыслей и взглянул на побледневший лик. Он переспросил её, и был крайне удивлён этой реакцией. Она плакала. Плакала не в истерике, не громко, без лишних криков и выплесков эмоций. Терзания Грёзнова мигом отступили, и он подошёл к Наталье Александровне. Оказавшись рядом с её плечом, она тотчас убрала слёзы со своих глаз и, глубоко вздохнув, сказала:
– Это дневник Исая. – Чрез минуту женщина дополнила. – Это личный дневник Исая… он писал его, когда был болен. И, упаси меня, пожалуйста, Миша, не бей, не кричи! Хотя лучше бей! Бей! Прошу тебя, мальчик ты мой драгоценный, прости старую дуру-то, прости, молю тебя, прости! – она взяла его за руку и стала плакаться в рукав его тёмного пальто. Грёзнов не мог прийти в себя. Ему чудилось, что Наталья Александровна бредит или врёт ему. Помимо прочего, к нему медленно стало подкрадываться то самое состояние, которое он испытал на поэтическом вечере. Он не мог сконцентрироваться. Да тем временем женщина лишь продолжала: – Миша, Миша, он тебе его завещал! Слышишь?! Сын мой тебе, мальчик драгоценнейший, завещал эти записи! А я… а я дура себе оставила! – она вздрагивающим от горя голоском молвила ему эти слова, изливая душу и каясь в своей многолетней вине. Наталья Александровна оторвала свою голову от рукава и взяла со стойки потрёпанный дневник. Она протянула его в руки ошарашенного Грёзнова. Парень неосознанно взял эти записи и замер во взгляде на них.
Он уже не слушал её мольбу, он даже не мыслил. Парень просто не верил в то, что все эти годы, после смерти Исая, находился в незнании о таких нужных ему записях. Вдруг, после ошеломления, на душу пал гнев. Грёзнов покраснел и озлобленными глазами взглянул на плачущую старуху. Он хотел было уже ругаться на неё, кричать, но, видя её горе и то, как она кается в своей вине, ему стало неладно. Может, услышав о таком недели две назад, он бы и крикнул лишний раз на неё, да сейчас, когда в нём откуда-то зародился свет, парень смог лишь выбежать из этого книжного магазинчика на нелюдные, пасмурные тротуары, по которым, держа в руках этот дневник, направился к Елизавете. Не выдержав давления, исходящего от этих записок, он скрыл их с глаз в рюкзак и через несколько минут стоял уже напротив ворот Елизаветиного дома.
Ему открыла всё та же радушная и улыбающаяся дама. В который раз он дивился её светлому лику, да точнее тому витающему в воздухе счастью, являющемся при виде неё. Горестная гримаса Грёзнова сделалась более спокойной и стала походить просто на какую-то, будто временную задумчивость. Они тепло поздоровались, и Елизавета прошла с ним к столику, на котором он однажды забыл свой блокнотик. Дама, словно чувствуя что-то неладное, спросила Грёзнова о его настроении, на что тот ответил своим шаблонным «хорошо». После услышанного ответа, Елизавета, как бы уводя парня от печали, перевела взгляд на затянутое небо, сказав:
– Погода резко изменилась. Гроза, кажется, надвигается. – Парень промолчал. – Ладно, садитесь, рассказывайте, что там?
Грёзнов, несколько недопонимая, взглянул на добродушную даму.
– С издательством у вас что?
– А… мутно всё.
– Почему?
– Ну, стихи я сдал… и деньги сдал, а всё молчат.
– И деньги сдали?
– Всё сдал! – выпалил Грёзнов и затем тихо добавил. – Плохо дело. Предчувствие меня подводит! Сильно подводит!
– Стойте, стойте, – словно молила Елизавета, – расскажите по порядку.
Грёзнов пересказал ей кратко свой поход, диалог с главным редактором Максимом Николаевичем, звонок воскресным утром и трата чуть ли не последних денег, оставив себе лишь копейки в сумме двухсот рублей, плюс несколько монет. Он рассказал и об утренней проверке того самого издательства, да вернее о том, как дверь оказалась запертой.
– Что ж вы события торопите? Вдруг у них перерыв на обед был? Не нагнетайте всё, не стоит бояться, – успокаивала ласковым голосом Елизавета.
– Да если и пустят в печать, то деньги-то где мне взять? С этим моим отпуском на работе… мне кажется, что меня уже тайком уволили от туда и наняли на моё место какого-нибудь нового… – он хотел было уже ругаться, но что-то его остановило, – нового человека.
