– Да это сосед! – обрадовалась Маринка, – его, по-моему, зовут Витька. Он – сын той самой Анны Лаврентьевны, из четвёртого! Вероятно, ездил к ней в морг.
– Там ему и место, – буркнула Женька.
Витька, тем временем, подошёл и остановился, рукой смахнув со лба пот. Лицо его было красным, ноздри по лошадиному раздувались от двух свистящих потоков воздуха. Стало пахнуть не то портвейном, не то ещё каким-то винишком.
– Здравствуйте, Виктор, – холодно вымолвила Маринка, – прошу принять наши глубочайшие соболезнования.
– Спасибочки.
Восстанавливая дыхание, отставной десантник переводил тусклые глаза с Женьки на Маринку, затем – на Ирку, на Грома, который махал хвостом, опять на Маринку.
– Я и не знал, что вы дружите, – сказал он, слегка ухмыляясь и неприятно покусывая губу редкими зубами, – или родня?
– Нет, дружим, – сказала Женька.
– Понятно. А ну-ка, посторонись-ка!
Женька растерянно отошла. Встав на её место, Витька легко покатил коляску с Маринкой в гору. Трое оставшихся пошли следом, молча и удивлённо глядя в его широкую спину. Когда подъём был преодолён и коляска выехала на ровный асфальт, сын самоубийцы остановился.
– Ну, дальше – сами. Мне ещё к другу надо зайти. Он вон там, за парком живёт! Управитесь?
– Да, конечно, – сказала Женька, – спасибо.
Но это было ещё не всё. Вынув из кармана сияющий металлический кругляшок, Витька протянул его Женьке. Это была золотая пуговица с орлом. Её взяла Ирка. Витька не возражал. Возможно, он просто не был уверен в том, что она – не Женька.
– Вот вам и первое чудо, – вздохнула та, проводив бывшего десантника взглядом до магазинчика вблизи парка, – что вы на это скажете? Лично мне нечего сказать.
Ирка положила пуговицу в карман.
– Будет и второе?
– Конечно! Ночь ведь ещё не настала. Даже и вечер не наступил.
Маринка молчала. Минут через двадцать пять её подвезли к подъезду. Там пили пиво, смеясь над рыжим котёнком, Алик и его друг из тех же краёв, что и он.
– Это тоже чудо? – спросила у сестры Ирка.
– Нет, это чудики.
Два насмешника без труда вознесли Маринку вместе с её транспортным средством на три ступеньки подъездной лестницы.
– Вы к Серёжке поедете? – спросил Алик у двух сестёр, – если соберётесь, я – с вами.
– Я еду прямо сейчас, – заявила старшая. Её взбалмошное подобие, обозначив цель удержать Маринку, сказало, что не поедет. На том и договорились. Втащив Маринку в квартиру, Ирка и Алик сразу пустились в путь, а саксофонистка и младшая гитаристка стали разогревать обед. Гром остался с ними и получил две котлеты. Был уже третий час. Не вполне естественная для этого времени тишина стояла в подъезде.
– Очень смешной этот Гром, – сказала Маринка, когда она и Женька сели за стол и стали есть борщ, – при таких размерах – такое звучное имя!
– Но настоящий гром ещё меньше, – резонно молвила Женька, – он такой маленький, что его даже и не видно! При этом он очень громкий. И безобидный. Чем не наш Гром? Вполне это имя ему подходит.
– Ты очень умная, Женечка, – улыбнулась Маринка, – ты гениальная! Но мне кажется, у тебя нет парня. Ведь нет?
Женька растерялась. Она не знала, что отвечать, и стала нести какую-то околесицу – дескать, нет и точно не будет, ибо не видит она в парнях ничего хорошего. Но при этом она покраснела так, что Маринке стало очень обидно. После обеда она начала играть Женьке на гитаре. Женька её внимательно слушала, сперва вымыв собаке лапы и развалившись с ней на диване задницей кверху. То есть, совсем не слушала – размышляла, глядя на листок с нотами. Семь из них почему-то имели полную длительность, а вот первая ре и первая соль были половинчатыми. Пытаясь определить, что за этим кроется, Женька тихо и незаметно уснула.
Глава тринадцатая
Её разбудили вечером, в восемь.
