– Ты утром-то вроде бегала, – удивлённо сказала Юля, взяв её под руку.
– Значит, было от кого бегать.
– Не поняла. Ты о чём?
Анька ничего объяснять не стала. Лифтёр был пьян. Он молча и с ненавистью таращил глаза на Аньку – видимо, получал от неё похлеще, чем получил под утро от Кременцовой.
На УЗИ была очередь, человек шесть-семь. Спросив, кто из них последний, две гребешковые жертвы сели на стулья и стали шёпотом обсуждать Илюху. Им было весело. Вскоре дверь кабинета УЗИ открылась. Вышли две женщины – пациентка и медработница. Пациентка заковыляла к лифту, а медработница оглядела очередь и спросила:
– Кто у меня из прокуратуры?
– Я, – смущённо призналась Юля, – но я могу подождать!
– Не надо, входите.
Но Кременцова всё ещё мялась.
– Иди, тебе говорят! – прошипела Анька, спихивая её со стула. Пришлось идти.
– А вы что, не взяли с собой простыночку? – добродушно спросила врач, усаживаясь во вращающееся кресло между кушеткой и монитором с датчиками. Раскрыла историю, – ну, тогда снимите халатик и положите его на эту кушеточку.
– Как ложиться? – спросила Юля, проделав то, что ей было велено и оставшись в одной футболке.
– Сначала, Юлия Александровна, на живот, пожалуйста, лягте. Мы ваши почки проверим.
Лёжа ничком и чувствуя, как по её пояснице, чем-то намазанной, водят датчиком, Кременцова боролась с какой-то странной, липкой, болезненной дремотой, внезапно нахлынувшей на неё. Она не могла понять, с чего вдруг к ней присосалась эта сонная одурь. Температуры у неё не было, ночью часа четыре и утром пару часов она поспала. Куда ещё больше? Однако, глаза слипались. Мозг обволакивало туманом. Может быть, от лекарств, которые ей кололи и капали? Эта версия казалась правдоподобной.
– Перевернитесь, Юлия Александровна.
– А? Чего?
– Пожалуйста, лягте на спину! Поднимите футболку. Ещё, ещё, до груди.
Как следует смазав гелем живот блатной пациентки, врачиха стала водить ультразвуковым датчиком по нему. Теперь Кременцова видела на экране все свои органы и кишки. Зрелище весьма её покоробило, но узистка как будто была довольна, поскольку шёпот, срывавшийся с её губ, стал бодрым. Прежде он был не то чтобы озабоченным – нет, скорее, задумчивым, очень тихим. Почти неслышным. И тут вдруг Юля всё поняла. Ну конечно, шёпот! Он-то и усыплял её, этот шелест труднопроизносимых терминов, проговариваемых узисткой без смыкания губ – растерянно, машинально, как это часто бывает при очень сильной сосредоточенности. Сейчас он звучал и громче, и веселее, потому спать уже не хотелось.
– У меня что, с почками проблемы? – решилась на вопрос Юля.
– С почками? Нет, я бы не сказала. Значительных изменений не наблюдается. А с чего вы взяли? Жалобы есть?
– Да нет. Я даже не знаю, с чего я это взяла. Просто так спросила.
Невнятный шёпот возобновился. Чуть погодя прервался вопросом:
– Скажите, вам клизму ставили?
– Целых две!
– Да? Странно. Вот здесь не очень просматривается… Ну, ладно. Там, по всей вероятности, и смотреть-то не на что! Одевайтесь, Юлия Александровна.
Облачившись в халат, Юля ожидала некоторое время, пока узистка заносила в историю результаты исследования. Получив историю, вышла.
– Ну, как? – поинтересовалась Анька, встав ей навстречу.
– Да, так себе. Клизма – круче.
Анька хихикнула. Пошли к лифту.
– Она тебе что-нибудь сказала?
– Нет, вообще ничего. Шептала, шептала! Я прямо чуть не уснула от её шёпота! Голова заболела даже.
– Я знаю, эта узистка всё время шепчет, когда работает! У неё кликуха – Шепчиха. Ну, из-за Шёпота!
Кременцова сердито дёрнула бровью. И вдруг – застыла. Как в пол вросла. На её лице возникло смятение. Анька также остановилась.
– Юлька, ты что? Нога заболела, что ли?
– Как, ты сказала, её прозвали?
– Кого?
– Узистку!
– Шепчиха…
– Шепчиха?
– Да. Юлька, что с тобой? Ты – вся белая!
– Ах ты, господи, боже мой! Конечно, Шепчиха! Ну как я раньше не догадалась! Что я за идиотка пустоголовая? Что за дура?
И, звезданув себя обоими кулаками по голове, защищённой, к счастью, густой и спутанной гривой жёстких волос, Юля во весь дух устремилась к лифту. Решив, что с таким лицом умные поступки не делают и что мчаться куда-то с такой ногой можно только при окончательном отключении мозга, Анька самоотверженно побежала следом. Но где ей было угнаться за ненормальной! Она рассчитывала схватить её возле лифта, но Кременцова лифт вызывать не стала, а ринулась сломя голову вверх по лестнице – с таким грохотом, будто на её тонких ножках были не шлёпанцы, а армейские сапожищи. Несчастной Аньке такое дело было не по плечу – точнее, не по ноге. Ей пришлось ждать лифта.
Доковыляв до палаты, она, к своему огромному удивлению и восторгу, застала Юлию Александровну не висящей в петле и не вылетающей из окна, а бегающей из угла в угол с раскрытой книжкой в руках. Глаза ненормальной дико горели, длинные пальцы правой руки с длинными ногтями стремительно перелистывали страницы, сминая их. Анька еле-еле успела запрыгнуть на свою койку, чтобы не быть сбитой с ног и тут же раздавленной.
– Ты взбесилась, что ли? – выкрикнула она, тяжело дыша, – что это за книжка?
– Молчи, молчи!
Отыскав нужную страницу, Юля загнула её, чтоб не потерять, и стала искать другую. Найдя, приблизилась к Аньке. Подняла палец.
– Послушай! Вот!
И прочла:
– «Вий – есть колоссальное создание простонародного воображения. Этим именем называется у малороссиян начальник гномов, у которого веки на глазах идут до самой земли. Вся эта повесть есть народное предание. Я не хотел ни в чём изменить его и рассказываю почти в такой же простоте, как слышал.»
– Ты что, мне Гоголя собралась читать? – заорала Анька, – в жопу засунь себе эту книжку и отойди от моей кровати!
– Нет, погоди! Вот еще послушай! Один абзац!
С этими словами Юля раскрыла загнутую страницу и прочитала:
– «… и взявши кочергу, вышла отворить дверь. Не успела она немного отворить, как собака кинулась промеж ног её, и – прямо к детской люльке! Шепчиха видит, что это уже не собака, а панночка, да притом пускай бы уже панночка в таком виде, как она её знала – это бы ещё ничего, но вот вещие обстоятельства: она была вся синяя, а глаза горели, как уголь! Она схватила дитя, прокусила ему горло и начала пить из него кровь. Шепчиха только закричала : «Ох, лишечко!», да из хаты! Только видит, что в сенях двери заперты. Она – на чердак, и дрожит, глупая баба! А потом видит, что панночка к ней идёт и на чердак. Кинулась на неё и начала глупую бабу кусать! Уже Шептун поутру вытащил свою жинку, всю искусанную и посиневшую. А на другой день и умерла глупая баба!»
– Да ты свихнулась! – вскричала Анька, когда взволнованная до дрожи Юля закрыла книжку, – просто свихнулась! Начисто!
Кременцова с нервной усмешкой бросила Гоголя на свою кровать.
– По сути ответить нечего?
– Кременцова, ты идиотка конченая!
– Я спрашиваю, по сути ответить нечего?
– А где суть? Один шизик выдумал невесть что, а у другой дуры – из-за того, что красивый мальчик ей клизму сделал, мозги из задницы потекли! Вот тебе и суть!
Кременцова, гневно сверкнув глазами и тряхнув гривой, вновь начала измерять шагами длину прохода между кроватями.
– Ты реально считаешь, что эта рыжая тётка с иконы – Гоголевская панночка? – не сводя с неё взгляда, спросила Анька.
– Мужик принёс икону домой, – отрывисто, сухо заговорила Юля, – его жена сказала про неё гадость. Он закричал: «Язык тебе надо вырвать!» Ночью жена – учительница русского языка и литературы, читала Гоголя. Том заложен на «Вие» её окурком – Артемьев курит сигареты без фильтра. Утром он ушёл на работу. Когда вернулся, его жена лежала с оторванным языком. Икона была пустая.
Анька задумалась.
– Так жена, по-твоему, догадалась, кто на иконе?
– Одна старуха, которая жила сверху, слышала, как они ночью скандалили, и хотела дать нам об этом какую-то информацию, – продолжала Юля, – шеф попросил её подождать. Она ждала дома. Когда он стал ей звонить, она не открыла. Другая бабка сказала, что у неё есть ключ от этой квартиры. Я пошла за ключом. Когда шла назад босиком, рыжая швырнула мне под ноги гребешок. Но я доползла и отдала ключ. Открыв дверь, мой шеф обнаружил, что старуха задушена.
– Как?
– Шнурочком.
– А дальше что?
– Мы втроём – я, шеф и водитель, помчались к женщине, которая подарила мужу учительницы икону. Шеф пошёл к ней один. Водитель и я остались в машине, возле подъезда. Минут через двадцать пять вышла рыжая. Я за ней погналась, но не догнала. Всё это случилось сегодня ночью. А час назад Кирилл сообщил мне, что эта тварь перегрызла горло моему шефу, а женщине – перерезала.
– А икону женщина где взяла, интересно? – спросила Анька, отреагировав на ужасный финал рассказа лишь чуть заметным движением угла рта.
– Купила в Покровском женском монастыре. Туда её принесла какая-то старушенция.
Анька долго молчала. Юля не останавливалась. Вошла красивая медсестра в розовых штанах и синей косоворотке. Она держала в руках лоток со шприцами.
– Готовьтесь к уколам, дамы.
Ледяной взгляд красавицы не сулил ничего хорошего. Встав бок о бок, две пациентки рассеянно созерцали жалкий пейзаж за окном. Там вихрем кружились жёлтые листья. Солнце то появлялось, то исчезало за облаками. По подоконнику ошивались голуби. Медсестра уколола больно и ушла молча. Потерев попы, Юля и Анька уселись каждая на свою кровать.
– Да всё это бред, – заявила Анька.
– Что бред?
– Да панночка – бред! Гоголь написал, что это – предание. Значит, сказка.
– У любого предания есть фактическая основа. Я это точно знаю. Вий, предположим, бред. А панночка – вряд ли.
Но скептицизм в глазах Аньки был непоколебим. Она усмехнулась.
– У Хусаинова Гоголь был любимый писатель, – добавила Кременцова, – видимо, он её раскусил.
– Кого? Рыжую?
– Ну конечно!
Дёрнув на себя ящик тумбочки, Анька вынула из него игральные карты и стала их тасовать.
– Да всё это бред!
– Что – бред?
– Да, вообще, всё. Я в сказки не верю.
– А кто ж тогда заорал-то в поле? Почему у тебя вдруг ранки открылись спустя аж год?
– Маринка, паскуда, заверещать могла, чтобы я проссала французские джинсы. Ранки открылись из-за того, что я пробежала пять километров. И, плюс к тому, диабет.
– Да ты просто дура, – холодно бросила Кременцова, – мы с тобой – в одной лодке посреди океана, а ты плюёшь мне в лицо, хотя я тебе ничего плохого не сделала!
– А с какой это поросячьей радости мы с тобой – в одной лодке, да посреди океана? Не понимаю.
– Ты всё, коза, понимаешь! Рыжая убивает всех, кто знает, что она – панночка. А ещё она убивает либо калечит тех, кто идёт к разгадке или распространяет сведения, наводящие на неё. Ты всё это понимаешь. Мы с тобой теперь знаем, кто она – поэтому нам не ссориться надо, а действовать сообща! Иначе – кранты.
– Кранты? – как-то тихо, вяло, брезгливо переспросила Анька, взглянув на Юлю. Взгляд её был печальным и удивлённым. Юля молчала. Она ждала продолжения. И не зря ждала. Швырнув карты, Анька с яростным воплем бросилась на неё. Судя по всему, её целью было как минимум расщепить собеседницу на молекулы. Кременцова была и ниже, и тоньше Аньки, но ей понадобилось четыре секунды, чтобы не больно её скрутить, уложить на койку мордочкой вниз, держа за запястье, и крепко шлёпнуть по заднице.
– Уймись, дура!
– Сука! Гадина! Мразь! – захлёбываясь слюной, верещала Анька. После шлепка она не пыталась вырваться, осознав, с кем имеет дело, но материлась и выгрызала пух из подушки долго ещё. Потом успокоилась.
– Пусти, хватит!
– Ты точно всё поняла?
– Да, точно! Пусти!
Тут привезли ужин – чай с молоком, картошку и баклажаны.
– Я не хочу, – прошептала Анька, лёжа ничком. Но Юля взяла две порции. Закрыв дверь, достала консервный нож и зверски всадила его в железную банку с изображением хрюшки. По палате растёкся запах подтаявшего свиного жира.
– Анька, вставай! Смотри, какая тушёнка!
– Я не хочу, – повторила Анька, но уже с раздражением. Было ясно, что она хочет, ещё как хочет, но идиотничает. Открыв тушёнку, Юля сделала то же и с банкой красной икры.
– Вставай, Карташова! Икра тебя тоже ждёт.
– Пускай ждёт! Не буду.
Вывалив половину тушёнки в одну тарелку, а половину – в другую, Юля перемешала её с картошкой. Потом наполнила и включила электрочайник, сделала бутерброды. Потом взяла Аньку за ноги и рванула изо всей силы. Анька также изо всей силы вцепилась в койку. Стальная койка, весившая не меньше ста килограммов, проехала полпалаты. С большим трудом отодрав от неё ревущую Аньку, Юля впихнула её за стол и дала ей ложку.
– Вот, жри! Пока не пожрёшь – не встанешь.
Анька, усиленно кривя рожу, начала есть. Ей стало смешно, и она закашлялась. Кременцова, которая ела рядом, хлопнула её по спине – да так, что чуть не убила. Чайник вскипел. Когда пили кофе, Анька спросила:
– И что же нам теперь делать?
– Вот уж не знаю, – скучно ответила Кременцова. Такой ответ, а главное – тон, Аньку не устроил.
– Как так, не знаешь?
– Вот так – не знаю, и всё.
– Какого ж ты хрена меня подставила, сука рваная?
– Это как я тебя подставила, интересно?
– Да очень просто! Сказала мне, кто она, хотя знала, что это – смертельная информация! Ты ведь знала об этом! Прекрасно знала!
– Нет, я только потом это поняла. Прости.
Допив кофе, Анька вернулась на свою койку и опять стала тасовать карты. Юля осталась сидеть на стуле, опустив руки.
– Значит, схема такая, – сказала она, подумав, – о том, что мы с тобой знаем, ни одному человеку не говорим ни одного слова. Одновременно не спим – ни ночью, ни днём. Я сплю – ты не спишь, ты спишь – я не сплю. Ночью спим со светом. В туалет, в магазин, на уколы, в душ и на процедуры поодиночке не ходим. Только вдвоём.
– Да что это даст? – отмахнулась Анька, – она ведь ведьма! Что мы против неё – хоть вдвоём, хоть с полком охраны?
– Если бы для неё всё было так просто, она бы ночью не бегала от меня, – возразила Юля, – а она бегала, только пятки сверкали! Потом стреляла из-за контейнера – притом так, как можно стрелять лишь левой ногой, страдая тяжёлой степенью косоглазия. Она очень быстро передвигается – видимо, на метле. Она весьма хитрая, но и я не дура. А ты – тем более, если с сахарным диабетом работаешь на панели так, что у тебя юбка стоит дороже моей дублёнки. Сила у неё есть, но ты только что узнала, можно ли со мной справиться одной силой.
– Юленька, а ты кто? Самбистка?
– Нет, дзюдоистка.
– Разрядница?
– КМС.
Раскладывая пасьянс на постели, Анька спросила:
– И долго мы будем с тобой сиамскими близнецами? Это ж немыслимо: одна спит, другая не спит, одна срёт, другая любуется, одна трахается, другая – дрочит! Ведь мы так через неделю с ума сойдём.
– Для того, чтоб это закончилось, мы должны разузнать, чего она так боится, – ответила Кременцова, вывернув ногу, чтобы взглянуть, нет ли на бинте крови, – она не хочет, чтоб знали, что существует её портрет, написанный, как икона. Мы должны выяснить, почему она этого не хочет, а также кем и зачем был написан этот портрет. Тогда станет ясно, как её нейтрализовать.
– Так мы вдвоём это будем выяснять, что ли? Без посторонней помощи?
– Разумеется. Трупов и так уже более чем достаточно, на мой взгляд.
– И как же мы это выясним?
Кременцова молча допила кофе. Потом ответила:
– Я не знаю.
– Тут, за больницей, есть не то озеро, не то пруд, – со вздохом сказала Анька, – пошли утопимся, чтоб не мучиться.
– Да ты бы лучше заткнулась, мученица! Тебя хоть курить не тянет.
Сказав так, Юля не спеша поднялась, подошла с тарелками к раковине и стала их мыть. Анька продолжала маяться дурью с картами.
– А здесь, кстати, ванная есть? – поинтересовалась, вымыв посуду, Юля.
– Конечно, есть. В конце коридора, напротив кабинета заведующего. Мы вдвоём попрёмся принимать душ?
– А как же! Ведь мы – сиамские близнецы. Я – тело и голова, ты – всё остальное.
– А что ещё есть у человека, кроме башки и тела? – озадачилась Анька. Юля, подойдя к тумбочке, вынула из неё махровое полотенце.
– Ещё есть то, что по поводу и без повода предлагает идти топиться, поскольку знает, что не утонет.
Ванная оказалась на удивление неплохой. Там было просторно, чисто, светло. Пока Кременцова осматривала дверной засов и окошко, Анька уже вовсю полоскалась, поставив больную ногу на бортик ванны. Она несколько минут хлестала себя горячей струёй из гибкого душа, сопя и ойкая. От неё валил пар. Снявшая халат Кременцова нетерпеливо моталась из угла в угол. Ей было жарко. Наконец, Анька вылезла и взяла своё полотенце. Встав в ванну так же, как в ней стояла она, Юля деловито спросила:
– А к тебе мама когда придёт?
– Наверное, завтра, – сказала Анька, тщательно вытираясь, – а что?
– Может быть, она про эту Маринку что-нибудь знает?
– Вряд ли. Да и Маринка едва ли сможет что-нибудь важное сообщить. Она – идиотка.
Надев халат, Анька стала разглядывать Кременцову, которая истязалась контрастным душем.
– Юлька, ты вроде худенькая такая! Где в тебе сила прячется?
Будто и не услышав вопроса, Юля вскричала:
– Анечка, ты ведь видела ту икону! Скажи, как учительница смогла догадаться, кто на ней нарисован?
– Честно, понятия не имею. Да я её особо и не рассматривала. Помню, женщина с гребешком. Больше вообще ничего не помню. Тебе об этом надо спросить у мужа этой учительницы. Если я тебя правильно поняла – она именно ему об этом что-то кричала.
– Если б ему – он был бы убит. Нет – он, видимо, спал беспробудным сном, когда она кому-то об этом что-то кричала, да притом так, что бабка этажом ниже, сидевшая возле форточки, всё услышала.
– Ты считаешь, в квартире был кто-то третий? – ошеломлённо спросила Анька. Юля кивнула.
– Артемьев жив. А его жена и старуха, которая слышала её крик, убиты. Значит, в квартире был кто-то третий. И она с ним общалась. Подай, пожалуйста, полотенце!
– Ты уже всё?
– Мне сегодня с принцем не спать, – ответила Юля, закрутив краны. Взяв из Анькиных рук своё полотенце, она обтёрлась им так, что при одном взгляде на её тело не то что принц, самый краснокожий индеец сразу упал бы в обморок.
Возвращаясь в палату, они зашли в процедурный, поскольку было время уколов. Красивая медсестра в розовых штанишках на этот раз улыбнулась им и особой боли не причинила. Видимо, ей уже сообщили, что Кременцова – человек замечательный.
– Юля, вам обезболивающий не нужен на ночь? – осведомилась она, сделав обязательные уколы.
– А какой именно?
– Анальгин с димедролом.
– Спасибо, нет.
– А мне уколи, – попросила Анька. Глядя, как медсестра её инъекцирует, Кременцова спросила, запирают ли на ночь лестничные решётки.
– Да, разумеется. Я их уже закрыла. А вы кого-нибудь ждёте?
– Я никого не жду. Посторонних на этаже сейчас точно нет?
– Абсолютно точно. Закрыв решётки, я обошла отделение от операционной до ординаторской. Везде свет включала.
В палате Юля стала вслух читать «Вия», сидя за столиком. Анька слушала, растянувшись на своей койке. Через сорок минут они поменялись. Анька домучилась до конца.
– Ненавижу классику, – объявила она, и, захлопнув книгу, легла в постель. Юля изо всех сил боролась со сном, закутавшись в одеяло.
– Кто будет спать? – спросила она.
– Спи ты, – предложила Анька, – я про своих собак почитаю.
И взяла справочник. Юля наблюдала за ней с тревогой.
– Гляди, не вырубись! Ведь тебе димедрол вкололи.
– Не вырублюсь. Спи спокойно.
Был уже двенадцатый час. Ободрённая заключительными словами Тиберия Горобца, ставшего философом, Кременцова крепко уснула.
Глава восьмая
Её пробуждение было страшным. Во-первых, свет не горел. Во-вторых – судя по гробовой тишине, стояла ещё глубокая ночь. И, наконец, в-третьих – Аньки в палате не было. Аньки не было! Юля поняла это раньше, чем открыла глаза и раньше, чем затаила дыхание, чтоб прислушаться. Ощущение одиночества грызло кости, как зимний холод, хлещущий из распахнутого порывом ветра окна. Это было страшно. Приняв сидячее положение, Кременцова откинула одеяло, свесила ноги, нащупала ими шлёпанцы и взяла со стула халат. Ей сперва почудилось, что дверь – настежь. Но оказалось, что не совсем. Тусклая полоска света из коридора пересекала справочник по служебному, охотничьему и декоративному собаководству. Раскрытый, он лежал близ Анькиной койки, на месте тапочек с кроличьими ушами. Сквозняк слегка шевелил страницы. Вот это уж было слишком. Юля вскочила. Надев халат на голое тело, она взяла пахнущий тушёнкой консервный нож, и, сунув его в карман, вышла в коридор.
Он был очень длинный и освещался лишь кое-где, поэтому до окна просматривался в одну только сторону. Кременцова старательно почесала затылок и зашагала сперва туда, стараясь не хлопать тапками. Проходя мимо туалета, она в него заглянула. Аньки там не было. Из палат доносились храп и зловоние. Коридор, как выяснилось, окном не кончался, а сворачивал вправо. Ответвление, впрочем, было весьма коротким. Оно заканчивалось решёткой, запертой на замок. За ней была лифтовая площадка и погружённая во мрак лестница. Между этой решёткой и торцевым окном здания находилась дверь операционной. Юля её толкнула, нажав на ручку, и, убедившись, что она заперта, побрела к другому концу зловещего коридора.
Последней комнатой женского отделения была сестринская, которая находилась перед вторым выходом на лестницу. Кременцова решила поговорить с дежурной сестрой. Громко постучав и не получив ответа, она потрогала дверь. Та легко открылась, и Кременцова остолбенела. В комнате горел свет. Около дивана со смятой, как после секса, постелью, стояли туфли на шпильках, принадлежавшей медсестре в розовых штанах. Но ни медсестры, ни её штанов, ни даже косоворотки в комнате не было. Одни туфли стояли. Ошеломлённая этой новой загадкой, Юля двинулась дальше, тревожно взмахивая ресничками и сжимая в кармане консервный нож. Куда медсестра могла убежать босиком, чёрт её возьми? Куда могла Анька деться? С ума они сошли, что ли?
В холле между буфетиком и мужским отделением, из которого доносился менее резкий запах и более мощный храп, Кременцову ждало ещё одно потрясение. Там стояла каталка. На ней лежал покойник в чёрном мешке. Кременцова с дрожью – вдруг Анька? – приблизилась к мертвецу и распаковала верхнюю его часть. Нет, труп был мужской и точно не первой свежести. Он смотрел. В свете синих ламп его белый взгляд не казался мёртвым. Быстро набросив на распухающее лицо покойника целлофан и перекрестившись, Юля возобновила путь свой с чуть большей скоростью. Ей почудилось, что глазами мёртвого человека злобно глядела на неё ведьма.
Процедурный был заперт. Пост, озарённый настольной лампою, пустовал. Кабинет заведующего также был на замке. В мужском туалете, который ночью служил курительной комнатой, Кременцову встретили матом сразу из четырёх прокуренных глоток. Она в долгу не осталась, но дверь захлопнула. В ординаторской её получасовое ночное странствие завершилось, поскольку там оказались все, кто был ей так нужен: и Анька, и медсестра в розовых штанах, и даже дежурный врач – лысый, бородатый толстяк в светло-голубой униформе. Он сидел за столом с двумя телефонами и пил чай. Анька прямо в тапках лежала на небольшом кожаном диване. Её ресницы были опущены, но слегка. Сквозь них блестели белки невидящих глаз. Красивая медсестра босиком сидела на стуле посреди комнаты и курила «Парламент». Ногти у неё на ногах были ярко-красными, как рубины.
И медсестра, и врач уставились на вошедшую так, будто ожидали её прихода, но не считали его желательным. Кременцову, однако, трудно было смутить раздражённым взглядом даже тогда, когда она сама понимала, что является лишней. А в тот момент её распирало прямо противоположное ощущение.
– Что такое здесь происходит? – осведомилась она, приблизившись к Аньке и взяв её за запястье, – она жива?
– Ещё как жива, – устало отозвалась медсестра, медленно закрыв и открыв глаза голубого цвета. Ей очень хотелось спать. Доктор усмехнулся. Пристально поглядев сперва на него, затем – на сестру, Юля опустила Анькину руку.
– Спит она, спит, – вяло пояснила босая стервочка, стряхнув пепел в мусорную корзину.
– Почему здесь?
– Потому, что там она тебе спать не даст. Я алпразолам ей вколола.
– Алпразолам?
– Ну, да. Пять кубов.
Кременцову начала злить эта ситуация.
– Объясните, что происходит? – потребовала она, обращаясь к лысому толстяку, – зачем ей вкололи транквилизатор?
– А вы ей кто? – спросил доктор.
– Я?
– Угу.
Юля промолчала. Врач с раздражением продолжал:
– Ну, конечно, вы, а кто же ещё? Вы требуете у нас отчёта о состоянии пациентки. Прежде чем предоставить вам конфиденциальную информацию, я обязан удостовериться в том, что вы – либо её ближайшая родственница, либо, уж извините, жена. Иначе меня отдадут под суд. И правильно сделают.
– Да она из прокуратуры, Антон Антонович, – пояснила голубоглазая, дотянувшись до пепельницы, стоявшей перед врачом, и смяв в ней окурок. От её слов раздражение доктора не утихло – наоборот, усилилось. Отвернувшись от Кременцовой, он процедил:
– Честно говоря, плевать мне на это! Но если вам так охота знать – пожалуйста, знайте. Пару часов назад её мать погибла.
– Благодарю, – негромко ответила Кременцова и огляделась, ища глазами часы. Врач каким-то непостижимым образом догадался, что она ищет, и посмотрел на наручные.
– Три пятнадцать. У вас ещё ко мне есть вопросы?
– Когда она… ну… очнётся?
– Не раньше, чем через час. Если будет нужно, ещё уколем. Она была в абсолютной неадекватности.
Доктор показал Кременцовой правую руку. Ребро ладони было заклеено пластырем.
– Ухватила, как бультерьер! И не отцепилась, пока ей алпразолам не ввели.
– Найдите мне её адрес, – распорядилась Юля, и, сев за стол, сняла с телефона трубку. Домашний номер Кирилла Бровкина она помнила так же крепко, как свой. Начав набирать его, спохватилась – Кирилл недавно женился и переехал, а новый номер она запамятовала. Пришлось звонить Карнауховой. Врач, тем временем, открыл шкаф с историями, достал из него историю Аньки и вслух прочёл её адрес. Голубоглазая стерва уже курила новую сигарету. Инна Сергеевна очень долго не брала трубку. Но Кременцова не бросала свою, так как точно знала, что Карнаухова подойдёт – либо сон досмотрит, либо стряхнёт с себя своего юного любовника, обещая прикончить неугомонную телефонную суку, и – подойдёт. Так оно и вышло.
– Слушаю вас!
– Доброй ночи, Инна Сергеевна, – пропищала Юля как можно более жалобно, – я вас не разбудила?
– Ты меня разбудила, Юлька, но абсолютно правильно сделала, если у тебя ко мне просьба. Надеюсь, ты звонишь из больницы?
– Да, из больницы, Инна Сергеевна. Я хочу поблагодарить вас за то, что вы так обо мне заботитесь. Чувствую я уже себя хо…
– Ох, только попробуй! – голосочком Багиры мяукнула заместитель районного прокурора, – я тебе выпишусь! Уши оторву сразу. Ясно?
– Инна Сергеевна, я клянусь вам, что не уйду отсюда, пока не выгонят! Я курить здесь бросила, потому что мне так велели. И буду всё выполнять, что скажут! Меня сегодня отправили на Узи, клизмами замучили, но я слова грубого не сказала даже медбрату, когда он с клизмой припёрся! Но у меня, действительно, просьба к вам. Маленькая просьба, Инна Сергеевна! Если можно…
– Хватит пищать! Говори, что надо.
– Инна Сергеевна, тут девчонка со мной лежит – хорошая очень, Анечка. У неё – диабет, тяжёлое состояние. С её мамой сегодня ночью случилось какое-то происшествие – не вполне понятно, какое именно. Анька тут на моих глазах в истерике бьётся! Вы не могли бы…
– Фамилия, имя, отчество, – сухо прервала Карнаухова.
– Мамы?
– Да. Говори быстрее.
– Ой, я не знаю! Анька сейчас сказать ничего не может. Но у меня есть домашний адрес!
– Диктуй.
– Повторите адрес, – сказала Юлька врачу. Тот громко и медленно повторил.
– Я слышала всё, – сказала Инна Сергеевна, – ты из ординаторской мне звонишь?
– Да, из ординаторской.
– Хорошо, сиди пока там.
В трубке зазвучали гудки. Положив её, Юля машинально взяла из лежавшей на столе пачки «Мальборо» сигарету и закурила. Её опять всю трясло. Она совершенно не представляла, что теперь делать. С Анькой уже ни о чём не договоришься. С ней уж никто никогда ни о чём не договорится. Она ушла. Её нет. И больше не будет. Погасив сигарету после одной затяжки, Юля из-за плеча взглянула на Аньку. Анька стонала, мотая головой по подушке. Голубоглазая стерва уже наполняла шприц. Бородатый доктор, бесцельно щёлкая зажигалкой, рассказывал:
– Ровно в два звонят из милиции. лежит, спрашивают, у вас такая-то? Да, лежит, говорю. Они попросили её позвать, сказав, что к чему. Я за ней сходил. Она взяла трубку, десять секунд послушала, а потом зашлась визгом, трубку отбросила, и – давай всё крушить! Я с ней бы не справился. Хорошо, два парня из туалета шли – услышали, прибежали и помогли мне её скрутить. Один помчался за Светкой.
– Я кое-как штаны натянула жопой на перед, про туфли вовсе забыла и понеслась за алпразоламом! – весело подхватила Светка, держа в одной руке шприц, в другой – сигарету, – потом сюда прибегаю, а тут – такое! Мебель вся перевёрнута, документы все на полу! Хорошо, посуда каким-то чудом цела осталась, я босиком бы тут вся изрезалась!
Зазвонил телефон. Кременцова судорожно схватила трубку.
– Алло! Алло!
– Соболезную твоей Анечке, – виновато проговорила Инна Сергеевна, – её мама шею себе сломала.
У Кременцовой перед глазами всё покачнулось.
– Как? Расскажите!
– Она в час ночи зачем-то вышла на лестничную площадку. Там, видимо, оступилась и покатилась вниз по ступенькам. Смерть была моментальной.
– Её никто не толкнул?
– Откуда ж я знаю, Юлечка? Тело обнаружил сосед, который решил погулять с собакой. Он утверждает, что рядом никого не было. У неё в квартире, вроде, всё цело. Больше я пока ничего не могу тебе сообщить.
– Большое спасибо, Инна Сергеевна.
– Не за что. Поправляйся. На процедуры ходить! Я проверять буду.
Положив трубку, Юля изо всей силы стиснула голову кулаками, надеясь, что она треснет. Кулакам стало больно, голове – нет. Доктор встал и вышел. Видимо, он подумал, что Кременцова будет реветь. Но он ошибался. Не было слёз у Юли. Лишь человек без сердца может заплакать, вдруг обнаружив себя в ночи, о которой сказано: «… Ночь та! Да обладает ею мрак, да не сочтётся она в днях года, да не войдёт в число месяцев! О, ночь та! Да будет она безлюдна, да не войдёт в неё веселье, да проклянут её проклинающие день, способные разбудить Левиафана! Да померкнут звёзды рассвета её! Пусть ждёт она света, и он не приходит, и да не увидит она ресниц денницы – за то, что не затворила дверей чрева матери моей и не сокрыла горести от очей моих!»
– Ты что, её знала? – спросила Светка, куря и следя за Анькой, которая продолжала стонать. Руки Кременцовой повисли.