– Только не надо мне врать! Прошло уже полчаса, а он, видите ли, думает о бабе не так, как я это представляю! Тебе не семьдесят лет.
– Но и не семнадцать, – вздохнул Серёжка, – всё странно. Всё очень странно.
– Где именно?
– В голове у того, кто создал эту Вселенную. Я уже ничего не могу понять. Когда десять лет назад кто-то говорил: «Катя и Серёжа», все понимали, что речь идёт о неразделимом. А потом к нам присоединился Жоффрей. Мы стали ещё счастливее. Он сначала мне не понравился, потому что я перед этим похоронил фокстерьера и был, конечно же, против другой собаки. Он очень переживал. Катька мне твердила, что он – инопланетянин, а не собака. И вот теперь мы встретились с ней только для того, чтобы отвезти его на приём к онкологу. Как такое возможно?
– Возможно и не такое, – пожала плечами Света, – она просто повзрослела, стала другой. Женщины меняются очень сильно.
– До полной неузнаваемости! – взволнованно подтвердил Серёжка, – до абсолютной!
– Ты это понял только сегодня?
– Да. В очередной раз. Надеюсь, в последний. Сегодня было не больно. Почти не больно.
– Тогда чего ж ты грустишь?
– Да так.
Света улыбнулась, допила кофе и, встав, пошла одеваться. Жоффрей, лёжа на полу, храпел так, что стены тряслись.
– Он ночью залаял? – спросила Света из ванной.
– Да, ещё как! Около подъезда. Ты что, не слышала?
– Нет, я крепко спала. Значит, я приду к тебе ночью, чтоб с ним гулять? Очки я купила.
– Если не будешь спать, приходи.
Одевшись, Света опять подошла к Серёжке и энергично взъерошила ему волосы.
– Не грусти!
– Да как не грустить? Ты слышала про щенка?
Света спохватилась:
– Ой, да! Щенок! Это ведь тот самый щенок, которого Немова и Крапивина подарили какой-то девке с наколками на руке! Полиция их сегодня допрашивала!
– Где? В школе?
– Конечно! Не только их! Почти всех! И меня спросили, не попадалась ли мне такая-то девка лет двадцати, с таким-то щенком!
– Ты её не видела?
– Нет, не видела! Пойду, Ритку спрошу – может, она видела?
Совершенно про всё забыв, кроме подлой девки, Света умчалась. Серёжка долго ещё сидел, грызя сухари, чтоб Жоффрей услышал и пришёл клянчить. Но нет – бульдог продолжал храпеть. Когда за окном стемнело, Серёжка встал, налил себе ещё кофе и с ним пошёл слушать книгу.
Глава десятая
Выскочив из квартиры Серёжки и закрыв дверь, Света на одну минуту окаменела. Из шестьдесят четвёртой квартиры – да, из той самой, в которой жила она, выходила женщина. И не просто женщина, а красавица в полицейской форме, с погонами подполковника! С этим Света никак не могла напутать – ведь подполковником был её родной папа. Скользнув по Свете режущим взглядом холодных глаз, дама-офицер повела чёрными бровями под белокурой чёлочкой и направилась по ступенькам вниз, стуча каблучками неимоверной длины и тонкости. Дверь за ней громыхнула, и замок лязгнул.
Первым побуждением Светы было немедленно эту дверь отпереть и выяснить у подруги, что за дела. Но, сделав два шага, она решила, что будет лучше спуститься и поглядеть, на какой машине дама отчалит. С травмоопасной скоростью спорхнув вниз и выбежав из подъезда, она увидела, что красотка отчаливает на «Лексусе». Её ждал за рулём водитель. Света уж повернулась, чтобы идти домой, но в этот момент её окружили дети. Их было много.
– Здравствуйте, Света, – сказала её соседка Наденька, – извините, пожалуйста, что мы так сегодня свинячили! Сожалеем.
– Где вы свинячили? – удивилась Света.
– Да как,, где? В школе! Особенно в раздевалке. Вы там, наверно, замучились наши фантики собирать!
– А ещё бутылки от кока-колы, – вставил Матвей, мальчик из соседнего дома.
– А ещё яблочные огрызки, – прибавил Даня с четвёртого этажа третьего подъезда. Другие школьники также начали что-то перечислять. Боясь, что дело дойдёт до презервативов, Света сказала:
– Ну, ясно, ясно! Что вам от меня нужно?