– Мы накрываем стол! – заорала Ирка, дав ей по заднице так, будто на неё села муха в бронежилете, – что ты лежишь, ненормальная? Вот зараза!
Женька от неожиданности за долю секунды перевернулась, уселась и широко раскрыла глаза. В руке её был листок. Она запихнула его в карман пиджака. Грома рядом не было. И Маринки. Ирка стояла с красными пятнами на щеках, побелевшим носом и обострившимся косоглазием – вот как сильно её разозлило то, что человек спит!
– Где вы накрываете стол? – пропищала Женька, даже не помышляя давать отпор – уж очень её сморило.
– В нашей квартире, – с иронией закатила Ирка глаза, – у нас – самая огромная кухня, четыре метра в длину и три в ширину!
– Где Гром? Где Маринка?
– Все уже там! Одна ты валяешься кверху жопой!
– Что ты орёшь? Объясни нормально, кто – все?
Из груди у Ирки вырвался вздох, которого бы хватило, чтобы надуть колесо большого грузовика.
– Все, кроме Галины Васильевны, потому что она в больнице, и Розы Викторовны с Петровичем, потому что они не могут понять, по какому поводу собрались – поминки, мол, справлять рано!
– А по какому поводу собрались? Серёжка ещё не умер?
Ирка прищурила глаза так, что её сестре остро захотелось влезть под диван. Спросонок она нередко чувствовала себя кругом виноватой, глупой, зависимой. И уж Ирке ли было её не знать! Поэтому Ирка плюнула, повернулась и побежала на лестничную площадку, затем – к себе. Женька, от испуга оставив туфли возле дивана, помчалась следом за ней, чтобы устранить причину её великого гнева.
Дома наглядно всё разъяснилось. Ирка гостеприимством сроду не отличалась – по крайней мере, до второй рюмочки, а народу в кухню набилось много. Стол пришлось разложить и переместить, чтобы можно было сидеть по всему периметру. И уже сидели вдесятером, не считая Грома. Гром сидел на полу. Он грустно поджимал ушки. Невесело ему было из-за того, что гастрономическими шедеврами дамы из трёх квартир, организовавшие пиршество, не блеснули – просто купили водки, сварили пару десятков пачек пельменей да настругали салат. Когда две сестры вошли и уселись, Гиви уже заканчивал тост. Последние фразы звучали так:
– Понятия не имею, для чего нужно это застолье. Он ведь пока ещё жив! Но если уж водка есть, то давайте выпьем.
– А главное, поедим! – прибавила Оля, которая провела в больнице весь день, глядя на Серёжку. Несколько лет назад, когда у него ещё были деньги, он оплатил ей срочную операцию на трахее. А вот теперь задыхался сам. Конечно же, Оле, как и её сестре, спиртного не наливали. За этим строго следила бабушка. А мамаша уже была хороша – судя по обилию слёз, которые вытекали из-под очков. Её друг Руслан сидел от неё вдали. Захарова с Андриановой тоже были заплаканы, но не сильно.
Когда как следует выпили и маленечко закусили, Гиви поднялся произносить следующий тост. Но все начали орать, что он надоел, и он вновь уселся. Тогда вдруг подала голос Маринка. Она спросила, можно ли ей сыграть на гитаре, чтоб стало весело. Но никто восторга не выразил, и Маринка очень смутилась.
– Не суетись, – шепнула ей Ирка, – дай людям поговорить. Всему своё время. Возьмёшь гитару, когда они друг другу надоедят!
– Значит, мне следовало начать ещё до того, как сели за стол, – съязвила Маринка, но перестала клянчить гитару и налегла на салат с пельменями. Чуть попозже она прибавила: – А вот если сюда на запах водяры припрётся полковник Золотов, я всех сразу развеселю!
– Не надо этого делать, – перепугалась Ирка, – он тебя вызовет на дуэль, как Серёжку!
– Да он меня уже вызвал! Когда ты была под кайфом, он обещал из меня сделать отбивную. Не помнишь?
– Нет. И что ты ему на это сказала?
– Что из дохлятины отбивные делают только жулики.
