Глава десятая
За окном белела заря. Матвей по просьбе Наташи выключил свет, и теперь они, сидя за столом, опять казались друг другу полными тайн, как пару часов назад. Но странное дело – тайны те раскрывать ни ему, ни ей уже не хотелось, как не хотелось бы читать книгу пафосного и слабого автора.
– И вот эта самая тётя Маша теперь заботится о твоей свинье? – спросила Наташа, глядя на Риту, которая от начала и до конца своего рассказа ни разу не поднялась с постели и не открыла глаз. Она говорила, будто во сне – монотонно, слабо, но внятно.
– Да, – слетело с её чуть дрогнувших губ, – да, вот эта самая тётя Маша теперь заботится о моей свинье. А почему нет? Ведь это моя свинья, и ни у кого нет права её обидеть.
– А что потом стало с Дашкой? Она жива?
– Да, она жива. Но живёт не здесь. У неё – два сына.
– А с Викой?
– С Викой? Я слышала, что она уехала заграницу, вышла там замуж. Потом вернулась, кажется. Больше я ничего не знаю о ней.
– А про Димку что-нибудь знаешь?
– Про Димку – да. Он стал вором. Его поймали и посадили. Через пять лет он вышел и снова сел.
– До сих пор сидит?
– Я не знаю. Возможно, умер. Он был болезненный.
– Любопытно! А он на чём специализировался?
Рита вдруг повернула голову к собеседнице и открыла глаза.
– Наталья, давай условимся: это был последний вопрос о нём. На квартирах.
– А что там было, на том кладбищенском камне? – вступил в разговор Матвей. Рита улыбнулась.
– Этого я сказать не могу.
– Почему не можешь?
– Да потому, что хочу забыть. А если я буду это произносить, то вряд ли забуду. Я ни за что бы не рассказала эту историю, если бы не Наташа. Ты видел сам, как она повела себя! Как пиявка.
– Тебе сейчас тридцать пять?
– На прошлой неделе стукнуло.
– Ты ничем таким не болеешь?
– Да так, слегка, – произнесла Рита, поколебавшись, – почка побаливает. Она у меня одна.
– Матвея интересуют другого рода болезни, – шёпотом проорала Наташа, склонившись к Рите и в виде рупора приложив ладони ко рту, – он презервативы забыл купить!
– Значит, ты ему предъявляла справку от венеролога?
– Нет, конечно! Я его изнасиловала, как ты двадцать лет назад этого несчастного Димку. Шучу, шучу! Между нами не было ничего. Мне, по крайней мере, так показалось.
Под издевательское хихиканье Матвей встал, давая этим понять, что некоторым длинный язык дан отнюдь не для разговоров, и подошёл к окну. Сдвинул занавеску, висевшую на струне. За окном росла старая развесистая рябина, отягощённая гроздьями. Ранним утром деревня казалась вымершей. Перед самым рассветом ветер понагнал облаков, так что было пасмурно.
– Здесь совсем колхозников не осталось? – спросил Матвей, глядя на пустую дорогу между домами, в которых трудно было представить тех, кого описала Рита в своём рассказе.
– Почти, – сказала последняя, – все – на кладбище.
– Но оно совсем небольшое! Может быть, здесь ещё одно есть поблизости?
– Третье, – снова раздался писклявый голос Наташи, который она успешно старалась делать невыносимым, – но только я о нём уже не желаю слушать. Это какое-то некрофильство! Я хочу спать. Где мне лечь?
– Где хочешь, там и ложись, – отозвалась Рита, – Матвей, так ты отвезёшь меня с яблоками в Москву?
Матвей дал согласие, но потребовал два часа спокойного сна – именно спокойного, без кошмаров, что достижимо лишь при условии, если злобную и писклявую тварь где-нибудь запрут. Наташа приятным и низким голосом заявила, что делать ей больше нечего, кроме как кошмарить какого-то идиота, однако Рита её решительно положила рядом с собой, заверив Матвея, что он вполне может спать спокойно в любой из двух других комнат или же в мастерской.
– Пусть он спит со Сфинксом, – пробормотала Наташа, укрывшись краешком одеяла, – они друг друга поймут.
