На троне Великого деда. Жизнь и смерть Петра III

Но теперь и фельдмаршал Миних не советовал вступать в открытый бой с теми силами, которые были в распоряжении Екатерины.

– Есть еще одно верное средство повернуть все дело в благоприятную сторону, – сказал он. – Вы, ваше императорское величество, должны тотчас же отправиться в Кронштадт. Если эта крепость и стоящие там суда будут в ваших руках, Петербург – в вашей власти и вам понадобятся только несколько дней, чтобы образумить мятежников. Для них спасение – в быстрой решимости, для вас же, ваше императорское величество, все зависит от возможности выждать в безопасном месте и изолировать Петербург.

Воронцова, Гудович и Бломштедт согласились с ним. Хотя Петр Федорович плохо понимал, что говорил Миних, и то громко жалуясь, то произнося яростные проклятия, он все-таки отдал приказ приготовить к отплытию яхту, стоявшую в канале у Ораниенбаума. Тем временем был подан обед, а так как решение ехать в Кронштадт и оттуда громить революцию было одобрено, то все придворное общество вдруг перешло из угнетенного, подавленного состояния в радостно-самодовольное, будучи уверенным в своей победе. Петр Федорович после первых рюмок мадеры почувствовал себя в своей тарелке, окруженный царской роскошью, вдруг стал презирать опасность, которая еще несколько минут тому назад так подавляла его, с гордой самонадеянностью он заговорил о тех наказаниях, которым он подвергнет бунтовщиков и прежде всего свою супругу. И с тем роковым ослеплением, которое уже часто наблюдалось в важные исторические моменты, весь двор вдруг был охвачен самой беспечной веселостью, причем только фельдмаршал Миних, генерал Гудович и Бломштедт сидели молча с мрачными лицами.

Вскоре было доложено, что судно готово к отплытию.

Миних, продумавший операцию, послал вперед в Кронштадт на маленькой парусной лодке флигель-адъютанта де Вьера, который находился в свите императора и был одним из немногих, сохранивших хладнокровие, с приказом Петра Федоровича передать де Вьеру начальство над крепостью.

Вместе с флигель-адъютантом он отправил и одного из камергеров, который должен был сейчас же возвратиться назад с известием, сохранил ли Кронштадт верность императору.

Через час после отъезда де Вьера Петр Федорович взошел на свою яхту. С плачем и жалобами дамы начали требовать, чтобы и их взяли на корабль. Несмотря на все протесты фельдмаршала, они бросились на сходни и взошли на яхту, так что их невозможно было бы удалить, не употребив при этом силы.

Довольно поздно вечером яхта наконец пустилась в путь. На ее палубе пестрели яркие костюмы придворных и нарядные туалеты дам, благодаря чему все путешествие имело скорее вид пикника, а никак не серьезного предприятия, с помощью которого император хотел удержать колебавшуюся на голове корону.

Петр Федорович в последние минуты, несмотря на предостережения Гудовича, старался залить свой страх пред опасностью английским пивом и ромом и настолько успел в этом, что был отнесен в каюту и там погрузился в глубокий сон.

На палубе сидели дамы. Некоторые из них даже весело и задорно шутили. Фельдмаршал Миних, Гудович и Бломштедт тихо и серьезно переговаривались на корме.

Когда яхта вышла из Ораниенбаумского канала в море, противный ветер начал изо всех сил рвать паруса, а волны грозно вздымались, так что яхта лишь медленно, с большим трудом, все время лавируя, могла подвигаться вперед. Сумерки уже почти совершенно спустились на землю, когда с императорской яхты увидели очертания острова Котлина, на котором расположен город Кронштадт. Затем на темном небе обрисовались выдвинувшиеся в море укрепления.

Вскоре показался небольшой баркас де Вьера. Миних различил это суденышко, когда оно, взлетая с волны на волну, начало быстро приближаться к яхте. Фельдмаршал быстро встал и с тревогой пошел по трапу. Баркас пристал, из него быстро взбежал на палубу посланный в Кронштадт камергер и доложил, что де Вьер без всякого затруднения принял командование над Кронштадтом и готов к приему государя.

– О, в таком случае все обстоит отлично… Император спасен!.. – воскликнул Миних, глубоко вздыхая.

Радостная весть быстро распространилась по кораблю и окрылила всех новой надеждой.

