Миша никак не волновался насчёт переезда. Может, даже лучше, что они уехали из того треклятого дома, поскольку, выходя во двор, мальчик видел перед глазами застывшую немую сцену.
Сдружившись с Исаем, мальчик приобрёл и новых друзей. Не сказать, что они стали так же близки, как Исай, но сам факт общения с другими людьми нельзя не упомянуть. Миша хотел заботы и ласки, которой ему в последнее так не хватало, и он её получил. Только вот было одно «но». Исходя из его воспитания и семьи, исходя из негатива, заложенного в его корнях, бывали такие дни, когда он всех ненавидел и жаждал, чтобы ненавидели и его. Без причины. Просто так, чтобы восполнить определённый уровень злости и горечи в себе. Так как мать он уже видел реже, ибо она уходила куда-то, подолгу не возвращаясь, ссор в семье становилось меньше.
Лолита, успевая приготовить по утрам и выходным дням еду, оставляла определённую порцию на столе для Миши, а остальное ставила в холодильник. Потом она уходила на вторую квартиру, где и зарабатывала деньги (в основном только для себя).
В классе восьмом Миша начал встречаться с девочкой. Они познакомились на прогулке с друзьями, инициатором которой был как всегда Исай. Миша сам не понимал, почему ответил ей взаимностью на её любовный вопрос, потому что сам мало что знал об отношениях. И в итоге, не найдя в сердце даже капли настоящей любви, он, грубо говоря, полюбил её тело. В конце концов, через неделю они расстались. А вскоре и все «друзья», окружавшие Мишу, стали для него чужими, каковым и он стал для них. В девятом классе у Исая уже остался только один Миша, так как только он казался ему интересным и великим человеком, среди других – обыкновенных и скучных.
Однажды днём, после школы (это был конец восьмого класса, то бишь май) Миша предложил Исаю проследить за Лолитой, чтобы узнать, куда она ходит. И, проводя её силуэт до самых дверей, и спрятавшись на лестничной площадке, они увидели, как в ту квартиру, через час или полчаса приходили мужчины, и Лолита на прощание каждого из них целовала. Тогда Миша всё и осознал. Он понял, на какие деньги она покупает ему еду, на какие деньги живёт его мать. В доме вновь разразился скандал, повлёкший более частые исчезновения Лолиты.
Ближе к девятому классу начался голод. Мальчик полностью ощутил на себе тяготы «лихих девяностых» ещё до окончания средней школы. Лолита могла целыми днями не навещать Мишу, словно навсегда забывая о его существовании. Ему казалось, что она его оставила, но это было не так. Она часто вспоминала о нём, однако из-за гордыни и ненормального желания показать крепость своего духа, она молчала, никогда не расплывалась в материнских чувствах и не поддерживала сына, зато простаивала в огромных очередях за продовольствием часы, отработав ночь с начинающим стремительно богатеть нуворишем за талон, чтобы принести в дом хоть немного хлеба.
И вот к середине учебного года Исай, как и Миша, отдалился от своих друзей, как и они – от него. Они часто начали гулять вдвоём, смеялись, размышляли на самые различные темы и, что самое важное для Миши, обсуждали искусство. В основном литературу. Таким образом, вскоре появилось на свет первое стихотворное произведение у Грёзнова, которое он показал только Исаю. Парень был восхищён и назвал юного творца «гением, который спасёт умирающую литературу». Миша был польщён этим высказыванием и сильно вдохновлён. А позже появилось и ещё несколько сочинений.
