Последняя почка Наполеона

Глава двадцать восьмая

В которой Верка опять всем надоедает

Вера пробыла в клинике восемь дней. Ей там не понравилось, хоть соседки попались очень спокойные – только целыми днями плакали, а врачи и медсёстры вели себя вполне вежливо. Можно даже сказать, приятно. Кормили Верку неплохо, уколы делали редко. Правда, таблетки, которые заставляли пить, были хоть и розовыми, но горькими. Разумеется, было скучно – ни скрипки, ни интернета. Хорошо, Анька Волненко привезла книгу про смерть – "Хроники Хорона". Читать её было страшно, но интересно. Узнав из этой книги о том, что Гоголь был погребён живым, Верка опечалилась. Плаксы, которым она не замедлила сообщить о своём открытии, вмиг организовали потоп. Танечка притащила книги по эзотерике. Их читать было невозможно, о чём скрипачка и сообщила Тане по телефону. Рыжая журналистка вместо ответа выразила недоумение тем, что Верку забрали в психиатрическую больницу.

– Что они собрались лечить в пустой голове? – спросила она.

– Это у тебя пустая башка! – огрызнулась Верка, – кстати, ты в курсе, что после выписки я опять живу у тебя?

– Ну, живи.

– А я тебе точно не помешаю?

– А как микроорганизм может помешать?

– Я теперь большой организм! Я здесь набрала килограмма два!

– Судя по всему, не мозгов.

И вот наступил последний, самый последний день пребывания Верки в клинике. Ещё утром, позавтракав, музыкантша собрала вещи, оделась и попрощалась с плаксами навсегда. Сразу после этого она непоколебимо расположилась с сумками в коридоре, перед дверьми ординаторской, чтоб скорее сделали выписку.

– Ты уже освободила тумбочку с койкой, Верочка? – поинтересовалась, проходя мимо, старшая медсестра.

– Да, освободила.

В течение следующих четырёх часов никто более на Верку не обратил внимания, хоть врачи и медсёстры мотались по коридору целыми толпами. Наконец, её пригласил к себе в кабинет заведующий – Андрей Николаевич, только что возвратившийся из административного корпуса.

– Что ты, Верка, расселась там со своими сумками? – спросил он, строго барабаня пальцами по столу с двумя телефонами, – тебе что здесь, Курский вокзал?

– Там стоит диван, – возразила Верка, старательно демонстрируя бодрое и спокойное настроение, – почему бы не посидеть?

– Садись-ка сюда, – указал заведующий на кресло. Верка уселась. Сумки поставила на колени. Сердце в её груди стучало тревожно – а вдруг выписывать передумали? Но Андрей Николаевич произнёс, печально вздохнув:

– Жалко мне с тобой расставаться, поскольку ты – человек хороший. Но больше делать тебе здесь нечего. С той проблемой, которая у тебя возникла, ты, я уверен, никогда более не столкнёшься. Ты понимаешь, о чём я?

– Нет, – призналась скрипачка, чувствуя себя двоечницей перед учителем, – абсолютно не понимаю.

Доктор кивнул, будто иного не ожидал услышать.

– Не понимаешь. Ты – человек талантливый, даже слишком. Твой колоссальный талант и бешеная энергия дали тебе возможность совершить быстрый качественный прорыв в твоём мастерстве. Это изменило твоё сознание. Ты почувствовала себя другим человеком. Теперь улавливаешь?

– Улавливаю.

– Отлично. Я тебе дам некоторые рекомендации. Хорошо?

– Угу.

– Занимайся спортом, гуляй побольше на свежем воздухе. Заведи собаку, мужа, детей. Вино в малых дозах не повредит, особенно красное. На концерт приду, если пригласишь. А теперь – вопросы.

Верка сказала, что никаких вопросов у неё нет. Андрей Николаевич помолчал. Потом улыбнулся с видимым сожалением. Вряд ли он улыбался так всякий раз, когда расставался с кем-то навеки.

– Тогда – прощай. Выписку возьми в ординаторской. Я её относил на подпись к главврачу сам.

– Прощайте, прощайте!

