– Добрый вечер, сударыня, – сказал он, положив ладонь на её плечо, – приятного аппетита. Как поживаете?
– Замечательно, – пробубнила Рита, вытерев рот салфеточкой, – вы идёте на сцену, читать стихи?
– Да, хочу поздравить нашу красавицу. Следующее поздравление – за тобой.
– Я вам его уступаю, – сказала Рита, – голос из-под земли поздравлять не должен.
Взойдя на сцену, Бликов потребовал тишины. Когда стихло всё, кроме вальса, поэт прочёл наизусть целую поэму про Танечку. Несмотря на объём читаемого, никто ни разу, ни на одну секунду не заскучал. Более того – все, особенно героиня произведения, хохотали на каждом четверостишии. Декламация подходила уже к концу, когда в зал вошли ещё трое – известный блогер, разоблачитель коррупции Алексей Новальный со своей женой Юленькой и скрипачка Вера со скрипкой.
– Какого хрена? – злобно шепнула Танечка, когда Верка к ней подошла.
– Что – какого хрена?
– Да ни хрена!
На том разговор и кончился. Надув губы, Верка уселась к столу, положив футляр с инструментом на рядом стоящий стул, и отдала должное крылу рябчика. А Новальный, усадив Юлю, подошёл к Рите и двум её собеседницам. С Ирой он поздоровался фамильярно, с Олей – прохладно, а с Ритой – очень галантно. Она растерянно закивала, поскольку рот у неё был занят куском лосося.
– Меня зовут Алексей Новальный, – сообщил блогер, в то время как Дмитрий Львович срывал овацию, громко выделив завершающую строфу поэмы, – сейчас, по-моему, будет танго. Позвольте вас пригласить.
– Откуда вы знаете? – удивилась Рита. Но в этот миг Дмитрий Львович, нетерпеливо взмахнув рукой – дескать, хватит хлопать, провозгласил:
– А сейчас, согласно желанию именинницы – аргентинское танго! Это не белый танец, поэтому – кавалеры, будьте активны!
Сойдя со сцены, он прямиком направился к имениннице. Вальс, действительно, смолк, и грянуло танго. Десятки пар закружились. Танечка отказала многим своим коллегам – видимо, у неё был уговор с Бликовым. Он её пригласил. Она положила ладонь на его большую, сильную руку. А Рита стала танцевать с блогером, о котором была наслышана и которого уже года три травили ещё нещаднее, чем её – несколько часов. Но сейчас ей было плевать на всё – виски и коньяк отлично сработались.
– За тебя взялись, – сказал ей Новальный, бросая взгляд на жену, которую пригласил совсем юный журналист, – я тебе сочувствую. Ты не хочешь взяться за них? По полной программе?
– А я давно это сделала, – возразила Рита, – я не могу работать иначе, как на износ.
– Я не про стихи. Они весьма сильные, но ведь ты сама понимаешь – это не то, что может сейчас заинтересовать миллионы. Тысячи – да, но этого недостаточно. Ты не могла бы мне дать двадцатиминутное интервью для ютуба? Я его сделаю так, что оно взорвёт интернет.
– Новальный, – проговорила Рита, – ты очень странный. Стихи – это идеальная форма соединения чувств и мыслей. Если она не трогает, то любая другая точно будет бессильна.
– Да ничего подобного! Ведь в неё вольюсь ещё я, как интервьюер. А это, поверь мне, кое-что значит.
– Нет, нет и нет, – пьяно замотала головой Рита, создав в глазах своих целый вихрь предметов и лиц, – я категорически не играю в такие игры! Отстань, Новальный, отстань!
Когда танец кончился, он её опять усадил за стол, и она продолжила пить коньяк. С ней несколько раз пытались заговорить. Она лишь кивала и улыбалась, видя перед собой что-то очень расплывчатое, туманное. Спустя некоторое время Верка со скрипкой взошла на сцену и начала играть Сарасате. Взгляд Риты не прояснился. Но у неё из глаз побежали слёзы. Реакция остальных, в том числе Новального и по непонятной причине взбешённой на Верку Тани, была немногим менее бурной.