Матвей спать не лёг. Он спустился в сад, присел там на лавочку возле вишни и закурил, продолжая сравнивать то, что было вокруг, с картиной, которую незатейливыми штрихами нарисовала Рита. Только лишь рама осталась от той картины. Никто уже не пасёт, не косит, не безобразничает ночами, не поёт песен, не поздравляет соседей с праздниками. Здесь смерть наглядно продемонстрировала своё бессмертие и свои права на него. Ведь, как ни крути, смерть делает всех лучше. Вряд ли дядя Володя на фотографии, прикреплённой к надгробию, улыбается, обнажая скверные зубы. И вряд ли Танька сквозь кованые узоры ограды смотрит с наглым прищуром. Наверняка ангелочек! Матвей задумался. Отзвук юности – он откуда? Из жизни или из смерти? Если из смерти, то не поможет ли смерть усилить его?
Из дома вдруг выглянул поросёнок. Он по-хозяйски оглядел сад. Заметив Матвея, навострил ушки.
– Сфинкс! – донёсся скрипучий голос из-за забора, – кто тебя выпустил, змей отравленный? Молодой человек, это вы выпустили его? Вы с Ритой сюда приехали?
– Да, – ответил Матвей и повернул голову. За забором стояла старая ведьма – сгорбленная, морщинистая, с охапкой ботвы. Одета была старуха именно так, как и представлялось бы, если глянуть лишь на её лицо в какой-нибудь рамке. А ведь такой тётю Машу сделала жизнь, а не смерть! Так Матвей подумал. Вслух же он сказал:
– Здравствуйте.
– Здравствуй, здравствуй, сыночек. Твоя машина возле забора стоит? Чёрная, большая? Или Ритулька себе такую купила?
– «Шкода»? Моя.
– Загнал бы её в ворота-то! Тут ведь всякой шпаны полно ошивается! А ты, значит, новый Риткин жених?
– Да нет, я её водитель.
– Ах, вот оно что? Водитель? Ну, замечательно!
На лице тёти Маши вдруг возник гнев. Бросив ботву в яму, специально для неё вырытую, она потащилась в дом, бормоча:
– Водитель! Я тут за три копейки хряка её корми, убирай за ним, а она водителей нанимает! Ох, и зараза!
– Я только яблоки взялся ей отвезти, – попробовал было Матвей загладить свою оплошность, но опоздал. Задняя дверь дома, через которую тётя Маша в него вошла, очень громко хлопнула. Сфинкс, тем временем, жрал те самые яблоки, куда большее их число раздавливая копытцами. Заподозрив, что он голодный, Матвей решил его покормить. В бывшей мастерской, переоборудованной в свинарник, стояло много мешков с сухим комбикормом. Матвей насыпал его полную кормушку. Сфинкс умял всё. Напившись затем воды из корыта, он что-то громко сказал: может быть, «Спасибо!», а может быть – «Дай ещё!» Ответив на всякий случай «пожалуйста» и «не дам», Матвей поросёнка запер, покинул дом через верхнюю половину, и, сев за руль, поспешил на кладбище.
Приближаясь к церкви, он озирался по сторонам – вдруг ещё лежат развалины школы, так изменившие судьбу Риты? Но нет, ничего похожего видно не было. Отсутствовали также и пустыри – всё было застроено, огорожено. Ну, ещё бы! Ведь минуло двадцать лет. Вряд ли и дома стояли те самые. Зато церковь точно не поменяли, как и дорогу. Ввиду того, что её ухабы не позволяли развить высокую скорость, Матвей, приближаясь к кладбищу, ещё раз успел хорошенько взвесить все за и против. Машину он на сей раз оставил двумя колёсами на дороге, съезжать не стал. Днём кладбище выглядело вполне себе живописно и наводило на мысль, что зря здесь не побывал Левитан. Эту живописность, конечно же, создавали в первую очередь окружающие просторы. Путь к Танечкиной могиле Матвей не помнил. Но за пятнадцать минут он её нашёл, так как знал фамилию: Долгунова.
Рядом с надгробием была лавочка. Матвей сел и взглянул на даты. Тридцать два года. На фотографии – лет семнадцать. Не ангелочек. Вот вам, пожалуйста, и прищур – достаточно наглый, под сигарету в уголке рта, которой на фотографии, впрочем, не было. Но при этом – ни ослепительной красоты, ни роковой тайны. Одна пацанская бесшабашность – водка, наркотики, рок-н-ролл. Несмотря на это, Матвей боялся пошевелиться. Не отзвук юности, а она сама – сияющая и хрупкая, как апрельский лёд, пронизанный солнцем, юность кошечкой улеглась к нему на колени: бери меня, я – твоя, ты – мой! Она была здесь. Смерть сделала её вечной. Если, конечно, это не сон. Не сводя глаз с памятника, Матвей достал сигареты.
