Глава тринадцатая
Корабль превращается в монастырь
За завтраком леди Грэмптон решительно заявила ван Страттену, что не станет более нянчиться с двумя сёстрами, ибо те здоровы, активны и вряд ли могут похвастать хотя бы дюжиной поколений дворян среди своих предков.
– Меня крестила родная дочь великого короля Генриха Четвёртого, Генриетта Английская, – продолжала шотландка, – а мой отец – герцог Макферсон! Кто они, чёрт возьми, такие, эти Элен и Софи, чтобы я снимала с них юбки и завивала им волосы?
Капитан был вынужден согласиться. Взойдя на верхнюю палубу, он велел подозвать к себе Энди и возложил на него обязанности лакея. Энди был озадачен.
– А что мне придётся делать, сэр? – спросил он с некоторой тревогой.
– Много чего. Ты будешь подавать кофе двум этим барышням, помогать одеваться и раздеваться, стричь у них ногти и выносить за ними горшки. Вряд ли они будут тебя стесняться – ты ведь ещё мальчишка, а не мужчина. Ту, которая с родинкой, звать Элен, а её сестричку – Софи.
– Я отлично знаю, как их зовут! – вознегодовал Энди, представив, каким насмешкам его подвергнут товарищи, – вы мне скажите другое, сэр: какого, простите, чёрта я должен всем этим заниматься? Я ведь матрос – такой же, как все другие матросы!
– С этого дня ты юнга, – сказал ван Страттен, – жалованье твоё останется прежним. Ещё какие-нибудь вопросы у тебя есть?
Энди приложил ладонь к вспотевшему лбу. Видя, что ван Страттен уже поворачивается на каблуках, чтобы удалиться, он уцепился, что называется, за соломинку:
– Капитан! Ведь у нас на судне есть девушка! Почему бы вам её не назначить горничной к этим дамам?
– Никакой здесь девушки нет, кроме этих барышень, – был ответ, – Что за вздор ты мелешь, скотина? Ты, никак, пьян? Ещё раз с утра напьёшься – сразу вышвырну за борт! Понял?
Энди понуро опустил голову. Его горе было огромным. Хьюберт и Том, услышавшие его разговор с ван Страттеном, хохотали на весь корабль. Все те, с кем они делились забавной новостью, присоединялись к их хохоту. Лишь Клермон взглянул на Энди с сочувствием. После этого кок отправился поваляться на орудийную палубу, где лежал у него тюфяк, изъеденный крысами и мышами.
Леди Джоанна вскоре спустилась туда к нему. К её разочарованию, он там был не один. На лафете пушки, рядом с которым лежал тюфяк с лежащим на нём Клермоном, сидели Энди и Стивен. Лица трёх мальчиков отражали разные чувства: Энди был близок к самоубийству, Стивен – доволен, а Клермон – холоден. Леди Грэмптон смогла очень хорошо рассмотреть эти три лица, потому что солнце вставало за левым бортом, а порты были открыты, и всё пространство пушечной палубы рассекали полосы света. Когда женщина вошла, три парня резко прервали свой разговор, который был весьма бурным, после чего Клермон обратился к ней.
– Мадам, – сказал он, приняв сидячее положение и обняв коленки руками, – мы просим вас продолжать заботиться о блондинках. Энди очень несчастен. Он готов броситься за борт.
– К акулам? – с притворной обеспокоенностью спросила леди Джоанна, погладив Энди по голове, – от красивых девушек? Странно! Чем они, на твой взгляд, страшнее акул, дорогой мой Энди? Или ты любишь мальчиков?
Стивен, ясное дело, не упустил случая заржать. Взглянув на него со злобой, Энди проговорил:
– Я не камеристка, мадам! Для этой работы подойдёт Сэмми – он всё равно больше ни на что не способен, не в пример мне. Я – отличный марсовый. Вам известно, что я взбираюсь на бом-брам-стеньгу быстрее всех.
– Разве это повод для гордости? – перебила леди Джоанна, – прости, дружок, но из всего сказанного тобой можно сделать вывод, что ты – самец обезьяны, который любит других самцов.
Стивен упал на пол. При этом он ушиб локоть так, что ему мгновенно стало не до веселья. Когда он поднялся на ноги, потирая локоть, и вновь уселся на лафет пушки, его лицо было очень бледным. Энди, наоборот, покраснел.