Ей объяснили, что нужна водка, а продают её только взрослым.
– Вы что, с ума сошли? – ужаснулась Света, – да я скорее куплю себе шпалер с одним патроном, чем детям – водку!
– Водка нужна не нам, – питюкнула Надя, вытянув губы трубочкой, – мы хотим её подарить дворнику Джафару! У него умер брат! Он очень переживает. Вы понимаете?
– Понимаю, – вздохнула Света, – ладно, куплю! Я вижу, что вы не врёте.
И, отказавшись от денег, она отправилась в магазин. Он был у трамвайной линии, что тянулась за третьим корпусом. По пути Света не смогла справиться с желанием позвонить подруге, хоть изначально намеревалась перед беседой дать ей по морде. Рита лениво вышла на связь.
– Алло!
– Привет, – отозвалась Света, – чем занимаешься?
– Я пытаюсь спасти Сергея Есенина.
– От кого?
– От самоубийства.
Голос у Риты был вполне трезвым.
– Я где-то слышала, что его убили, – вспомнила Света, – кажется, папа мне говорил.
– Да много твой папа знает! Впрочем, если он прав – значит, я спасла Сергея Есенина.
– Поздравляю! Надо быть дурой, чтобы спасти человека от добровольной смерти в пользу насильственной!
– Дура ты, – возразила Рита, – самоубийство – это признание бесполезности борьбы с тем, что тебе отравляет жизнь. Но отрава, действующая на земную жизнь, действует на вечность. Именно это имел в виду Иисус, когда говорил: «То, что не разрешите здесь, не будет разрешено и там!» И я с ним согласна.
Света вздохнула. Чуть помолчав, она задала вопрос:
– Зачем к тебе приходила женщина-подполковник?
– Я попросила её объяснить ему, что самоубийство – это серьёзное уголовное преступление.
– Это ложь!
– А я и не утверждаю, что это правда.
– Он ей поверил?
– А ты бы ей не поверила?
– Я приду минут через десять, – пообещала Света, – и расцарапаю тебе морду. Ясно?
Пришла она через полчаса – и к кассам стояли длинные очереди, и дети, взяв у неё бутылку, рассыпались в благодарностях, как визири перед султаншей. Пришлось их выслушать, потому что иначе было никак нельзя. Наденька закончила свою речь просьбой передать огромный привет Жоффрею. Света смутилась.
– Но ведь Жоффрей – мой сосед такой же, как твой, – сказала она.
– Вас он любит больше, – не согласилась девочка, – вы хорошая!
Эдик пил с алкашами виски. На небе, западный край которого был ещё светловат, загорались звёзды. Войдя в подъезд, Света услыхала сверху шаги, как ей показалось – женские. На площадке первого этажа она, думая о Сергее Есенине, с ним столкнулась.
Это уж было слишком. Сердце едва не выпрыгнуло. Ой, мамочки! Настоящий! Будто с портрета! Жилетка под пиджаком! Золотые кудри! Штиблеты! Света, однако, не закричала и не упала в обморок. Она только сделала шаг назад и, закрыв глаза, прижалась спиной к стене. Великий русский поэт, будто не заметив её испуга, сказал ей: «Здравствуйте, Света!», после чего спустился к подъездной двери, открыл её да и был таков! Света не решилась взглянуть, на чём он уехал. А может быть, ускакал. Или улетел. Сама она уползла на второй этаж и, отперев дверь, вшатнулась в квартиру.
Растрёпанная, серьёзная, голоногая Рита, сидя на кухне, вновь поглощала своё любимое блюда – тушёные баклажаны с сосисками. Остро пахло чесночным соусом. Ела Рита прямо из сковородки. Но не руками, а вилкой. В правой руке у неё был нож. Последнее обстоятельство не смутило Свету. Войдя, она взяла в руки скалку и поклялась пустить её в ход, если сумасшедший дом будет продолжаться.
– Ты его видела, что ли? – спокойно спросила Рита, не прерывая ужина, – успокойся! Это мой друг, поэт Алексей Ефимов. Он так похож на Есенина, что считает своей обязанностью писать стихи, довольно плохие, и одеваться как он.
– Поэт Алексей Ефимов? – переспросила Света, не выпуская скалку, но сев.