– Что вы здесь делаете?
Он вздрогнул и повернулся. Она стояла перед оградой, будто живая. Вот сигарета в уголке рта, вот наглый прищур. Драные штаны, водолазка, шлёпанцы. Стоп, стоп, стоп! Ведь Рита сказала, что летом Танечка вообще не носила обуви… Нет, всё правильно, ведь сегодня – второй день осени!
– Здесь лежит моя мама. Вы её знали?
– Нет, – отвечал Матвей после долгой паузы – такой долгой, что наглый взгляд стал растерянным, – я не знал твою маму. Как это странно! У вас с ней – одно лицо.
Она улыбнулась и шумно выплюнула окурок.
– Да, это правда. Мы с ней похожи. И мордами, и характерами. Так все говорят. А как вас зовут?
– Матвей.
Ей стало смешно.
– Понтовое имя! А это ваша старая «Шкода»? Там, у дороги стоит!
– Моя.
– На ней номера московские!
– Да, московские, – подтвердил Матвей, хотя её тон был не вопросительным. Приоткрыв калитку, она вошла и присела рядышком.
– А меня зовут Катя. Мне девятнадцать лет. Я выгляжу на шестнадцать, но мне реально весной исполнилось девятнадцать! Если не веришь, паспорт могу показать.
С этими словами Катя оторвала свой упругий зад от скамейки и раз пятнадцать ударила по нему ладонью, из чего следовало, что паспорт – в заднем кармане, и более ничего не следовало.
– Зачем мне твой паспорт? – спросил Матвей.
– Как зачем? Я ведь говорю, что выгляжу на шестнадцать лет! Многие не верят, что мне уже девятнадцать давно исполнилось.
– Пусть не верят. На хрен ты паспорт с собой таскаешь?
– Как не таскать? Смеются все надо мной, говорят – шестнадцать! Меня здесь мало кто знает, я ведь не местная. Приезжаю тётку проведать да к матери вот сходить. А что это у тебя? «Парламент»? Дай мне одну.
Они закурили вместе. Татьяна Юрьевна Долгунова щурилась саркастически, дескать: «О, молодцы какие! Вы бы ещё по стакану вмазали, и – в цветочки, ягодки рвать! Уж на что я сука была, но чтоб на могиле матери внука ей забабахивать, мне бутылки бы не хватило!» Видел Матвей, что она взирает на свою Катьку и на него совсем одинаково, будто им обоим – по девятнадцать. А Катька всё тараторила:
– Я машины очень люблю! Особенно – чёрные, и с двумя педалями. А вот белые и с тремя терпеть не могу. Для кого их делают? Для дебилов, которые думают, что у них – три ноги? Я таких дебилов нигде не видела, даже в этой деревне! Ведь ноги – две! Зачем три педали?
– А у тебя когда-нибудь был кнопочный телефон? – спросил Матвей.
– Был, конечно! Мне только в прошлом году подарили сенсорный.
– А тебя не смущало то, что кнопок на телефоне – больше, чем пальцев? Я уж не говорю про компьютер.
Она задумалась.
– Ну, не знаю. Я одним пальцем все нажимала. А ты мне дашь прокатиться на своей «Шкоде»?
– А чем ты будешь нажимать третью педаль?
– Этой сексуальной ногой.
Она положила маленькую ладонь ему на бедро и стиснула его пальчиками.
– Ты будешь держать меня на коленях, папа! А если я во что-нибудь врежусь, дашь мне по заднице. Тебе сколько лет?
– Тридцать восемь.
– Да уж не ври! Тридцатник тебе, не больше. Брось ты её!
– Кого?
– Сигарету брось!
Танька наблюдала, как её дочь умело целуется, как затем пытается расстегнуть на странном мужчине брюки, как тот, не допустив этого, на руках уносит её к машине. Ей, Таньке, было обидно. Она ведь знала, что Катька больше уж никогда не придёт сюда, на её могилу, не вспомнит даже о ней.