Выпорхнув из уютного кабинета, Верка впорхнула в другой, соседний, где было много врачей, и, взяв у них выписку, побежала с сумками к лифту. О, неужели в последний раз несётся она по этому коридору? Или во сне ещё доведётся по нему бегать, слыша со всех сторон безумные звуки? Вряд ли. Ей есть о чём вспоминать, есть о чём мечтать и чем наслаждаться. Это переполняет её сознание, и поэтому только это будет ей сниться.

Она решила сойти по лестнице – вдруг там курит приятная медсестра Оксанка, с которой они немножко сдружились? Оксанка, точно, курила между четвёртым и третьим. Верка остановилась с ней поболтать. Поставила сумки на подоконник.

– Домой сейчас? – спросила у неё медсестра, – или на работу заскочишь?

– Да, заскочу. Надо забрать скрипку. Так ты придёшь к нам в пятницу на спектакль? Я тебе сделаю приглашение.

– Слушай, я постараюсь.

Сбив в банку пепел и также с видимым сожалением оглядев нарядную Верку от каблучков до чёлочки, медсестра спросила:

– Знаешь, кого сейчас положили вместо тебя к твоим плаксам?

– Кого?

– Луну!

Верка засмеялась.

– Луна всегда приходит на смену солнышку!

– Это точно, – произнесла медсестра, выпуская дым, – и дальше по кругу.

– Типун тебе на язык! Заведующий сказал – больше не увидимся.

– Он прав. Верочка, серьёзно – баба очень красивая, лет за тридцать. В очках без стёкол. Я говорю: "Сними ты свои очки!" Она их сняла. И знаешь, чего сказала? Передаю дословно, за точность могу ручаться: "Счастье твоё, что днём меня привезли, когда я – пустое место! Если бы ночью ты меня вдруг увидела без очков – сразу умерла бы от страха!"

– Ты про Луну?

– Ну да, про Луну. Я спрашиваю: "С чего это я ночью умру, если ты очки свои снимешь?" Она на это мне отвечает: "Самое главное заслоняется пустотой. Сейчас я – сама вся пустое место. Смотри, не бойся! Но если ночью очочки свои сниму – ты увидишь главное, и тебе настанет конец!"

– Отличная философия! – восхитилась Верка, – главное, значит – в её глазах, но оно невидимо, так как заслонено пустотой?

– Да, именно так. Врач спрашивает: "Какая же ты Луна? Луна-то – на небе, я её ночью видел!" Она ему говорит: "Это – лишь моё отражение. Я ведь всё отражаю, даже саму себя!" Потом стала плакать: "Вылечите меня как можно скорее! Как только вылечите, я сразу вернусь на небо!"

– А у неё диагноз какой?

– Такой же, как у тебя. Но её с ума свели проститутки.

– Кто? – изумилась Верка.

– Ну, проститутки. По крайней мере, она это утверждает.

– Так она, стало быть, признаёт, что съехала?

– Признаёт. Я ведь говорю – твой случай, один в один.

– Это потрясающе, – озадачилась Верка, – так её, значит, долго держать здесь не собираются?

– Нет, конечно. Кому она здесь нужна?

Погасив окурок, медсестра крепко расцеловала приятельницу.

– Пора мне. Удачи тебе, Верунечка! Не болей. Звони.

И быстро пошла к себе на этаж.

– Про пятницу не забудь! – прокричала Верка вдогонку ей, – не забудешь?

– Нет, – сказала Оксанка, не оборачиваясь, – а что за спектакль будет?

– "Вишнёвый сад".

На улице было пасмурно. Сыпал снег. Он щекотал нос. Под ногами чавкали реагенты. До метро Верка ехала на троллейбусе. Он шёл медленно, раздражая скрипачку частыми остановками и ужасным лязгом дверей. И в нём, и в метро ей пришлось стоять. С двумя сумками, очень сильно утяжелёнными эзотерикой, это было невыносимо. Болели руки и ноги, ныла спина. Самым отвратительным было то, что парни, сидевшие перед ней в вагоне, пялились на её страдальческое лицо с большим удовольствием, но не встал ни один. Словом, из метро "Маяковская" вышла Верка злая-презлая. Здесь, рядом с концертным залом, в котором её прослушивал Шпиваков, десять дней назад она и оставила свой «Фольксваген». Но столько всего напроисходило за эти дни, особенно в подсознании, что казалось – минул уж целый месяц, да не обычный, а предпремьерный. Однако же, сев за руль и двадцать минут просто посидев, глядя на людей и машины под снегопадом, Верка почувствовала себя вполне отдохнувшей. Автомобиль всегда её успокаивал и настраивал на присущий ей оптимизм. Этому причиной служило самое дорогое, что только может быть у того, чья душа светла – способность мечтать. Веркина мечта с младенческих лет была о дальней дороге – настолько дальней, что ни машина, ни самолёт, ни даже воображение не могли её одолеть. И, садясь за руль, скрипачка краем сознания прикасалась к этой своей мечте.

