Глава вторая
Капитан ван Страттен
Уже через час ван Страттен, Уилсон и Эдвардс сидели в самой большой портовой таверне, которая называлась «Медвежья кровь». Они пили бренди и набирали матросов. Новость о том, что Готфрид ван Страттен принял командование над бригом и теперь ищет людей для плавания в Бенгальский залив, мигом облетела весь Амстердам, и в «Медвежью кровь» кто только не потянулся. На очень многих желающих быть зачисленными в состав экипажа смотреть без всякого содрогания мог только сам ван Страттен, имевший стальные нервы. То были либо насквозь проспиртованные морские волки с выпавшими зубами, либо горькие пьяницы помоложе, то есть ещё более бесполезные, либо конченые мерзавцы, пытавшиеся прикрыть рукавами шрамы от кандалов на своих запястьях. Но от Уилсона было трудно что-либо скрыть. Само собой разумеется, всех этих славных молодцев лейтенант ван Страттен немедленно отбраковывал, а Уилсон – грубо вышвыривал, если видел с их стороны попытку вступить в дискуссию с аргументом в виде ножа. Безусловно, были и куда более достойные претенденты. Видя таких, капитан начинал говорить с ними по-английски, и если ему становилось ясно, что этот язык – им родной, предлагал явиться через часок в главную контору Ост-Индской компании. Он при этом честно предупреждал, что всех взять не сможет, так как нужна ему только дюжина, и в конторе будет произведён отбор окончательный.
За ван Страттеном наблюдали десятка два проституток. Их вполне можно было принять за горничных девушек из приличных домов – портовые барышни в Амстердаме всегда, как правило, одевались очень неплохо. Тщательно нарумяненные, они ошивались по всей таверне в хрупкой надежде урвать хоть что-нибудь от кого-нибудь вопреки всему этому переполоху или, напротив, благодаря ему – чёрт поймёт! Но, конечно же, в те минуты всем было не до них. Все думали лишь о том, кого возьмёт с собой в кругосветное плавание ван Страттен.
Самая молодая из проституток, которую звали Клер, сидела рядом с последним и заунывно перебирала струны гитары. Эта особа была по крови гасконка. Но родилась она не в Тулузе, не в Тарбе и не в Беарне, которые в те года ещё не были покинуты легендарными трубадурами, а в Париже, и провела там целых семнадцать лет. Всего же ей было не более восемнадцати. Какой ветер выдул эту красавицу из Французского королевства – очень немногие знали, но все догадывались. Её воинственный нрав был общеизвестен. Гитара сопровождала неугомонную скандалистку всюду. Клер была мастерица играть на ней. Ещё Клер умела петь, танцевать, воровать, нырять, врать и пить. Врать она могла на трёх языках, а пить – с кем угодно, за что угодно и из чего угодно, даже из лужи, если в неё ради издевательства над француженкой выливали полную кружку рома.
– Готфрид, – однажды сказала она ван Страттену, наблюдая, как тот сосёт из бутылки джин, – клянусь тебе, я когда-нибудь выпью всю твою кровь!
– Только для тебя одной, красотка моя, мне её было бы не жалко, – бросил в ответ моряк.
Однако, сейчас он не обращал на Клер большого внимания – и, конечно, не потому, что она ему надоела. Просто то дело, которым он занимался, было очень серьёзным и очень сложным. Шутка ли – отобрать команду из амстердамского сброда! Очередь претендентов тянулась по всей таверне. Конец её был на улице. Только про одного из представившихся ему лейтенант ван Страттен твёрдо решил, что тот будет взят, и именно боцманом. Звали этого человека Гастон. Несмотря на имя, он был типичнейшим англичанином. Подкупало в нём то, что он оказался не только опытным моряком, но также помощником канонира, а ещё плотником. Предложив ему явиться в контору, капитан сделал маленький глоток бренди, и, поглядев на следующего, хмыкнул. Перед ним вытянулся юнец шестнадцати лет – тощий, белобрысый, с чумазым, но симпатичным личиком. Ни штаны его, ни рубашка вроде бы не имели ни одной дырки, но обуви на нём не было. Впрочем, птенчик смотрел орлом.