– Стойте, стойте, ну зачем же так загоняться? Я… я понимаю ваши смятения, ведь сама однажды осталась без денег. Только вы пока что ещё боитесь без них остаться, а я, однако, осталась. Ещё во время моей учёбы, ведь родителей у меня не было… платить было некому. Но это не стало моим концом, понимаете? Даже если вы и останетесь без денег, выход есть всегда. Я, что ж я совсем позабыла! Я вам помогу, слышите?
– Кто? Вы? Что вы такое говорите?
– Не надо, пожалуйста, формальностей, – она снова улыбнулась. – Я предлагаю вам свою бескорыстную помощь, так примите её.
Грёзнов медленно потупил взгляд.
– А чуть что, я вам могу в издательство помочь пробиться.
– Как? – краснел Грёзнов.
– Деньги. Увы, но деньги сделают вас нужным и важным человеком для нынешнего мира.
На минуту парень ушёл, как и прекрасная Елизавета, в раздумья, и вскоре его голос вновь прорезал грозовую тишь, в которой играли пугающие сонаты мрачные облака:
– Я никогда не опубликую свои произведения. Никогда.
Женщина испуганно глянула на него, не смогши вымолвить и слова, и стала просто ожидать, когда парень выговориться.
– Свои рукописи или печати я покажу свету только перед своей смертью. Не могу я… – его выражение лица стало принимать ещё более опечаленный и плаксивый вид. – Я мечтал о славе, чтобы люди могли услышать мой голос, чтобы я смог при жизни с-сделать что-то хорошее для людей… но я не смогу. Не смогу вынести людей! Не вынесу я ни критики, ни славы!.. Да и людям я буду несносен. Литература, что ж с тобой творится?! Почему такой один из великих разделов искусства угасает? Зато расцветает новое искусство… кино. Кино, в котором воплотилась живопись, литература, фотография, музыка и всё в этом мире! Оно стало тем, что можно называть «всем». Понимаете меня? – спрашивал он смирно сидящую и нежно выслушивающую даму, и не думая слышать от неё ответ, так как одного её внимания было достаточно. – И чем больше расцветает кино, тем больше увядает литература! Потому что, увидев красивый фильм, люди, и в глаза не видевших качественных книг, захотят сотворить что-то похожее и могут даже от начала и до конца всё своровать!.. сейчас всё сложнее становится заметить ценных гениев, так как… так как их покрывают волны бездарных… бездарных графоманов и воров! Да и что уж говорить про влияние ваших денег, Елизавета!.. нет, простите, я не хотел вас оскорбить, просто… просто вы навели меня на мысль. Меня не примут. Может, сейчас всё меньше людей хотят видеть в чём-то смысл? А дальше что будет?.. Меня не примут, не примут, господи! Я лучше никому не буду показывать свои произведения, никому. Если только перед смертью… Все сейчас кому-то протестуют. Пишут свои стишки, говоря, что это протест.
И глас его замолк. Его лицо снова обволокла прохладная волна предгрозового ветра, что уносила со скрежетом всё дальше и дальше сухие да сброшенные с деревьев листья. Склонив над коленками сострадальческие глаза, Елизавета ответила ему на последние его предложения:
– Знаете, в молодости рады любому бунту. Молодёжь рада любому мятежу. Да и в юности тоже рады… это просто забава. Со временем она или пройдёт, или засядет глубоко в сердце. – Она взглянула на поникшего парня. Он сгорбился перед столом, как-то закрылся, крепко прижав к груди стоявший на скрещённых коленях рюкзак. – В такой период люди по-особенному активны. Хотя молодость, наверное, – пора большой горечи. Люди слишком стремятся выйти во взрослую жизнь, а потом, как правило, много горюют.
Грёзнов, помолчав с полминуты, потерянно глядя в никуда, вдруг спокойным, хоть и с долей печали, голосом сказал:
– Я не готов… Ваш сад… Я не готов его видеть. Да и не только я не готов. И вряд ли кто-нибудь когда-нибудь готов.
Минута молчания. Елизавета медленно наклонилась над столиком, всё смотря на задумавшегося и потерянного Грёзнова, и мягко спросила:
– Можно я вас кое о чём спрошу?
– О чём? – замученно проговорил парень.