Завёлся «Фольксваген» сразу. Бензина было более чем достаточно. Путь до театра сквозь незначительные дневные пробки и снегопад занял час пятнадцать.

В зрительном зале шла репетиция адски сложного лермонтовского "Маскарада". Внезапное появление Верки с выпиской и здоровым цветом лица её сорвало. Но и режиссёр, и актёры почувствовали себя вдвойне осчастливленными – работа с первой минуты не задалась, все были на взводе и назревало смертоубийство. Но основной причиной восторга была, конечно же, непосредственно сама Верка. Никто в тот вечер не ожидал её появления. Объявив перерыв, Корней Митрофанович стиснул Верку так, что она слегка посинела. Не менее горячо приветствовали её и все остальные, особенно Анька с Сонькой, а также Виктор Эмильевич, две помощницы режиссёра и Вероника. Последняя принесла ей скрипку. Верка её взяла не слишком решительно, и, подстроив, стала играть этюд Сарасате. Ясное дело, игру после десятидневного перерыва трудно было назвать удовлетворительной, но её недостатки бросались в уши только самой скрипачке. Вдобавок, с каждой секундой пальцы её опять обретали прежнюю точность и быстроту, скрипка подчинялась им всё охотнее.

– Да сыграй ты двадцать четвёртый каприс! – вскричала Тамара, когда этюд был исполнен. Верка решилась выполнить эту просьбу и отыграла произведение без единой неточности. Все захлопали, потому что узнали прежнюю Верочку. А другой никому и не надо было.

– Ну как, понравилось тебе в дурочке? – необидно съехидничала Волненко, когда актрисы, занятые в спектакле, сели пить кофе в своей гримёрке. Верка сказала, что не понравилось.

– Скучно было? – не отставала Анька.

– Наоборот, слишком весело. Кого только не было там! Например, сегодня перед обедом туда привезли Луну. Ты прикинь, Луну! Её положили на мою койку. Честно, не вру!

Девчонки захохотали – не потому, конечно, что Верка их рассмешила, а потому, что было им радостно опять видеть её весёленькой. А история про Луну им не показалась чем-то особенным. Ну, Луна. Ну, Верка. Да даже если не врёт – Луна всё же лучше, чем, например, Тамара Харант. Одной только Аньке стало вдруг не до смеха.

– Луну? – спросила она, когда хохот стих, – то есть как – Луну?

– Да вот так! Но я, если честно, даже её не видела. Медсестра мне сказала, что у неё – красивая внешность, жёлтые волосы, жалобы на каких-то там проституток, сведших её с ума, и очки без стёкол.

– Без стёкол? – подняла бровь Тамара, сидевшая перед зеркалом, – слушайте, интересно! Что-то концептуальное в этом есть. Я бы согласилась приобрести такую вещицу за адекватные деньги.

– Тамарочка, ты и так весьма странно выглядишь, – возразила Соня, – зачем тебе пустые очки? Ты что, обезьяна?

– Соня, я отличаюсь от обезьяны именно тем, что во всём ищу скрытый смысл, – холодно сказала Тамара, – ясно тебе?

– И это – единственное отличие?

Разгорелся спор. Волненко молчала. Больше она никогда и ни у кого не спрашивала про психиатрические больницы. Артисток вскоре позвали в зал. Оставшись одна, Верка взяла скрипку, вышла на середину комнаты и опять начала играть. Дверь была открыта. Через минуту помощница режиссёра её закрыла, сообщив Верке, что если та не угомонится, то Митрофанович даст ей в лоб.