Так, с первым стихом, открылся литературный талант. Как раз в то время он начал задумываться о своём предназначении. О смысле бытия он уже думал лет в семь или восемь и приходил к выводу, что никакого смысла нет. Суть жизни для многих состоит в связи с близкими и родными. Но что делать, если их нет? Если нет близких, а родные и вовсе стали чужими? Это смешно, да в то же время очень прискорбно, что в столь детском возрасте, ребёнок даже задаётся такими вопросами и, что ещё ужаснее, находит пессимистичный ответ. Тем не менее, в шестнадцать Грёзнов уже переживает (именно переживает, так как эта тема даже не давала ему спать по ночам) о месте среди людей, ибо, если смысла в жизни и нет, но все люди как-то, хоть и рутинно, живут, значит должно быть какое-то предназначение. И он это предназначение нашёл – стать полезным для людей. Он хотел, мечтал, жаждал, чтобы люди его запомнили, но не просто на один век или, может, на два. Нет. Он хотел стать вечностью. Чтобы пусть даже единицы из самых далёких потомков знали его имя и продолжали чтить. Миша желал быть любимым. И раз он не видел или мало помнил родительской заботы, и не ощущал на себе великой любви одного человека, то вдруг ему повезёт с обществом? Если у него не получалось получить тёплых чувств от одного человека, то почему бы сразу не обратиться ко всему обществу? Однако если уж забирать себе все лавры, то за что-то полезное. Грёзнов хотел принести обществу огромную пользу и только за это вписаться в мировые хроники. И если уж спрашивать, что им двигало больше: алчность или стремление помочь, – то здесь выигрывало второе. Кажется, откуда взяться такому свету в чёрных терниях души?
Да, после смерти Лили мальчик серьёзно пострадал. Казалось, что он навсегда остался во внутреннем мире и никогда не выберется из него. Однако в жизни очень кстати появился Исай. Тот самый паренёк с милой родинкой возле улыбающихся губ. С годами общения в Грёзновом зарождалась доброта и вера в не бессмысленность всего окружающего. Он нашёл лучшего друга, который смог разломать стену из чёрного кирпича и протянуть руку спасения и надежды. Исай был добряком и настоящим эмпатом, умеющим подбадривать человека так, как не может никто. Это досталось ему от его матери, которая, к тому же, стала для Грёзнова и второй мамой. Бывало, что Миша оставался у Исая на ночёвку (то по причине конфликта дома, то просто по-дружески), так мама Наталья Александровна ухаживала за ним, как за вторым сыном. Интересовалась всегда чем-нибудь, обнимала, хвалила, подбадривала чуть что. И вследствие всего этого Грёзнов начал становиться на путь перерождения. Особенно Мише стало намного легче, когда тот в возрасте четырнадцати лет смог рассказать Исаю о травме из детства (он долго утаивал эту историю). И это окончательно их сблизило. Исай улыбнулся, приобнял всхлипывавшего друга и сумел сказать такие слова, которые произвели сильнейшее впечатление. Миша осознал, что бытие всё-таки может таить в себе свет. Бывают же в мире светлые люди, которые уже с самого детства мудры, как старшие, но всё также наивны и добры, как дети. И благо, что такие есть. Ибо, если не Исай, то Миша наверняка не перенёс через столько лет гнёт и тяжесть прошлого, да в один день, утром или вечером, с запиской или без неё, сбросился бы из окна своей пыльной квартиры.
И, тем не менее, он жив. Миша жив. Благодаря одному человеку. Благодаря одной искренней и бескорыстной дружбе, которую ему впервые, за столько лет после смерти Лили, даровал Исай.
Казалось, что друг этот не имеет никаких изъянов и грехов. Но было у него одно пристрастие. Его отец, который расстался с Натальей Александровной, мамой Исая, но продолжал всё же видеться с сыном, был зависим от курения, из-за чего носил всегда при себе пачку, а то и две, сигарет. Однажды Исай лет в десять втихаря своровал одну сигарету. Ему казалось, что это всего-навсего проба и ничего более. Далее он попробовал и вторую. А через пару дней это переросло в привычку. Каждый раз, когда он подворовывал, внутри пылал адреналин, а в голове лишь вопросы: «Поймают меня или не поймают? Брать сейчас или не сейчас?». В итоге, к двенадцати годам он стал выкуривать по одной иль две сигареты в день. От матери всё продуманно скрывал. Однако чем дальше шли года, тем хуже ему становилось. Грёзнов тоже начал курить. Но делал это очень редко. Максимум – раз в неделю в квартире, стоя возле открытого окна, или вместе с Исаем, гуляя по пригородным районам. Интересно и то, что дом Грёзновых, который они успешно продали, находился в двух кварталах от дома Исая, хотя друг друга мальчики ранее никогда не видели.