А чёрная «Шкода» уже покачивалась, не трогаясь с места. Она покачивалась не хуже, чем лет двенадцать назад, когда странного мужчину девушки называли красивым мальчиком. Много помнила эта «Шкода»! Вскоре её мотор заработал, после чего она дала старт и быстро ушла за пределы видимости навеки. За рулём, к счастью, была не Катя.
Часть вторая
Никогда не спорьте с Наполеоном
Глава первая
Внезапное и необъяснимое исчезновение удивительного таксиста вместе с его машиной обеих дам опечалило, но не сильно.
– Да хер бы с ним, – бодро стрекотала Наташа, уписывая за обе щёки жареную тушёнку и кабачок, который соседка – не тётя Маша, им принесла к обеду, – трахаться он, конечно, умеет, но как-то без огонька. Этот человек давно догорел. Не люблю таких! Мне бы помоложе да понаглее.
– Да уж куда наглее-то? – изумилась Рита, – ведь не успели приехать, а он тебе уже надоел!
– Да не надоел он! Просто я понимаю, что мы – не пара. Две догоревшие головешки.
Больше они никогда в своих разговорах к странному человеку на чёрной «Шкоде» не возвращались, кроме одного раза. Он, вероятно, также о них более не думал.
После обеда Рита слазила на чердак и скинула вниз дюжину корзин большого размера. Стали собирать яблоки. Сфинкс мешался. Пришлось опять его покормить.
– Он скоро у тебя лопнет, – скрипела из-за забора согбенная тётя Маша, – в этом сезоне яблочки хороши! А это подруга, что ли, твоя? Ты гляди, простудится босиком-то! До чего ж рыжая! Как лисица.
– Да, это моя подруга, – сказала Рита, – ваши обязанности на время перейдут к ней.
– Ну, и хорошо!
Опять недовольная, тётя Маша втащилась в дом и хлопнула дверью. Яблок набралось девять с половиной корзин, да две с половиной набралось слив. Таких слив – больших, сочных, сладких, Наташа ещё нигде никогда не видела. Рита называла их белыми.
– Они жёлтые, – возразила Наташа, опережая Сфинкса по скорости поедания некоммерческих экземпляров, то есть с гнилым бочком, – вкуснотища сказочная! Какие там абрикосы, какие персики!
– Да ты там хорошие уже жрёшь! – возмутилась Рита, звеня у яблони рукомойником, – чем я торговать буду, мать твою за ногу? Жри херовые!
Встал вопрос, на чём транспортировать урожай в Москву.
– Двенадцать корзин! – орала Наташа, – ты в электричку с ними попрёшься? Нужна большая машина! Универсал.
– Так я закажу такси с соответствующими параметрами.
– Вот дура! А торговать ты как будешь? Поставишь эти корзины на тротуар, чтоб менты сбежались? Тебе своя машина нужна!
– Своя так своя, – согласилась Рита. Поужинав, легли спать.
На рассвете Рита взялась за дело, благо что и водительские права, и деньги, и паспорт были с собой. Заказать такси, доехать до Серпухова, купить там в автосалоне двадцатилетний «Форд», оформить его и уже на нём примчаться обратно было для неё делом одного дня. Вернулась она почти уже ночью.
– Ура! У Наполеона теперь лошадка! – встретила её восторгом Наташа, выбежав из калитки, – какая миленькая!
– Какой, – уточнила Рита, распахнув дверь и ставя на землю ногу в голубой туфельке, – где ты, дура, видишь лошадку? Это ишак! Заезженный, старый, вредный. Впрочем, довольно мощный. До сотни рвёт за восемь секунд! Я на нём всех делала.
Бронзовая призёрка Олимпиады возликовала ещё сильнее.
– Серый ишак! Ишак Ходжи Насреддина! Дервиши, берегитесь! Нас теперь трое!
– Четверо. Ты опять забыла про Сфинкса. Его нельзя сбрасывать со счетов. Вот тебе мобильник!
Это была кнопочная «Нокиа». Но Наташа не огорчилась. Не раздосадовало её и то, что Рита, как выяснилось, забыла купить ей обувь. Двадцать минут они разгружали огромный универсальный багажник «Форда», таская в дом мешки с комбикормом, а также сумки с продуктами, средствами гигиены, напитками, сигаретами. Потом начали грузить фрукты. Чтоб все двенадцать корзин вместились, пришлось сложить заднее сиденье. Вымотались вконец. Сели покурить на крыльце. Наташа сказала, что тётя Маша к ней приставала с расспросами. Рита даже не стала интересоваться деталями. Она знала зеленоглазую сучку уже достаточно, чтобы вовсе не беспокоиться ни о чём. На ужин было спагетти с курицей.