Глава двадцать девятая

В которой закатывается солнце Аустерлица

Новость о том, что три бунтующие малышки – Настя, Маша и Катя, взяты под стражу, застала Риту в урологическом отделении Боткинской горбольницы. Она делила палату со слепой девушкой, у которой также были проблемы с почками. Звали её Анфиса. Они пролежали вместе двенадцать дней. Риту навещали. К Анфисе не приходил никто. Как только все синяки у Риты прошли и кровь из мочи исчезла, она решила уйти, хоть врач накануне ей объяснил, что такой поступок будет с её стороны на данном этапе самоубийством и свинством. Однако, выписка ей не требовалась, и утром она, решительно отказавшись от манной каши с какао, быстренько собрала вещички. Они легко уместились в один пакет.

– Куда ты сейчас пойдёшь? – спросила Анфиса, без аппетита евшая на кровати жидкую кашу с комками.

– Куда глаза глядят, – зашнуровывая ботинки, сказала Рита. Она давала этот ответ обдуманно, потому что успела узнать Анфису. Той очень нравилось, когда ей напоминали, даже грубейшим образом, о её физическом недостатке. Она любила порассуждать о том, почему слепой быть лучше, чем зрячей. Но на сей раз она промолчала. Может быть, потому, что чувствовала щекой ласковое солнышко. Пришлось Рите развивать тему самой. Полностью одевшись, она подсела к Анфисе и обняла её.

– Тебе очень повезло, Анфиска, что ты не видишь! Сейчас кругом творится такое, что я хочу себе глаза выколоть.

– Ну и выколи, – раздражённо отозвалась Анфиса, ставя тарелку с кашей на угол тумбочки, – или это опять понты твои лицемерные? Ты так любишь сотрясать воздух громкими, ничего не значащими словами!

Рита вместо ответа включила песню "Одна звезда на небе голубом". Анфиса её дослушала до конца.

– И что ты мне этим хочешь сказать? – спросила она, взяв кружку с какао, – я много раз эту песню слышала.

– А тебя впечатляет её идея? Ну, типа, если даже больной звезды давно уже нет на небе, я всё равно буду утверждать, что она там есть!

Слепая задумалась.

– Интересно.

– Очень. Какая разница, видишь ты или нет? Звезда уничтожена! Главное – утверждать, что она сияет. Ты можешь это твердить с куда большим правом, чем я.

Тут открылась дверь. Двадцатидвухлетняя медсестра внесла два штатива с капельницами. Поставив штативы возле кроватей, она взглянула на Риту с неудовольствием.

– Почему в уличной одежде сидим, Дроздова? Решила всё-таки убежать?

– Да, прямо сейчас, – ответила Рита, вскакивая, – большое спасибо тебе, Маринка! Если бы тебя не было, здесь царили бы беспорядок, хаос и вакханалия.

Залпом выпив какао, Анфиса улеглась на спину. Закатала рукав. Медсестра, вводя ей в вену иглу и пластырем закрепляя её, ругалась на Риту:

– Вот полоумная! Как так можно? Ты не могла мне раньше это сказать, чтоб я не мудохалась с твоей капельницей? Что, трудно было тебе до меня дойти?

– Я это врачу сказала ещё вчера.

– Твою мать! Я – в шоке! Что ты за человек такой странный, Ритка? Одни сплошные проблемы от тебя всем!

Раствор почему-то в вену не шёл. Перейдя на мат, девушка проткнула иглой резиновую пробку флакона, благодаря чему ситуация вмиг исправилась. Этой девушкой невозможно было не восхищаться. Когда Анфиса стала просить её сделать так, чтоб капало побыстрее, она ответила, что не надо её учить, но просьбу исполнила. Взяв пакет, Рита наклонилась поцеловать Анфису.

– Ты не грусти, – сказала она, чмокнув её в щёчку, – завтра приду к тебе.

– Буду ждать.

– Я приду с подругой.

– Отлично.

– Ещё подруг твоих здесь не видели! – заорала Маринка, на всякий случай фиксируя иглу вторым пластырем, – дуй быстрее, пока врачи на пятиминутке! Если помрёшь – так тебе и надо.

Рита решила дойти до метро пешком, благо что погода была хорошая. Снег, который засыпал город три дня назад, когда выписали Верку, уже подтаивал. Февраль выдался переменчивый – то метель, то солнце. Вот и сейчас оно заливало город розовым киселём из небесной сини, слепя глаза и уже немножечко припекая. С сосулек капало. Звонко шлёпая по сияющим лужам, Рита придумывала стихи. Они получались грустные, несмотря на проблеск весны. Удивляться, впрочем, тут было нечему – Ей давно уже надоели все эти проблески во всех смыслах. Сугробы таяли под очаровательным солнышком, а потом вода превращалась в гладкий каток, и – вот тебе новые синяки на многострадальной заднице! С каждым годом они с неё исчезали всё неохотнее, оставляя после себя ноющую боль. Это раздражало. Это внушало ненависть ко всему, что дарит нормальным людям хорошее настроение. Приходилось глотать таблетки горстями.