Функции виночерпия взял на себя Руслан. Он частил. По одной рюмашке выпили только Женька и Алик. И они оба молчали, в сильном отличии от других. Но если для Алика это было вполне нормально, то поведение Женьки Ирку насторожило. Когда старшая сестра потрогала младшей голову, Валентина Егоровна тоже сильно обеспокоилась и велела Оле бежать за градусником, тонометром, глюкометром и аптечкой, чтобы откачивать Женьку. Оля ушла, да и не вернулась. За ней отправили Юлю. Та тоже сгинула. Две сестры очень хорошо относились к Женьке и не хотели делать ей гадость. Минут через сорок пять на их поиски устремилась сама Валентина Егоровна – и, что самое интересное, с невозвратом. Как потом выяснилось, две девочки с целью удружить Женьке сказали, что их тошнит, и бабушка плотно занялась ими.
Без Валентины Егоровны разговоры стали смелее, и Гиви всё-таки смог навязать очередной тост. И все, как ни странно, очень внимательно его слушали, потому что тост был с крепким душком здоровой эротики. Под такую славную речь грех было не выпить и Женьке с Аликом. Одним словом, первая репетиция предстоящих поминок пошла на лад. Часов около одиннадцати пришли Гавриил Петрович и Роза Викторовна. По всей видимости, они, уже второй день не бравшие в рот спиртного, всё же решили закрыть глаза на некоторую сомнительность повода для застолья. И что же они увидели? Женька, стоя на стуле и раздув щёки, трубила на саксофоне что-то похожее на предсмертный вопль дикой кошки. Ирка с таким же остервенением измывалась над дребезжащей гитарой. Гиви, Алик и Гром, который сожрал штук сорок пельменей, спали в обнимку близ холодильника. Андрианова драла за волосы Захарову. Та визжала и отбивалась. Ленка Смирнова уже не плакала, а ржала. И над чем? Над тем, как её Руслан взасос целовал Маринку, хотя он делал это неплохо. При всём при этом некоторое количество водки ещё осталось, чем пожилая супружеская пара не преминула воспользоваться.
Ещё через полчаса Ирка начала уже потихоньку всех выставлять. Точнее, не потихоньку, а очень даже активно. Возникли сложности с Андриановой, потому что она была девка весьма здоровая и дурная. Пришлось звать на помощь Женьку.
– Как вам не стыдно? – ныла несчастная Андрианова, когда ей заломили руки назад, согнув её в три погибели, и в таком положении повели к распахнутой двери, – я вам не лошадь, чтобы мне руки выкручивать!
– Лошадь, лошадь! – взвизгивала Захарова, идя сзади и скалкой больно лупя обидчицу по широкой, упругой попе, – из тебя выйдет отличная лошадиная отбивная! Полковник Золотов позавидует!
Вскоре ей пришлось пожалеть о сказанном и содеянном, потому что на лестничную площадку Ирка и Женька вышвырнули обеих, и руки у Андриановой оказались опять свободными. Скалку Женька отобрала, Но много ли было бы от неё Захаровой проку? Впрочем, последняя ухитрилась каким-то образом выскочить из подъезда. Судя по отдалённости новых воплей, она была настигнута Андриановой где-то в центре Павловского Посада.
С чуть меньшей грубостью две сестры спровадили и всех прочих – кроме Смирновой, которая очень мирно улеглась спать на диван вплотную к стене, Маринки и Грома. Гром был трезвёхонек, а Маринка вела себя хорошо. Её прикатили в комнату, дали ей расстроенную гитару и попросили играть что-нибудь печальное, гармонирующее с дождём, который шуршал за окнами. Покрутив колки, Маринка стала играть «Шербурские зонтики». Гром устроился на ночлег в прихожей, а две сестры легли на диван около Смирновой, чтоб отдохнуть. Они не могли не признать, что музыка, исполняемая Маринкой, жалобное сопение Ленки и первый весенний дождь – прямо одно целое.
– Да, одно, – пробубнила Женька, зевая, – классно играешь! И это неудивительно – ведь с тобой занималась Ирка, которую обучала я.
– Бесконечно жаль, что я не имею сил, достаточных для того, чтобы расхерачить кое-кому тупое, пьяное рыло за лживое хвастовство, – промямлила Ирка, сонно прищуривая глаза, – и что-то рояль за стеной пока не слыхать! Быть может, он вовсе сегодня не зазвучит?
– Да куда он денется! – дружелюбно махнула Женька рукой, – сейчас ещё нет полуночи.
– Это точно? – осведомилась Маринка, опять играя вступление.