– И кто ты такой, приятель? – спросил ван Страттен, переглянувшись с Эдвардсом и Уилсоном, что сидели в концах стола, напротив друг друга, – как тебя звать?
– Меня зовут Энди, сэр, – произнёс юнец хриплым голосом, вовсе даже не уловив в вопросе сарказма, – я – из Бристоля. Оба моих отца были моряками. А сам я три с половиной месяца служил юнгой на китобойном судне.
– Оба отца? – задумчиво по-английски переспросил ван Страттен под громкий смех всей таверны, – как интересно! А почему ты не уточнил у матери, кто из них настоящий?
– Потому, что я её никогда не видел, – довольно лихо заговорил мальчишка на этом же языке, – но я знаю точно – она была англичанкой. Мне от неё в наследство достался маленький попугай английской породы. Я его, правда, однажды выпустил полетать, и он не вернулся.
– Ну, а те двое её приятелей?
– Они оба лондонцы, клянусь честью!
– Ты так решил, потому что тебе в наследство от них достались жираф и белый медведь английской породы? – снова развеселил ван Страттен таверну.
– Готфрид, – резко вмешалась в разговор Клер, перестав играть на гитаре, – возьми его. У него – чистейший английский. Ты что, не слышишь?
Клер говорила громко. Все моряки и девушки разом стихли, глядя на гитаристку с недоумением.
– Ну, и что? – лениво спросил ван Страттен, – я набираю команду военного корабля, а не школьный класс!
– Корабль торговый, – не согласилась Клер, – а мальчишка ростом почти с меня, хоть я – самая высокая дама во всей Голландии! И он плавал на китобойном судне, а там бездельникам места нет.
– Да, и бил китов английской породы! – вспылил ван Страттен, чего не следовало бы делать, – Закрой свой рот, моя ненаглядная! В этом деле я обойдусь без твоих слюнявых соплей.
– Готфрид! Все уже думают – ты ревнуешь меня к мальчишке, – вздохнула Клер и взяла аккорд. Она была зла. Ван Страттен, коротко рассмеявшись, схватил перо, торчавшее из чернильницы.
– Как, сказал ты, тебя зовут? – спросил он бывшего юнгу.
– Энди, – повторил тот и лихо встряхнул белобрысым чубчиком, – Энди, сэр!
Придерживая нижний угол листа, который закручивался, ван Страттен внёс это имя в список отобранных предварительно и сказал, подняв на парнишку взгляд:
– Жди меня в конторе. Там мы поговорим ещё раз. Если я увижу, что ты не знаешь, в чём разница между фок-марселем и бом-брамселем – будешь дальше охотиться на китов в портовых тавернах. Всё понял?
– Так точно, сэр! – бойко отчеканил мальчишка. Взглянув на Клер, которая ему дружески улыбнулась, он повернулся на пятках и был таков.
Это незначительное событие повлияло на настроение лейтенанта примерно так же, как повлиял бы волос, попавший в суп. Конечно, в первую очередь моряка раздражало то, что его публичная пикировка с Клер, в которую можно было и не вступать, была им проиграна. Кто бы мог сомневаться, что сто болванов и дур, хихикающих сейчас в облаках табачного дыма, оповестят об этом весь порт и весь Амстердам! Уилсон и Эдвардс молча курили свои шкиперские трубки. Изящные ногти Клер выщипывали из струн пафосный испанский пассаж. Длинные ресницы гасконки были опущены.
Записав ещё пять – шесть человек, лейтенант в очередной раз приложился к кружке, после чего поднялся и заявил, что набор окончен. Очередь зашумела, заволновалась. Те, из кого она состояла, решили просто не выпускать ван Страттена из таверны, однако Эдвардс с Уилсоном очень быстро расчистили ему путь и вместе с ним вышли. Он предложил им заняться пока их собственными делами, несколько удивив их новостью, что отплытие состоится завтра, и зашагал в контору один, помахивая листом. Но на полдороге его вдруг нагнала Клер. Она была без гитары.