Бломштедт, который пред этим был в полном изнурении из-за своих хотя и не опасных, но мучительных ран и пережитых волнений, теперь, после нескольких часов отдыха, снова воспрянул духом и поспешил вместе с Гудовичем в каюту, чтобы разбудить государя.

Прошло некоторое время, прежде чем Петр Федорович вполне пришел в себя и вспомнил все происшедшее. Сон успокоил его нервы, прохладный морской воздух освежил его. Когда он вышел на палубу и узнал от взволнованных женщин, окруживших Миниха и графиню Елизавету Воронцову, о том, что Кронштадт верен императору, то и совсем почувствовал прилив сил и храбрости.

– Ну! – воскликнул он. – Когда бунтовщики будут усмирены, то я их накажу так, как наказывал Петр Великий!.. Все же те, которые теперь находятся со мной, будут поставлены выше других!.. В Кронштадте я сейчас же объявлю Романовну будущей императрицей; фельдмаршал будет первым лицом после меня в моем государстве. И для каждого из своих друзей я найду такую награду, которой будут завидовать все потомки… – Затем он, с дрожащими от гнева губами, продолжил: – А эта гнусная ангальтка, которая во время ночного переворота протянула руку к русской короне, должна быть устрашающим примером для всех изменников… Я раньше хотел поселить ее в том доме в Шлиссельбурге, который выстроен для нее по моему приказу, – этим я думал сделать ее безвредной… Но подобное наказание слишком мягко для такой злодейки!.. Я постригу ее в монахини и помещу в монастырь, где она будет послушницей и будет исполнять все их обязанности. Удары розог заставят ее раскаяться в своей подлости, если ее душа еще способна испытывать раскаяние. Берегитесь, гнусные мятежники! – погрозил он в сторону Петербурга кулаком. – Скоро кронштадтские пушки заставят вас дать ответ за измену государю!

Он быстро ходил по палубе, его глаза блестели, ветер играл растрепавшимися волосами, он пристально смотрел на приближающиеся стены укреплений. Но к укреплениям приближались очень медленно, так как яхта лишь с трудом шла против ветра и была принуждена все время лавировать. Петр Федорович с неудовольствием, нетерпеливо оперся о борт судна, когда увидел, что после сильного порыва ветра крепость снова удалилась от них.

– Что это такое? – воскликнул Миних, острый взор которого был подобен зрительной трубе. – Я вижу вон там шлюпку, которая как стрела несется, перелетая с волны на волну!

Все смотрели по направлению его вытянутой руки и действительно на довольно большом расстоянии от яхты увидели весельную шлюпку, которая, несмотря на сильное волнение, быстро шла из Петербурга в Кронштадт и уже приближалась к укреплениям.

– Это рыбаки, – сказала графиня Воронцова, – очевидно, они из-за бури хотят поскорее достигнуть берега.

Капитан яхты, позванный фельдмаршалом, внимательно разглядывал маленькое суденышко, которое было едва заметно среди наступавших сумерек, а иногда и совсем исчезало в волнах.

– О, это не рыбаки, – сказал старый моряк, – это правильная гребля флотских матросов, только они одни могут в подобную бурю так равномерно и сильно работать веслами.

– В таком случае это флотские офицеры, – воскликнул Петр Федорович, – которые возвращаются из Петербурга. Если бы мы догнали их, то я перешел бы на их шлюпку и тогда, быть может, скорее достиг бы Кронштадта.

Миних озабоченно смотрел на маленькое суденышко, которое все ближе и ближе подходило к крепости, и при этом спросил капитана яхты:

– Возможно ли обогнать эту шлюпку и прежде нее достигнуть Кронштадта?

Капитан, покачав головой, ответил:

– Совершенно невозможно при таком ветре – они ближе, чем мы, подошли к укреплению и могут идти прямым курсом и, по крайней мере, на полчаса раньше будут в Кронштадте. Даже если мы рискнем догонять их, то мы не сможем сделать это, так как тогда сломаются мачты и наш корабль перевернется.

– Но все же рискните, – воскликнул фельдмаршал, – вы будете адмиралом, если мы раньше этой шлюпки достигнем Кронштадта. Прошу вас, ваше императорское величество, – обратился он к императору, – подтвердите это обещание.