– Миледи! – воскликнул он, – я не понимаю, за что вы так меня ненавидите? Вам ведь мало того, что все надо мной смеются, и вы решили меня добить своим издевательством!
– Ты неправ, – с улыбкой ответила леди Грэмптон, – я пошутила, чтобы и ты посмеялся. Не в моих правилах подвергать насмешкам обиженных, потому что я милосердна. Из милосердия я раздела этих бедняжек. Но, отдохнув, они будут в нём нуждаться ничуть не больше, чем я. Тебя назначили юнгой – вот и носи им кофе за своё жалованье.
– Миледи! Эти две курицы ещё в шлюпке успели мне надоесть своими болтливыми языками! – завопил Энди, – и ладно бы они несли чушь про что-нибудь путное! Но у них на уме – одни лишь монастыри да всякие там святые угодники! Клермон прав – я от всего этого брошусь за борт!
– Ну, передай привет от меня акулам, – сказал Клермон и опять улёгся ничком, закрывая глазки, – леди Джоанна права, ты – просто осёл. А теперь оставьте меня в покое, я хочу спать.
Племянницы господина де Жермонталя проснулись вечером, когда редкие облака на западе показались пьяному Эдвардсу поросятами. Притащившись к девушкам, как на казнь, Энди с очень красным лицом сообщил им о своих новых обязанностях. Элен и Софи сперва заморгали, а затем шумно развеселились и нежно выставили его. Запросто одевшись и причесавшись без посторонней помощи, они вышли. Энди уныло стоял за дверью. Опять смеясь, дамы объявили ему, что работа всё же для него будет.
– Тебе придётся учиться скромности и смирению, – пояснила мадемуазель Элен. А мадемуазель Софи, сделав лицо строгим, прибавила:
– Приходи, дружок, после ужина.
Ужин тут же и состоялся, в кают-компании. За столом сидели ван Страттен, Эдвардс и леди Грэмптон. Клермон прислуживал. Когда сёстры, вежливо извинившись за опоздание, присоединились к троим участникам трапезы, капитан поинтересовался у двух блондинок, как они себя чувствуют.
– Лучше, сударь, гораздо лучше, – произнесла Элен, выпив полстакана вина, – мы очень вам благодарны. Теперь позвольте узнать, где сейчас находится ваш корабль и куда он следует?
– Мы преодолели Барьерный Риф и теперь подходим к Новой Зеландии, чтобы её обойти с востока и плыть в Европу, обогнув южную оконечность американского континента, – дал объяснение капитан, – Новую Зеландию мы увидим, я полагаю, дней через пять.
Блондинка без родинки, то есть мадемуазель Софи, уточнила:
– Так значит, вам предстоит пересечь Тихий океан, а потом – ещё Атлантический?
– Совершенно верно. Но я могу изменить маршрут, если вы потребуете. Полагаю, вам нужно опять попасть к вашему добрейшему дядюшке, на Тортугу?
– Ни в каком случае, – перепугано замотала головкой мадемуазель Элен, взглянув на сестру, которая повторила её движение, – лучше сразу доставьте нас прямо в ад, капитан, чем в этот вертеп разбойников и убийц! Мы тоже хотим в Европу и будем счастливы, если вы согласитесь считать нас своими спутницами.
Ван Страттен, Эдвардс и леди Грэмптон также переглянулись. Клермон стоял, опустив глаза. Он сейчас чувствовал себя не только красивеньким дураком, но и страшной дурой.
– Вот оно что! – промолвил ван Страттен, медленно прожевав кусок солонины, – ну а в какую именно часть Европы угодно вам быть доставленными, сударыни?
– Если можно – на нашу Родину, во французское королевство, сударь, – сказала мадемуазель Софи, слегка покраснев, – мы намереваемся заключить себя в монастырь урсулинок, чтобы до конца жизни просить у Бога прощения за всю скверну, которая разъедала наши сердца в течение восьми лет пребывания в сатанинском логове после смерти обоих наших родителей.
Эдвардс хмыкнул, давая этим понять, что восемь лет на Тортуге для юных девушек – это, точно, не фунт изюма.