– Готфрид! – крикнула задыхающаяся гасконка, схватив любовника за рукав камзола, – послушай, Готфрид! Ты понимаешь, что я отправлюсь с тобой? Ты думал об этом, Готфрид?
– Конечно, нет, – ответил ван Страттен, не убавляя шаг, – эта идиотская мысль мне не приходила в голову. Я ещё не сошёл с ума.
– Я не понимаю, зачем ты так говоришь? – возмутилась Клер, – корабль большой! Я что, там не помещусь? Или ты возьмёшь какую-нибудь другую девушку? Признавайся! Ты разлюбил меня, да?
– Корабль большой, но никаким девушкам на нём места нет и не будет, – резко сказал голландец, остановившись, – забудь об этом. Баба на корабле – это смерть всему! Капитан – первый среди равных, и если он таким образом развлекается, остальные думают: мы чем хуже? Молчат, но думают! А потом вспыхивает бунт.
– Но я не могу без тебя! – зарыдала Клер, – целый год разлуки, а то и больше! Нет, я не выдержу, Готфрид! Лучше пронзи меня своей шпагой!
Ему пришлось её успокаивать, потому что она верещала громко. Он понимал, что её паскудное обезьянство, вызванное одной лишь скукой, могло зайти ещё дальше. Прохожие останавливались, смотрели, и неохотно возобновляли путь. Все они отлично знали ван Страттена, знали Клер. Им было понятно, чего она добивается.
– Хорошо, – сказал лейтенант, отрывая воющую француженку от своей груди, чтоб она не вымочила камзол, – в конце концов, эти люди сами просились на мой корабль, поскольку им хорошо известно, что я невыгодными делами не занимаюсь. Пусть что хотят, то и думают. Я возьму тебя, Клер. Но только сейчас не путайся под ногами, я очень занят.
– Готфрид, я так люблю тебя! – простонала Клер, и, крепко прильнув к нему с поцелуем, висела на его шее целые две минуты. Потом, разомкнув объятия, убежала.
Возле конторы ван Страттена ждали те, кого он внёс в список. Он им велел ждать дальше и вошёл в здание. Господин ван Руттон и три десятка членов правления заседали в довольно просторном зале, имевшем облик костёла. После прохладных, но церемонных приветствий ван Страттену был ещё раз зачитан контракт, разъяснена цель экспедиции и указан пункт назначения: порт Бантам – тот самый, куда в июне тысяча пятьсот девяносто шестого года прибыла первая голландская экспедиция, возглавляемая ван Хуппоном.
– Господин ван Руттон мне говорил про Ченнай, – заявил ван Страттен, – разве пункт назначения изменился?
– В Ченнай зайдёте потом – за индиго, шёлком, чаем и опием, – объяснили негоцианты, – груз вам вручит губернатор, в обмен на рекомендательное письмо с королевской подписью. Что касается корабля, то всё уже переделано на нём так, как вы пожелали. Название корабля – «Летучий Голландец», высший акционерный совет решил утвердить.
– Отлично. Давайте сюда контракт, а потом я вам приведу команду.
Дали контракт. Начертав на нём своё имя, титул и чин, капитан ушёл и вскоре вернулся с дюжиной англичан, которых он отобрал уже окончательно. Все они были молоды, исключая троих – Гастона, Дэнисена и Хьюберта. Первому уже минуло сорок, а двум другим стукнуло по тридцать. Среди счастливчиков был и Энди, очень подробно ответивший, что такое бейдевинд, румпель и топсель, а также правый и левый галс. Каждый из матросов, как мог, подписал индивидуальный контракт и взял небольшой задаток, после чего все они были выставлены за дверь, получив приказ быть в порту на восходе солнца.
– У меня есть ещё кок, но с ним я контракт заключу без вас, – сообщил ван Страттен, взяв свой аванс, который раз в двадцать превосходил аванс всей команды, – и как насчёт провианта? Мне, повторяю, нужно ваше доверенное лицо с большим мешком золота.
– Господин капитан, компания предоставит вам провиант, спиртные напитки, пресную воду, табак и кофе любых сортов, – заявил ван Руттон, – можем немедленно приступить к погрузке, если угодно.