– Совершенно верно… совершенно верно, – тревожно сказал Петр Федорович, – все будет так, как вам обещает фельдмаршал… Исполняйте его приказание!.. Но зачем все это? – тихо спросил он у Миниха. – Почему мы должны бояться этой лодчонки, на которой, может быть, находятся лишь несколько человек?

– Шлюпка идет из Петербурга, – мрачно сказал фельдмаршал, – а я опасаюсь всего, что идет оттуда.

– Но Кронштадт принадлежит мне, – возразил государь, – ведь вы же слышали донесение, что де Вьер принял начальство над ним.

– Все равно, – ответил фельдмаршал, – поторопимся!.. Мне уже часто приходилось видеть, как судьба царей и народов зависела от одного мгновения.

Всем передалось беспокойство фельдмаршала. Все тревожно смотрели на маленькую шлюпку. Расстояние между крепостью и ней все уменьшалось.

Капитан тем временем, исполняя приказ фельдмаршала, поставил паруса против ветра, чтобы не лавируя, а прямо идти к крепости. Ветер с ужасающей силой рвал паруса, мачты трещали и гнулись, концы рей погружались в высоко вздымавшиеся волны; яхта вздрагивала и стонала.

Петр Федорович схватился за борт судна, дамы закричали от ужаса и пытались схватиться за канаты.

– О господи! – простонал император. – Мы утонем… Так невозможно!

– Иначе поступить нельзя, если только мы хотим идти прямым курсом, – сказал капитан, внимательно наблюдая за мачтами и парусами, – яхта построена хорошо и прочно, надеюсь, что она выдержит подобное плавание; мы таким образом выиграем, по крайней мере, целых полчаса.

– Вперед! – сказал фельдмаршал, смотря на все более и более обрисовывавшийся в темноте Кронштадт. – Ведь мы идем брать враждебную батарею, и буря и море не могут нанести нам такой вред, как неприятельские пушки.

Корабль скрипел все сильнее, дамы кричали все громче, даже графиня Воронцова побледнела и испуганно смотрела на все глубже погружавшиеся концы рей. Одна из волн обрушилась на палубу и залила государя. Петр потерял самообладание и упал на колени.

– Остановитесь! Остановитесь! – закричал он вне себя от страха. – Мы все так утонем, и заговорщики будут торжествовать.

– Умоляю вас, ваше императорское величество, потерпите еще несколько минут! – сказал фельдмаршал. – Посмотрите, как мы быстро подвигаемся к крепости, мы еще можем перегнать эту лодку.

Вторая волна залила палубу. Графиня Воронцова упала на колени рядом с государем, крик женщин на мгновение заглушил рев ветра.

– Нет, – воскликнул Петр Федорович, – нет, я не хочу утонуть. Продолжать такую гонку – значит искушать судьбу, Кронштадт принадлежит нам, зачем же мне рисковать жизнью?

– Но ведь и мы тоже рискуем своими жизнями! – сказал фельдмаршал. – Хотя у нас дело не идет о короне.

– Нет, нет, – весь дрожа, воскликнул Петр, протягивая руки к бушующим волнам. – Нет, капитан, прекратите это! Я приказываю вам это! Я не хочу утонуть, не хочу! – пронзительно закричал он, прижавшись к борту яхты и схватив руку Воронцовой, которая сама с трудом держалась за канат.

Капитан все еще колебался. Петр Федорович еще энергичнее повторил свое приказание. Тогда капитан подал сигнал. Паруса опустились, яхта повернулась, уклонилась от прямого курса и стала, по-прежнему лавируя, медленно подвигаться вперед.

– Боюсь, что мы погибли, – мрачно сказал фельдмаршал Бломштедту и генералу Гудовичу, которые стояли рядом с ним, – кто боится волн и ветра, тот не сможет победить революционный поток.

Он скрестил руки и стал безмолвно смотреть на черневшие вдали укрепления. Дамы понемногу приходили в себя, а Петр Федорович вытирал платком мокрое лицо.

– Они уже там, – снова сказал Миних, смотря через сложенные в трубку руки. Шлюпка вошла в гавань. Маленький челнок некогда нес Цезаря и все его счастье. Дай бог, чтобы это утлое суденышко не заключало для нашего государя мрачного будущего.

Яхта медленно приближалась к крепости.