Часа через полтора Танечка и Верка, взяв Риту под руки, повели её к туалету, прося людей с бокалами расступиться. Потом они потащили её на улицу. Она слабо сопротивлялась и чувствовала тоску по невозвратимому, потому что рядом не было Светы. Рите очень сильно хотелось увидеть её сейчас. Она даже попыталась изобразить на лице печаль осознания абсолютной несбыточности мечты. Но произошло чудо. Света ждала на улице, открыв правую дверь своего прекрасного «Мерседеса». Сама она – в мокасинах, джинсах и лёгком свитере, с гордо поднятой головой, на фоне сияющего Арбата также была прекрасна.
– Вы её проблевали? – строго спросила она, когда две подруги сажали Риту в машину.
– Да, ещё как, – ответила Танечка, закрыв дверь, – пожалуйста, глаз с неё не спускай! Особенно – в полнолуние, когда трудно противодействовать силам зла.
– Пошла она в жопу! – крикнула Света, целуясь с Веркой, которую целый год не видела, – с Днём рождения, Танечка! Всё, поедем мы. До свидания.
Сев за руль, она завела мотор, и, дав задний ход, вывела машину с парковки на Гоголевский бульвар. Танечка и Верка смотрели вслед «Мерседесу», покуда тот не скрылся за поворотом. Потом они вернулись к гостям.
Огромная скорость, с которой «Мерседес» мчался по ночным улицам, выполняя весьма рискованные обгоны и повороты без указателя, Риту так впечатлила, что она стала быстро трезветь.
– Да ты прямо лётчицей стала – почти такой же, как я, – заметила Рита, взяв сигареты, – но в зеркала иногда поглядывай! Ко мне могут хвост прицепить.
– Тупая ты задница, – процедила Света, ударив по тормозам, чтоб свернуть с заносом на Маросейку, – рожу свою назад поверни!
Рита повернула, и – чуть не выронила «Парламент». За «Мерседесом» нёсся «Порше Кайен» с дальним светом. Сердце у Риты заколотилось звонко и жалобно.
– Оторвись! – вскричала она, одним движением пальцев скомкав целую дюжину сигарет, – у тебя под задницей – «Мерс»!
– Не тявкай ты, тварь!
Промчавшись по Маросейке, Света пересекла Садовое и взяла зигзагообразный курс на Сокольники. На отчаянных поворотах Риту мотало вправо и влево. Перед глазами взвивались целые вихри огней, каждый из которых мог означать мгновенную смерть. Спортивный автомобиль за спиной рычал, будто зверь, хватающий жертву. И всё-таки «Мерседес» ушёл от погони. Рита до конца так и не поняла, как её подруге удалось выскользнуть из лучей галогенных фар, свернув со Стромынки в какие-то лабиринтные переулки и заметавшись по ним с очень большим риском куда-нибудь не вписаться на дикой скорости. Но случилось второе чудо за эту ночь. Когда зеркала внезапно погасли, перестав схватывать дальний свет спорткара, Света мгновенно и ювелирно втиснула «Мерседес» в узкий промежуток между двумя машинами на парковке в каком-то тёмном дворе. Заглушив мотор и выключив фары, она воскликнула:
– На пол! Не то – конец тебе!
И сама нырнула под руль. Через две секунды из-за угла вылетел тот самый «Порше Кайен». Он промчался мимо, после чего свернул за другое здание. Его злобный рёв звучал ещё долго по всем окрестным проулкам, то удаляясь весьма значительно, то слегка приближаясь. Но, наконец, он пропал совсем, влившись в шум слабенького транспортного потока на большой улице. Лишь тогда две подруги выпрямились.
– Светлана Дмитриевна! – на выдохе прошептала Рита, взяв из-под ручника сигареты и закурив, – как вам это удалось? Вы ведь дура конченая, совсем без мозгов!
– Это «Мерседес», – объяснила Света, так же взволнованно щёлкая зажигалкой, – ничего лучшего человеком пока не создано. Плюс к тому – специальные курсы, которые называются «Делаем из водителя автогонщика».