– Благодарю. Но можно сначала взглянуть на перечень?
– Разумеется.
Просмотрев перечень продуктов и алкогольных напитков, капитан бросил его на стол.
– Хорошо, грузите. Но только это всё – для матросов. Для капитана и двух его офицеров нет ничего.
Ему тут же подали лист бумаги и предложили составить список. Он сел за стол и быстро его составил. Всё, что он пожелал, у негоциантов было. Вызванные приказчики поскакали верхом на портовый склад, грузчики взялись за работу. Через двенадцать часов «Летучий Голландец» был готов к плаванию.
Но, когда на заре следующего дня капитан ван Страттен опять явился в контору, чтоб взять письмо к губернатору, председатель с акционерами сообщили ему о некотором изменении плана: вместо письма с ним в плавание отправится экспедитор. Ван Страттена охватило злое недоумение. А когда ещё выяснилось, что зовут экспедитора де Шонтлен, из чего следовало, что он – дворянин из Франции, капитан решил разорвать контракт.
– Господин ван Страттен, – мягко сказал ему председатель, – не надо пороть горячку. Мы изменили своё решение по весьма серьёзной причине. К нам поступили сведения, что Персидский залив и моря к востоку от Африки изобилуют флибустьерами, вытесненными из Средиземного моря английским флотом. А господин де Шонтлен – скажу вам об этом прямо, пользуется некоторым …
– Авторитетом среди кровавых мерзавцев, разбойников и убийц? – закончил ван Страттен, – спасибо вам, господа! Мне только ещё живого пирата не доставало на моём судне!
– Но господин капитан, вы без труда сможете превратить его в мёртвого, если вас посетит такое желание, – возразил один из акционеров, – однако, вряд ли это произойдёт, уверяю вас.
Эта реплика озадачила капитана ван Страттена. Достав трубку, он не спеша набил её табаком. Закуривая, сказал:
– На случай, если такое всё же произойдёт, мне необходимо рекомендательное письмо к губернатору. Напишите.
Требование было исполнена, да притом не сию минуту, а даже раньше. На стол просто положили письмо с королевской подписью и конверт. Бегло ознакомившись с текстом, ван Страттен молча кивнул. Письмо тут же запечатали. Взяв его, капитан ушёл. За час до полудня бриг «Летучий Голландец» отплыл в Северное море и сразу взял курс на запад, чтобы обогнуть континент.
Глава третья
Клер звездой быть не хочет
Ночь была страшная и тоскливая. Нет – не выл леденящий ветер, не бушевали волны, не собирались на небе полчища туч. Наоборот, звёзды – чужие, не европейские, любовались сами собой в бескрайнем и неподвижном зеркале океана, слегка подёрнутом седой дымкой. Вот это и было страшно. Дивные небеса ничего не хотели видеть, кроме самих себя, и это безудержно навевало чувство, что Бог не видит. Он отвернулся и думает о другом, потому что мир, сотворённый им, достиг совершенства, а значит – должен вот-вот исчезнуть. Да, созвездия были неописуемые и незнакомые. Головокружительное пространство между чудовищно удалёнными горизонтами не могло вместить все эти причудливые фигуры из ярких звёзд. Южный Крест горел и переливался. Прямо под ним распростёрлась Африка – страшный, загадочный континент, размеры которого было трудно даже вообразить. «Летучий Голландец» двигался вдоль его западной стороны, приближаясь к мысу Доброй Надежды. Плотная полоса тумана, обозначавшая берег, была едва различима на горизонте. Стояло сладостное безмолвие, просочившееся, казалось, из параллельной Вселенной.
Однако, слабый северо-западный ветер всё-таки дул, давая кораблю скорость в пару узлов. Огромные паруса белели под звёздами, как крутые снежные склоны гор. Вахтенные спали, поскольку было светло и тихо, а у штурвала стоял лучший рулевой экипажа, Дэнисен. Он курил короткую трубку и часто встряхивал головой, отгоняя сон. Напротив грот-мачты у борта замерли, глядя на проплывающее вдали побережье Африки, господин де Шонтлен и Клер.