– Конечно! Он приходил ко мне занять денег. Он угрожал, что если не дам – повесится. Я его решила спасти от самоубийства.
– Но он назвал меня Светой!
– Да, я ему тебя описала и попросила его с тобой поздороваться, если вы повстречаетесь.
Света бросила скалку на пол.
– А что за баба здесь у тебя была? Офицер полиции!
– Лесбиянка, – сказала Рита, рыгнув.
– Серьёзно?
– Конечно! Одна из замов начальника УВД Восточного округа.
– Так ты что, опять тут решала проблемы Эдика?
– Он уже меня задолбал, – поморщилась Рита. Тщательно ободрав сковородку вилкой, она доела остатки, после чего пошла умываться и чистить зубы.
– Ты что, уходишь? – громко спросила Света.
– Да. У меня дела.
– Опять проституция?
– Да, но только литературная. Я поеду читать стихи.
– А куда?
– В ЦДЛ.
Попив молока, Света перешла в комнату подруги и села там на диван. Вскоре появилась и Рита. Надев носочки, джинсы, блузку и пиджачок, она стала краситься. Настроение Светы, испорченное Есениным, не менялось.
– Ритка, ты слышала про щенка? – спросила она.
– Слышала, конечно.
– От подполковницы?
– Да.
– Так они всерьёз возьмутся за это дело?
Рита кивнула.
– Ты меня разочаровала, – сказала Света, – я не могла подумать, что ты боишься проблемной вечности.
– Ничего я, дурочка, не боюсь, – возразила Рита, подкрашивая реснички, – я говорила, что не хочу, чтобы у Есенина вечность была отравлена. Кстати, ты пойдёшь сегодня гулять с Жоффреем?
– Пойду. Но почему – кстати? При чём здесь вечность?
– При том, что ты можешь не вернуться, если пойдёшь.
Света улыбнулась.
– Я не трусиха.
– За это я тебя и люблю.
Напомадив рот, Рита покрутилась перед огромным зеркалом на стене и выбежала из комнаты. Света слушала, как она обувается, надевает куртку, гремит ключами. Лязгнув замком, Рита громко крикнула:
– Пока, Светка!
– Вали отсюда! Достала!
Топот шагов за дверью затих. И стало ещё тоскливее. Было десять. Стало быть, до прогулки ещё четыре часа. Тёмные очки, купленные днём, лежали в кармане куртки. Если прогулка растянется на всю вечность, то эта вечность не будет яркой. Господи! Вечность! Четыре жалких часа не знаешь, куда девать! На небольшой полке над пианино стояли книги. Света взяла том стихов Цветаевой, прилегла на диван и стала читать. Через полчаса за окном заморосил дождь.
Глава одиннадцатая
Прогулка длилась не вечность, а только сорок минут, и не принесла результата. Жоффрей и Света не встретили никого – возможно, из-за дождя.
– Спасибо, – сказал Серёжка, приняв обратно бульдога, шапку, палку и куртку.
– Не за что, – улыбнулась Света, – не огорчайся. Мы будем каждую ночь гулять, обещаю.
Он предложил остаться с ним до утра. Она отказалась, поскольку очень устала. Их поцелуй был скорее нежным, чем страстным. Всю следующую неделю Света держала слово, хоть было ей нелегко. Она очень уставала на своей школьной работе, а вечерами Рита её прямо изводила чесночным соусом и иронией. Всех ночных выгульщиков собак пришлось посвятить в тайну маскарада. Таковых, впрочем, было немного – Маринка да ещё парочка.
В школе Свету хвалили все, от грозной буфетчицы до директора. Но близко она ни с кем не сошлась, кроме как с Наташей да ещё с Ленкой Шкилёвой. Шкилёва была признательна ей за то, что из-за неё побили Варламова. После этого он от Ленки отлип. Её это осчастливило. Иногда эта девочка ослепительной красоты даже оставалась после уроков, чтоб помочь Свете вымыть полы, и они болтали. Немова и Крапивина попритихли после истории со щенком. Хоть им никто прямо не говорил, что, мол, вы, две дуры, отдали щенка убийце и заслужили этим поступком ад, эта мысль читалась во взглядах. Многие, впрочем, им глубоко сочувствовали. Других щенков они кое-как раздали знакомым и никого уж больше не брали с улицы. Но бездомных собак, как прежде, кормили. О результатах расследования пока ещё ничего не было известно, но оно шло.