– Я тебе говорю!
Упор был на слово «я». Ирка возмутилась:
– Кто это – я? Толстой? Достоевский? Ницше? Чей это писк звучит безапелляционнее книги пророка Иезекиля? Кто вы? Представьтесь!
– Наполеон, – представилась Женька. Этот ответ почему-то Ирку смутил, и она заткнулась. Смирнова во сне заплакала. Второй раз исполнив произведение и взглянув на часы, Маринка стала играть арпеджио на простых аккордах. Дождик шумел, скользил по стеклу.
– На кухне такой свинарник, – вздохнула Женька, закрыв и открыв глаза, – надо бы нам встать, навести порядок! А, Ирка?
– Завтра.
– Давай сейчас!
– Женька, отвяжись! У меня нет сил. Что с тобой случилось? Ты ведь была такая свинья, что тебе в деревне даже не дали грузить коровий навоз, чтобы ты его не испачкала!
– Да, но я теперь фельдшер. А фельдшер – это даже больше, чем врач!
Маринка от удивления прервала игру.
– То есть как?
– По буквам! – крикнула Ирка, – посчитай буквы! Вы мне поспать сегодня дадите? Или вас вышвырнуть, как Захарову с Андриановой?
– Заведующий кардиологическим отделением в Склифе мне заявил, что я уже врач, – продолжала Женька, – это случилось после того, как я вместо Аськи сделала непрямой массаж сердца на одном вызове, потому что Аська вывихнула плечо.
– Хорошо, заткнись!
Женька замолчала. Но Ирке это не помогло уснуть. Примерно через минуту около дома остановилась машина. Хлопнули её дверцы, затем ударила дверь подъезда. В нём раздались шаги. И вдруг зачирикал дверной звонок. Гром молниеносно вскочил и громко залаял. Маринка, заглушив струны, растерянно поглядела на двух сестёр. Младшая уже соскакивала с дивана.
– Сначала спроси, кто там, – мучительно приоткрыла Ирка глаза, – и лучше не открывай никому!
– Посмотрим, – сказала Женька и босиком побежала к двери. Велев собаке умолкнуть, она припала к глазку и смутно увидела двух мужчин в полицейской форме, – кто там?
– Здравствуйте. Полиция.
– Что случилось?
– Ничего страшного, не волнуйтесь. Просто увидели, что у вас горит свет, а к подъезду жмётся котёнок. Крошка совсем! Весь продрог. Не ваш?
Женька торопливо открыла дверь. Действительно, на руках одного из стражей порядка, лица которых внушили Женьке доверие, был тот самый рыжий котёнок. Вид он имел испуганный, жалкий. И это было неудивительно – он впервые попал под дождь.
– Он живёт в подвале, – сказала Женька, глядя в глаза зверёнышу, – почему бы ему не укрыться там?
– Возможно, в подвал забрался злой взрослый кот. Так что, мы в подъезде его оставим?
– Нет, нет! Давайте его сюда.
Получив котёнка, Женька закрыла дверь. Гром опять уснул. Он был очень добрым и признавал право всех существ на место под солнцем, а при отсутствии оного – под сияющим абажуром. Сразу уснула и Ирка. Патруль уехал. Досыта накормив котёнка пельменями, Женька выпила ещё водки, после чего отдала малыша Маринке, забрав у неё гитару. Котёнок стал к Маринке ласкаться. Приставив гитару к шкафу, Женька опять легла на диван, закрыла глаза и пробормотала:
– Минут через тридцать пять меня разбуди! Я буду всё мыть, скоблить, вычищать. Но только сначала тебя домой отвезу. Ты меня разбудишь?
– Я постараюсь, – тихо пообещала Маринка. Такой неопределённый ответ Женьку не устроил. Она опять открыла глаза.
– Нет, так не пойдёт! Ты чего пускаешь туман, наводишь тень на плетень? Говори мне точно, да или нет! Ты ведь уже знаешь, что я во всём люблю точность. Или, быть может, ты меня путаешь с безалаберным и бессмысленным существом, которое развалилось рядом со мною? Пожалуйста, предоставь мне точную информацию!
– Я тебе абсолютно точно сказала, что постараюсь.