– Ты их кончила, эти курсы?
– Я их окончила, вместе с курсами каратэ. Поэтому, сука, знай: ещё один камень в мой огород – и ты вылетаешь из «Мерседеса» с разбитой мордой.
Реальность этой угрозы Рита решила не проверять. Но и благодарить Свету ей расхотелось. Она поэтому промолчала.
– Деньги, ключи, документы, смартфон с собой? – поинтересовалась Света, вырулив на Стромынку и разогнав машину до пятой.
– С собой.
– Отлично. Значит, к тебе домой заезжать не будем. Кстати, наверняка нас там поджидают.
Рита кивнула, и, дотянувшись пальцем до магнитолы, включила радио. «Мерседес» наполнился нежным, тоненьким голосочком, певшим про сумасшедшую. Так она с ней, с Ритой, простилась.
Глава шестнадцатая
Конец сентября, плавно перешедший в октябрь, был тёплым. Рита и Света всего лишь дважды в неделю на ночь топили печку. Дров по заказу им привезли полный грузовик, да и напилили, и накололи, и отнесли в сарай, где жил поросёнок. Его жилплощадь вследствие этого сократилась, но всё равно на ней вполне можно было бы поселить ещё пару-тройку ему подобных. Свете очень понравилось ходить в лес, за рыжиками. Их было полно. Готовить грибы Света не умела, но тётя Маша ей объяснила, как это делается, и Рита вынуждена была признать наличие в голове подруги одной извилины. Объедалась Света грибами так, что несколько раз у неё случалось расстройство – не то желудка, не то кишечника, не то сразу всего на свете, включая психику, потому что однажды она увидела в туалете крысу и чуть не спряталась от неё туда, откуда бы вылезла в неприглядном виде, если бы вовсе не утонула. К слову сказать, в этом туалете теоретически можно было увидеть кого угодно, даже ежей. Он стоял на дальнем конце участка, за тремя сливами, а ежи ошивались по всему саду.
В лес Свету сопровождал всегда Сфинкс, подросший и разжиревший. Все те, кто встречался с ними, неторопливо идущими по селу, оглядывались им вслед и смотрели долго, до двадцати минут. Условия местности и особенности рельефа давали эту возможность. В лесу Сфинкс очень любил топтаться под ёлками, разгребая землю копытцами. Поисками грибов он не занимался. Его вполне удовлетворял комбикорм. Вдобавок, ему иногда давали картошку. Рита ходила время от времени на рыбалку с удочками Ивана Яковлевича, которым лет было даже больше, чем ей самой. Один раз сходила со спиннингом, но запутала леску и возвратилась ни с чем. Спиннинг ей не нравился, потому что линь, как известно, к хищникам не относится. Да, она не теряла надежду поймать линя. Но ей попадались, по преимуществу, окуньки. Света научилась жарить и их. Однажды, когда улов составил пятнадцать штук да плюс два подлещика и плотвичка, она обожралась так, что полторы рыбины отдала серому коту, который очень любил приходить к двум подругам в гости с другого конца деревни.
Мылись подруги в отличной рубленой бане у соседей напротив, которые до сих пор вспоминали Ивана Яковлевича, чинившего им цветной телевизор, и Риту в возрасте школьницы, воровавшую у них яблоки. В этой-то самой бане и приключился однажды очень большой скандал. Когда уже парились, айфон Светы, который лежал в предбаннике, заиграл. Отбросив мочалку, Света к нему пришлёпала и всего лишь одну минуту поговорила с Танечкой. Та ей в бешенстве сообщила, что Рита вновь публикует на разных сайтах свои стихи, притом уже новые. Подбежав к подруге, которая, наклонившись, ковшом смывала с волос шампунь, Света изо всей силы врезала ей по жопе и завопила:
– Дура! Ты – в розыске! На тебя заведено дело! Официально! Сюда за тобой не едут лишь потому, что никто не хочет делать из тебя мученицу, понятно тебе? Но если ты будешь лезть на рожон, тебя моментально отсюда вытащат и возьмут под стражу! Кретинка!