Как-то раз Галина Сергеевна пригласила Свету на свой урок к шестиклассникам. Она в школе вела историю. После спаренного урока она спросила у Светы, что ей понравилось, а что – нет. Света придралась к нормандской теории, потому что имела все основания не считать её убедительной. И возник напряжённый спор. С этого дня Света соглашалась присутствовать только на уроках литературы, вела которые Ксения Николаевна. Эта Ксения Николаевна ей пришлась по душе. Она не была похожа на заскорузлых училок литературы, известных Свете. Не было у неё совковой манеры докапываться до сути каждой строки – мол, Чичиков запел песню, так вот давайте-ка разберём, что именно Гоголь этим хотел сказать? Запел и запел! Любой человек может запеть песню, если накупит дёшево мёртвых душ. Где бодрое настроение, там и песенка.
У Варламова и обоих его приятелей настроение портилось всякий раз, когда они замечали Свету. Они здоровались с ней, но издалека. Наташа, тем временем, подыскала себе квартиру и переехала. Больничный у неё давно кончился, и уроков было полно. Но после занятий она усиленно обучала Свету приёмам. Дней через десять Света их уже знала столько, что потянула бы на разряд. Общаясь с Наташей, она не могла не заметить, что та старается обходить вопросы о личной жизни, о прошлом и о мечтах. Казалось, что ни того, ни другого, ни третьего у неё просто не было и что вся её жизнь овеяна некоей мрачной тайной. Но Свете с этой таинственной рыжей личностью было ужас как интересно. Она к ней здорово привязалась.
Все эти дни Жоффрей продолжал худеть, хоть и не страдал отсутствием аппетита. Однако опухоль на преднизолоне стремительно уменьшалась. К последним числам апреля она была не больше горошины. По совету Ирины Серёжка плавно снизил дневную дозу лекарства до четвертинки таблетки. Так как других таблеток Жоффрей не пил, а преднизолон, который вызывал жажду, теперь воздействовал минимально, необходимость гулять по ночам отпала. Рита поздравила с этим Свету. Но та в ответ заявила, что ей ночные прогулки были приятны и что она прекращает их исключительно для того, чтоб не беспокоить Серёжку. Когда настал выходной, она ему предложила свозить Жоффрея к онкологу на Каширку. Сказано – сделано.
– Полагаю, это не онкология, – заявил кандидат наук, внимательно осмотрев крошечную опухоль, – слишком уж хорошо она среагировала на преднизолон. Для мастоцитомы это нехарактерно.
– А что же это такое? – спросила Света.
– Это гораздо больше похоже на воспаление от контакта с дорожными реагентами. Похудел он у вас, конечно! Пусть витамины попринимает.
– Но цитология показала мастоцитому! Как с этим быть?
– Достоверность цитологического анализа составляет не сто, а восемьдесят процентов. Судя по тому, что я вижу, мастоцитомой здесь и не пахнет. Чувствует он себя, по вашим словам, вполне замечательно – не грустит, не хромает. Так что, преднизолон отмените. Жду вас с визитом месяца через три. Так, на всякий случай.
– Спасибо! – крикнули в один голос Света с Серёжкой. Схватив Жоффрея и заключение, они быстро произвели расчёт и вырвались на черёмуховый, пронизанный солнцем воздух как из тюрьмы, мельком посочувствовав тем, кто вынужден был остаться. Конечно, двери этой тюрьмы с камерами смертников и названием «Онкология» никогда уже не сомкнутся за этой крошкой, Жоффреем!
Когда шагали к метро, Света отпустила его побегать. И он носился по одуванчиковым газонам, и хрюкал, и приносил какие-то палки, и кувыркался в зелёной, сочной траве. Видя сумасшедший его восторг от весны, Света предложила погулять по лесу.
– По какому? – спросил Серёжка.
– Давай поедем в Измайлово, на такси. И там погуляем.
– Так это тот самый парк, где Катька его нашла!
– Ну, и замечательно.