– Ты когда приедешь назад? – спросила Наташа, быстро всё съев и расположившись спать на печи, чтобы окончательно войти в роль Марфушечки-душечки. Это ей удалось. На горе подушек, с торчащими из-под ватного одеяла кое-как вымытыми ногами она была колоритна. Рита, ещё сидевшая за столом, смотрела в окно, которое штурмовали ночные бабочки, и курила, пользуясь пепельницей Ивана Яковлевича.
– Не знаю. Я очень много потратила, сама видишь. Надо хоть что-нибудь заработать.
– А как теперь зарабатывают?
Этот вопрос так удивил Риту, что дым попал не туда, и она закашлялась.
– В смысле?
– Ну, ты ведь знаешь, что я отстала от жизни! Мне очень многое непонятно.
– Я ничего об этом не знаю. Ты, на мой взгляд, идёшь в ногу с веком ускоренного прогресса и гуманизма.
– О чём ты, Риточка, говоришь? Ведь мне уже сорок, а выгляжу я на тридцать! Значит, последние десять лет я не прожила.
– Я тебе завидую.
Погасив окурок, Рита ушла в комнату напротив и легла там. Поспать ей удалось сладко, хотя Наташа после полуночи пару раз выходила в сад, скрипя половицами. Она там гуляла вместе со Сфинксом.
Глава вторая
Вскочив до рассвета, Рита нагрела на электрической плитке ведро воды и ополоснулась в саду, а затем оделась, накрасилась, приготовила кофе, и, сделав только пару глотков, отправилась в путь. Туман над речной долиной ещё стелился. На деревенских ухабах «Форд» дребезжал и стонал, но, вырвавшись на асфальт, молча показал, на что он способен. Вести такую машину было одно удовольствие. Оказавшись на трассе, Рита заняла левый ряд и до кольцевой с него не сворачивала. На все мигания фарами за спиной отвечала резким прибавлением скорости до двухсот. К восьми тридцати утра она была в Выхино.
Её коммерческий замысел сразу начал терпеть фиаско. Казалось бы: и час пик, и припарковалась удачно – около остановок перед прямой дорогой к метро, и орала громко, открыв багажник: «Яблоки! Сливы! Дёшево!», а народ всё проходил мимо. Некоторые даже шарахались. Подошли двое полицейских. Они спросили документацию на товар. Не дослушав Риту, которая начала объяснять, что товар – с её приусадебного участка, предупредили, что если за две минуты не уберётся, будет оформлена административно – как нарушитель общественного порядка, и уголовно – как нелегальный частный предприниматель. Пришлось багажник закрыть, расплакаться и уехать. Бензин заканчивался. Тащиться на АЗС очень не хотелось. До дома, к счастью, было недалеко – только свернуть за угол.
Комнату на улице Молдагуловой Рита снимала у двух сестёр, внешне очень схожих, но по характеру разных. Их звали Ирка и Женька. Ирке было двадцать четыре. Она училась в консерватории и работала стриптизёршей в дорогом клубе. Женьке было семнадцать. Она училась на медсестру и всех раздражала. Делала она это без злого умысла, а нередко даже и с добрым. К примеру, ей иногда казалось, что некоторые девушки недостаточно хороши для своих парней и нужно хотя бы на пару дней или на неделю установить справедливость. На больший срок её не хватало. Придя домой после неудачной попытки осуществить торговый проект, Рита обнаружила в своей комнате эту самую Женьку. Женька спала на её диване – одетая и в наушниках, распустив по подушке слюни. Обувь с носками, впрочем, она сняла, но не здесь. Наушники были подсоединены к плееру. Хоть за наволочку, выстиранную три дня назад, было чрезвычайно обидно, Рита довольно долго смотрела на беспардонную тварь без должного гнева. Та, как и Ирка, очень напоминала юную Анжелику Варум. Одно слово – ангел, разве что с чёрными волосами и запахом перегара. Ну и, конечно, слюни, текущие на подушку, ангельским признаком не являлись. Смотреть на них было тяжело. Подойдя к нахалке, Рита пребольно щёлкнула её по лбу.