Петр Федорович снова воспрянул духом; он подошел к мрачно молчавшему фельдмаршалу, скрестил руки и стал пристально смотреть на крепостные стены, в отверстиях которых, несмотря на темноту, можно было различить жерла пушек.

XXV

Капитан императорской яхты не ошибся: на шлюпке гребли матросы военного флота. Их было двенадцать человек. На корме сидел адмирал Талызин^[73], человек лет сорока, с решительным загорелым лицом, вздернутым носом и блестящими проницательными глазами. Он командовал эскадрой в Кронштадте и благодаря своей отваге и доброте к подчиненным заслужил доверие и любовь всего флота, который, точно так же, как и армия, был возмущен предстоящим походом на Данию.

Адмирал, казалось, не замечал высоко вздымавшихся волн, которые обдавали его пеной и брызгами, он все время подбадривал и торопил матросов, так что маленькая шлюпка с поразительной быстротой летела вперед.

Адмирал так же заметил императорскую яхту, как и с последней увидели его шлюпку; он заметил и маневр, благодаря которому легшее почти совсем на бок судно с удвоенной скоростью стало приближаться к Кронштадту.

– Каждый из вас, – закричал он, перекрывая рев ветра и волн, – получит годовое жалованье, если мы придем к Кронштадту раньше этого корабля.

Матросы с новой силой налегли на весла, которые, скрипя, мерными ударами разрезали волны – награда стоила того, чтобы работать изо всех сил, и шлюпка, подобно быстролетной чайке, помчалась по морю.

Но и яхта стремительно приближалась к крепости. Из груди адмирала вырвался крик досады, когда он, измерив опытным глазом остававшееся до Кронштадта расстояние, понял всю невозможность достигнуть берега раньше яхты.

Но вскоре он вздохнул с радостью, увидев, что судно замедлило ход, повернуло в сторону и стало, снова лавируя, тихо подвигаться вперед.

– Навались на весла, греби веселей, ребята! – воскликнул он. – Даю вам еще полугодовое жалованье! Они боятся воды, – тихо, с насмешливым смехом добавил он, – а если враг боится, то победа наша.

Руки всех матросов стали как бы одной машиной, так равномерно и сильно опускались весла. Все ближе и ближе подходили они к крепости, между тем как яхта оставалась почти на прежнем расстоянии.

Волны по мере приближения к берегу делались короче, неправильнее, беспокойнее, но тем не менее шлюпка ни на волос не отклонялась от курса и шла прямо к бастиону. Минут через пять она подошла к укреплению. Матросы отдали швартовы и пристали к берегу.

Адмирал сошел с трапа – навстречу ему двинулся с направленным на него штыком матрос-часовой.

– Разве ты не узнаешь своего адмирала? – коротко и властно сказал Талызин, спокойно проходя мимо него.

Матрос, получивший от де Вьера приказ никого не впускать в крепость, никак не мог себе представить, что это распоряжение распространяется и на командующего эскадрой, а потому опустил ружье и отошел в сторону. Матросы вытащили на берег шлюпку.

Адмирал прошел в ворота крепости. На первой же батарее он увидел де Вьера, который осматривал пушки и ставил около них артиллеристов с зажженными фитилями. Де Вьер удивленно посмотрел на Талызина, но тот быстро подошел к нему и, отдавая честь, сказал:

– Я был в своей усадьбе около Петербурга и узнал, что в гвардейских казармах началось волнение. В подобные минуты каждый должен быть на своем посту, и я вернулся, чтобы взять под свое командование флот; а пока я переоденусь в своей комнате: на мне нет сухой нитки. Ну, а вы что делаете здесь? – спросил он совершенно спокойным и равнодушным тоном.

– По приказанию его императорского величества, – ответил де Вьер, – я принял команду над крепостью; как только я осмотрю батареи, я вернусь в крепость и прошу вас до тех пор не отправляться на суда, так как я, по поручению государя, должен вам дать некоторые инструкции.

Адмирал спокойно и равнодушно поклонился, он знал, что при малейшем противоречии будет арестован.

Медленно направился он внутрь крепости и вошел в казармы, где находилась и его квартира. Но, вместо того чтобы идти по лестнице вверх, он открыл дверь казармы.

Сидевшие в слабо освещенной комнате солдаты испуганно вскочили, когда узнали адмирала, а он, закрыв за собою дверь, подошел к ним и сказал:

– Вы знаете, ребята, что я люблю всех вас и всегда забочусь о вас, я знаю также, что вы мне доверяете.