Тридцатитрёхлетний француз был очень хорош собою. Он бросал вызов любой окружающей обстановке, стойко храня безупречность внешнего облика – вплоть до белоснежных манжет, и светскую утончённость в каждом движении, в каждом слове. И удивительно было то, что это не раздражало даже матросов. Все понимали, что этот худенький дворянин вёл бы себя так и на эшафоте. В самом начале пути, ещё возле берегов Европы, Эдвардс и де Шонтлен захотели выяснить, кто из них ловчее владеет шпагой. Их поединок произошёл между двумя мачтами, на глазах всего экипажа – то есть, пятнадцати человек. Оба фехтовальщика оказались в равной степени виртуозными мастерами своего дела, но через четверть часа француз всё же выбил шпагу из руки Эдвардса. Тот признал своё поражение, а его противник сказал, что не одержал бы победу, если бы Эдвардс надел более удобный камзол.
Когда де Шонтлен порой заходил к Клер в камбуз, чтоб вымыть руки, она приветствовала его надменным кивком, как великосветская дама. Он улыбался, приподнимая шляпу с плюмажем. Эта игра им обоим нравилась.
– А вы правда были морским разбойником, господин де Шонтлен? – однажды спросила у него Клер.
– Сударыня, слово «был» здесь лишнее, – прозвучал ответ, который сопровождался грустной улыбкой. У Клер было настроение выяснить абсолютно всё.
– А как же купцы доверили вам товар? – пристала она.
– Клер, вам ли не знать, что если разбойники хоть кому-то и доверяют, то только другим разбойникам? – произнёс де Шонтлен и покинул камбуз.
Клер была озадачена. И теперь, в предрассветный час, когда дворянин опять приблизился к ней, стоявшей у борта и упивавшейся светом звёзд, она захотела возобновить разговор, зайдя совершенно с другого края. Коротко обменявшись приветствиями, они некоторое время молчали. Потом гасконка спросила вкрадчивым голосом:
– Господин де Шонтлен, позвольте полюбопытствовать, чем вы вышли полюбоваться – звёздами или мной?
Француз не смутился.
– Звёздами, – сказал он, – и вами, поскольку вы – безусловно, одна из них. И это не комплимент, сударыня.
– Что же это? – подняла брови девушка, – неужели первые признаки помешательства?
– Клер, взгляните на эту необозримую красоту, которая вся сказочно сияет, – повёл рукой де Шонтлен, указывая на дымчатый силуэт далёкого берега и застывший под звёздами океан, – а это ведь только то, что мы можем видеть, то есть – почти ничто! Представляете? Так откуда у каждой из миллиардов звёзд – а их миллиардищи миллиардов, мадемуазель – так вот, откуда у каждой из этих звёзд такой запас света? Как вы считаете?
Клер не знала ответа. Но это ей никогда не мешало его давать. И она сказала:
– От их создателя!
– Совершенно верно. Бог сотворил и людей, и звёзды. Но почему люди умирают, а звёзды – вечны? Да, горы и моря тоже вечны, но только они мертвы. А звёзды сияют. Значит, они живут. И не потому ли они живут, что мы умираем? Вам так не кажется?
– Вы хотите сказать, что я после смерти стану звездой или её крохотной частью? – спросила Клер, растерянно заморгав, – ох, как вы обескуражили меня, сударь! Это ужасно!
– Да что же в этом ужасного? На мой взгляд, это просто великолепно – быть всеми видимой и всё видеть. Вы представляете – видеть всё! Вот я сейчас вижу вас целиком, и это, поверьте, гораздо лучше, чем видеть, к примеру, только лишь кончик вашей реснички или край ногтя.
– С этой-то стороны, конечно, вы правы, – признала девушка, – но с другой стороны – как можно только светить, ничего более не делая? Это ведь скука смертная!
Де Шонтлен рассмеялся.
– Утешьтесь, мадемуазель! Вы очень юны душой, и вы сохраните юность до зрелых лет. Поэтому вам предстоят ещё несколько земных жизней.
– О! Вы так полагаете?