Через час они были в том самом парке – с пятью прудами, речкой, аллеями и лужайками. Несмотря на погоду, гуляющих было мало. Началась праздничная неделя, и все рванули на дачи. Узкой тропинкой среди звериных чащоб Жоффрей и два его спутника подошли к Лебяжьему пруду, дальний берег которого сплошь зарос осокой и камышом. Там плавали утки. Кругом стоял дикий лес, и только с одной стороны над ним вдалеке виднелись многоэтажки. Света с Серёжкой сели на лавочку, а Жоффрей подошёл к воде и попил. Потом он улёгся на берегу и замер, щурясь на солнце.
– Как будто и не Москва, – заметила Света, глядя по сторонам, – дикая природа. И тишина. Ты здесь раньше был?
– Я здесь очень часто гулял с собакой, – сказал Серёжка, – с другой.
Последнее слово он произнёс вполголоса. Эта предосторожность была излишней – Жоффрей был занят. Он нюхал ветер.
– Ты тогда видел?
– Да.
На берегу пруда сидели только два рыбака, и то вдалеке. Света закурила. Творилось с ней нечто странное. На неё вдруг упала тень – всего только тень ощущения, что сейчас, здесь, у этой воды, в лесу с едва распустившимися листочками, происходит самое важное и трагическое событие в её жизни. Она бы не удивилась, если бы ей сказали, что это ложь. Но ей бы не захотелось жить. Жоффрей засыпал, уткнув сопящую морду в яркие и душистые одуванчики. Света молча ждала.
– Только один раз я в этом лесу ничего не видел, – задумчиво продолжал Серёжка, – ночью, в грозу.
– Так ты здесь бродил по ночам? Что за удовольствие? Ты ведь мог потерять собаку!
– Нет. Она бы сама нашла дорогу домой. Ведь это был не Жоффрей. Жоффрей, конечно, неглупый, но непрактичный.
– Так что случилось той ночью? – спросила Света, когда её собеседник вдруг замолчал, и его молчание затянулось, – что-нибудь необычное?
– Вовсе нет. Мы с псом заблудились, и мне почудилось, что попали мы в параллельный мир. Я подумал, что никогда не найти нам выхода из дождя, из леса, из холода. Но часа через три наступил рассвет, и всё встало на места.
– Ты здорово испугался?
– Да, очень сильно. Мне тогда было чего терять, и я не был смелым. Я и сейчас многого боюсь, пока Жоффрей здесь.
Света уронила окурок и растоптала его тонким каблуком.
– Серёжа, не надо оправдываться Жоффреем! Если бы его не было, ты нашёл бы, чем объяснить свой страх. Я не говорю, что ты трус. Просто нет людей, которые ничего не боятся. Я точно знаю: храбрейший из храбрецов чего-то боится. Взять даже Ритку. Ты думаешь, она смелая?
– Да. Я думаю, она – смелая.
– И ты правильно думаешь, потому что Ритка боится одной-единственной вещи. Сказать, какой?
Лес вдруг зашумел от порыва ветра. Прозрачной рябью покрылся пруд. Серёжка поёжился.
– Ну, скажи.
– Когда она была мелкая, дед её отвозил на лето в деревню. Там они жили в старом-престаром доме с высокой двускатной крышей и русской печью. Его чердак был завален книгами. Ну, ты можешь представить, что это были за книги! Наверное, Иван Грозный их туда свёз. Так вот, как-то раз Ритка взобралась на чердак и нашла там «Слово о полку Игореве». Читал?
– Читал в переводе.
– Это понятно! Без перевода и я не смогу осилить такую хрень. Так вот, эта сучка мелкая начинает читать и встречает фразу: «Див кличет вверху древо, велит слушать землю незнаему!» С ней – истерика!
– Почему?
– Да как, почему? Страшные слова, согласись! Что это за див, который сидит на дереве и велит какую-то землю слушать? Кстати, никто до сих пор не может понять, кто это такой. Есть разные версии, но все глупые. Если птица, то автор так бы и написал – сова или ворон! А Ритке было двенадцать лет. Она это прочитала глубокой ночью при керосиновой лампе. А в доме, кроме неё, были одни крысы, дед пил с соседями самогонку. Короче, утром Ритку нашли в сильнейшем припадке. Пришлось в больницу её везти. Там ей укололи что-то. Она, конечно, пришла в себя. Но – не до конца.
– Что значит, не до конца?