– Ой! – воскликнула Женька и повернулась на другой бок. Пришлось её щекотать. Не выдержав этого, мерзопакостное подобие Анжелики Варум стремительно приняло сидячее положение, и, сжирая Риту глазищами глубины Марианской впадины, истерично осведомилось, что ей угодно.
– Освободи мой диван, – попросила Рита, сдёрнув с неё наушники, – я устала и хочу спать.
– Так ложись на мой! Какая тебе хрен разница, где лежать? Зачем меня мучать?
– Ты почему не в училище?
– Я болею!
– А ты не знала, что заболеешь, когда молдавский портвейн запивала пивом? Не знала?
– У меня грипп!
Пришлось дать ей по уху. Она слезла. Из Марианской впадины текли слёзы.
– Жрать хочешь? – спросила Рита, перевернув подушку.
– Очень хочу!
Дав ей ключ от «Форда» и объяснив, где он припаркован, Рита сказала, что всё его содержимое, кроме огнетушителя и аптечки, можно сожрать. Слёзы моментально остановились.
– Ты что, купила машину?
– Представь себе.
Женька убежала. Но очень быстро вернулась, уже у лифта заметив, что на ногах у неё нет ни обуви, ни носков. Натянув кроссовки, опять умчалась. Рита уже ложилась, когда со двора вдруг донёсся надрывный шум знакомого двигателя. Покрывшись холодным потом, она вскочила и подбежала к окну. «Форд» уже сворачивал за угол, приближаясь к дороге. Схватив мобильник, Рита набрала номер Женьки. Телефон той заиграл на кухне. Она его не взяла. Что-либо предпринимать было уже поздно. Отперев шкаф, Рита извлекла из него бутылку ликёра и хорошенько к ней приложилась, после чего опять улеглась и крепко уснула.
Её разбудила Ирка, вернувшаяся с учёбы.
– Где эта тварь? – кричала она, тряся свою квартирантку ещё сильнее, чем та трясла позавчера яблоню, – мне сейчас звонили из её колледжа! Она там сегодня не появлялась! Её мобильник – на кухне, носки валяются на полу! Куда эта дура могла сорваться без них и без телефона?
Продрав глаза и собравшись с мыслями, Рита вкратце всё объяснила. Студентка консерватории театрально схватилась за голову.
– О, Боже! На этом «Форде» коробка автоматическая, надеюсь?
– Нет, механическая. Откуда у меня деньги на автомат?
Ирка начала метаться из угла в угол, крича, что надо звонить в полицию, в МЧС, в больницы и в морги, поскольку Женьку учил водить какой-то её дружок-наркоман. Рита отвечала, что Женька дружит с башкой очень даже часто – сама гитару освоила и парням во дворе бьёт морды, и что бензина в «Форде» осталось только полтора литра, а денег у Женьки нет, так что всё нормально. Ирка немедленно успокоилась. Позвала пить кофе.
– Я через десять минут приду, – ответила Рита, закрыв глаза, – мне нужно проснуться, чтобы не болтать глупости.
Через десять минут она, толком не проснувшись, пришла на кухню. Ирка ей сделала бутерброд с севрюгой и настоящий бразильский кофе. Сама она уже отдавала должное этим деликатесам, сидя возле окна. На её лице была грусть. Благодаря ей чуть более явственно выделялась одна особенность Ирки, не наносившая никакого ущерба её наружности. Правый глаз пианистки слегка косил в сторону виска.
– Сегодня работаешь? – поинтересовалась Рита, садясь за стол.
– Ещё как! Ты знаешь, кто к нам пожалует?
– Патриарх?
Ирка улыбнулась, сначала бросив взгляд за окно. Очень быстрый взгляд.
– Нет, не он. Но что за ирония? Если Иисус Христос позволял блуднице трогать себя, почему последователь его не может взглянуть, как честные девушки раздеваются?
– Потому, что честные девушки охренели! – вскричала Рита, – у бедного патриарха не хватит денег даже на одну сиську взглянуть, на самую маленькую, и даже у самой честной-пречестной! Так кто пожалует?
– Ты почти угадала, на самом деле, – признала Ирка, вновь покосившись на солнышко за окошком, – но только вместо святого отца будет святой сын.
– Какой к чёрту сын? Откуда у патриарха дети?