Солдаты изумленно смотрели на него, но по выражению их лиц можно было видеть, что он не ошибся в их чувствах.

– Ну, так вот, – продолжал он, – я, как и каждый честный русский, глубоко чувствую весь стыд нашего положения: нам придется проливать нашу кровь за чужих для нас голштинцев, которые уже теперь у нас, на Руси, желают быть нашими господами. Петр Федорович, который еще не возложил на себя в Москве венца наших государей, принес России только горе и позор и уже протянул свою дерзновенную руку против нашей святой православной Церкви. Но Господь сжалился над нами: царствованию еретика наступил конец. Государыня Екатерина Алексеевна, супруга его, сделалась повелительницей России… Я только что прибыл из Петербурга; сам высокопреосвященный митрополит благословил в церкви государыню, гвардия присягнула ей. Хотите ли вы сделать это же или же хотите идти на вечные муки вместе с еретиком?

Несколько мгновений солдаты стояли безмолвно, но затем раздались радостные крики.

– Слава Тебе, Господи! – воскликнуло несколько голосов. – Не нужен нам Петр Федорович, который с собою привел столько иностранцев!..

– В таком случае, – сказал Талызин, вытаскивая свою шпагу, – поклянитесь именем Бога пред своим адмиралом в том, что вы будете верны императрице Екатерине Алексеевне.

Солдаты окружили его, положили свои широкие натруженные руки на сверкающий клинок и воскликнули:

– Именем Бога клянемся быть верными государыне Екатерине Алексеевне!

– Хорошо, – сказал Талызин, – возьмите свое оружие, позовите остальных и следуйте за мной!..

Через несколько минут все солдаты выбежали с оружием в руках из казарм. С быстротой молнии по крепости распространилась привезенная адмиралом весть, и все громче и громче раздавались клики:

– Да здравствует государыня Екатерина Алексеевна! Долой Петра!

Адмирал велел солдатам построиться и во главе отряда вышел из казарм. Около батареи его встретил смущенный де Вьер, до которого донеслись радостные клики солдат.

– Что случилось? – сурово спросил он. – От чего солдаты вышли из казарм?

– Дело в том, – ответил Талызин, – что государыня Екатерина Вторая приняла в свои руки правление, чтобы с помощью Божьей исправить все те беды, которые нанес России Петр Федорович своим безумием и легкомыслием.

– Это измена! – воскликнул де Вьер. – Ко мне все, кто верен государю!.. Разоружите мятежников!

– Да здравствует Екатерина Алексеевна! Да здравствует наша матушка государыня, – закричали окружавшие адмирала солдаты.

Из казарм бежали новые группы солдат. Следовавшие за де Вьером артиллеристы примкнули и присоединились к их крикам.

Де Вьер остался один.

– Вашу шпагу! – сказал Талызин, подходя к нему. – Не пытайтесь сопротивляться, это будет напрасно, и мне будет очень жаль, если ваша жизнь оборвется из-за потерянного, самим Богом осужденного на гибель дела.

Де Вьер мрачно посмотрел вокруг: все солдаты стояли за императрицу и ни одного человека не было рядом с ним. Он не сомневался в том, что по знаку адмирала все эти штыки могут вонзиться в его грудь. Сопротивляясь, он без всякой необходимости и совершенно бессмысленно пожертвовал бы своею жизнью, не принеся никакой пользы государю.

– Я принужден покориться силе, – сказал он, протягивая адмиралу свою шпагу. – Если, по воле Божьей, нашей государыней будет Екатерина Алексеевна, то я буду повиноваться ей так же, как я повиновался до последней минуты Петру Федоровичу, назначившему меня на это место.

Адмирал приказал двум офицерам отвести арестованного в казармы и запереть там.

В то время как де Вьер проходил между рядами солдат, с берега послышался окрик часового.

Адмирал приказал артиллеристам идти к орудиям и по первому знаку начать стрельбу из пушек. А сам во главе отряда вышел на берег.

У причала находилась обнесенная железной балюстрадой платформа, к которой могли приставать и большие корабли. В это мгновение к платформе подошла императорская яхта, она опустила паруса, и матросы бросили якорь.