За ней бежала собака – маленький кобелёк, ушками и цветом напоминавший лисичку. Рита оглядывалась, и он махал ей хвостом, подчёркивая весёлое дружелюбие. Интересно, чем ему приглянулась тощая, со злым взглядом девка, размахивающая таким же тощим пакетом? Решив уже это выяснить, Рита резко остановилась и повернулась. Кобелёк также остановился. У него были очень большие, выпуклые и внимательные глаза.

– Собака, я не могу стать твоей хозяйкой, – сказала Рита, поняв, чего ему нужно, – у меня нет собственного дома.

Пёс заскулил. Поблизости был магазин "Продукты". Рита купила полукилограммовый куб ветчины. Пока собачонок с ним расправлялся, она ушла далеко.

Торговые павильоны возле метро "Беговая" уничтожались бульдозерами и экскаваторами. Думая о собаке, Рита не присмотрелась к происходящему и не обратила внимания на толпу. Так вот и спустилась она в метрополитен с ощущением, что идёт какая-то стройка. На эскалаторе у неё возникла идея смотаться на Китай-город, благо что ветка была прямая. Войдя в вагон, она сперва села, а затем вежливо уступила место пожилой женщине. Та, усевшись, скосила на неё строгий взгляд и что-то пробормотала. Рита ей не ответила, потому что твёрдо решила почти во всём брать пример с маленького рыжего кобелёнка.

Поднявшись в город, она увидела у метро ещё более многочисленную толпу, чем на Беговой. Точнее, стояло несколько толп, жёстко разделённых кордонами полицейских. Граждане озадаченно наблюдали, как экскаватор крушит большой павильон с вывеской "Кафе. Салон связи". Грохот стоял невообразимый. Сотрудники прекращающих своё существование заведений, располагавшихся в павильоне, сгрудились рядом, пытаясь удержать Свету. Света, визжа, рвалась с какими-то документами к толстой даме в норковой шубе. Осанка дамы и два помощника у неё за спиной свидетельствовали о том, что она является чем-то вроде зама префекта по планировке.

– Вы документы хоть посмотрите! – вопила Света, отчаянно вырываясь из рук своих работников и работниц, – я ведь выигрывала суды! Вот постановления! Это моя частная собственность! Вот свидетельство! Как вы смеете, суки, уничтожать законную собственность?

– А ну, нечего тут бумажками прикрываться! – гораздо громче, чем Света и даже громче, чем экскаватор подала голос дама в норковой шубе, – вы получили все эти документы при прежней администрации, незаконно!

– Как – незаконно? – не унималась Света, – вы что, с ума сошли? Я – юрист! Мне эти бумаги выдало государство! Вы слышите? Государство!

Дама презрительно промолчала. Толпа, судя по злым выкрикам – дескать, скоро негде будет купить пачку сигарет, была целиком на стороне Светы. Полиция соблюдала нейтралитет, следя за происходящим скорее с грустью. Но когда Света всё-таки вырвалась, сунув все свои документы официантке, и побежала на экскаватор, который уже, по сути, закончил свою работу, два офицера перехватили её, скрутили, как террористку, и потащили волоком к автозаку. Рита на них мгновенно накинулась, бросив к чёртовой матери свой пакет. Её обезвреживали втроём.