– У патриарха, конечно же, детей нету. По крайней мере, не должно быть. А вот у пресс-секретаря ФСБ есть очаровательный сын двадцати трёх лет, который месяц назад стал членом правления очень-очень крупного банка.
Рита поставила чашку с кофе, сперва расплескав немножко.
– Ты говоришь про сына этого странного человека, который чуть ли не каждый день рассказывает о сотнях предотвращённых терактов?
– А про кого же ещё? У нас, слава Богу, только одна ФСБ. У неё, насколько я знаю, только одна пресс-служба. Подстава, да? А ведь у меня, как нарочно, завтра зачёт! Зачёт по специальности.
– Да, засада, – кивнула головой Рита, меланхолично жуя севрюгу, – на твоём месте я бы сегодня позанималась.
– Риточка, мне поставили тяжелейший номер с шестом! Надо разминаться. Что, на твой взгляд, для меня важнее – сносно сыграть трём профессорам «Апоссионату» или красиво покрутить жопой перед сынком пресс-секретаря ФСБ? Ясный пень, второе! Если он мне закажет приватный танец, я сдам зачёт автоматом!
– А почему ты в этом уверена?
– О, тут есть одно обстоятельство! Потому, что он фанатеет от Анжелики Варум. А я – её копия. Даже голос могу такой вот изобразить…
Последнюю фразу Ирка произнесла очень тонким и нежным голосом. Допив кофе, Рита внимательно на неё взглянула и закурила.
– Да, получается. Но насколько точна эта информация? Анжелику Варум лет десять уже никто и не вспоминает. А ему – только двадцать три года.
– И тем не менее, это точная информация. Для него специально искали клуб, в котором работает стриптизёрша с такой вот внешностью. Говорят, когда он увидел фотку мою, у него глаза чуть не лопнули!
– Да ты что?
– Клянусь!
И Ирка кошмарно выпучила глаза, словно демонстрация их способности лопнуть была отличным способом доказать, что она не врёт. Её озабоченное лицо от этого стало очень комичным. Однако, Рита даже не улыбнулась.
– Ну, замечательно, – проронила она, стряхивая пепел, – просто ништяк! Чем ты недовольна?
– Ритка, ты издеваешься надо мной? Кто мне говорил, что гэбню надо обходить за сто километров?
– Да это разве гэбня? – поморщилась Рита, – какая эта гэбня? Это просто мальчик с тонкой душевной организацией – не в папашу. На твоём месте я бы взяла быка за рога! Если он фанатеет от Анжелики Варум – постарайся вести себя, как она. У неё, по-моему, много клипов. Найди их и посмотри. Впрочем, с ней достаточно ясно всё и без клипов.
– И это – всё, что может мне посоветовать профессиональная аферистка и проститутка? – спросила Ирка, беря со стола смартфон.
– Девочка моя! Самая прожжённая проститутка тебя уже ничему научить не сможет. Если нужна консультация экстремистки, то вот она: сделай так, чтоб этот мажор и все его братья по разуму объявили себя агентами марсианской разведки и попросились в бронированную камеру. Там вреда от них будет меньше.
– Это легко сказать! Но как это сделать?
– Да ещё легче! Выйди за него замуж и подмени себя Женечкой.
– То, что ты предлагаешь – не экстремизм, – заметила Ирка, – это фашизм. Ага, вот есть видео!
Из смартфона стала звучать грустная мелодия под ударные, и почти забытый девичий голосок запел: «Целый город мокнет под дождём этой ночью и холодным днём…» Внимательно глядя, как Анжелика Варум с микрофоном и в белой шапочке с перьями двигается по сцене среди каких-то людей, Ирка посидела ещё, затем потащилась в свою и Женькину комнату. Направляясь к себе через три минуты, Рита увидела, что она уже делает упражнения на растяжку, стоя в одних трусах с опорой руками на пианино. Её звёздная двойница пела «Гуд бай, мой мальчик!» От гибкого, смугловатого тела Ирки оторвать взгляд было трудно. Рита остановилась, и у неё промелькнула мысль, что будь у этой девчонки сильный характер, она бы кашу сейчас нормальную заварила. Но ведь характер-то не приделаешь! Или всё же можно его приделать?
Следя за Иркой, задумалась Рита так, что даже и не услышала лязг замка входной двери и обернулась только на вопль:
– Рок-н-ролл жив! Вырубай попсу!