Женька уже не слышала этих слов. Она погружалась в сон. Вскоре задремал и котёнок. Он спал беззвучно, как подобает дикому зверю. Нельзя было сказать этого про трёх баб, разлёгшихся на диване. Они сопели, как паровые машины. Ленка вдобавок ещё и хлюпала носом. Из-под её очков иногда выкатывалась слеза.
Был уже час ночи. Дождь шелестел. Чернело окно. Когда за стеной заиграл рояль, Маринка заплакала. Очень тихо и осторожно, чтобы не разбудить рыженький комочек, который спал у неё на бёдрах, она на своей коляске выехала в прихожую. Гром проснулся и быстро встал, желая сопровождать Маринку в её пути. И они втроём направились в комнату, где негромко играл рояль.
Глава четырнадцатая
Когда забрезжил рассвет, Валентина Егоровна разбудила Ирку и Ленку. Они втроём помчались в больницу, где уже находились все остальные. И неспроста. Женьку растолкать не смогли. Она разомкнула веки в девять часов утра, с диковинным ощущением, что всё тело её, а в первую очередь голова – бревно. Бревно и бревно. Никаких других громких слов даже и не нужно, чтобы обрисовать это состояние. Но потом – можно сказать, сразу, внутри черепной коробки стала расти ломящая и тупая боль. Она вытесняла из головы все воспоминания, мысли и даже, кажется, осознание факта самой себя. И длилось всё это час! Если бы бревно испытывало лишь боль, то оно лежало бы ещё дольше. Но, к счастью, штора была отдёрнута, и в окне полыхало первоапрельское солнце. В его лучах бедному бревну делалось мучительно жарко. Мало-помалу оно стало оживать. И зашевелилось. Слегка приоткрылись глазки. Морщась и корчась от ощущения своей собственной тошнотворности, Женька тучной, размокшей глиной сползла с дивана и поплелась в туалет. Оттуда она, прижав одну руку к потному лбу, в котором, казалось, торчал топор, а другой рукой кое-как натягивая трусы, двинулась на кухню.
Кухня имела вид неприглядный. Никто к свинарнику не притронулся. Но сейчас распухшую, отупевшую Женьку это абсолютно не волновало. Хлебнув из чайника литра два холодной воды, она пошла в ванную.
Там, под душем, ей стало гораздо лучше. Она припомнила всё, в том числе и то, что ночью не отвезла Маринку. Значит, решила она, её отвезли потом эти две кобылы, спавшие с нею, с Женькою, на диване. Куда они сами делись, Евгению Николаевну не интересовало вовсе. Тщательно вытершись, она облачилась в Иркин халат и вышла из ванной.
На вешалке в коридоре висела Иркина куртка. И Женька к ней подошла. И не просто так. Это ведь была та самая куртка, в которой её сестра накануне ходила к озеру! Ярко-красная, с капюшоном. Сегодня, видимо, было очень тепло, поэтому Ирка слиняла куда-то в свитере. Запустив руку в правый карман этой самой куртки, Женька извлекла ворох каких-то чеков из магазина. Она швырнула их на пол, ругнувшись матерно. Её с самого детства бесила привычка Ирки хранить в карманах квитанции, чеки, стикеры и тому подобную дребедень. Кому это нужно? Пуговица лежала в левом кармане. И Женька её достала. И эта штучка вдруг показалась ей интересной – однако, вовсе не потому, почему она могла заинтересовать, к примеру, ту же самую Ирку или Захарову с Андриановой. Да, похоже, что золотая. Да, необычная. Даже очень. Но у Евгении Николаевны было более острое зрение, чем у её сестры. Схватив свою лупу, также лежавшую в коридоре, Женька через неё рассмотрела пуговицу. И – вскрикнула.
Спустя миг она уже была в комнате, где валялся её смартфон, и звонила Ирке.
– Что тебе надо? – нервно спросила та, взяв звонок со второго раза, – ты хочешь мне сообщить о том, что уже проснулась? Я дико счастлива!
– Ирка, Ирка! – вскричала Женька, подпрыгивая, – скажи мне, что изображено на пуговице?
– Ты дура? – взорвалась Ирка, – положи пуговицу на место и больше мне не звони! Здесь не до тебя!
– А ты где? В больнице?
– Да! Как и все остальные, кроме одной полоумной твари! Оля и Юля здесь с трёх утра! Они шли пешком!