– Так вы хотите сказать, что ваш родной дядя – служитель дьявола? – задала вопрос леди Грэмптон, накалывая на вилочку спаржу, – он, как мне кажется, состоит на службе у короля. По-вашему, это – одно и то же?
– Что вы, сударыня! – ужаснулась мадемуазель Элен, опуская руку, чтоб вонзить ногти в мягкое место мадемуазель Софи, – наш прекрасный дядюшка – настоящий апостол Павел среди язычников! Подвергая себя огромному риску, он уже много лет всё делает для того, чтоб головорезы прониклись верой Христовой и сатанинский остров стал настоящим оплотом церкви!
– Да он и так им является, – сказал Эдвардс, – ведь губернатор де Жермонталь недавно стал графом благодаря кардиналу де Ришелье, парижский дворец которого был прекрасно отремонтирован за счёт средств, которые поступили с Тортуги.
– Сударь! Можно подумать, вы служите казначеем у кардинала, – гордо задрала носик мадемуазель Элен и выпила полный стакан вина. Вторая блондинка, одним движением проглотив картофелину и два больших куска мяса, последовала её примеру, после чего первая поправилась:
– У Его Высокопреосвященства.
– На месте вашего кардинала я бы этого Жермонталя произвёл в герцоги, – заявил ван Страттен, который был уже слегка пьян, – плохой человек не мог воспитать таких ангелочков! Впрочем, Клермон – тоже ангелочек, а все его воспитатели кончили свои дни на виселице, и поделом. Я прав, господин Клермон?
– Совершенно правы, – подтвердил кок и стал наполнять бокалы. Обе француженки и шотландка взглянули на воспитанника висельников с сочувствием. Леди Грэмптон хотела даже что-то сказать, но в этот момент с трапа донёсся топот. Все с беспокойством застыли, глядя на дверь. Она приоткрылась ровно настолько, чтобы в проём смогла пропихнуться вихрастая башка Стивена.
– Капитан, по левому борту – шхуна! – сообщил он, – идёт на всех парусах, под французским флагом!
– А курс? – спросил капитан, вставая.
– Восточный!
– Прямо к Тортуге, – бросил голландец красноречивый взгляд на юных блондинок, – впрочем, не следует забывать о том, что между Тортугой и этой шхуной окажется материк шириною в четыре тысячи миль. Но это – пустяк для столь большой праведности, как ваша. Подумайте ещё раз хорошенько, дамы! Разве не хочется вам вернуться к святому вашему дядюшке, чтобы опять вместе с ним заняться работой по исцелению душ свирепых головорезов?
Девушки отказались категорически, и ван Страттен поднялся вместе со Стивеном на корму. За ними проследовал и Клермон.
Солнце опустилось до горизонта. Шхуна, белея всеми своими огромными парусами, шла к противоположному. Между нею и бригом было уже около трёх миль.
– Хороша посудина, – произнёс ван Страттен, приняв трубу, протянутую Гастоном, – и чёрт бы с ней, пусть идёт. Клермон, ты зачем поднялся на палубу?
– Чтобы броситься за борт, если мне станут надоедать, – ответил Клермон невиданной дерзостью и побрёл вдоль борта на бак. Его сердце мучила и терзала тоска, которую объяснить он ничем не мог. Ей нужно было найти какой-нибудь выход. И бедный парень заплакал. Никто этого не видел, поскольку он склонился над бортом, и его слёзы капали в океан – теперь уже Тихий. Тот пожирал их всею своею необозримостью, глубиной и очарованием. Так пожрёт он, должно быть, всю его жизнь. И всю его смерть. Волосы Клермона шевелил ветер. Солнце осело за горизонт, и шхуна исчезла примерно в тот же момент.
Безоблачное, глубокое небо уже сияло необычайно яркими звёздами, когда Том и Стивен вдруг обратились к Клермону с просьбой поискать Энди, который был нужен им для какого-то очень срочного разговора. Нехотя решив выполнить эту просьбу, Клермон спустился по трапу и подошёл к каюте француженок. Из каюты слышался хохот. Кок постучал. Никто не ответил. Тогда Клермон тихонько приоткрыл дверь. И в этот же миг широко открылся у него рот.