Несмотря на мрак, покрывавший море и крепость, на яхте все же можно было различить отдельные фигуры. Петр Федорович стоял на палубе, которая касалась балюстрады. Фельдмаршал Миних, генерал Гудович и Бломштедт находились рядом с ним; вокруг толпились дамы, которые с нетерпеливой страстностью ждали того момента, когда встанут на твердую землю и будут находиться под защитой пушек.

Адмирал с солдатами подошел к платформе.

Часовой спросил:

– Кто идет?

– Государь император! – раздался ответ с яхты.

Адмирал Талызин быстро встал рядом с часовым, солдаты последовали за ним и заняли платформу.

– Нам не надо императора! – громким голосом воскликнул Талызин.

Петр Федорович сделал знак рукой, и окружавшие его люди расступились; затем он подошел к борту яхты, распахнул плащ, в который был закутан, и воскликнул:

– Посмотрите на меня, солдаты! Я здесь… Я жив… Вас обманули, сказав, что у вас больше нет императора. Разве вы меня не узнаете?

– Нет! – перебивая друг друга, громко воскликнули солдаты. – Нет! Нам не надо больше императора… Да здравствует государыня императрица Екатерина Алексеевна!

Петр Федорович побледнел как смерть и дрожа схватился за борт яхты.

– Уводите вашу яхту, – крикнул адмирал Талызин. – Никто из вас не смеет высадиться здесь на берег, и если яхта сейчас же не уйдет, то я прикажу открыть по ней огонь и все вы погибнете.

Солдаты взяли ружья наперевес, артиллеристы на батареях подняли фитили.

На яхте послышался истерический женский крик. Гудович выскочил вперед, встал рядом с государем, перегнулся через борт яхты, схватился за балюстраду платформы и воскликнул:

– Ваше императорское величество, умоляю вас, доверьтесь мне. Никто не осмелится направить на вас огонь – Кронштадт будет принадлежать вам.

Но Петр Федорович ответил только глухими рыданиями, он упал и недвижимо лежал на палубе; казалось, что он потерял сознание и оглушен. Вдруг император вскочил и, даже не взглянув на крепость, бросился в каюту, плача и причитая:

– Все погибло!.. Спасайтесь!.. Спасайтесь!

Он скрылся внизу, за ним с громкими криками последовали и все дамы. Графиня Воронцова тоже, казалось, потеряла все свое мужество и, дойдя до лестницы в каюту, упала на первой ступеньке.

Солдаты все еще стояли с ружьями наперевес, артиллеристы держали наготове фитили, все взоры были обращены на адмирала; последний вздымал шпагу и был готов в каждое мгновение подать знак, по которому яхта погрузилась бы на дно моря вместе с несчастным императором и всеми его спутниками. Панический страх овладел экипажем яхты. С быстротой молнии был вытащен якорь, паруса подняты, судно повернулось носом к морю и, с полным ветром, быстро удаляясь от пристани, скрылось во мгле среди бушующих волн. А с берега все еще доносился радостный крик:

– Да здравствует государыня императрица Екатерина Алексеевна!

– Я тоже думаю, что все потеряно, – сказал фельдмаршал Миних, обращаясь к Гудовичу, – но тем не менее мы должны испробовать последнее средство.

Он спустился в каюту вместе с Гудовичем и Бломштедтом.

Петр Федорович лежал на диване; он стонал, закрыв лицо руками; около него на коленях стояла графиня Елизавета Романовна; вокруг рыдали дамы. Это была картина безутешного отчаяния.

– Кронштадт потерян, ваше императорское величество, – сказал фельдмаршал Миних, – и я боюсь, что во всей России нет места, на которое вы могли бы с твердостью опереться. Но эта яхта пригодна и для открытого моря; позвольте нам продолжать путь, чтобы высадиться на берег в Курляндии или Пруссии, оттуда вы можете отправиться к своим армиям, которые стоят в Померании и Силезии, и если они, в чем я не сомневаюсь, при виде вас пойдут за вами, то вы можете с торжеством вернуться в Петербург. Во всяком же случае тогда ваша особа будет в полной безопасности и вы сможете вернуться к себе в Голштинию, если дела примут особенно плохой оборот.

Петр Федорович приподнялся, но казалось, что он не вникает в сущность сказанных слов; черты его лица выражали полнейшее непонимание, на них запечатлелся лишь безнадежный страх.