– А как самочувствие у Серёжки?
Но Ирка ушла со связи. Женька не стала ей перезванивать. Какой смысл? Минуты две-три простояв в полнейшей растерянности, Евгения Николаевна поняла, что следует успокоиться, не пороть горячку и всё обдумать как можно более тщательно. Неожиданное открытие так сразило её, что она совсем забыла об осторожности. Ненормальная! Как так можно? Разгадка тайны рояля уже убила двух человек! Да-да, осторожность – прежде всего. А её фундаментом что является? Правильно. Своевременность. Положив пуговицу и лупу в правый карман халата, Женька заставила себя снова лечь на диван и отправить голосовое сообщение Юле, а потом – Оле. Она спросила у них, что там происходит с Серёжкой. Сёстры мгновенно ей не ответили. Видимо, они спали где-нибудь на кушетках. И тогда Женька решила позвонить Асе. И позвонила.
– Я занята, – произнесла Ася вполголоса. Рядом с ней какие-то люди что-то по-умному обсуждали.
– Как сильно ты занята? – поинтересовалась Женька, – минута у тебя есть?
– Да ты говори, чего тебе надо!
Тут Женька заколебалась. Как рассказать обо всём насмешливой и циничной Асе, не подвергая её опасности? Да, загвоздка! Женька решила действовать хитро, всё объяснить намёками.
– Слушай, Аська! Я вдруг заметила, что у птички кое-что выросло!
– Неужели? Как интересно! И что же это у птички выросло вдруг?
– Одна лишняя часть тела! Не просто лишняя, а вдвойне, даже втройне лишняя!
– Потрясающе, – усмехнулась рыжая тварь, – к Парацельсу! Срочно.
– Да выслушай ты меня!
Но Ася ушла со связи. Женька не стала ей перезванивать. Какой смысл? Её всю трясло. Соскочив с дивана, она припадочно пробежалась из угла в угол. Мысли у неё путались. Вполне ясно звучала только одна: к чертям осторожность! Пиджак лежал на журнальном столике. Подбежав к нему, Женька извлекла блокнотный листочек с нотами и, засунув его вместе с телефоном в левый карман, отправилась во вторую комнату, чтобы ещё разок осмотреть рояль. У неё имелись некоторые основания для такого действия.
Открыв дверь во вторую комнату, Женька сделала шаг вперёд. И – плюхнулась попой на пол. В буквальном смысле. Затем поползла назад, отталкиваясь от пола голыми пятками и ладонями. И ползла, пока не упёрлась в стену. Так и осталась она сидеть, прижавшись спиной к стене. А что ей ещё оставалось делать? Разве что вызывать бригаду Скорой психиатрической помощи! Для себя самой.
– Привет, Женька!
Это был голос Маринки. Она сидела в своей коляске возле балконной двери, метрах в пяти от рояля, и весело улыбалась почти до самых ушей. Справа от неё сидел на полу котёнок, а слева – Гром. Подобно Маринке, они казались очень довольными и смотрели прямо на Женьку, рот у которой то открывался, то закрывался. Прошло не меньше минуты, прежде чем из него вылетел вопрос:
– Ты была здесь ночью?
– Конечно, – радостно подтвердила Маринка, – я здесь была всю ночь. То есть, мы здесь были всю ночь.
Женька поглядела на люстру. Все лампочки в ней горели.
– И что ты видела?
– Всё.
– Я не понимаю! Пожалуйста, объясни мне по-человечески, что здесь было?
– Здесь было чудо! Самое настоящее чудо. Ты мне сама его обещала. Чего теперь удивляешься?
И тут Женьке вдруг показалось, что и котёнок, и Гром кивнули. Да, это ей, конечно же, показалось. А как иначе? Но голова почему-то вдруг закружилась.
– Так значит, ты выпила с Серёжкой?
– Нет, разумеется. Это было бы слишком мелкое чудо. Мелкое чудо – это такое чудо, которое человек способен представить. Я ведь представила накануне, что ночью выпью с Серёженькой! А здесь было большое чудо.
– Какое? – пролепетала Женька, – давай, рассказывай! Задолбала меня динамить! Рояль звучал?
– Да, звучал.
– Кто на нём играл? Ведь ты его видела?
– Да, конечно. Я его видела точно так же, как вижу сейчас тебя. Даже ещё ближе.