Никто его стук даже не услышал, так как смеялись громко, а на столе поблёскивали бутылки. Открытый иллюминатор пропускал свет тропических звёзд, отражённых морем. В этом двойном сиянии было очень хорошо видно тех, кто смеялся, сидя на одной койке, и тех, кто ритмично двигался, выделяясь из сумрака белизной совсем голых тел, на другой. У Клермона было острое зрение. Он увидел родинку на щеке у одной из дам, которые веселились. На этой даме был пеньюар, распахнутый так, что белели груди, живот и бёдра. Леди Джоанну, сидевшую рядом с мадемуазель Элен, узнать было ещё проще. Обе они потешались над голой мадемуазель Софи, которая, оседлав также обнажённого Энди, лежавшего на спине, забавно подпрыгивала и глухо, страшно стонала. Энди молчал. Однако, его дыхание было частым. Видимо, его всё устраивало.
К несчастью для развлекавшихся, настроение у Клермона было, прямо скажем, прескверное. Закрыв дверь, он быстро дошёл до кают-компании, где застал капитана с Эдвардсом. Они пили ром, изучая карту морских течений. Это не помешало им выслушать Клермона, который был от злости довольно невразумителен, уловить главную идею его рассказа и даже сделать разные выводы.
– Чёрт возьми! – вскрикнул капитан, почесав затылок, – ведь они час или два назад утверждали, что собираются посвятить себя Богу до конца жизни!
– Готфрид, не вижу противоречий, – возразил Эдвардс, – если француженка посвящает себя кому-то до конца жизни, то никогда не известно, где, собственно говоря, начало.
Поразмышляв, голландец решил пока никакого шума не поднимать, хоть очень хотелось. Часа через полтора, пригласив к себе леди Грэмптон, он её вежливо отругал. Она ему объяснила, что в двух близняшек, по их словам, вселилось пятьдесят тысяч развратных демонов, потому что корабль, по всей вероятности, перед началом плавания не окропили святой водой. Капитан признал это упущение. Утром Энди вновь стал матросом. И, как ни странно, решение капитана ему опять не понравилось.
Глава четырнадцатая
Габриэль д’Эстре
Через неделю растаяла за кормой Новая Зеландия – страшный остров, который был населён свирепыми людоедами. У матросов было желание подарить им леди Джоанну, однако не было способа это осуществить. Вместо этого им едва не пришлось расстаться с Клермоном. Произошло это так.
Когда «Летучий Голландец» огибал отмель в миле от острова, вахтенные заметили на берегу озерцо с впадающей в него речкой. Оно лежало между широкими дюнами и возвышенностью, которая опускалась восточным склоном в долину. Та простиралась до самых гор. Её окаймлял с севера и юга вечнозелёный лес, пределов которому видно не было. Решив воспользоваться удобным случаем и пополнить запасы пресной воды, капитан отправил на берег десятерых матросов на пяти шлюпках. В каждую погрузили по три бочонка. Среди отправленных был Клермон, желавший хотя бы час отдохнуть от леди Джоанны. Шотландка, впрочем, ещё спала, поскольку стояло раннее утро.
Пока девять человек спешно наполняли из озерца бочонки, боясь внезапного появления людоедов, странный Клермон отошёл в кусты, как будто поблизости были женщины. Тут как раз людоеды и появились, из-за других кустов. Схватив глупого мальчишку, они его потащили к прибрежной роще, крепко зажав ему рот. Клермон всё же завизжал, до самых костей прокусив людоеду руку. Матросы стали палить из мушкетов – конечно, в воздух, так как боялись задеть своего товарища. Страшные, размалёванные и голые дикари, которых было с полдюжины, испугались. Бросив Клермона в спущенных до колен штанах, они обратились в бегство. Этим же занялись матросы, еле успев погрузить наполненные бочонки в шлюпки и надавать Клермону пинков. Не зря они торопились – из лесу к ним бежала уже целая толпа воинственных дикарей, услышавших вопли своих приятелей и стрельбу. У них были копья, луки и стрелы. Они чуть-чуть не успели. Как только шлюпки отчалили, Эдвардс с брига дал по толпе один залп картечью, чтоб дикари умерили пыл. Пятерых сразило. Все остальные бросились врассыпную. Шлюпки были благополучно подняты на борт, после чего корабль снялся с якоря и опять ушёл в открытое море.