Спустя полчаса две буянки были доставлены в ОВД "Китай-город" и заперты в обезьяннике. Там уже находились три проститутки, взятые ночью – Ленка, Танька и Сонька. Рита их знала. Они были из Коломны и приезжали в Москву на заработки. Им всем перевалило уже за тридцать. Выглядели они младше своих лет, особенно Ленка – рослая, глупенькая брюнетка с очень красивым лицом и великолепной фигурой. Блондинка Сонька тонкостью и надменностью походила на театральную Соню, а светло-русая Танька ничем не напоминала радиоактивную Танечку. Та была ангелочком, эта – бесёнком. Впрочем, она спала, лёжа на скамейке носом к стене, с подогнутыми коленками. Сонька с Ленкой сидели, плотно прижавшись одна к другой, как две обезьяны на Птичьем рынке в мороз. Нашлось на скамейке место и Рите. Света же, бегая взад-вперёд по клетке, горланила, обращаясь не то к подруге, не то к троим офицерам, которые пили кофе в дежурной части:

– Так они мелкий бизнес поддерживают? Уроды! Сволочи! Как так можно? Частную собственность – экскаваторами, бульдозерами! Товары забрать не дали! Компьютеры, оборудование, продукты – всё там осталось! Что это было такое, …?

– Это была акция устрашения, – объяснила Рита, зевая, – всем вам, у кого есть мозги, энергия и желание что-то делать, ясно сказали: "Вон из страны! Вы здесь не нужны! Мы здесь будем строить Северную Корею. Нам нужно быдло, согласное ходить строем и за копейки обслуживать нефтяные вышки. Умники с чувством собственного достоинства – срочно вон за бугор, вам здесь ничего не светит!" Вот что это было такое, Светочка.

– Да уж ладно тебе, – зевая, сказала Сонька, – это – самоубийственная затея.

Света остановилась.

– Да, я согласна. Самоубийственная! Не так уж и мало людей с мозгами, чтобы их можно было вот так вот, запросто, взять да вышвырнуть! И пока ещё нет интеллектуально неполноценного большинства, готового ходить строем! Это утопия.

– Поглядим, – пожала плечами Рита.

– Да, поглядим, – согласилась Ленка, – вот поглядим и увидим, кто из нас прав!

Статный молодой лейтенант, шагавший из коридора к дверям, со строгой иронией задержался около клетки.

– Что это у нас здесь за урок политинформации? – грянул он, оглядывая пленённых красавиц слева направо. Рита сидела справа, на самом краешке. Дотянувшись взором и до неё, статный лейтенант вскинул брови домиком и потёр холёные руки.

– О! Так вот к нам какая бабочка залетела! Тогда всё ясно. Ты, я гляжу, никак не угомонишься? Мало тебе вправляли мозги?

– Андрюшенька, дай, пожалуйста, сигареточку, – попросила Рита, – а я за это сделаю тебе комплимент.

– Сперва сделай! А я подумаю, что тебе ещё дать.

– Классный у тебя телефон.

Лейтенант испуганно сунул руку в карман. Вытащив айфон последней модели, нервно хихикнул и погрозил Рите пальцем.

– Уф! Я подумал, правда уже успела!

Четыре узницы зашлись хохотом. Только Танька не издала ни звука. Она спала. Она и от хохота не проснулась. Убрав айфон, офицер достал пачку "Кента". Ленка, Рита и Сонька поспешно встали.

– Давай на всех, – требовательно топнула Рита ножкой, – твой айфон всем понравился, даже Таньке!

– Только не мне, – пропищала Ленка, ловко вытягивая из пачки три сигареты, – я эту всю электронную херотень не воспринимаю! У меня нет мобильника. И не будет. Микропроцессорные устройства делают человека глупым, доступным и уязвимым. Мобильник вместо башки! Поэтому я сильно ненавижу всякие там компьютеры, ноутбуки, планшеты, мобильники, интернет и прочее им подобное.

– Так ведь ты мозги пропила ещё в девяностые, – снисходительно щёлкнул двухзвёздочный полицейский Ленку по лбу, после чего вышел на улицу. Не успели девушки закурить, как он прибежал обратно и разразился такими воплями про украденный у него айфон, что мигом сбежалось всё отделение. Риту выволокли из клетки и обыскали – сперва поверхностно, а затем раздев догола. Айфон не нашли. Тогда обыскали также и Свету, вопившую, что её отец – прокурор, после неё – Соньку, твердившую, что она презирает продукцию фирмы «Apple», а затем – Таньку, которая вовсе не поняла, чего от неё хотят, так как её сдёрнули с лавки во время сна. Телефона не было. И тогда уж решились обеспокоить Ленку, которая продолжала распространяться о вредоносности интернета и связанных с ним устройств. Ей дали по морде. Она разделась. Айфон нашёлся, да на такой глубине, что женщине-офицеру с длинными пальцами пришлось выполнить весьма сложную гинекологическую манипуляцию, чтобы его извлечь.