– Кто это был?
Маринка вдруг посерьёзнела.
– Хорошо. Я всё тебе расскажу. Но только сперва выпусти животных на улицу.
– Для чего?
– Они хотят в туалет. Я тоже хочу, но могу терпеть ещё час. А могут ли терпеть Гром с котёнком, не знаю.
Сгорая от нетерпения, Женька мигом вскочила и, поманив за собой животных, бросилась в коридор. Котёнок и Гром последовали за ней. На лестничную площадку Женька выскочила босая, поскольку туфли её остались у Керниковских, а тапок не было видно. Быстро спустившись по деревянным ступенькам, она открыла своим маленьким друзьям уличную дверь и с такой поспешностью возвратилась к Маринке, как будто та могла испариться.
– Ну? Что ты видела?
– Чудо, – взволнованно повторила Маринка, – да, я хотела выпить с Серёжкой, но это было бы чудо обыкновенное! Помнишь фильм, который так назывался – «Обыкновенное чудо»?
– Да ты затрахала! – громко взвизгнула Женька, затопав пятками, – я тебя сейчас придушу! Говори, что было?
– Если бы я выпила с Серёжкой, то это было бы чудо обыкновенное, – видимо, измывалась над ней Маринка, – а было чудо из ряда вон выходящее!
Тут на Женьку пахнуло холодом, притом смертным.
– Мать твою за ногу! Ты с Серёжкой ширнулась, что ли? А ну, показывай вены!
– Замолчи, дрянь! – вспылила Маринка, – ты просто глупое существо! Не нужно уже Серёжке ни наркоманить, ни пить!
– Так значит, он умер? – горестно перебила Женька, – сегодня ночью? И он к тебе приходил сказать, что он умер?
– Не он ко мне приходил сегодняшней ночью! И его сердце бьётся даже сейчас – но благодаря врачам, а не благодаря тому, что он жив. Биение сердца – это одно, а жизнь зачастую – это совсем иное. Ты понимаешь, о чём я?
– Да, – ответила Женька, уже устав от всей этой болтовни, – так кто играл на рояле?
Но тут её телефон вдруг подал сигнал. Она вынула его из кармана. Номер был незнакомый. Предположив, что могут звонить из Склифа, Женька решила выйти на связь.
– Алло!
– Женечка, привет, – сказал Керниковский, – ты сейчас дома?
– Да.
– Говорить удобно?
– Удобно. Что вы хотите?
– У моей дочери почему-то выключен телефон. Возможно, он сел. Я позвонил Ире. Она сказала мне, что сейчас находится у Серёжи, и там с ним просто беда. Ты бы не могла к Маринке сейчас зайти? Так, на всякий случай.
– С ней всё нормально, Дмитрий Романович, – успокоила педагога Женька, садясь на стул около рояля, – я только что с ней болтала. Но хорошо, что вы позвонили мне. У меня к вам есть разговор. Могу я задать вам один вопрос?
– Задавай, конечно. Но у меня до лекции – пять минут. Может, лучше вечером?
– Нет, сейчас.
Прежде чем задать Дмитрию Романовичу вопрос, Женька поглядела на его дочь. Та, достав айфон, обнаружила, что аккумулятор сел. Но это её не слишком обеспокоило. Подперев голову рукой, она стала с видимым интересом ждать продолжения разговора между своим отцом и более сумасшедшей, чем всегда, Женькой. И ожидание оправдало себя с избытком!
– Дмитрий Романович, что такое Содом? – небрежно спросила Женька.
– Содом?
– Да, Содом, Содом! Я, конечно, знаю, что это какой-то город – кажется, древнегреческий, но забыла, чем он известен. От Википедии у меня голова сейчас разболится! Можете мне о нём рассказать?
Маринка зацокала языком. Было непонятно, что она попыталась выразить таким образом.
– Это не древнегреческий город, а иудейский, – поправил Дмитрий Романович, чиркая зажигалкой, – один из нескольких городов окрестности Иорданской. Вместе с другим городом, Гоморрой, очень печально известен по книге Библии «Бытие».
– А чем он известен? Вот это мне интересно!
– Тем, что Господь его уничтожил за грехи жителей. От Содома пошло слово «содомия».
Женька закинула ногу на ногу.
– Это круто! А как Господь его уничтожил? Можете пояснить?