За сороковой параллелью паруса брига наполнил лучший друг моряков – пассат. Он дул с северо-востока, так что «Летучий Голландец» продолжал плыть к южным широтам под зарифлёнными брамселями. За сутки он преодолевал сто тридцать – сто сорок миль. А кругом шумел Тихий океан – величественный и страшный, особенно по ночам, когда его беспредельность высвечивалась мерцанием звёзд. Путь через него лежал к мысу Горн.
Элен и Софи немножко обиделись на Клермона и очень больно подёргали его за уши, потому что ван Страттен случайно дал им понять причину перемещения Энди в кубрик, а Том и Стивен также случайно проговорились, кого они отправили искать Энди в тот злополучный вечер. Такое число случайностей на борту объяснялось тем, что уже южнее Новой Зеландии капитан ни с того ни с сего решил напоить команду. Ну и, конечно, сам хватил лишку. Не было весело лишь двоим – Клермону, которому пришлось скрыться от обезумевшей леди Грэмптон в глубине трюма, и Дэнисену, стоявшему за штурвалом. Все остальные пили и бушевали с вечера до зари. Племянницы господина де Жермонталя, хоть и напились вдрызг, вели себя очень даже благопристойно. К примеру, когда на верхнюю палубу, где они беседовали с матросами, вышел Эдвардс с гитарой и предложил им исполнить под его аккомпанемент танец с раздеванием, они обе решительно заявили, что танцевать согласны, а раздеваться – категорически нет. Но всё перепутали.
– Обалдеть, – пробормотал Том, первым осознав, что, собственно, происходит, – они ведь голые!
– Нет, нет, нет, – мотнул башкой Стивен, пустив слюну, – на них ещё что-то есть!
Все уже валялись, однако Роберт и Джонатан, согласившись с Томом, вскочили. К счастью, на их пути оказалось тело леди Джоанны – ещё не мёртвое, но почти, поэтому здорово пожалевший о своей шутке Эдвардс успел пинками загнать двух юных француженок в их каюту. Это не отняло много времени, потому что вниз по ступенькам трапа они скатились.
Когда часов через десять, при свете дня, две очаровательные танцовщицы кое-как продрали глаза, их первым желанием было убить Клермона. Оно вернуло их к жизни. Напялив мятые платья, очаровашки примчались в камбуз, где и произошла экзекуция. Над сияющим океаном разнёсся визг, а уши Клермона сделались очень красными. Наводя в камбузе порядок после разгрома, он дал себе обещание задушить двух сучек при первом удобном случае. Леди Грэмптон, пытавшаяся его успокоить, выбежала в слезах. Прислуживать за обедом в кают-компании кок решительно отказался, в истерике заявив, что пусть его даже режут на части, если угодно, он всё равно не придёт. К ужину его даже и не звали.
Когда наступила ночь, Клермон вышел на корму, чтоб броситься за борт. Но океан, встретившись с ним взглядом, сразу забрал у него обиду. Всю, без остатка. Корабль оставлял за собою пенный широкий след. Но он пропадал, и вместо него на гладкой поверхности океана вновь появлялись звёзды. Нечто подобное произошло и с душевной болью. После полуночи две француженки подошли к Клермону и принесли извинения за жестокость, пообещав в следующий раз надрать ему уши чуть-чуть слабее. Он их простил. Они целый час стояли втроём, вдыхая прохладный ветер. Потом Элен, поглядев на звёзды, произнесла:
– На нас надвигается что-то страшное. Я всем сердцем чувствую это!
– Колокола, – подтвердил Клермон, – они отзвонят конец всему бесконечному. Берегитесь!
Мадемуазель Софи удивилась.
– При чём здесь колокола? – спросила она, – ты хочешь сказать, что мы ещё не готовы к праведной жизни в монастыре? Это заблуждение! Вот смотри – Элен уже что-то чувствует, и я также впечатлена величием Бога. Мне очень хочется перед ним склониться!
– Я понимаю тебя, сестра, – вздохнула Элен, – как можно быть частью мира, который полон греха, если над тобой – такое величие? Голос Бога сейчас звучит в моём сердце так, что оно трепещет! И я сейчас сожалею только о том, что Клермон – не девушка. Если бы он был девушкой, мы бы взяли его с собой. Он такой хорошенький!