– О вас. Расскажите мне о себе, не бойтесь. Я-я же вижу, что вы давно о чём-то грустите… можете мне доверять, поверьте.
Его не окутал испуг. Его не выбили из колеи её слова. Он, постаравшись сдержать слёзы и собраться с думами, сделал длинную паузу. Казалось, что мгновение будет длиться вечность, и разговор так и застрянет в маленьком промежутке трёх минут, а максимально приглушённое тиканье часов, доносящееся из отворённого окна кухни так и замедлиться, и минута откровения никогда не настанет; он готов был рассказать, рассказать обо всём, но внутри – лишь необъяснимое, противоречивое желание задержать ход стрелок и с безмолвием лечь – хоть в постель, хоть на плитку – и лежать, без лишних движений. И только решился тот говорить, как начал капать с неба дождь. Елизавета, добродушно улыбаясь, предложила идти в дом. Они поднялись со своих мест и прошли к двери, через которую он впервые зашёл в этот громадный дом. Только встали они на ступеньку, Елизавета сказала, что забыла ключи от данного входа в доме. Однако дождь уже заливал все благоухающие сады, и его нити позже скрыли из виду очертания дальних гор. Они сели на ступеньку под навесом, чтобы переждать сильный ливень. Елизавета вытянула оголённую ножку к воде и стала немного водить ею по воздуху. Грёзнов в это же время, собравшись со всеми мыслями, начал рассказ о своей жизни.
Он начал с детства, с той самой беззаботной поры, от которой у него не осталось ничего, кроме парочек воспоминаний о маленькой сестрёнке и тяжёлой ноши страшного вечера. Каждый раз, когда парень упоминал о Лиле, говорил, как она делила с ним свои новые познания в изучении цветов, и чем больше он приоткрывал треснувшую мраморную плиту, тем обрывистее становился его голос и его рассказ. Потом парень не мог не обойти и Исая – человека, ставшим его новым спасителем. Этот человек, несмотря на столь юный да малый возраст, в котором люди, как правило, не сильно-таки умны, влил свет в потерянную душу и протянул руку помощи тогда, когда это было очень нужно. Продолжил говорить и о своей дальнейшей жизни, учёбе, работе, о грязном заработке своей матери и признался Елизавете, которая глядела на него будто со вселенской горечью и всем человеческим состраданием, словно переживая каждый чёрный момент несчастливой жизни вместе с ним, во мраке своего закрытого характера.
– Зачем мне жить? – закончил Грёзнов и принялся лить слёзы в тёмные рукава лёгкого пальто.
И только уставился он, после громкого плача, на мокрую плитку, которую уже не заливал прохладный ливень, как его взор перевела на себя Елизавета. Она легонько повернула его голову, прислонив холодную, бледную руку к его подбородку, и тотчас коснулась тёплыми, чуть вздрагивающими губами к горячему от горя лбу. Да сколько искренней жалости вложила та, столько гнева и страха пробудила в нём.
Грёзнов резво отпрянул от дамы, вскочил на ноги с лестницы, обронив свой рюкзак, и в оцепенении вонзился в ту диким взглядом.
– Что вы наделали?! Вы-вы в своём уме? Сумасшедшая, не подходи ко мне! – кричал он.
Елизавета в испуганном удивлении не выдавила из себя ничего, только пытаясь подобрать какие-то слова. Парень, подобрав резким движением рюкзак, устремился на выход. Краска залила его лицо, и от сильного гнева да стыда кожу стало неприятно покалывать. И вот стоял он в двух шагах от ворот, как его в тот же момент окликнула она:
– Стойте, прошу! – молила дама.
– Отойдите!
– Помните, – Елизавета замерла в нескольких шагах от ошарашенного парня, – я вам говорила об иконах? Об иконах, что стоят возле моей кровати. Помните?.. я-я вам не договаривала. Всё наше время я вам всё не договаривала за себя… да, за себя в первую очередь…
– Говорите быстрее, – перебил Грёзнов.
– Я-я продолжаю любить своего мужа, я век буду его любить и буду стараться снова сделать из него моего старого, любящего, доброго и единственного Сашу. Да, мне живётся одиноко и грустно и поэтому, как вы мне всегда говорили, я должна была от него уйти и… я могла от него уйти. Выбор можно сделать всегда. Но я продолжаю его искренне любить, потому… потому что я его простила, понимаете? Я простила его, я простила Бога, забравшего души его родителей к себе под крыло. И я всё хотела вам сказать…
– А вам не надоело всех спасать? К чему вы всё это говорите?! К чему? – кричал чуть ли не в исступлении Грёзнов.