– Могу. Началось с того, что Господь уведомил Авраама – родоначальника всех евреев, о своём намерении уничтожить Содом. Авраам спросил, не помилует ли Господь Содом, если в нём найдётся хотя бы пятьдесят праведников. Господь согласился. Тогда Авраам спросил, не помилует ли Господь Содом, если в нём окажется сорок пять достойных людей. И Господь опять согласился. Но Авраам продолжал дело милосердия. Он спросил про сорок, про тридцать, затем – про двадцать, и, наконец, всего лишь про десять праведников. И Бог дал слово не истреблять Содом, если в нём найдётся десяток праведников.
– Десяток? – переспросила Женька, снимая ногу с ноги, – а если бы не десяток праведников там был, а один-единственный праведник? Пощадил бы Господь Содом?
– Откуда ж я знаю, Женя? Об этом речи не шло. Тебе интересно, что было дальше?
– Конечно же, интересно, Дмитрий Романович! Но об этом вы мне расскажете вечером, потому что сейчас у нас мало времени. Я хочу задать вам ещё вопрос. Он последний. Скажите, Дмитрий Романович, не упоминается ли в Библии соль?
На этот раз Керниковский даже и не задумался.
– Да, конечно. Новый Завет, евангелие от Матфея. Строка из Нагорной проповеди: «Вы – соль Земли. Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь её солёною? Она уже ни к чему не годна, как разве выбросить её вон, на попрание людям!»
– Ой, как любопытно! – пискнула Женька, – а это кто говорит? Кому?
– Это говорит Иисус Христос, всем ученикам своим.
– А что значат его слова?
– Они означают, что некоторые люди спасают род человеческий от полнейшего разложения и погибели, как соль – мясо. Женечка, это был последний вопрос?
– Последний, последний! Всего хорошего.
Положив смартфон на рояль, Женька покивала сама себе головой, видимо, решая очередную головоломку. Потом опять накинулась на Маринку:
– Так кто играл на рояле? Я уже, в принципе, догадалась, но поглядим, верна ли моя догадка. Давай, рассказывай!
Но не тут-то было! Дочка учёного оказалась совсем не такой покладистой, как папаша.
– Нет! Сперва ты расскажи, зачем тебе вдруг понадобилось узнать про Содом и соль?
Женька разозлилась.
– Да что за наглость? Ты обещала мне рассказать!
– А я и не отрицаю, что обещала. Но я ведь не уточняла, в какой момент удовлетворю твоё любопытство! Так что, давай, рассказывай про Содом и соль.
Делать было нечего. Вытащив из кармана листок, Женька протянула его Маринке.
– Это те самые ноты, которые звучат ночью? – спросила та, пробежав глазами словесные наименования нот.
– Ты очень догадлива. А теперь прочитай их вслух.
Маринка, пожав плечами, громко пропела:
– Ми, ре, соль, до, ми, ре, до, ля, соль! Ну, и чего дальше?
Женька с недоумением заморгала.
– Ты что, реально не догоняешь? Или прикалываешься?
– Нет, я не прикалываюсь! Реально не понимаю. Ноты как ноты! Какой в них может быть тайный смысл?
– Ой, мамочка дорогая, – вздохнула Женька, – оказывается, не все ослы имеют хвосты и длинные уши! Ладно, не напрягай ослиную голову, тяжело на это смотреть! Кружочки над каждой нотой указывают на то, какую данная нота имеет длительность. Если кружочек простой, это означает, что нота – целая, а если кружочек с хвостиком – половинка. В принципе, существуют ещё четвертные ноты, восьмые, шестнадцатые и тридцать вторые. Но их здесь нет. Здесь есть только целые ноты и половинки. И половинок всего две штуки – первая ре и первая соль. А все остальные – целые.
– Ну, и чего? – ещё раз ступила дочь педагога. Женька, конечно, расхохоталась так, что задребезжали стёкла на окнах, люстра и две стеклянные дверцы шкафа, а весь рояль застонал. Потом проорала:
– Ну и тупица! От первой ре убери её половинку!
– Какую именно?
– Да вторую, вторую! Что получается?
– Буква «р».
– Прекрасно! Оказывается, ослы могут шевелить не только ушами, но и мозгами. Теперь отрежь половинку от первой соль.