Тем не менее, время шло. Друзья взрослели. Грёзнов менялся в лучшую сторону, начинал замечать в мире добро, и готов был его принимать, и им делиться, а Исаю становилось хуже. Он часто и продолжительно кашлял, жаловался, что быстро устаёт. И в один день на его руке, которой тот всегда прикрывал рот при кашле, появилась кровь. При первом таком случае он никому об этом не рассказал. Но, когда при очередном кашле он начал снова плеваться алой жидкостью, уже присутствовала его мама, чем он её сильно испугал. Они пошли к врачу, сдали все анализы, обследовались. И, в конце концов, у Исая обнаружили рак. Он был вызван из-за обильного курения, с каждым месяцем его лёгкие впитывали в себя всё больше и больше ядовитого смога. Страшно было видеть его окаменевшее выражение лица, когда врач заговорил об онкологии. Мальчик не слышал ничего, даже горестного плача матери, сидевшей подле него.
Грёзнов об этом узнал лишь спустя неделю. Исай решил игнорировать Мишу, думая, что это смягчит привязанность, из-за чего его смерть тот не воспримет, как очередной конец света. Но он пришёл к выводу, что этот конец обеспечен и все страдания найдут жертву. Поэтому Исай принялся искать другой путь спасения, так как терять столь высокий прогресс исцеления Грёзнова, видимый на глаз, он боялся. И всё-таки парень рассказал Мише о своём смертельном недуге. Миша был сильно потрясён и растерян. Но, пока в этом мире ещё существовала та светлая душа, возродившая его, он ещё держался, чтобы снова не упасть в пропасть. Иногда он плакал по ночам, но никогда не лил слёзы при больном, ибо это огорчило бы и его. Сам же Исай начал меняться. Его разговоры в основном делали большой акцент на смерти и упадничестве. И чем больше становилось таких разговоров, тем больше становилось хуже и Грёзнову. Исай всё меньше начинал думать о других и его мудрый характер становился схожим на характер подавленного и слишком всего преувеличивавшего юноши. Исай менялся в душе, как менялся и снаружи. На его голове уже не было светлых курчавых волос. Кожа приняла другой оттенок, а под глазами появились большие синяки. Ему часто было больно. Лечение, которое он проходил, казалось не лечением, а обычной попыткой помочь больному при помощи плацебо. Лекарства слабые. Всё не то. А всё хорошее и лучшее находится за границей и стоит больших денег. И как надеяться на жизнь, если в кармане денег мало? Выходит, что шанс на долгую жизнь есть у тех, у кого в карманах много золота? Это ещё сильнее давило на характер Исая. Вскоре свои проблемы он начал ставить на первое место, а чужие – убрал даже со второго. И под его конец с ним уже невозможно было заводить темы, которые касались каких-либо серьёзных вопросов или трагедий других людей. Грёзнов из этой ситуации сделал вывод, что нет ничего эгоистичнее боли. Нет на свете ничего, чтобы заставило человека вмиг стать чрезмерно эгоистичным, чем боль.
В конце концов, Исай скончался. Мише было, как и ему, восемнадцать. Уже за месяц до смерти верного друга Грёзнов стался другим человеком. Он уже не начинал сползать в былую пропасть молчания и замкнутости. Он упал в новый овраг, где все старые горечи и новые печали переросли в злобу и ненависть. Бывали даже дни, что Грёзнов проклинал Исая за его поведение, истощённость и эгоизм, ибо тому стало совершенно всё равно на Мишу (что было совсем не так). Да с каждым днём Грёзнов становился иным человеком. Будто болезненное душевное состояние Исая перешло и к нему. Бывало, что он плакал. Но слёзы, которые он пролил около больничной койки, на которой лежало безжизненное тело, не сравнятся ни с чем. На похоронах, которые прошли спустя три дня, после последнего в жизни вздоха больного, ревели все, кроме него. Может, он уже просто-напросто перегорел или вновь начал бояться искренних эмоций, как раньше.