– Я не могу не писать стихи! – заорала Рита, сразу сообразив, о чём идёт речь, – что мне ещё делать на берегу, когда не клюёт? Ты отлично знаешь – я ненавижу всякие игры и, вообще, развлечения! Убивание времени – это именно то, что я ненавижу!
– Ну и пиши ты свои стихи! Зачем их выкладывать? На … я, вообще, тут с тобой мудохаюсь?
– Твою мать! Мой голос – это единственное, что у меня осталось! Как не звучать ему?
– Ты свой телефон теперь хрен возьмёшь с собой на рыбалку! – бесилась Света, – убью!
За ужином помирились. Включили «Лихо Москвы». Оно сообщало в новостных выпусках, что поэт Рита Дроздова, которой инкриминируется активное разжигание ненависти и экстремизма, выложила в Фейсбуке и на двух сайтах четыре новых стихотворения. Прозвучал комментарий главы пресс-службы Следственного комитета – дескать, разыскиваем и скоро найдём, никуда не денется, и экспертный взгляд известного литературоведа Дмитрия Бликова – дескать, даже Цветаеву за её стихи про Белую гвардию в годы массового террора не репрессировали, и если вы ставите вне закона Риту Дроздову, тогда сжигайте и весь Серебряный век российской поэзии.
За окном уже полтора часа было непроглядно. В печной трубе грохотал леденящий ветер. Он прилеплял к мокрому стеклу последние листья, сорванные с кустов. По крыше то барабанил, то едва слышно шелестел дождь.
– Налимья погода, – сказала Рита, выключив радио, – я пойду на рыбалку.
– Ритка, – внезапно оторвалась от гречневой каши с тушёнкой Света, не обратив внимания на слова подруги, – а почему он это сказал? Ну, типа, если вы ставите вне закона Риту Дроздову, тогда сжигайте и весь Серебряный век? Что, разве Мандельштам, Ахматова и Цветаева были ещё худшими экстремистами?
Рита молча допила чай, а потом сказала:
– Не знаю. Это тебе должно быть виднее, ты ведь у нас юрист!
– Но я не филолог! Я не читала этих поэтов! Ты можешь мне объяснить без своего … выпендрёжа, что он имел в виду?
– Гадать, что имел в виду Дмитрий Львович, я не берусь, – зевая, сказала Рита и тут же стала гадать, – ну да, Мандельштам написал один очень меткий стишок про Сталина, и за это его сгноили. Но, полагаю, Бликов говорил о другом. Серебряный век – это ведь на самом деле век бриллиантовый. Золотому веку – ну, то есть Пушкину с Лермонтовым, до той же самой Цветаевой далеко.
– За что же её сжигать?
– За то, что она глобально безжалостна к любой лжи, к любой подлости, к любой серости. А всё это – качества любой власти. Этой – особенно. Вот, послушай!
Закурив, Рита прочла на память «Тоску по Родине». Обе долго потом молчали.
– Это отлично, – сказала, наконец, Света, также взяв сигареты, – ей, значит, всё равно, на каком языке быть никем не понятой? Я вполне её понимаю!
– Ты ещё можешь её понять, – согласилась Рита, – но понимающих делается всё меньше. Это, заметь, написано про начало тридцатых годов двадцатого века. Не рок-н-рольное было времечко, несмотря на Булгакова и Набокова! Ну, и Стефана Цвейга с Ремарком. Всех остальных не люблю. Казалось бы – всё, конец! Но ведь через тридцать лет – Элвис Пресли, «Битлз», Высоцкий! Я сразу остановлюсь, чтобы не потратить всю ночь на перечисление тех, кто спас век двадцатый, сделав его блистательнейшим. Конечно, о каждом из направлений музыки и поэзии можно спорить, но каков взрыв? Вот именно это вселяет в меня надежду.
– Ты думаешь, в двадцать первом также прогремит взрыв? – усомнилась Света, прикуривая, – какой-нибудь, кроме ядерного?