– Да я, …, не знаю, как он там оказался! – вытаращив глаза на айфон, пропищала Ленка, – честное слово! Дура я, что ли – совать в себя всякий хлам?

– Какая же ты овца! – сокрушалась Сонька, натягивая трусы, – на три года сядешь.

– На пять! – орал лейтенант, старательно протирая айфон носовым платком, – на пять посажу, паскуда!

Рита, одевшись, что-то ему шепнула. Он поглядел на неё внимательно, а затем разозлился ещё сильнее. Но его злость вылилась лишь в то, что Ленке досталось резиновой полицейской палкой по голой заднице. Ленка вскрикнула и сказала:

– Я, может быть, мозги пропила ещё в девяностые годы, но воровать научилась в восьмидесятые!

Очень быстро составив на всех задержанных девушек административные протоколы за мелкое хулиганство, их отпустили. Сонька, Ленка и Танька, тепло простившись с сокамерницами, отправились на вокзал, чтоб ехать домой, в Коломну. Рита и Света пешком потопали на Арбат.

Киоски и павильоны варварски демонтировались близ всех центральных станций метро. Повсюду, где это происходило, толпилось много народу. Предпринимателей, возмущённо размахивающих документами, урезонивали чиновники и полиция. Глядя на экскаваторы, доламывающие эпоху больших надежд и невероятной свободы, Света рыдала. Рита была безжалостна.

– Как чудесно, Светка, в этой стране заниматься бизнесом! И культура тоже растёт! И можно по всем направлениям идти в гору! Гляди, какое великолепие! Что ревёшь? Я ведь была дурой, когда ещё восемь лет назад твердила тебе, что с учениками Феликса Эдмундовича возможен только один разговор – сковородкой по лбу!

– В жопу иди! – истерила Света, – ты просто тварь!

Так они дошли до Арбатской площади. Там уже доломали. Перекусить было негде. Инга и Малика сиротливо стояли возле метро, глядя на руины и на людей, проходящих мимо.

– Что не играете? – обратилась к скрипачкам Рита. Они взглянули на неё жалобно.

– Так нельзя, – объяснила Инга, а Малика прибавила:

– Запретили!

– Кто запретил?

– Как кто? Полицейские! И ещё какие-то женщины с ними были. Грозились скрипки отнять.

– По какому праву?

– Вы, говорят, налогов не платите! И людей собираете. А людей собирать нельзя.

Уже вечерело. Но было ещё светло. Торговцы шутливыми документами, аудиопродукцией, книгами все куда-то исчезли. Также исчезли и продавщицы цветов, обычно стоявшие близ подземного перехода. Бронзовый Гоголь, сделанный неталантливо, был ужасен, как никогда.

Выйдя на Арбат, подруги увидели, что он пуст. Это показалось невероятным, но после смаргиваний картина открылась прежняя – ни лоточников, ни художников, ни поэтов, ни музыкантов, ни шаурмы. Одна лишь брусчатка. Вплоть до Садового, что шумело транспортными потоками вдалеке.

Закат был краснее взбешённой Светы. Город, облитый тёплым его румянцем, казался чёрным, даже обуглившимся. Увидев двух полицейских, Рита и Света к ним подошли.

– Что здесь происходит? – спросила Рита.

– Стекляшка, тебя здесь только не видели, – отмахнулся один. Другой объяснил:

– Всех тут решено легализовать.

– Так они вернутся?

– Те, кто согласен поклоны бить в префектуре, в налоговой да в патентном бюро – может быть, вернутся. А остальные – едва ли. Раздолье кончилось.

Побрели две подруги дальше. Прохожих было немного. Как-то особенно звонко цокали шпилечки по брусчатке. Тоскливым был этот звон. Рита заглянула в парочку магазинов, попросив Свету побыть на улице. Оба раза вышла она с деньгами. Их было не до хрена.

– Волненку бы встретить, – чуть-чуть просветлела Света, глядя на театр. Но Аньки не было.

– Без неё нажраться нельзя? – поинтересовалась Рита.

– Почему? Можно. Но только надо её хотя бы предупредить, что мы без неё нажрёмся.