– Да, да, да! – вскричала мадемуазель Софи и перевела свои затуманенные глаза с небес на лицо Клермона, – он ангелочек!
– Свиньи, – сказал Клермон, – вы всем уже надоели!
И пошёл спать. Близняшки последовали его примеру, поскольку очень любили вскакивать рано. У них всегда было дел по горло. Целыми днями они слонялись по всему бригу, во всё вникая и развлекая мальчиков разговорами. Наиболее интенсивному развлеканию подвергался Клермон, как самый красивый мальчик. Это всё было как нельзя кстати – ветер над океаном дул хоть и не попутный, но неплохой, весьма ровный, и экипаж справлялся с работой запросто. Без близняшек было бы скучно. Однажды, во время ужина, капитан сказал дамам, что для такого плавания ему более чем достаточно пятерых матросов, поэтому семерых вполне можно бросить за борт.
– Сначала дайте их нам на пару часов! – взмолилась мадемуазель Элен, успевшая выпить три стакана бургундского, – мы их всех исповедуем!
– Да, да, да! – весело вскричала мадемуазель Софи, которая налегала на арманьяк, – про сифилис разузнаем, во всяком случае!
Леди Грэмптон, предпочитавшая виски, расхохоталась и назвала француженок хрюшками. Эдвардс строго заметил, что, может быть, исповедоваться придётся всем, так как впереди – ещё полтора океана. Все сразу выпили по стакану рома за то, чтоб акулы жрали только одних испанцев. Клермону, который молча стоял в сторонке, также налили. Чуть опьянев, он схватил гитару, и, сев с нею на кушетку, исполнил несколько песенок по-французски. Он перенял эти песенки у своих приятельниц в страшном Сент-Антуанском предместье. Там, среди этих проституток, воров, спившихся ремесленников и нищих бродяг, прошло его детство. Блондинки и леди Грэмптон, которые никогда не слышали, как Клермон поёт, были ошарашены.
– Это что такое? – пробормотала леди Джоанна, когда Клермон отложил гитару и лёг, – у тебя ведь голос, как у девчонки!
– Миледи, какая разница? – возразил Клермон, – ведь всё остальное – как у мальчишки!
Боясь, что эта беседа зайдёт слишком далеко, капитан увёл леди Грэмптон в свою каюту, где и остался с ней. Эдвардс также вскоре ушёл к себе, решив почитать. Близняшки, очень обрадовавшись, подсели к Клермону, который на всякий случай лёг на живот, и стали его расспрашивать, почему он поёт о том, в чём не разбирается. Они были просто невыносимы.
– Я очень сильно от вас устал, – лепетал Клермон, пытаясь уснуть, – вы мне отвратительны! Я хочу, чтоб вы провалились! Вы превратили мою жизнь в ад! Я вас ненавижу!
– Ты ненавидишь себя, дружочек! – строго подняла палец блондинка с родинкой, – это очень заметно. И очень странно. Ты ведь красив! А ещё, как выяснилось, талантлив. Скажи нам, что тебя гложет?
– Вы, две свиньи, ещё недостаточно святы, чтобы меня исповедовать, – простонал Клермон, – неужели вам в первый раз объявляют, что вы чудовищны? Всех от вас трясёт и тошнит! Отстаньте, отстаньте!
– Ты сумасшедший, – вздохнула мадемуазель Софи, – но мы не отстанем. Мы ни за что не отстанем. Ты хочешь выпить?
Клермон ответил согласием. Они выпили. После этого две зануды дали Клермону его гитару. Он им играл и пел почти до полуночи, пока вдруг не пришёл ван Страттен. Он был измучен.
– Куда вы дели леди Джоанну? – грозно спросила мадемуазель Элен, когда капитан уселся за стол и молча налил себе стакан рома, – немедленно признавайтесь, что вы с ней сделали у себя в каюте?
– Вы, две свиньи, ещё недостаточно святы, чтобы меня исповедовать, – был ответ ван Страттена, – убирайтесь отсюда к дьяволу!