– Она до сих пор этим дивом бредит периодически, признаваясь в этом лишь мне одной! Иногда ей кажется, что он смотрит на неё, спящую. Она очень не любит быть ночью дома одна, и просто не может спать носом к стенке. В первый момент после пробуждения она сразу должна увидеть, нет ли кого-нибудь в её комнате, а иначе может произойти страшный нервный срыв! Представляешь?
– Детские страхи, – бросил Серёжка и попросил закурить. Они закурили вместе.
– Это не детские страхи, – сказала Света, – это серьёзнейшее психическое расстройство. Иногда оно сходит почти к нулю. Потом обостряется. Мне самой приходилось колоть ей транквилизатор, чтобы она не повесилась!
– Она знает, как выглядит этот див?
– Понятия не имеет! Если бы знала, страх бы исчез. Страшнее всего – непознанное.
Серёжке стало смешно. Он даже закашлялся, поперхнувшись дымом. Света не поняла, над чем он смеётся. Жоффрей, наверное, понял бы, но он спал.
– В каком месте произведения говорится об этом чудище? – поинтересовался Серёжка, – ближе к концу?
– К началу. Князь Игорь едет со своим войском по половецкой степи, и вдруг происходит солнечное затмение! А потом – этот див. Или сперва див, а потом – затмение. Я не помню. И не хочу вспоминать.
– Я думаю, мы узнаем, кто этот див, – чуть слышно сказал Серёжка. Света взглянула на него молча. Она ждала. Она не сдавалась. Жёлтые одуванчики, пруд, Жоффрей. Небесная синь. Может ли всё это не быть преддверием чуда? Непостижимое было здесь. Оно будоражило, как забытый волшебный сон. И оно звало, как голос трубы из сизых глубин морского тумана ночью. Бросив окурок, Серёжка взял её за руку.
– Слушай, Светка! Я могу с Ритой поговорить об этом?
– Конечно, нет! Это её тайна! Точнее, наша с ней тайна.
– Зачем же ты её разболтала?
– Я её приоткрыла, а не разбалтывала! Мне важно было понять, как ты, будучи слепым, его представляешь, этого дива. Я где-то слышала, что слепые имеют шестое чувство, которое позволяет им правильно представить не только то, что они не видят, но даже то, что никто никогда не видел! Разве это не так?
– Да если бы это было так, то все бы давно глаза себе повыкалывали.
– Зачем?
– А на фиг они нужны, если без них можно точно представить не только то, что перед тобой, но и что угодно?
– Ты всё довёл до абсурда! – вздохнула Света, – зачем? Ведь дураку ясно, что я имела в виду не материальность, а метафизику!
– Светка, ты бы ещё алхимию приплела, чтобы объяснить, почему у тебя во рту не язык, а электровеник!
Света, не отвечая, вырвала руку. К берегу подошли две дамы в платочках. Было им за полтос. Их строгая собранность позволяла предположить, что они недавно покинули божий храм. Увидев Жоффрея, спавшего в одуванчиках, рабы божии разразились праведным гневом – пускают, мол, пса без привязи! Жоффрей встал, зевнул, подбежал к Серёжке. Тот пристегнул к ошейнику поводок, поднялся и зашагал с бульдогом к аллее. Света сказала мразям, что они – мрази. Те разорались громче. Она толкнула их в пруд. К её разочарованию, возле берега оказалось неглубоко.
До дома доехали на трамвае. День был предпраздничный, тридцатое. Он клонился к закату. Москва почти опустела. Запах сирени лился, казалось, из ослепительно-голубого неба. Эдик жарил шашлык прямо во дворе, посреди лужайки. Вокруг мангала толпились его друзья – узбеки, азербайджанцы, Юрик, Олег. Закусывали пока только овощами и фруктами. Из машины Олега, стоявшей неподалёку, звучала музыка. Был, скорее всего, фуршет, потому что все, исключая Риту, стояли и соблюдали некоторые приличия. Рита с царственной грацией восседала на складном стуле, скрестив разутые ноги в джинсах, и, поднимая пластиковый стаканчик, провозглашала тост за Азербайджан.
– Я там не была! – визжала она, – и я там не буду! Туда пускают только приличных людей! Но я хочу выпить за нефтяные вышки Азербайджана! Я хочу выпить за голубые горы Азербайджана! Я хочу выпить за…
– Давай лучше пить за каждое по отдельности, – предложил Олег, вручив ей огурчик, – иначе водки останется до хрена!