С Натальей Александровной Михаил связь не терял. Хоть он и ушёл из её книжного магазина, но навещать женщину не переставал. Она выглядела счастливой, когда видела Грёзнова, правда и замечала сильные изменения в его поведении и разговорах. Поначалу женщина всегда плакала ему в плечико. Позже проливала немного слёз в платочек, ибо Грёзнов начал отстранятся от неё, когда та лезла в объятия. Да миновали месяцы, все печали успокоились, а парень стал реже заходить к Наталье Александровне. Но, что странно, когда он гостевал у неё, то очень часто подозревал в её лице, будь оно хоть раскисшим, хоть бодрым, какую-то странную мысль, а точнее боязнь и стыд пред ним. Будто Наталья Александровна что-то утаивала от него. Но что? Этого он так и не узнал.
Да календари сменялись. И какова дальнейшая жизнь?
Точно всё окутал тлен. Рутинные будни, что мысленно возвращали в миновавшие счастливые или полные траура часы, лишали красок настоящее и давили безликостью на творческую личность. Единственное спасение, которое он мог найти в дни глубокого отчаяния – искусство. Грёзнов писал стихи, даже пребывая в злом и нервозном состоянии. В процессе ему становилось легче, а под конец большой груз его эмоций спадал, хоть, может, и не весь.
Спустя два месяца, после смерти друга, Грёзнова забрали в армию, где он пребывал, как в тюрьме, нагромождённый своими чувствами, мыслями и согбенный под одиночеством. Там-то он и начал втихомолку ночью писать прозу, но из-за недостатка времени или творческого тупика, из-за которого что-либо было вообще невозможно написать, произведение до сих пор лежит незаконченным. Вернувшись из армии домой, он встретил свою мать в прежней квартире и тотчас выгнал её. Он вышел с полностью окаменевшим сердцем. Если ещё после той трагедии он метался между эмоциями и отношением к окружающим людям, то, отсидев год в армии, Грёзнов решил полностью заточить душу под мраморную плиту, которую навряд ли сдвинет, но сдвинуть может.
Вернувшись в былую квартиру, он пошёл устраиваться в прежний ресторан, где работал месяц до призыва. Директор его узнал и лишь после долгих уговоров с нежеланием принял на прежнее место. А остальные лета – рутина. Казалось, что и творчество его стало чем-то вроде рутины, да стихи словно сделались одноликими и самоподобными.
И вот, двадцать два года. Лето две тысячи третьего.
Грёзнов скорчился на кровати, оставив тусклую лампу включённой, и унёсся мыслями туда, где он на публику читал только что сотворённый стих, а люди, сидевшие в громадном зале, с восхищением слушали его гениальные слова, которые никогда не подвергнутся забвению.
IV
Среда.
Комнату заливал свет пасмурного неба. Грёзнов проснулся с какой-то неожиданной для него тревогой. Будто сегодня в его жизни должно произойти что-то странное и необычное. Однако это предчувствие он посчитал обычным бредом, являющимся многим людям после сна, из-за чего решил по-быстрому направить свои переживания в другое русло. Так, он заметил, что этой ночью забыл притворить окно, в которое так часто пополуночи выглядывал. Грёзнов встал, дрожа, как от зимнего мороза, и прошёл, дабы закрыть его.
Утро было ещё слишком раннее, да, несмотря на это, дороги уже гудели, а во дворе кричали дети, пока в высоте кружили ласточки. Парень простоял у окна около пяти минут, вглядываясь в блеклые и облезлые окружающие дома, которые не красились даже благодаря мирно качающимся тополям, и нашёл в этом для своей души какое-то наслаждение. Он видел в этом такую красоту, которая хранилась в каждой детали. Не было чего-то лишнего и неприятно выделяющегося. Царила гармония.