– Я уверен. Лет через триста или пятьсот вы снова родитесь, вас снова назовут Клер, вы снова научитесь петь, танцевать, играть на гитаре и очаровывать самых разных мужчин. Последнее дело, впрочем, будет совсем несложным, ибо ваш облик при вас останется. А он – ангельский. С этим, я полагаю, нет смысла спорить.
– Благодарю вас, сударь, – тихо сказала Клер. Но ей становилось тоскливее и тоскливее. Берег полумистического, огромного континента, к которому судно за целый месяц ни разу не подошло ближе чем на милю, должен был очень скоро исчезнуть. Клер это знала. От этой мысли её пробирала жуть. Если даже Африка пропадёт, думала она, то что будет дальше? Наверное, край Вселенной – страшная, ледяная, чёрная бездна, откуда ещё никто ни разу не возвращался!
– Что будет дальше? – вслух произнесла Клер, положив ладонь на руку француза, лежавшую на фальшборте, – вы это знаете?
– С относительной точностью, – дал ответ де Шонтлен, по тону её поняв, о чём идёт речь, – если всё сложится удачно – мы обогнём мыс Доброй Надежды, пересечём половину Индийского океана и завернём в Бенгальский залив, где наша прогулка и завершится. Потом, конечно, будет обратный путь. Если повезёт.
– Господин де Шонтлен, вы дважды обмолвились, сказав: «если»! Что может нам помешать, по вашему мнению?
– Клер, вы знаете это ничуть не хуже, чем я. Пираты. И штормы.
С бака донёсся скрип. Кто-то поднимался по расшатавшейся лесенке из матросского кубрика. Крышка люка, конечно, была откинута – даже в менее тёплых широтах матросы предпочитали спать при луне и ветре. На палубу вышел Энди, очень смешной спросонок. Его штаны и рубашка стали ему уже не по росту – он за два месяца вырос дюйма на полтора и теперь был только совсем чуть-чуть ниже Клер. Зевая, он поглядел на созвездия, как на дохлых крыс, а затем прошёл вдоль правого борта к стоявшему за штурвалом Дэнисену и что-то ему сказал. Тот что-то ответил. Оба они взглянули на де Шонтлена и Клер.
– Ваш друг за вас беспокоится, – улыбнулся француз и снял со своей руки руку девушки, чтоб уйти, – не будем усиливать это чувство. Кроме того, меня с непреодолимой силой клонит ко сну. Приятной вам ночи, мадемуазель. Точнее сказать, приятного окончания ночи.
– Да вы с ума сошли! – взволнованно прошептала Клер, пытаясь остановить дворянина, – какой он мне к чёрту друг? О чём это вы толкуете, господин де Шонтлен?
– Ах, разве я сказал – друг? Простите, оговорился. А что хотел сказать, не упомню. Я уже почти сплю. Ещё раз простите.
Освободившись от пальцев Клер, сжимавших его запястье, француз отправился спать. Ему была предоставлена маленькая каюта рядом с кают-компанией. Клер, досадуя, прошла в камбуз, который располагался неподалёку от полуюта. Пользуясь тем, что в подвешенном к низкому потолку фонаре ещё тлели угли, она взяла один из ножей, и, расположившись около печки, начала чистить картофель. Завтрак для всей команды к рассвету должен был быть готов.
Кожура падала в ведро. Туда же капала кровь – Клер слегка порезала палец. Она была очень зла на Энди, хоть ничего дурного тот ей не сделал – по крайней мере, умышленно. Накануне вечером он с двумя своими дружками, не дожидаясь просьбы, притащил в камбуз из трюма мешок картофеля, уголь, ведро воды. Но какого чёрта ему не спится? Клер от негодования всю трясло.
Энди не замедлил явиться к ней. Целую минуту, не говоря ни слова, он стоял рядом и грыз сухарь, который достал из мешка. Затем поинтересовался:
– Чего ты хочешь добиться от де Шонтлена? Он ведь – сеньор. А ты – сама знаешь кто. Или это он к тебе прицепился?