– А ты наливай её до краёв, тогда не останется, – сказал Юрик и быстро выпил. Тут подбежал Жоффрей, которого Света спустила с привязи. Все с ним вежливо поздоровались. Рита, радостно потянувшись к нему, едва не свалилась и пролила половину водки. Эдик отдал ему кусок мяса, сказав:
– Смотри, всё не ешь! Поделись с хозяином.
Но Жоффрей умял весь кусок. Получил второй. Пока он его проглатывал, подошли Серёжка и Света. Они от водки не отказались.
– Жоффрей! – верещала Рита, хрустя огурчиком, – Жоффрей, как ты?
– Всё у него отлично, – сказала Света, – это не онкология.
Новость всех привела в восторг. За неё и выпили. Шашлык был уже приготовлен. Съев по куску, дворники-узбеки пошли работать. На смену им подтянулись местные жители – тётя Роза с первого этажа, Маринка со своим псом и зануда Ленка с тремя крошечными псами малоизвестной породы. Все вновь прибывшие наблюдали за Ритой с недоумением. Но, приняв по стакану, они прониклись к ней пониманием. Пришли кошки, и неизвестно откуда взялась гитара. Серёжка взял её, сел на землю, спиной прижавшись к берёзе, и заиграл. Света села рядом. Рита начала петь. Жоффрей обожрался до такой степени, что сумел уснуть около неё. Она положила на него ноги. Все остальные спорили, кроме тихих азербайджанцев.
– Да говорю вам, нет у меня ни одной жены! – кричал Эдик дамам, которых объединяла цель вывести его на чистую воду, – зачем мне врать? Разве я бессовестный, как Жоффрей? А кстати, вы знаете, что он выздоровел? Давайте за это выпьем!
– Ты нам мозги не пудри! – рычала Ленка, схватив его за грудки, – показывай паспорт!
– Я не ношу с собой паспорт! Какой в нём смысл? Все мне и так верят, особенно полицейские! У меня честное лицо!
– Конечно, как и у всех сволочей! – орала Маринка, – товарищи полицейские, это сволочь! Восьмого марта взял с меня деньги за персики! С меня, с дамы!
– Не надо было давать, Мариночка, – наставительно скаламбурил Олег. Всем стало смешно. Тут понабежали с детской площадки дети, почуяв запах вкусного мяса. Их было много, и с ними пришли две мамы. Олег детишкам что-то шепнул, и они запрыгали вокруг Эдика, крича: «Папа, папа!». Жоффрей проснулся и стал играть с сорванцами. Рита, которая не любила детей, ушла босиком, забыв свои шлёпанцы. Так закончился этот день.
Глава двенадцатая
Шестое мая Свете крепко запомнилось. На уроке литературы в одиннадцатом «Б», каковой урок Ксения Николаевна посвятила итогам года, Крапивина заявила, что она так и не поняла, почему Наташа Ростова отшила князя Андрея и кто убил противного старикашку Фёдора Карамазова. Все подумали, что она прикалывается. Света присутствовала на этом уроке. Она сидела за одной партой с Леной Шкилёвой. Когда смех стих, Володька Курёхин, которого посадили вместе с Крапивиной, хотя она была против, громко спросил:
– А ты поняла, кто убил старуху-процентщицу?
– Ксения Николаевна, посадите меня с кем-нибудь другим, – взмолилась Крапивина, поглядев на Володьку так, будто он возник рядом с ней секунду назад, – за что вы мне мстите? Я целый месяц вела себя хорошо!
Двадцать пять парней и девчонок вновь зашлись хохотом, на сей раз убийственным для Курёхина. Тот натянуто улыбнулся и покраснел до ушей.
– Крапивина, перестань, – кротко попросила Ксения Николаевна, – ты ведь знаешь, что поступаешь дурно!
– Пожалуйста, посадите меня с кем-нибудь другим, – твёрдо повторила Крапивина, – вам что, трудно? Если я встану и убегу, вы мне аттестат испортите тройкой! Но у меня нет выбора, Ксения Николаевна! Что вы надо мной издеваетесь?
– Это ты сейчас издеваешься! Ты ведь видишь, все места заняты!
– Я могу поменяться местами с ней, – мяукнула Немова с задней парты, – ради подруги я на любую пытку согласна, даже на эту!