– Не знаю, – несколько раз мотнула головой Рита, – чёрт его знает! Хотелось бы. Но пока всё очень тоскливо. Я – на рыбалку, Светка!
И встала. Лицо её было злым.
– Ты что, долбанулась с десятого этажа башкой? – заорала Света, – какая на хер рыбалка? Ночь за окном! Вдобавок, ещё гроза!
– Налим именно в такую погоду очень активен. Черви у меня есть – вчера накопала, да не пошла. У деда в столе, по-моему, лежат донки. Пойду, взгляну.
Света побежала за Ритой в нижнюю комнату, продолжая визжать про ночь и грозу. Рита отвечала, что молодой налим – рыба очень вкусная. Открыв стол, она отыскала в одном из ящиков пару донок со звонкими колокольчиками, слегка тронутыми ржавчиной. Снасти были намотаны на дощечки с пропилами. Положив их в пакет, Рита присоединила к ним складной ножик, мощный фонарь и банку с червями, стоявшую возле лестницы в коридоре. Потом она надела штаны, старые ботинки, помнившие её пятнадцатилетние ноги, тёплую куртку, дедовскую фуражку с лётной кокардой и пошла на реку, хлопнув дверью перед взбешённой Светой. К слову сказать, именно она, Света, и откопала среди чердачного хлама эти ботинки Риты, что, разумеется, следовало сделать Наташке месяц назад.
Приближалась полночь. Дождь оказался сильнее, а ветер – резче и холоднее, чем ожидала Рита. Дойдя деревней и полем до перекрёстка дорог, она через буераки и луг направилась к заводи, где всегда водился налим. Плакучие ивы склонялись над этой заводью, свесив тонкие свои ветви к самой воде с обратным течением, точно так же, как двадцать, да и, наверное, семьдесят лет назад. Кусты рядом с ними, не в пример им, видоизменились, став почти дебрями. По крутому откосу соскользнув к берегу, Рита вынула нож и наощупь срезала у кустарника один ствол, чтоб сделать два колышка. Хорошенько воткнув их в берег возле воды, она размотала донки, и, прикрепив их к колышкам, наживила. Потом забросила. Колокольчики, двадцать лет безмолвствовавшие, звякнули.
Без малого два часа просидела Рита на берегу, под деревом, ожидая поклёвки. Но сумасбродный налим почему-то не был активен в налимью ночь. Голая ветла, само собой разумеется, от дождя почти не спасала. Лётчицкая фуражка на голове промокла насквозь, так как её внутренняя подкладка была протёрта. Отправив вниз по реке десяток окурков и до костей ощутив прелести налимьей погоды, Рита решила больше не ждать. При этом домой возвращаться ей не хотелось, и донки сматывать – тоже. Встав, она взяла нож с фонарём, вскарабкалась на откос и пошла к мосту, почти развалившемуся.
Фонарь помог ей перейти реку по гнилым брёвнам, ни разу не оступившись, не соскользнув, затем – одолеть подъём. И вот перед ней раскинулся большой луг, окутанный темнотой. А за ним был лес. К нему Рита и направилась, глядя вдаль – на белые пятнышки фонарей, стоявших над большаком. Она уж прошла половину пути до них, когда вдруг позвонила Света.
– Ты на реке? – спросила она.
– Нет, не на реке. Я там вся продрогла. Рыба совсем не клюёт! Я иду на кладбище.
– Твою мать! На какое кладбище, дура чёртова?
– Не на то, которое на горе. На то, где моё надгробие. Моё с Димкой. Ну, там, в Заречном лесу.
– Да как ты найдёшь его в темноте? Ведь там лес дремучий!
– У меня есть отличный фонарь. Часа через три уже рассветёт. Как-нибудь найду.
– Зачем тебе туда надо? – вскричала Света, громко затопав пятками, – ну скажи, зачем?
– Я хочу узнать, какую такую глобальную тайну хранит Эдем, что ради её сбережения надо было забрать у матери дочку. Ведь вряд ли это случилось из-за надгробия, на котором было написано «Ты, 2013»! Никакой новой расшифровке надпись не поддаётся, сколько я ни ломала голову.