– К тому, что… прощение, поверьте мне, прощение – это истина. Прощение – главная и сильная добродетель из всех. Верьте! Поймите меня! Не смейтесь!
В последний раз он видел её сияющие мольбою и верой глаза. В последний раз он стоял у ворот прекрасного особняка на фоне грозового горизонта. Он повернул ключ, который дама всегда оставляла в замке, и, не обернувшись, бежал на пустынные улицы вечно безлюдного, но вечно шумящего города, который с трепетом ждал грядущую вечернюю непогоду.
Грёзнов с час метался по каким-то дворам, приходя то в радость, то в негодование. На небе подплывали всё ближе и ближе чёрные тучи, среди которых блистали острые молнии. Сильно перенервничав, он вспомнил о дурной привычке и пошёл в ближайший магазин за покупкой очередной пачки. Тут же мысли его о Елизавете и её действии скрылись за тьмою недоверия издательству. Он вышел из магазина на улицу, нашёл таксофон, закинул туда последнюю, оставшуюся в кармане мелочь, и набрал номер Максима Николаевича. Звучал гудок за гудком, но ответа всё не было. Бросив со злостью трубку и даже чуть не сломав её, Грёзнов сел на деревянную лавочку и уткнулся взглядом в пол. Вокруг его глаз уже появились красноватые синяки, да растрёпанные волосы его, которые тот часто пытался в глубоких раздумьях вырвать с головы, вынуждали окружающих обходить парня стороной.
В конечном счёте, когда день уже отживал свои последние часы перед закатом, Грёзнов ринулся вновь к парадному входу в тот злополучный подъезд. В очередной раз он ступал по бетонным ступенькам и нажимал нервно на трещащий звонок. Парень простоял у двери несколько минут. Он уже в исступлении выбивал ногами и кулаками железную дверь, кричал на весь подъезд, чтобы ему вернули его деньги, что он больше не хочет издаваться. Парень пал на холодный пол и залился истерикой. Он лишь вопил: «Деньги мои!.. деньги!». И вскоре, опять собрав весь гнев в кулак, стал биться в железную дверь. К голове подкрадывался тот злополучный туман, заставлявший теряться в осознании что реально, да что просто сновиденье. Вдруг сзади парня распахнулась дверь и вышел грозный сосед, живущий напротив квартиры, в которую пытался вломиться Грёзнов.
– Ты что, собака, стучишься?! Пошёл вон отсюда! – и стал покрывать того трёхэтажным матом.
Парень в ужасе обернулся и прислонился спиной к стене.
– Я-я, – еле говорил першащим голосом Грёзнов, – там м-мои деньги, деньги…
– Какие деньги? Почему деньги? Ты на кой мою семью будишь, придурошный, а?! – сзади мелькнула голова толстой заинтересованной женщины.
– Да деньги мои тут, в-в этой квартире!
– По-че-му, спрашиваю!
– Тут издательство было, я-я сюда пришёл, принёс тысячу во-восемьсот рублей.
– Какое издательство, какого чёрту ты мелишь?! – он глянул на жену, в недоумении мотавшей головой, и продолжил уже более спокойным, но дерзким тоном говорить. – Эта квартира уже который год сдаётся. В аренду. Здесь чуть ли не каждый месяц новые люди! Кому ты деньги дал, а?
– Ну лысый такой!.. господи боже мой…
– Тьфу! Вон отсюда! Понаходятся же психи безбашенные! Вон, я тебе сказал! – велел грозно он и указывал яростно на лестницу.
Грёзнов в каком-то странном состоянии спустился вниз по ступенькам. Его сердце всё не успокаивалось, а разум бешено скакал с мысли на мысль. Он широко глядел себе под ноги, идя куда-то, куда и сам не знал.
«Может, я себе всё выдумал?.. Неужели я мог себе сам всё вообразить и придумать в воображении этого человека?!.. Или мог? Нет!.. интересно, где сейчас Лолита? Может, сходить к ней?.. Идиот, как я мог так лохануться, да ещё с такими деньгами, урод! А делать мне что, делать что?! – в конце концов, его тихие думы стали пробиваться в измученный шёпот. – Как его зовут, как его зовут?! Редактор? А он точно редактор? Господи, а если почудилось, а если почудилось?!».