– А если даже и так, то что ты с ним сделаешь? – усмехнулась Клер, бросая в котёл очищенную картофелину и взяв из мешка другую, – вызовешь на дуэль? Или донесёшь капитану?
Вопрос поставил Энди в тупик. Почесав затылок, матрос прошёлся по камбузу взад-вперёд и мрачно сказал:
– Ничего не сделаю. А зачем? Ведь он уже старый! Ему, наверное, тридцать. Он ни за что тебе не понравится.
– Капитану – тридцать один, – напомнила Клер, – но он мне ужасно нравится!
– Почему ж ты сейчас не с ним?
– Ты отлично знаешь, что он напился с Эдвардсом и Уилсоном, и они сейчас – три бревна. Когда он проспится, я буду с ним. Я его люблю.
– Его? Или его деньги?
Клер не ответила. Ей уже надоело говорить с Энди. Какой с ним может быть разговор? Он – не господин де Шонтлен. Шёл бы он подальше, молокосос шестнадцатилетний! Тьфу на него! И когда он нежно заставил её подняться, она с единственной целью – чтобы он только больше не открывал свой дурацкий рот, сама повернулась к нему спиной, низко наклонилась, задрала юбку и кулаками упёрлась в ящик с углём, жестом одолжения расставляя длинные ноги. Тупому не объяснишь, почему не хочешь!
Ей пришлось до крови кусать губы, чтобы не застонать. Ящик содрогался. Корабль плыл. Дэнисен посмеивался, зевая. Когда его сменил у штурвала другой матрос, которого звали Роберт, восток уже розовел.
– Этот де Шонтлен очень странный, – ласточкой щебетала Клер, ловко разжигая в чугунной печке огонь под котлом с картошкой, – ты знаешь, что он мне сказал на днях? Что я ему очень напоминаю знатную даму, из-за которой он убил на дуэли герцога! Я, по его словам, такая же рослая, как она.
– Да не стал бы герцог драться с ним на дуэли, – вяло произнёс Энди. Он сидел за столом и грыз сухари. Его одолевал сон.
– Как это – не стал бы? – взвизгнула Клер, – да будет тебе известно – лет сто назад простой дворянин во Франции заколол копьём короля Генриха Второго! Правда, это случилось не на дуэли, а на турнире. Но ведь и герцог – это далеко не король!
– Да если бы на дуэли убили герцога, то об этом знали бы все, – упорствовал Энди, – как его звали, этого герцога?
– Я понятия не имею! Ведь это был не французский герцог, и поединок произошёл не в Европе, а в Новом Свете. Я, кажется, о нём что-то слышала. Де Шонтлен стал разбойником потому, что эта знатная дама так и не полюбила его, и он решил искать смерти. Но смерть относится к нему точно так же, как эта знатная дама. Она его избегает.
– Ой, какой бедный-несчастный! – зевая, пробубнил Энди, – смерть его избегает! Сейчас расплачусь! Взял бы, да утопился. Или зарезался.
– Ты болван и простолюдин! – разозлилась Клер, вываливая в котёл солонину, – с тем же успехом можно сказать: вот взял бы да изнасиловал эту знатную даму! Самоубийство – это насилие над прекрасной дамой, которую зовут Смерть! Так думает де Шонтлен. И я с ним согласна полностью.
– И ты тоже дама – правда, не знатная, но зато симпатяшка, – заметил Энди, вставая, – и я тебя сейчас изнасилую, если будешь сопротивляться!
Поскольку на верхней палубе ещё не было никого, кроме рулевого да пары вахтенных на носу, которые продолжали дрыхнуть, за что их следовало повесить, Клер уступила опять. Стараясь дышать не громко, к чему стремился и Энди, она смотрела в булькающий котел и думала – о мечтательном де Шонтлене, о вечном свете далёких звёзд и о том, что будет лет через триста или пятьсот, когда её вновь родят в какой-нибудь подворотне. Чем больше Энди старался, тем становились мысли туманнее и прекраснее. А потом она его выгнала, потому что боцман Гастон поднялся на палубу и пинками стал будить вахтенных. Над Атлантикой занимался невероятный по красоте рассвет.