Это была Женька. Она припёрлась с каким-то своим ровесником идиотского вида. Точнее, хипстерского. С татушками на щеках. Выставив его, против чего Женька не очень-то возражала, Ирка с Ритой заметили, что на ней – всё новое, и весьма дорогое: юбочка, кофта, колготки, туфельки, а в руке она держит акустическую гитару, также не из дешёвых. Вопрос, откуда всё это, вызвал у Женьки хохот.
– «Форд» продала! Ой, Ритка, не бей! Шучу! Держи ключик. Я продала только яблочки. Сливы съела. Ох, и вкуснющие! Что за сорт? Я не обосрусь?
– Да где ты продала яблоки? – удивлённо спросила Рита.
– Возле метро! Багажник открыла, стою, ору: «Яблочки берём! Берём яблочки!» Расхватали за полчаса.
– А менты где были?
Этот вопрос вызвал изумление Женьки.
– Что значит, где? – спросила она, сняв туфли и сев на стул поиграть, – везде! Как всегда! А разве они могут быть где-нибудь ещё?
– Да чего ты брешешь-то, Женька? Они меня прогнали оттуда через минуту! А ты ещё на чужой машине была!
– Так ведь у тебя рожа тридцатилетней минетчицы, – объяснила Женька, взяв пару довольно сложных аккордов, – а у меня – шестнадцатилетней. Кстати, я залила полный бак бензина на самой лучшей заправке! Шестьдесят литров.
– Не вздумай петь, идиотка, – предупредила Ирка, – я разминаюсь!
Женька обиделась, и, поставив гитару в угол, пошла на кухню пить чай. Решив до конца всё выяснить, Рита к ней присоединилась.
– Откуда деньги взяла? – спросила она, следя за угонщицей. Та, звеня, грохоча и ругаясь матерно, развела в огромной эмалированной кружке почти чифирь и высыпала в него половину сахарницы.
– Откуда, откуда! Сказала – яблоки продала! Ты чего, тупая?
– Какие яблоки, твою мать? Их было килограмм двести, максимум! Даже если ты загнала их по сто рублей, чего быть не может, это – двадцатка! Туфли, в которых ты притащилась, стоят дороже!
– Я не обязана отвечать на твои вопросы.
Так заявив, ещё одна копия Анжелики Варум уселась и присосалась к чёрному пойлу. Её лицо зарумянилось, а потом стало багроветь. Глазищи моргали. И вдруг из них закапали слёзы. Расплескав чай, Женька разревелась. Ирка, конечно, этого не услышала, потому что в комнате очень громко звучала песня «Художник, что рисует дождь».
– Ты сошла с ума, – прошептала Рита, подойдя к плачущей и обняв её, – что случилось?
– Что, что! Я – тварь! – выла Женька, пуская целые ручьи слёз, – я сука проклятая! Я влюбилась!
Всё, что угодно Рита ожидала услышать, только не это. Как у неё отлегло от сердца! Как улыбнулось солнышко за окном, укладываясь на крыши многоэтажек!
– Вот оно что! В кого? В этого мальчишку с татуированными щеками?
Женька не сразу въехала, о ком речь. Поняв, разоралась:
– При чём здесь он? Я даже не знаю, как его звать! Какой-то упырь! Просто попросил его подвезти.
– Подвезти? Куда подвезти-то? К тебе домой?
– Откуда я знаю? Я ничего о нём не желаю знать! Мне неинтересно, куда ему было нужно! А тот – художник! Он мне сказал, что будет рисовать дождь…
Последнее слово оборвалось рыданием. Песня, полная самой страшной, самой глубокой грусти – грусти сентябрьского дождя, всё ещё звучала. О, как она была тяжела!
– И тебя с зонтом? – улыбнулась Рита, погладив Женьку по волосам, густым и растрёпанным, будто грива, – под алым клёном?
– Да, да, да, да, – прохлюпала Женька, – под алым клёном, как в этой песне поётся!
– Когда ты с ним познакомилась?
– Вчера, днём! Сидела на остановке, он подошёл и сказал… Да какая разница, что! Это совершенно неважно!
– А сколько лет ему?
– Двадцать! С чем-то.
– И он – художник?
– Художник! Я у него была. Он мне показал, как рисуют и что уже нарисовано. Он купил мне гитару! А остальное всё я купила на свои деньги. Я правда яблоки продала! И твою машину сама заправила.