Две блондинки вышли на палубу, прихватив с собою Клермона. Тот взял гитару. Они уселись на крышку люка недалеко от штурвала, стоял за которым Дэнисен. И Клермон опять стал играть. Он играл для ночи, в которой тихо скользил «Летучий Голландец». Ему хотелось, чтоб эта ночь – с её ветром, Млечным Путём и плеском туманного океана, осталась с ним навсегда. Элен и Софи, судя по всему, вполне разделяли его эмоции. Они обе сидели молча, а это было для них весьма необычно. Видимо, звёзды снова околдовали их.
Через час из кубрика поднялись Том, Энди и Стивен. Конечно, этих троих здесь только и не хватало! Поболтав с Дэнисеном, они вдруг очаровались звоном гитары и подошли. Блондинки, однако, не разрешили троим мальчишкам сесть рядом с ними, и тем пришлось улечься на палубу. Подложив ладони под головы, они также стали смотреть на небо. Клермон играл и играл. Когда он остановился, чтобы послушать голос бессмертного океана, ему пришлось слушать Стивена.
– Чёрт! Мне кажется, я сошёл с ума, – тихо сказал тот, задрожав ресницами. Но вопросов не прозвучало, и молодой матрос продолжал с небывалой грустью:
– Мне девятнадцать лет. Я лежу у ног трёх прекрасных девушек…
– Двух, осёл, – прервал его Энди.
– Да, точно, двух. Они сидят рядом, но я ведь думаю не о них!
– О чём же ты думаешь? – спросил Том без всякой иронии. Вероятно, им владело похожее ощущение. Стивен молча вздохнул. Поняв, что он не ответит, все стали слушать то, что очень хотел услышать Клермон – голос океана. И с четверть часа молчали. Всем было сладостно и тоскливо. Звёзды белели над кораблём сквозь тонкую дымку.
– Если бы Бог сейчас показался, то я была бы разочарована, – неожиданно прервала тишину Элен ужасным кощунством, – знаете, почему? Я просто не представляю, что может быть прекраснее всего этого! И – страшнее.
– Буря, мадемуазель, – сказал Том, зевая, – когда она налетит, вы страху натерпитесь не такого.
– Да нет, она не страшнее, – не согласилась Элен, сжав руку Клермона, – она ужаснее. А страшнее будет лишь то, что нас ожидает.
Все на неё взглянули. Она кивнула и повторила слова, сказанные ею на днях:
– На нас надвигается что-то страшное! Я всем сердцем чувствую это.
– Что ты заладила? – возмутилась мадемуазель Софи, – чего нам бояться? Корабль – крепкий, мальчики – замечательные. Особенно…
Она не договорила, хотя её никто не перебивал. Просто порыв ветра слегка надул паруса. Рангоуты заскрипели. Прошло ещё несколько минут, прежде чем Клермон подал голос.
– Мне с вами радостно, – сказал он, – впервые за много дней вечность устремила в мои глаза светлый взгляд. Давайте расскажем друг другу о чём-нибудь! Всё равно, о чём. Я буду рассказывать про Париж.
– Ты уж лучше спой, – попросила мадемуазель Элен, – тогда этот город сам о себе расскажет своими песнями.
И Клермон опять взял гитару. После двух песенок ни о чём, которыми развлекали себя парижские прачки, когда стирали у набережной, зайдя по колено в Сену, он вдруг исполнил известную всей Европе песню о Габриэли д’Эстре. Это было нечто. Пальцы Клермона перебирали струны чуть слышно, но его голос взлетал порой выше мачт. Конечно, нельзя было со спокойным сердцем слушать историю самой светлой и самой большой любви Генриха Четвёртого. И когда песня отзвучала, сёстры расплакались, а мальчишки горько вздохнули, хоть все они эту песню, конечно, знали и не раз слышали от своих матерей о том, как любила, страдала, как была предана и убита прекрасная Габриэль. Целую минуту корабль плыл в тишине и скорби. А потом все, начиная с Энди, пустились в воспоминания о своей непутёвой жизни, часто смеясь и перебивая друг друга шутками. Так болтали они до самой зари, разом умолкая, когда из страшного далека доносился чуть различимый, но ужасающий, леденящий гул. Это и был голос ещё одного участника их беседы – Тихого океана.