Грёзнов притворил окошко, из которого проникал прохладный размеренный ветерок, пошёл на кухню, приготовил себе на завтрак овсянку и принялся читать вчерашнюю газету. Покончив с завтраком, он оставил всё на столе, новости не дочитал, ибо они были не глобальными и не интересными. Ещё с полчаса парень проходил по квартире, пребывая то в мечтаниях, то просто в исканиях интересного занятия. Он перебирал исписанные листы, перечитывал их и некоторые выбрасывал.
Ближе к полудню, проведя до этого всё время у телевизора, к нему пришла мысль навестить Наталью Александровну. Последний раз он к ней ходил полгода назад. Ну, и ради приличия, нужно навестить женщину ещё раз. Да и почему не сегодня? Теперь и дело появилось на вечер. Днём идти не хотелось, да и, как ему думалось, Наталья Александровна в это время ещё корпела. А вот к семи, когда её книжный магазинчик закроется, можно зайти в последние минуты его работы, повидаться, а потом быстренько уйти под предлогом неотложных и срочных дел. И, таким образом, они разойдутся порознь. Наталья Александровна – в одну сторону, а парень – в другую. В ином случае, женщина либо будет умолять зайти к ней домой, либо вынудит провести с ней около получаса, а то и более.
В то же самое время, когда Грёзнову пришла эта мысль, его охватил страх одиночества, ставший главной причиной его постоянных уличных гуляний, в процессе которых он снова ощущал себя в социуме. Он чуть ли не пулей, с несколько тревожным и расстроенным выражением лица вылетел из квартиры.
Парень гулял вокруг дома, замечая по пути часто встречающихся людей, с которыми никогда лично не был знаком. Он задавал себе вопросы по типу: «Куда он идёт? Почему она сегодня без ребёнка? Болеет он что ли? А у этого как всегда хмельное лицо!».
В конце концов, Грёзнов по окончании тридцатиминутной прогулки воротился домой и уснул.
Часовая стрелка указывала ровно на пять вечера.
Парень проснулся, утолил голод и сызнова покинул стены дома, когда на часах уже было шесть.
Через полчаса вместо гудящего города, вокруг пели пташки, а на месте многоэтажных зданий стояли уютные двухэтажные домишки. Этот район ему был очень знаком, и, каждый раз оказываясь в нём, на его душу кидались печаль и опустошённость. В этом районе неподалёку находился его старый дом. Мысли, когда он попадал в это место, путались, терялись. Ужасные вспоминания бороздили его разум. И бардак, покрывший рассудок, являлся не столько из-за воспоминаний, сколько из-за мысленной блокады, которую Грёзнов выстраивал, повторяя про себя лишь слова «Не думай об этом. Не думай». Он насильно, наперекор тем вспыхивавшим картинкам прошлого, воссоздавал в памяти эскизы давних пейзажей, утреннего завтрака, помимо прочего, читал обрывки каких-то стихов. Но абсурд в том, что каждый раз, когда он ходил навещать Наталью Александровну (ни зачем более тот в данные места не заходил), каждый раз он выбирал путь именно через этот район, хоть есть и множество других обходов.
Выйдя на тротуар, по которому он всегда шёл к той женщине, парень взбредил идеей пойти по-другому пути. Грёзнов сам не знал откуда эта мысль пришла, и почему она так сильно загорелась в его сердце, но он прислушался к ней и пошёл иной тропой.
Дорога эта оказалась необычной красоты. Вокруг – заборы в виде кирпичных стен, украшенных зеленью или гипсовой лепниной. Если по старому пути ещё встречались разъезжавшие из стороны в сторону машины, то тут уже не было ни души. У одного дома стояла высокая, одинокая ива; над головой порою проплывали арки из винограда или голубых роз. Удивительно ещё, что, по приходе Грёзнова на эту улицу на недавно затянутом небосводе явилось Солнце, которое, словно художник, придало живости неживым предметам.