– Ты что, бредишь? Какую дочку? У какой матери?
– Светка, ты мне сама рассказывала, что девочка по имени Катя по телефону сказала матери про письмо, в котором указывалось местоположение кладбища в глухом хвойном лесу, и что после этого девочка навсегда бесследно исчезла вместе с письмом.
Света разъярённо вздохнула.
– Риточка! Твою мать! Ты меня достала. Больше я не могу. Если не придёшь домой в восемь – всему настанет конец. Конец! Поняла?
– Да почему в восемь? – с досадой спросила Рита, – я до восьми могу не успеть вернуться домой!
– Я сказала, в восемь! Или – конец! – отрезала Света и моментально ушла со связи. Убрав мобильник в карман и застегнув куртку, Рита пустилась дальше бегом. Бег её согрел основательно. Через десять минут она перешла большак и спустилась в лес. По её прикидкам, был уж четвёртый час.
Фонарь, разумеется, не помог. Какой там фонарь в дремучем лесу, под сильным дождём! Пройдя наугад пару сотен метров, Рита наткнулась на густой ельник и поняла, что лучше ей ждать зари. Встав на четвереньки, она пролезла под ёлку. Там было сухо. Вот бы уснуть, пока ещё жарко от энергичного бега! Взяв в руку нож, Рита улеглась левым боком на очень толстый слой хвои, спиной прижалась к стволу. Фуражка упала. Надев её кое-как, Рита вмиг уснула.
В седьмом часу, когда незначительно просветлело, холод заставил её подняться и идти дальше. Дождь прекратился, однако небо было затянуто. Лес стоял насупившийся, противный. Стоило задеть ветку, и с неё лился ледяной душ – хорошо, если не за шиворот! От такого почти всегда спасала фуражка.
Рита помнила путь, поскольку множество раз преодолевала его во сне. Часа через полтора она уже двигалась вдоль лощины, заросшей ёлками, а потом входила в малинник – колючий, голый, без ягод. Ей повстречалась девочка лет восьми. Она шла с пустым лукошком.
– Здравствуйте, – сказала она, поглядев на Риту. Та ей кивнула. Потом встревожилась.
– Здравствуй, девочка. Ты что, заблудилась?
– Нет, я от мамы с папой отстала. Но скоро их догоню.
Так и разошлись. Впрочем, через пару шагов Рита обернулась. Девочки не было. Просто как не бывало.
Древнее кладбище сквозь кусты показалось издали. Очутившись на краю поля с надгробиями, со всех сторон окружённого мрачным лесом, Рита вдруг призадумалась. Стоит ли игра свеч? Но, взглянув на камень, расстрелянный двадцать лет назад Димкой и уже снова поросший мхом, она спохватилась: терять-то нечего, на дворе – тринадцатый год! А ради того, чтоб проникнуть в тайну, не жалко было бы многое потерять. Раскрыв ножик, Рита присела перед ближайшим камнем на корточки и взялась за работу. Ей всё казалось, что рядом бегает Сфинкс. Она даже оглянулась несколько раз, соскребая ножиком с камня мох. Но нет: один Сфинкс был дома, другой – на небе.
Камень оказался бессодержательным, века надпись не пощадили. Следующие пять камней также ничего не сказали Рите. Но, отскоблив седьмой, она вдруг увидела на нём дату, и весьма близкую. Разумеется, между цифрами пролегали значительные пустоты, возникшие в результате исчезновения других цифр. Тем не менее, всё было недвусмысленно. Рита даже оторопела. Сидя на корточках, она вслух произнесла дату, указанную на камне. Что бы она могла означать? Ведь ни одной буквы-то не осталось!
Мобильник в кармане куртки подал сигнал эсэмэски. Достав его машинально, Рита прочла короткое сообщение от подруги. Текст его был таков: «Конец. Света».
Из груди Риты вырвался смех. Она поглядела опять на камень, потом – опять на мобильник. Ей стало ещё смешнее. Да, неисповедимы пути Господни! Глобальнее не придумаешь. Было восемь часов сорок пять минут.