Хохот возрос. К нему не присоединились только Шкилёва и Света. Они сочувствовали Володьке, который также смеялся, поскольку это было единственным, что он мог предпринять.
– Немова – герой! – проорал Варламов, – я бы с Курёхиным не решился за одной партой сидеть – он может побить, если разозлится!
– Да он уже кулаки сжимает! – вторил Варламову Мишка Темников, – и весь красный! Крапивина, берегись!
– Он красный от сексуального напряжения! – надрывалась Анька Блинова, – Ленка, беги, а то поцелует!
Класс стал неуправляем. Высказаться успели все, включая Шкилёву. Она несколько раз крикнула: «Прекратите!» Бедный Курёхин опять только улыбался, но его взгляд говорил о том, что с этой улыбкой он и умрёт. Когда Ксения Николаевна пригрозила позвать Наташу – да, да, именно Наташу, случилось то, что не было ожидаемо, хоть Крапивина и грозилась покинуть класс. Она так и сделала – молча встала и убежала. Конечно, это не принесло Курёхину облегчения. Но у Светы не было никакой возможности оказать ему помощь. Она решила, по крайней мере, поговорить с Крапивиной, и, поднявшись, кинулась вслед за ней.
Коридор был пуст. Юная садистка уже спускалась по лестнице с такой скоростью, что настигнуть её до первого этажа Света не смогла. Шаги хулиганки загрохотали по вестибюлю. Промчавшись мимо охранника – молодого, не дяди Васи, Крапивина выскочила на улицу и застыла, как будто солнечные лучи стали для неё непреодолимой преградой. Выбежала и Света. Рукой смахнув со лба пот, она подошла к Крапивиной. Большой рот хулиганки дёргался. Вынимая из пачки «Мальборо» сигарету, она моргала – видимо, для того, чтобы не заплакать. Со стороны спортивной площадки за углом школы были слышны писклявые голоса. Наташа там занималась со второклашками.
– Идиотка, – проговорила Света, также закуривая, – ты разве не понимаешь, что это может кончиться суицидом? Тебе охота в тюрьму?
Крапивина неожиданно рассмеялась. Света попятилась от неё.
– В тюрьму? – как бы размышляя, переспросила школьница, – интересно! Но объясни, за что? Ведь я всего-навсего задала вопрос! А этот ублюдок меня унизил.
– Он пошутил!
– Пошутил?
– Конечно! Он, как и все, подумал, что ты шутила. Как можно не понимать, почему Наташа порвала с князем? Как можно не понимать, что голову Карамазову проломил лакей Смердяков, его незаконный сын! Ты эти романы, вообще, читала?
– Чёрт с ней, с Наташей и с её князем! – выпалила Крапивина, поперхнувшись дымом, – я бы не порвала, она порвала! Это её дело! Дура она! А вот что касается Смердякова – что я могу про него понять? Есть его признание, очень сильно похожее на фантазию! Он мечтал это совершить, так вот и придумал, что совершил, а потом повесился. А у Митьки были мотивы! И была злоба! И все улики – против него.
– А деньги?
– Какие деньги?
– Три тысячи Смердяков показал Ивану! Где он их взял?
– Украл! Ты чего тупишь?
– Лена, успокойся!
И Лена вдруг успокоилась. Вероятно, ей нужно было только слегка проораться. Сбивая пепел, она смотрела на Свету. Но та не знала, что ей сказать. Она вдруг увидела на дорожке, которая пролегала к школе через пустырь, Серёжку с Жоффреем. Они гуляли. Их, как нередко это бывало, сопровождала маленькая серая кошечка. Эта кошечка уже очень-очень давно дружила с Жоффреем. Столь необычная дружба была предметом всеобщего интереса и удивления. Иногда они забавно играли – бульдог и кошка. Всякий, кто это видел, замедлял шаг. Многие жалели, что под рукой нет видеокамеры.
– Я права? – спросила Крапивина, – или нет? Какого ты дьявола догнала меня и молчишь, как треска варёная?
– Ты права, – глядя на Жоффрея, призналась Света, – но не во всём. Когда ломаешь шаблоны, надо быть снисходительной к тем, кто живёт шаблонами. Достоевский, в отличие от тебя, проявил к ним некую снисходительность. Именно по этой причине Вовка, как все, решил, что ты просто шутишь. И пошутил в ответ. Без всякого злого умысла. Ты за это его убила.