У Риты вырвался нервный смех. Но бывшая бизнес-леди, как оказалось, шутить даже и не думала. Вытащив из перчаточного кармана своего крепового пальто мобильник за сто девяносто тысяч, она позвонила Аньке.

– Да, – отозвалась та досадливым шёпотом и в ладонь, – говори быстрее, мы уже в зале!

– Кто это – мы? – удивилась Света, – и в каком зале?

– В Рахманиновском, …, зале! В консерватории! Я и Сонька. Тут Верка должна играть! В первом отделении.

– Верка будет в консерватории выступать, – прошептала Света, глядя на Риту. Та удивилась не меньше.

– Да как она пролезла туда?

Света повторила вопрос. Анька заорала:

– Ты Верку, что ли, не знаешь? Она без мыла в любую жопу пролезет! Мне бы так научиться! Тут, типа, вечер-концерт, посвящённый памяти Ситковецкого. Был такой великий скрипач. Верочка – в программе. Ты сейчас где?

– Да я на Арбате, с Риткой.

– Ну, так бегите сюда! Конечно, вы опоздаете, но я Верке сейчас попробую написать сообщение. Если она попросит, вас точно впустят! Зал, правда, уже битком, но вам, если что, стульчики поставят.

– Да, напиши ей незамедлительно!

Нажав сброс, Света объяснила Рите расклад. Они понеслись к Новому Арбату, с огромным риском для жизни пересекли его поверху и помчались к Большой Никитской, срезая путь дворами и переулками. На высоких, тоненьких каблучках бежалось не очень, однако голуби и коты, уже ощущавшие близкий март, еле успевали шарахаться.

– Эй, Стекляшка! Что сшиздила? – прозвучал вдогонку где-то уж за бульварами крик патрульных. Рита, не оборачиваясь, ответила:

– Ничего!

– А куда несёшься?

– Моцарта слушать!

Возле консерватории околачивалась толпа туда не попавших, но ждавших чуда. Когда взмыленные Рита и Света остановились перед ступеньками отдышаться, все устремились к ним, спрашивая, нет ли лишних билетиков.

– … вам всем! – объявила Рита. Именно в тот момент лучше всего было её не трогать. Администраторы за дверями, конечно, её услышали. Они сумрачно поглядели на две румяные рожи, но провели, сперва попросив сдать пальто и куртку, и усадили с краю на стульчики.

Зал был, точно, битком. На сцене очень известный скрипач играл "Кампанеллу" под аккомпанемент фортепьяно. За роялем сидел столь же знаменитый маэстро. Светловолосая башка Аньки и Сонина голова, вовсе белокурая, отражали свет люстр на первом ряду. Анька озиралась по сторонам. Заметив в проходе Риту и Свету, она им радостно помахала. Соня им послала воздушные поцелуйчики.

– Пианист слабо держит темп, – заметила Света, с лицом, похожим на умное и с приложенным к щеке пальцем следя за происходящим на сцене, – в последнем такте произошёл особенный диссонанс. Ты это услышала, Рита?

– Да, разумеется. Кроме этого, соль диез во второй октаве просела на четверть тона.

Справа и слева вежливо попросили о соблюдении тишины. Отыграв, оба музыканта с поклоном приняли благодарность в виде аплодисментов, после чего каждый из них кратко поделился своими воспоминаниями о Ситковецком. Скрипач ушёл, пианист остался. Дама-конферансье с невообразимой причёской провозгласила:

– Генрик Венявский. Большой блестящий полонез для скрипки и фортепьяно. Солистка – Вера Саллей. За роялем – Дмитрий Башмиров!

Четыре последних слова, надо сказать, прозвучали в несколько раз торжественнее и громче, чем предпоследние три.

– Верка, Верка, Верка! – хором исправили эту несправедливость Рита, Света, Анька и Соня. Плюс к тому, ими была исправлена фонетическая ошибка конферансье, которая умудрилась звучно воткнуть в фамилию Верки лишнюю букву. Зал поддержал их рукоплесканиями, граничащими с овацией. Неплоха была Верка в концертном платье и с ослепительными заколками в волосах. Её было трудно узнать даже с инструментом. Занудливо пропищав какую-то чушь про гения скрипки, она взглянула на своего прославленного партнёра. Тот улыбнулся, кивнул, ударил по клавишам. Оглушительный полонез вверг Риту в растерянность. Наблюдая, как Верка рубит смычком, она прошептала: