– Да успокойся ты! Быдлу я ни за что не стала бы красить ногти, тем более – на ногах.
– Это было нужно тебе! – заорала Ленка, соскочив на пол и заодно смахнув со стола пузырёк с флаконом. Пузырёк, к счастью, упал на угол матраца, возле ног Юльки.
– Мне? А зачем?
– Затем, что ты – мазохистка! Такая же, как и Танька! Вам очень нравится унижаться перед ничтожеством! Это – самый сладенький кайф!
– Да ты идиотка, – сказала, помолчав, Сонька, – больше ко мне за деньгами не обращайся!
Ленка, сопя, надела носки с ботинками. Выпрямившись, она взглянула на Соньку, которая наблюдала за ней, усевшись на стол.
– Клянусь, что не обращусь! Но тогда и ты, будь любезна, не обращайся ко мне по этому поводу!
– За деньгами?
– Да!
Соня пристально, очень пристально поглядела на собеседницу, раздувавшую ноздри, и тихо-тихо осведомилась:
– Ты что, кума, совсем съехала?
– Иди на …!
– О! У тебя, мать, ломка!
Ответа не было. Допив водку, Соня икала и наблюдала, как Ленка всовывается в пальто, рассеянно озираясь по сторонам и хлюпая носом. Завязав пояс, она приблизилась к раковине, и, повернув кран, зверски присосалась к ржавой струе. Пила очень долго. Не закрутив как следует кран, утёрла платочком рот и гордо ушла. Закрыть за собою дверь было сочтено ею необязательным. Туалет наполнился холодом, голосами, лаем Барбоса и адским воем скорого поезда, мчащегося к Уральским горам.
Сонька закрывает глаза, чтоб не текли слёзы. Сердце её сжимается от печали не потому, что Ленка ушла, и не потому, что ушёл Серёжка. И уж, конечно, не оттого, что лучшие годы тоже ушли, как вода сквозь пальцы. Мерный, тоскливый грохот и вой, похожий издалека на вой брошенной собаки, мучит её. Ей кажется – это воет её мечта, давняя и брошенная мечта о крае Земли, к которому тянутся все дороги, куда уходит всё самое дорогое. Ледяной ветер со снегом рыскает волком по всем углам, качает Сонькины ноги. Юлька ворочается и стонет. Соскочив на пол, Сонька аккуратно ставит гитару к стулу, идёт к двери. Захлопнув и заперев её прямо перед носом каких-то двух мужиков, хотевших войти, она гасит свет. Спать ей неохота. Скинув ботинки, она ложится на стол, чтоб до утра думать. Синие отсветы электричек напоминают ей брызги моря в Геленджике. Глаза закрываются. Барбос лает.
– Ко мне, Барбос! – отчаянно кричит Сонька, не понимая, зачем он ей. Её голос – крохотный, серый, смешной зверёк, грызёт безнадёжно прочные прутья клетки. Как он попал туда? Море плещется. Сонька спит. Вскоре засыпает и Юлька.
Глава четвёртая
– Кто такой Теймураз? – поинтересовалась Юлька во время утренней трапезы. Настроение было скверное. Утро втискивалось в окошко топотом ног, шумом электричек и голосами, а светом едва просачивалось сквозь изморозь. Это было закономерно. Откуда взяться солнышку в ноябре, как и оптимизму в общественном туалете? Завтрак происходил за столом. Сонька ела стоя. Ногти на её тонких и желтоватых руках были обработаны шведским лаком. Она ими занималась с рассвета, мучая пробуждающуюся Юльку запахом растворителя, а потом сбегала на рынок и начала готовить. Новые запахи Юльке больше понравились, и она, натянув штаны, уселась за стол. Сонька почти сразу поставила на него чугунную сковороду с яичницей из шести яиц, чёрный хлеб в тарелочке, чай в бокалах, банку сгущёнки. Нашлись у неё и вилки. Чайная ложка, правда, была одна. Отведав яичницу и найдя её неплохой, Юлька задала тот самый вопрос.
– Местный участковый, – сказала Сонька с набитым ртом.
– Он сюда заходит?
– Да, разумеется. За деньгами.
– А за что Ленка ему должна?
Сонька поглядела на Юльку с недоумением, поддевая вилкой желток.
– То есть как, за что? Она – вокзальная проститутка. Он – участковый.
– А ты ему не должна? – с немыслимо глупым видом спросила Юлька.
– Да как сказать? Он думает – да, я думаю – нет.
– И кто из вас прав?
– Он прав.
Сгущёнку ели по очереди, беря друг у друга ложку и хорошенько облизывая её. Юлька продолжала расспросы.
– А это Танька была? Ну, эта, с баллончиком?
Сонька молча кивнула, вынув изо рта ложку.
– А как мы будем ходить к ней мыться, если вы в ссоре?
– А кто сказал тебе, что мы в ссоре?
Юлька так изумилась, что у неё чай потёк не в то горло. Пришлось царице сортира долбить её по спине.
– Что же, интересно, здесь происходит, когда вы ссоритесь? – осторожно спросила Юлька, восстановив дыхание, – поножовщина?
В ответ Соня произнесла вовсе незнакомое Юльке слово, которое состояло из четырёх известных ей слов. Оно впечатлило Юльку и объяснило ей почти всё. В мрачной атмосфере, созданной этим словом, допили чай, доели сгущёнку. Потом раздался стук в дверь. Сонька почему-то сразу открыла – видимо, различила условный ритм или голоса. Она не ошиблась. Вошли четыре бойкие дамы молодых лет. Они прибежали с рынка. Им нужно было в кабинки. Прежде чем в них войти, они горячо обсудили с Сонькой какой-то пьяный дебош ментов, сволочизм бандитов и тупость администрации. Громче всех орала некая Женька – как позже выяснилось, не вполне совершеннолетняя барышня. Обращаясь к Соньке, торговки во все глаза глядели на Юльку – мол, кто такая? Юлька сидела молча и улыбалась. Сонька не сочла нужным её представить. По выходе из кабинок шумные дамы насели на их хозяйку уже по поводу Ленки. Она им всем задолжала денег. Женька и тут отличилась визгом, хоть Ленка, как оказалось, её нагрела всего лишь на пятьдесят рублей. Сонька психанула. Она начала орать, что уже давно не имеет с Ленкой ничего общего, и пошли все лесом. Этим беседа и завершилась.
После ухода скандальных девушек тишина стояла считаные секунды. Её прервал новый стук.
– «Ремонт» на двери написано! – вновь взяла высокую ноту Сонька, – ты что, читать не умеешь?
– Сонька, открой, – прозвучал за дверью грустный картавый голос, – мне нужна Танька!
– «Ремонт» на двери написано! – повторила Сонька, – ремонт, а не склад минетчиц!
– Очень смешную шутку ты спёрла у Тарантино! Но мне сейчас не до шуток. Мне позарез нужна Танька. Как ты считаешь, где она может быть?
– Где угодно!
– А Ленка где? Я в июле дал ей пятьсот рублей на два дня.
– Ну и идиот!
Это был конец разговора. Парень утопал прочь, скрипя снегом и бормоча какие-то несуразности.
– Это кто? – поинтересовалась Юлька.
– Бывший Танькин жених, – ответила Сонька, пройдясь в задумчивости, – его зовут Моисей.
– Как его зовут? Моисей?
– Да, представь себе.
– Это удивительно! А у Ленки женихи есть?
– Нет. И никогда не было. И не будет.
– А почему?
– Она так устроена.
Переставив посуду обратно на подоконник, Сонька легла на стол кверху попой и широко зевнула.
– Эх, неохота мне никуда идти!
– А ты что, должна куда-то идти?
– Да надо бы выяснить, что там Ленка задумала. Ведь она – больная на голову! И не только на голову. Заметут – суда не дождётся, сдохнет.
Юлька, поднявшись, взяла тарелки и понесла их мыть. Это оказалось нелёгким делом – на них скопилось много слоёв засохшего жира. Отмыв их дочиста, Юлька подошла к Соньке.
– Можно пойти с тобой?
– Ну, пошли.
– Я возьму гитару.
– Зачем?
– Там скользко. Я очень плохо хожу по льду. Если подскользнусь, гитара не даст удариться об асфальт затылком.
Сонька не возражала. Оделись, вышли. Дверь была Сонькой заперта на замок. Барбос где-то шлялся. Мороз был слабенький. На платформе толпилось много народу. Ждали московскую электричку. На площади, близ автобусов, также было не протолкнуться. Две обитательницы сортира пошли дугой. Из динамиков аудиокиоска звучала песня « Ты назови его, как меня». Сонька подпевала. Юлька, как музыкантша и как москвичка, делала снисходительное лицо. Торговки цветами весело окликали Соньку. Она небрежно дёргала головой, давая понять, что очень спешит, и несколько раз указала пальцем на новенькое кафе близ автовокзала. Нетрудно было понять значение её жеста – я, мол, всегда счастлива вас видеть, но там, в кафе, тоже неплохой туалет, да и про Макдональдс не забывайте!
На тротуаре, у перехода через шоссе, стоял милицейский «Форд». Юлька напряглась. От её попутчицы это не ускользнуло. Она слегка улыбнулась.
– Теперь понятно, зачем ты взяла гитару!
– В смысле?
– В смысле – студентка консерватории, так что знать не знаю, ведать не ведаю, почему какая-то там мокрушница на меня так сильно похожа! Ой, хитрожопая!
– Ори громче, дура, – пробормотала Юлька. Ответом был новый жест – мол, расслабься, со мной тебя здесь не тронут! Перебежали дорогу, затем – трамвайную линию, и заснеженной улицей побрели вглубь города. Снегу было по щиколотку. Легковые машины двигались с пробуксовками.
– Она что, квартиру снимает? – спросила Юлька, не без труда поспевая за своей спутницей.
– Занимает, лучше сказать! На улице Ленина. Уже близко.
На перекрёстке свернули вправо, мимо невзрачного супермаркета. Прошагав метров двести, пересекли проезжую часть, вошли во второй подъезд панельной уродины и по лестнице поднялись на пятый этаж, где арендовала Ленка квартиру. У Соньки имелся ключ, и она привычно, почти не глядя, открыла дверь.
Квартира была однокомнатная, убогая, с обстановкой семидесятых. Пылью заросло всё. Толпами в углах, рядами вдоль стен стояли бутылки. Ленка лежала на односпальной кровати, лицом к стене, поджав ноги и обхватив себя до лопатки левой рукой, а правую вытянув. На ней были джинсы и водолазка. Левый её носок валялся около кресла, правый был спущен до середины стопы. Спящая дышала ровно и глубоко. Иногда сопела, будто бы собираясь проснуться, но ничего в результате этого не менялось.
– Ох, и зараза, – проговорила Сонька, зачем-то подняв носок и швырнув его на кровать. Юлька, не снимая гитару, присела на самый краешек кресла. Обе они не сводили глаз с журнального столика, что стоял у окна. Он был весь завален купюрами, да притом не только российского Центробанка, но и зелёными, с лысоватым пухленьким джентльменом. На самом краешке, с большим риском упасть от удара в пол каблуком, лежал золотой мобильник.
– Вот сука! – уже на грани истерики взвыла Сонька, топнув ногой очень осторожно, – кого она, сука, кинула? Дура, …!
– Надо разбудить её и спросить, – предложила Юлька.
– … ты её разбудишь, если она колёс нажралась да напилась водки с тоником!
Тем не менее, Сонька подняла ногу и со всей силы врезала каблуком по Ленкиной попе. Реакции не последовало.
– Вот видишь? Как её разбудить? – обратилась Сонька к освободившейся от гитары Юльке, да с такой яростью, будто Юлька была во всём виновата, – как её разбудить? Она не пойдёт на дело без кайфа! Значит, она – под кайфом, и под конкретным кайфом! Короче, надо Таньку вызванивать.
– Ну, вызванивай.
Телефон стоял на другом, высоком столе. Сонька сняла трубку, набрала номер. Юлька, тем временем, аккуратно взяла через носовой платок золотой мобильник с целью удостовериться, что он выключен. Он был выключен.
– Алло, Танька, ты спишь? – мяукнула Сонька в трубку, – нет, я с вокзала тебе звоню. Вопрос есть один. Ты не говорила вечером с Ленкой? Ну, или ночью? Мне просто деньги очень нужны, а она мне триста рублей должна. Дома её нет. Не знаешь? Ну, ладно. Да, заходи. Но только с баллончиком. Я его тебе в жопу вставлю.
Положив трубку, Сонька с ещё более встревоженным видом подошла к Юльке.
– Как бы она сюда не примчалась!
– Зачем ей мчаться сюда?
– Она могла догадаться, что я звоню не с вокзала. Ведь эта сука сопит, …, как паровая машина!
Панически застонав, Сонька огляделась по сторонам. Но тут ей вдруг что-то пришло на ум, и она опять повернулась к Юльке.
– Маринка, быстро беги на кухню! Там, в белом шкафчике, есть бинты. Принеси три штуки.
– Бинты?
– Маринка, быстрее! Спалимся!
Юлька поспешно выполнила команду. Когда она вернулась с бинтами, Сонька рассовывала рубли и доллары по карманам своей капюшонной кофты и куртки.
– Если эта тварь их увидит, тут будет Сталинградская битва, – коротко объяснила она, – бинты положи на стол.
Золотой мобильник был спрятан за цветочный горшок, стоявший на подоконнике. Потом Юлька, выполняя распоряжения Соньки, помогла ей сдвинуть кровать от стены к середине комнаты и переложить спящую на живот, слегка оттащив назад. Благодаря этому ступни Ленки легли на спинку кровати, пятками кверху. Вслед за тем Ленка была привязана к этой самой кровати размотанными бинтами. Одним из них притянули вытянутые в стороны руки, другим примотали талию, третьим – ноги.
– А для чего всё это? – спросила Юлька, затягивая последний узел. Сонька стащила с правой ноги Ленки носок.
– Я должна любой ценой разузнать, кого эта тварь нагрела! Иначе ей не пяточки пощекочут, а кишки вытянут.
– Ну а ты хоть предполагаешь, кого она могла кинуть?
– Предполагаю. Но надо знать. Точно знать!
С этими словами Сонька выдернула из магнитофона, стоявшего на комоде, провод, и, сложив его вдвое, изо всей силы хлестнула им по розовым пяткам Ленки. Та дико вскрикнула, и, открыв широко глаза, рванулась вскочить. Кровать затрещала, но бинты выдержали. Взгляд Ленки был мутен. Сонька стегнула её ещё, и он прояснился. Крик зазвенел такой, что бедная Юлька чуть не оглохла. Но Соньке всё было мало, и провод ещё разок просвистел. Ленка захрипела, закашляла. Её вырвало чем-то красным.
– Доброе утро, – сказала Сонька, – как себя чувствуешь? Ты, я вижу, «Кагор» пила? Или «Каберне»?
Ленка обрела дар речи через минуту.
– Ты что… ты что… ты что делаешь? Сука, …!
– Елена Владимировна, позвольте полюбопытствовать, это чей телефон? – спокойно спросила Сонька, вытащив из-за кактуса золотой мобильник. Ленка уставилась на него. Моргнула – раз, другой, третий. Ещё раз дёрнулась.
– Я не знаю! Какой ещё телефон? А ну, отвяжи меня от кровати! Я ссать хочу!
Сонька убрала телефон.
– Ты скоро и срать захочешь, если не скажешь, кого обчистила! Полминуты на размышления.
– Я не помню, – быстро сказала Ленка, как только Сонька снова взялась за провод.
– Как так – не помнишь?
– Вот так – не помню, и всё! Я вчера весь день седуксен жрала, запивала водкой! А с кем я пила вино уже поздно ночью – честно, не помню! Сонечка, не стегай меня по ногам! Как я от ментов буду бегать? Лучше по заднице!
– Я с тобой не шутки шучу! – вконец разозлилась Сонька, – ты должна помнить, по крайней мере, куда хотела идти!
– Хотела идти в «Принцессу»! Но я не помню, была я там или нет! У меня башка была отключена полностью!
Заскрипела входная дверь. Потом раздались быстрые шаги по прихожей.
– Ты что, не закрыла дверь? – прошипела Сонька, свирепо глядя на Юльку. Та собиралась что-то ей объяснить, но тут вошла Танька – взмыленная, взволнованная, опасная, как ишак Ходжи Насреддина после его самой первой встречи с багдадским вором. Дыхание вырывалось из её щуплой груди через нос и рот порывами урагана. Остановившись, она за одну секунду обвела взглядом присутствующих. Они, судя по выражению её глаз с длинными ресницами, вызвали у неё различные ощущения: Сонька – желание отхлестать её по физиономии ссаной тряпкой, Юлька – скептический интерес, а Ленка, примотанная к кровати – мгновенный и вертикальный взлёт настроения.
– Танька, Дура! Что ты уставилась? – заорала Ленка, пытаясь сломать кровать, – вызывай милицию! Эта сука в составе банды наносит мне тяжкие телесные повреждения с целью грабительского отъёма денежных средств в особо крупных размерах!
Начав дышать чуть ровнее, Танька неторопливо обошла Ленку и опустилась на корточки, чтоб взглянуть на её подошвы с красными полосами от провода. Выпрямляясь, она взглянула на Соньку.
– Ты что, за триста рублей её проводом стегаешь по голым пяткам? Ну ты и беспредельщица!
– Эта гадина по-другому не понимает! Я ведь полгода ждала, три месяца умоляла, месяц грозила! Сколько ещё терпеть?
С кровати раздался вопль, что долг был бы возвращён уже через день, но теперь, конечно, это исключено. Танька поглядела опять на Юльку.
– А это что за селёдка с хреном?
– Маринка.
Вихрастая башка Таньки слабо кивнула, будто приняв исчерпывающий ответ. Потом было возобновлено наблюдение за попытками Ленки освободиться и обвинить всех собравшихся в нарушении норм морали.
– Триста рублей ты так из неё не выбьешь, – хмыкнула Танька, – сто, может быть, отдаст, а триста – и не мечтай! Надо ей паяльник в задницу вставить.
– Бандиты уж ей вставляли паяльник в жопу, чтобы она по-хорошему отдала им три косаря, – возразила Сонька.
– И что?
– Ничего. Один православный батюшка как-то раз ей сказал, что черти в аду её будут трахать в жопу огненными … Куями! Чуть не забыла – я вчера слышала, что в Японии существует такое женское имя: Куями. Она так живо это представила, что паяльник ей показался сосулькой.
– С ума сойти, – усмехнулась Танька, – оказывается, есть польза и от попов! Кто бы мог подумать!
– Да вы ещё и кощунницы! – бесновалась Ленка, – немедленно отвяжите меня! Я вам набью морды! Какое вы имеете право так измываться над человеком?
– Над лошадью, – уточнила Сонька, – ты у нас лошадь.
– Точно, – опять слегка наклонилась голова Таньки, – послушайте, как лошадка сейчас заржёт!
Поняв её замысел, Ленка снова подняла визг. Но он оказался слабеньким по сравнению с тем, который исторгся из её рта, когда Танька начала щекотать длинными своими ногтями правую её пятку. Пощекотав точно так же левую и назвав себя идиоткой, вечно всё забывающей, Сонька за руку потащила Юльку на кухню и там сказала ей:
– Твою мать! Она ведь действительно ничего не помнит! Совсем-совсем ничего! Я просто не представляю, что можно сделать!
– Да что ты сделаешь? Телефон с деньгами надо припрятать, и, если что, отдать. Авось, не убьют!
– Боюсь, что убьют.
Возвратились в комнату.
– Хватит, – остановила Сонька садистские дела Таньки, – я ей прощаю триста рублей.
Танька отошла. Ленку отвязали, и она ринулась в туалет, расстёгивая штаны на бегу. У Юльки бинт на ноге промок, да не в первый раз за два дня. Достав из чехла гитару, она присела и заиграла.
– Ух, ты! – сказала Танька, – гитара.
Послушав строчку из «Yesterday», она обратилась к Соньке:
– Эта кобыла кого-то круто заклофелинила.
– Почему ты так думаешь? – удивлённо спросила Сонька.
– Во-первых – потому, что ты здесь, хотя сказала мне, что звонишь с вокзала. А во-вторых, она ко мне заходила ночью с расширенными зрачками и клофелин просила.
– Ты ей дала?
– Коленом под жопу. Но у неё есть где взять, и она взяла. Ты, кстати, не знаешь, что она сшиздила?
– Телефон.
– Какой телефон?
– Вот этот.
Сонька достала из-за горшка телефон. Танька потянулась к нему, однако её рука была остановлена рукой Соньки.
– Он золотой? – прищурилась Танька.
– Да, золотой.
– И что она говорит?
– Она ничего не помнит, кроме того, что, возможно, была в «Принцессе».
Вернулась Ленка. Послушав, как Юлька наяривает пассажи, она вскричала:
– А куда дели мои носки?
Ей дали носки. Она их надела.
– Тварь, это чей мобильник? – жёстко насела на неё Танька.
– Мой, – был ответ.
– А ты понимаешь, кобыла сраная, что тебе за него башку оторвут?
– Тебе оторвут.
– Это бесполезно, – вступила в разговор Сонька, – сделаем так. Ты беги в «Принцессу» и постарайся выяснить, с кем она там ночью была. А мы…
– Меня там не любят за мордобой с ментовскими шлюхами, – воспротивилась Танька.
– Ты слишком мнительная. Тебя нельзя не любить.
– У кого брала клофелин? – опять заорала на Ленку Танька. Ленка задумалась – но, как в скором времени оказалось, не над её вопросом.
– Чёрт, я носки надела неправильно! – проронила она, внимательно глядя на свои ноги, – левый – на правую ногу, а правый, наоборот, на левую. А переодеть их нельзя, плохая примета!
Танька свирепо плюнула и ушла. Эхо её топота вниз по лестнице прокатилось по этажам, как железный шар. От её ухода Юлькино ощущение, что сейчас войдёт медсестра с галоперидольчиком, не ослабло. Струны под заболевшими от них пальцами ныли блюз.
– Совсем их сниму, – нашла, наконец, выход из положения Ленка, и, наклонившись, сняла носки, – пойду без носков! Ведь ботинки будут.
– Куда это ты пойдёшь? – поинтересовалась Сонька.
– Куда глаза глядят. В принципе, твоё-то какое собачье дело? Дай сто рублей! Вечером верну.
– А в рыло тебе не дать ботинком с размаху?
– Можно я приму душ? – отложив гитару, спросила Юлька. Ленка важно кивнула.
Душ Юльке нужен был, главным образом, для того, чтоб сменить повязку. При помощи туалетной бумаги кое-как вычистив из ботинка сукровицу и взяв ещё один бинт на кухне, Юлька заперлась в ванной. В её намерение входило только ополоснуться. Но, сняв одежду, смотав с ноги мокрый бинт и пустив под мощным напором тёплую воду, она решила по-быстрому принять ванну. Вставила пробку, села. Вода, с бурлением поднимаясь, грела и щекотала её костлявое тело. Гоня прочь сонное состояние, Юлька думала. Как учительница русского языка и литературы, несколько лет работавшая помощницей ветврача, смогла догадаться, что на иконе – главная героиня повести Гоголя? Несомненно, по медицинским симптомам. Либо в глазах, либо на лице, либо на руках или шее панночки были признаки какой-то собачьей хвори. Юлька, вообще, любила собак и кое-что о них знала, но ей не шло так сразу на ум, что это могло быть такое. Вода, тем временем, поднялась до края. Закрутив краны, Юлька задумалась про икону. Кирилл так и не успел сказать, где она. Выходить на связь с ним нельзя. Он мгновенно сдаст. Да, сдаст, не поморщившись. С этой мыслью Юлька уснула.
Бешеный стук и крики выдернули её из тёплых объятий сна.
– Маринка! Маринка! – визжала Сонька, дёргая дверь. Расплескав с треть ванны, Юлька вскочила. Её сознание прояснялось медленно – как стекло трамвая, заиндевевшее от мороза и согреваемое дыханием. Осознав, наконец, где она находится и что это зовут её, Юлька перелезла через борт ванны и отодвинула шпингалет. Охваченная тревогой Сонька влетела. На её правой щеке алели царапины.
– Чёрт! Я думала, ты утопла! Ты тут спишь, что ли?
– Да, случайно уснула, – призналась Юлька, сняв с вешалки полотенце, – а вы там что, подрались?
– Пришлось этой твари дать по ушам! Она убежала. Быстренько одевайся! Надо валить отсюда, пока за ней не пришли. Мне не очень хочется, чтоб меня за её дела пригладили утюгом.
– Хорошо, я скоро.
Сонька не уходила. Ощущая неловкость под её взглядом, Юлька кое-как вытерлась, обмотала ногу бинтом и быстро оделась.
– Что у тебя с ногой? – поинтересовалась Сонька, глядя на старый бинт, валявшийся на полу.
– На гвоздь наступила. Ранка не заживает никак.
Зачехлив гитару, вышли на улицу. Побрели к вокзалу. Дворники расчищали повсюду снег. Сонька грызла семечки, доставая их из кармана куртки. Юлька, шагая, бросала взгляды на длинноносый профиль работницы туалета. Она ей чем-то напоминала лисичку – неторопливую, осторожную, но способную, если что, совершить бросок стремительней кобры и ухватить зубами крепче бульдога. Её, казалось, ничем нельзя было испугать или удивить. У Юльки возникло вдруг искушение рассказать ей всё. Она с огромным трудом его подавила.
– Слушай, а как тебя на самом деле зовут? – вдруг спросила Сонька таким задумчивым голосом, будто бы обращалась к самой себе, а не к своей спутнице.
– Так меня и зовут – Маринка, – сказала та, покраснев. Сонька улыбнулась.
– Ну, хорошо. А за что сидела?
– Да ни за что. Я только в СИЗО была.
– Условным отделалась?
– Оправдали.
– Ясно.
– А ты сидела за что?
Сонька помолчала, сплюнула шелуху и проговорила:
– Да покалечила одну мразь. Мы с ней жили вместе, и она у меня, когда я спала, попыталась вытащить из карманов деньги и золотой мобильник.
– Я не воровка и никогда ею не была, – ответила Юлька, – но если ты так серьёзно думаешь, что я – мразь, давай распрощаемся.
– Не бесись.
До шоссе шли молча. Когда стояли, дожидаясь возможности перейти его, Сонька вдруг ответила на вопрос:
– А если по чесноку, я одному гопнику нож воткнула под рёбра. Он меня бил. Поэтому дали только полтора года.
– Я три мотала примерно за то же самое.
– Где?
– Под Пермью.
– А я – в Мордовии.
– Там херово.
– Везде херово.
Перебежав шоссе, они вдруг услышали за спиной протяжный сигнал клаксона. Испуганно обернулись. У тротуара затормозила красивая голубая машина. Это был «Кадиллак». Велев Юльке ждать, Сонька подбежала на полусогнутых к его правой передней двери, стекло которой скользнуло вниз. За ним оказались два молодых человека в смокингах. Сонька с ними о чём-то поговорила, приветливо улыбаясь, после чего они продолжили путь на огромной скорости, а она продолжила свой, опять присоединившись к Юльке.
– Они, случайно, не Ленку ищут? – спросила та.
– Нет, не Ленку. Таньку. Это её друзья.
– Ого! Вот это друзья!
– Да, пара таких друзей – и врагов не надо.
На площади Сонька разговорилась с цветочницами. Они сообщили ей, что её часа полтора назад разыскивал Теймураз, а чуть погодя – Серёжка.
– Чёрт! Удавил бы их кто-нибудь! – был ответ с тяжёлым шипящим вздохом. Около туалета сидел Барбос.
– Красавец ты мой! – заорала Сонька, сев перед псом на корточки и обняв его за мощную шею, – ты у меня один остался, единственный! Пуся мой! Мой любимчик!
Барбос ворчал и опускал глазки, смущаясь, и отворачивал наглую свою морду от поцелуев. Пытался вырваться, но подруга стискивала его, как сумку с деньгами.
– У тебя что, реально нет совсем никого из близких? – спросила Юлька.
– Да только эти две швали. А у тебя?
– Совсем никого.
В туалете Сонька опять улеглась на стол, сняв только ботинки. Юлька, повесив чехол с гитарой на гвоздь, прошлась взад-вперёд.
– Не мелькай, ложись, – сказала ей Сонька, – мы обе узкие, стол – широкий.
Юлька легла. Места, в самом деле, было достаточно. Тем не менее, её левая нога прикоснулась к Сонькиной.
– У тебя какая ориентация? – поинтересовалась Сонька, положив руку на переносицу.
– Многогранная.
– Почему?
– Такая я сложная.
– А я дура, – призналась Сонька, опустив руку. Юлька хихикнула.
– Что ты ржёшь?
– Мне уже щекотно.
– Коза ты драная.
– Это точно.
– За что ты в розыске?
– За невыплату алиментов.
– Стало быть, ты – мужик?
– Я умею быть мужиком, – ответила Юлька басом и рассмеялась. Забарабанили в дверь.
– Твою мать, ремонт! – заорала Сонька.
– Я тебе дам ремонт! – донёсся из-за двери ещё более густой бас, чем тот, который изображала Юлька, – устроили здесь притон! Открывайте, шлюхи!
Юлька мгновенно спрыгнула на пол. Сонька последовала её примеру.
– Кто вы такой? – спросила она.
– Я что, представляться должен? Открывай дверь!
Сонька подчинилась, так как похоже было, что тот, кто с ней говорил таким тоном, имел на это полное право. Ввалился лысый, рослый толстяк в кожаном плаще. Увидев его, Сонька поняла, что ошиблась.
– Туалет платный, – предупредила она, – пятнадцать рублей!
– Да пошла ты на …! – вскинул над ней кулаки толстяк, – я из областной филармонии! Ишь ты, шваль! Совсем охамела!
Грубо оттолкнув Соньку, он сделал шаг к ближайшей кабинке. Но на его пути возникло препятствие в виде Юльки. У той давно уж не было случая применять боевые навыки. Посему она, делая бросок, нечаянно протаранила головой музыканта стену. Весь туалет содрогнулся. Но голова толстяка, как выяснилось, нисколько не пострадала. Тотчас вскочив, он бросился наутёк. Закрыв за ним дверь, Юлька с Сонькой вновь улеглись на стол и возобновили прерванную беседу.
– Вижу, что ты реально умеешь быть мужиком, – заметила Сонька, – притом в самом офигенном смысле этого слова.
– Это уж точно, – сказала Юлька и засмеялась. Смех её утонул в истеричном вое скорого поезда. Грохотал он мимо вокзала долго. Когда затих, удаляясь, Сонька уже спала. Прислушиваясь к её дыханию, Юлька думала. Нужно было всё-таки выйти на связь с Кириллом. Или хотя бы с Мальцевым. Ох, как нужно! Золотой телефон торчал из кармана Сонькиной куртки. Протянув руку, Юлька тихонько вытащила его. Включила. Набрала номер. Встать со стола она не решилась, хоть стол не мог бы от этого ни качнуться, ни заскрипеть.
– Алло, – сказал Мальцев. Он находился, кажется, в кабинете.
– Я, – прошептала Юлька. Мальцев вздохнул.
– Я слушаю тебя, Юленька.
– Телефон Кирилла!
Мальцев сейчас же продиктовал.
– Ещё раз, – попросила Юлька. Он повторил. Она нажала на сброс и сразу связалась с Бровкиным.
– Это я!
– Ты где?
– Далеко. Икона, икона!
– Говори громче, я по Проспекту Мира иду!
– Икона!
– Сколько у тебя времени?
– Полминуты.
– Она была после экспертизы возвращена владельцу, то есть Артемьеву. Он продал её Михаилу Хольцману.
– Кто это?
– Олигарх, коллекционер. Через двадцать дней он погиб. Принимая ванну, уронил фен. Так решило следствие, хотя Хольцман был почти лысым и идиотом уж точно не был. Скорее всего, фен бросила в воду его жена, актриса и супермодель Альбина Лоховская.
– Всё имущество мужа досталось ей?
– Да, но после двух или трёх судов с другими наследниками.
– Она лесбиянка?
– Понятия не имею.
– А где живёт?
– На Рублёвке. Если позвонишь позже, скажу точнее.
– Договорились.
Выключив телефон, Юлька аккуратно впихнула его туда, откуда достала, и, соскочив со стола, начала мотаться вокруг него. Альбину Лоховскую она видела на обложках журналов, когда шаталась возле киосков, и кое-что о ней знала. Звезда мелодраматических сериальчиков не скрывала своей сексуальной ориентации, но и не особо о ней трубила. Как-то раз журналисты взяли у неё интервью на выходе из лесбийского клуба. Кинозвезда говорила с ними без удовольствия, но корректно. Юлька не могла вспомнить, о чём был тот разговор, прочитанный ею в каком-то еженедельнике, где-то найденном.
В дверь опять постучали.
– Читать умеешь? – хрипло взвизгнула Сонька, открыв глаза и перевернувшись на другой бок.
– Открывай, коза! – прозвенел за дверью голосок Таньки. Сонька тотчас приняла сидячее положение, свесив ноги. Юлька открыла. Танька, войдя, улыбнулась ей и развязно щёлкнула её по лбу. Потом она уселась на стул, расстегнула куртку. Достав из кармана «Орбит», стала им чавкать. Юлька, заперев дверь, улеглась на стол сзади Соньки и хорошенько сделала вид, что хочет уснуть.
– Ты была в «Принцессе», мразь тупорылая? – обратилась Сонька к подруге.
– Не было её там, – отозвалась Танька.
– Не было?
– Не было.
– Кто сказал?
– Я говорю – не было, значит – не было!
Сонька мрачно задумалась.
– Это тот самый лак? – поинтересовалась Танька, глядя на её руки.
– Какой – тот самый?
– Ну, тот, который она нашла на помойке?
Сонька вместо ответа плюнула в Таньку. Та увернулась.
– Сука, хоть что-нибудь ты узнала?
– Она какую-то бабу клеила. Где-то около института. А эта баба была на «Лексусе».
– Номера?
– Московские. Семьдесят седьмой регион.
– Если так – пожалуй, всё обойдётся, – решила Сонька, – баба на «Лексусе», да с московскими номерами тут говно жрать не будет ради какого-то телефона и четырёх-пяти косарей.
– Каких ещё четырёх-пяти косарей? – прищурилась Танька, – она и деньги взяла?