А Грёзнов всё шёл, и ему уже чудилось, что он заблудился. Да время уходило. Парень нервничал и начал растерянно озираться. Справа него появился ряд одинаковой высоты столбов из красного кирпича, расположенных друг от друга на расстоянии семи-восьми метров, и посреди которых стоял высокий решётчатый забор, окрашенный в тёмный цвет. За ограждением ничего не было видно, ибо всё заслоняли то ярко-зелёные стены кустов, то тёмно-зелёные заросли плюща. Все листки озарялись вечерним Солнцем, придавая этому забору ещё больше красок. Пройдя до громадных главных ворот этой территории, парень посмотрел налево и увидел благоухающие цветочные клумбы, над которыми возвышались кипарисы. Они придавали стоянке, на которой, вероятно, могло уместиться три машины, неповторимое изящество и ни с чем не сравнимый блаженный аромат. Грёзнов шёл вперёд, оборачивался, дабы больше насладиться этим местечком, но вдруг разглядел чью-то фигуру, что копошилась в кустах красных роз. Слышались какие-то приглушённые щелчки, схожие на пощёлкивание ножниц. Фигура состригала завядшие красные бутоны, как вдруг глаза её устремились прямо на Грёзнова. Резко отвернувшись, парень покраснел и понял по глазам, что это была девушка. От этой мысли он покраснел ещё больше, только никто, благо, этого уже не заметил. Парень прошагал дальше. На душе тяготело ощущение, как будто на него кто-то сзади смотрит.
Около ещё двух минут Грёзнов думал, что найдёт дорогу, да каждый поворот, попадавшийся ему, казался ещё более длинным и более запутанным. В итоге, парень развернулся и пошёл обратно. Всё время он не прекращал глядеть по сторонам, прочитывая по нескольку раз название одной и той же улицы и прищуриваясь, чтобы увидеть номера домов.
Впереди вновь показалась роскошная автостоянка. В тени, за кипарисом, стоял чей-то силуэт.
«Неужели это снова она?».
Становясь, всё ближе и ближе, всё чётче и детальней вырисовывался женский образ. Она тихо напевала какую-то незнакомую песенку, поливая из лейки благоухающие цветы. Она обратила внимание на Грёзнова, немного улыбнулась, но не отвела от него взгляд. Грёзнов прошёл мимо с такими же, как и прежде, растерянными, ищущими что-то, глазами. Он взглянул на номер этого дома, который был вывешен на главных воротах, и чуть замедлил шаг.
Внезапно за спиной раздался голосок:
– Вам чем-нибудь помочь?
Грёзнов обернулся и глянул на эту женщину с некоторым холодом.
У неё было ангельское, бледноватое личико. Светлые, местами темноватые, объёмные волосы, длинной не выходившие ниже предплечья, отливали необычайным оттенком пшеницы. Она носила на себе скромную синеватую тунику, с миниатюрными рисунками роз по бокам. Женщина была ни пухлой, ни худой. Во взгляде её блистала доброта и теплящаяся любезность, чего у многих даже вблизи разглядеть было нельзя. Но глаза, её голубые, чарующие глаза утаивали большую грусть и изнуряющую скуку. И грусть, верно, и есть следствие той самой скуки. Женщина была несколько бледна, но это лишь придавало её образу таинственности, которую, по-видимому, она сама жаждала видеть в собственной внешности. Тоненькие, длинные пальчики, небольшие, розоватые губки – всё это выглядело настолько гармонично и так живо врезалось в память, что трудно было забыть хоть самую крохотную деталь в её внешности. Чудилось, словно сама дева Мария явилась на свет, спустилась на людскую землю, чтобы напоить благоухающие цветы искрящейся от золотого света дневной звезды водой. Вокруг всё крашено закатными лучами.
– Да, – твёрдым голосом ответил Грёзнов, – мне нужен книжный магазин.
Она поставила лейку на плитку и подошла к парню.
– Натальи Александровны что ли? – улыбаясь и не отводя от него добрых глаз, спросила незнакомка.
– Да.
За пару секунд она объяснила ему, как добраться до книжного, Грёзнов не очень внимательно выслушал её и кивнул, когда та закончила объяснять. Выражение его лица оставалось серьёзным.
Вдруг незнакомка снова задала вопрос:
– Я вас раньше почему-то не видела.
– Я живу в городе, – скоро проговорил Грёзнов.
– А вы местный здесь? Или, может, приезжий?
«Что ей от меня понадобилось? – не довольствовался про себя парень. – Неужели эта женщина унизить меня хочет из-за моего незнания всех на свете улиц? Местный я, и что?».
– Да, – в голосе его послышалась раздражённость.
– А, понятно. А то в последнее время мне говорят, что приезжих у нас много, – она отвела от него взор. – Новый ВУЗ же хороший открыли для студентов. Вы, случайно, не учитесь?
– Нет. – Грёзнов чуть задумался, а потом, немного с непониманием вздёрнув брови, спросил. – Вы об этом знаете только по слухам?
Он увидел в её лике некоторую сконфуженность.
– Да, я… я просто не очень часто выхожу на улицу, и…
Грёзнов, глубоко, но еле слышно, вздохнув, перебил её:
– Ладно. Я пойду.
Незнакомка от неожиданности забыла, что хотела вымолвить. Она почувствовала на душе стыд за то, что задержала и утомила собеседника. Всё, что она успела напоследок сказать уже тихим голоском: «Хорошо».
Однако только Грёзнов отошёл от дамы, как дорогу, которую она ему объясняла, он забыл и поэтому остановился, как вкопанный, пытаясь что-либо вспомнить.
Он закатил от недовольства глаза и подумал:
«Вот надо было ей болтовню разводить, вот же… – Грёзнов только хотел её дурно прозвать, как вдруг, сам того не ожидая, устыдился собственных мыслей. Он понял, что даже язык его тёмных дум онемел и отказался обзывать эту милую женщину. И единственное, что тот смог выговорить про себя: «Что ж это такое?».
Парень развернулся и подошёл к даме, что снова держала в руках лейку.
– Простите, – начал он, – как ещё раз добраться до туда?
Незнакомка вновь обернулась, и на лице её засияла радушная улыбка.
– Я… – тут она в задумчивости потупила взгляд, а потом направила его по сторонам, потирая вспотевшие ладошки, – давайте я сама вас проведу, – с её лика не спадало добродушие.
Грёзнов от внезапности не смог высказать никакого иного слова, кроме «хорошо». Незнакомка полила оставшейся в лейке водой клумбу, затем открыла калитку, окликнула там какую-то девушку по имени Люда и сказала ей, что сейчас придёт. Повернув ключ в калитке, она положила связку в карман и повела Грёзнова в пункт назначения.
Он заметил в её глазах какую-то непонятную ему весёлость. По пути женщина часто оглядывалась, смотрела по сторонам и порою странно осклабилась то перелетавшей чрез тихую дорогу пташке, то качающейся верхушке длинного древа. Изредка улыбка её была похожа на ту, которую человек часто скрывает по каким-либо причинам, но из-за огромной внутренней радости его усилия оказываются тщетны, и она всё равно является миру.
– Как вас зовут? – с некоторой радостью спросила незнакомка.
– Михаил. – Грёзнов сразу затих, но потом, всё-таки, задал вопрос. – В-вас как?
– О, меня зовут Елизавета. Простите, что не представилась.
В уголках рта Грёзнова промелькнула улыбка.
– А вам зачем в книжный?
– Я… мне надо навестить Наталью Александровну.
– Вы с ней тоже знакомы? – Елизавета приятно удивилась.
– Да. Что значит «тоже»?
– А, я просто тоже её знаю. Хорошая женщина. Лично прямо не общалась, но… мы с ней, как знакомые. А вы?
– Мне приходится её навещать, – вдруг взор Грёзнова стал будто стеклянным. Внутри сильнее от горечи забилось сердце; он, пересилив себя, твёрдым голосом сказал ей одну фразу так, точно ему плевать, точно ему не было до этого дела. – У неё сын умер.
Елизавета поникла в сожалеющем выражении лица и прикрыла кончиками пальцев свои тоненькие губки. Она печально вымолвила:
– Очень, очень жаль… Какое горе!
Грёзнов цокнул.
– Жалость, знаете ли, не лучшее успокоение, – сказал тот более сурово.
– Да… вы, однако, правы.
Впереди из распахнутой калитки вышли бурно болтающие, смеющиеся люди. Елизавета вздрогнула и дёрнула Грёзнова за локоть. Они перешли на другой тротуар, и женщина будто спряталась за худой фигурой недоумевающего парня. Её руки начали дрожать.
Тем не менее, они продолжили свой путь.
– А вообще, магазинчик мне этот нравится. Хороший такой, – сказала Елизавета.
Они свернули за поворот, дорога украшена высокими деревьями, кроны которых были покрыты златом заходящего Солнца.
– Магазин, как магазин, – бесстрастно проговорил Грёзнов.
– Ну, там атмосфера такая особенная, понимаете? Уютная такая, аж выходить не хочется.
– По-моему, во всём этом районе такая атмосфера.
Елизавета усмехнулась.
– Да, – согласилась она. – А вы какого автора любите читать?
– Автора?
– Да. Писателя какого, поэта?
– Я… из писателей нравится только Достоевский.
– О, какое совпадение, – ухмылялась женщина, – мне ещё Булгаков интересен. Недооценивают его.
– Почему же? – удивился Грёзнов.
– Из всех моих знакомых, которые читали Булгакова, все знают только его «Мастера и Маргариту». А там другие произведения, как «Дьяволиада», «Собачье сердце», «Белая гвардия» все упускают… главное: расхваливают Булгакова и прозывают его гением за «Мастера и Маргариту», а другие его книги читать не берутся. В школе немного почитали – и хватит.
– Ну, – Грёзнов чуть прокашлялся, – ну, так всегда, – недовольно добавил он. – Напишешь произведение, и не дай бог оно станет великим. Если станет, то можно смело переставать надеяться на успех других… других творений.
– Да, только, с Достоевским дело обстоит лучше.
– Конечно.
– Много кто жалуется на большое количество пессимизма в его книгах. Да и не только у него. В общем. Не понимаю я этого. Для меня не важно, насколько в книгах много грусти, важно то, как она оправдана. Какими мыслями.
– Д-да. Я смотрю, вы любите читать.
– А я смотрю, вы очень догадливы.
Они вдвоём усмехнулись.
Пройдя по зебре, Грёзнов понял, что они идут той же дорогой, по которой он ходил ранее самостоятельно.
– А вы где работаете? – поинтересовалась Елизавета.
– Официантом в одном ресторане. Вы где?
– Я… не работаю. У меня муж работает. А я… дома сижу, – голос её едва сник.
Грёзнов, увидев это, решил снизить внимание к этой теме и задал вопрос:
– Нам ещё долго?
– Что? А, нет. Уже совсем чуть-чуть осталось.
И правда, оставалось ещё не более ста метров.
– А вы сами, случайно, не пишите книги?
– Нет, – быстро, словно по шаблону, ответил Грёзнов и сердце его забилось чаще.
На этом они замолчали. Вскоре, эти два человека дошли до поворота, и Елизавета остановилась, скрестив на животе руки и посматривая назад. Она без прежнего оживления и весёлости произнесла несколько слов:
– Ладно, вот. Идите.
– Вы не пойдёте?
– Простите, не могу. Меня… меня же ждут! До свидания, прощайте. Было приятно с вами пообщаться.
Грёзнов, который был ростом несколько выше неё, посмотрел на ту и кивнул. Они развернулись в разные стороны и отдалились друг от друга. Впереди, через проезжую часть, уже виднелся женский силуэт с пучками седых волос, который копошился у двери, пытаясь повернуть ключ.
Нежданно на плечо Грёзнову ложится чья-то рука. Парень оборачивается и вновь видит перед собой Елизавету.
–Простите ещё раз, может, давайте в понедельник, в полдень, встретимся? Может, в час?.. Постучите в калитку, я открою, сад вам покажу, он как раз сейчас в самой красе. Я ещё слышала про поэтический вечер. Могу вам рассказать, если вам интересно… буду рада! – Женщина глядела на него молящими голубыми глазами. Видно было, что ей сталось несколько неловко просить об этом.