Судно на всех парусах летело вперед, подгоняемое попутным, теперь еще более усилившимся ветром; качка в каюте давала себя знать более, чем на палубе, волны с беспощадным шумом и ревом разбивались о яхту.

– Ради бога! – воскликнула графиня Воронцова, глаза которой были полны ужаса, а лицо приняло желтовато-зеленый оттенок, присущий людям, страдающим морскою болезнью. – Ради бога, что вы затеяли? Неужели в подобную бурю мы должны предпринять поездку, которая может продлиться еще целые дни? Нет! Нет! Лучше тюрьма, лучше Сибирь, чем эта ужасная, холодная могила! Мы хотим в Ораниенбаум, может быть, дело не будет так плохо, как мы думаем… Гвардия образумится, императрицу схватят… Наконец ведь у нас еще остается Голштиния.

Все дамы чувствовали себя совершенно разбитыми и измученными после всего пережитого, они окончательно потеряли голову и присоединили свои вопли и мольбы к голосу Воронцовой.

– Да, – сказал Петр Федорович с блуждающим взором, – да, мы хотим обратно в Ораниенбаум. Я отправлю к государыне нарочного, мы войдем с ней в соглашение, она не рискнет идти дальше.

– Ваше императорское величество, вы ведь видели, – воскликнул Гудович, – на что осмеливаются заговорщики, если они направили пушки Кронштадтской крепости на ваш корабль.

Яхта затрещала под ударом огромной волны и сильно накренилась набок; послышался грохот воды, перекатывавшейся через палубу; дамы снова закричали и заплакали.

– Настало время, когда необходимо действовать решительно, – сказал Миних. – Умоляю вас, ваше императорское величество, дайте приказ выйти в открытое море! При скорости, с которой мы теперь идем, мы можем очень быстро достигнуть Курляндии.

– Нет, нет! – закричал Петр Федорович, испуганно озираясь кругом и с детским упрямством топая ногами. – Нет, нет! Мне надоело море, я хочу в Ораниенбаум, мы только теряем время… Я отправлю нарочного к императрице и помирюсь с ней… Я отдам в ее руки Романовну, пусть Екатерина делает с ней все, что хочет… Скорей, скорей в Ораниенбаум!

И он снова упал в подушки.

Воронцова бросила на него взгляд, полный ненависти и презрения, но сейчас же конвульсии морской болезни отбросили на задний план все другие ощущения.

Миних скрестил руки и с состраданием посмотрел на распростертого государя. Гудович стиснул зубы и отвернулся. Бломштедт закрыл лицо руками, чтобы скрыть бежавшие слезы.

Яхта, подгоняемая ветром, скрипела, трещала и продолжала свой путь и менее чем через полчаса вошла в Ораниенбаумский канал.

Голштинские отряды выстроились на императорской пристани. Петр Федорович дрожа и шатаясь сошел с яхты.

Генерал Леветцов выступил вперед и умолял государя стать во главе полка и идти навстречу императрице.

– Мы все готовы положить жизнь за ваше величество, – сказал он. – Своею верностью мы пристыдим русские полки, и они вспомнят свой долг присяге.

– Это последнее средство, ваше императорское величество, – сказал фельдмаршал. – Только ваше присутствие может побудить гвардию вернуться к исполнению своего долга; в худшем же случае – вы падете достойно императора.

– Нет, – содрогаясь, воскликнул Петр Федорович. – Нет, я не хочу пасть, я не хочу проливать кровь… Все это лишь недоразумение… Оно разъяснится.

Он побежал в свои комнаты, где им овладело лихорадочное беспокойство. Около получаса он пробыл один и дрожащей рукой исписал лист бумаги, затем велел позвать свою ближайшую свиту.

– Я обещал императрице, что примирюсь с ней, – сказал он, – я назову ее соправительницей, это удовлетворит ее честолюбие.

Миних пожал плечами. Гудович опустил руку на эфес своей шпаги.

Император приказал находившемуся в его распоряжении камергеру Измайлову отвезти письмо императрице, а затем велел подать кушанья и, окруженный мрачными, молчаливыми приближенными, с животным аппетитом стал истреблять еду, но при этом не пил крепких напитков, как имел обыкновение делать всегда.

Графиня Воронцова закрылась в своих комнатах и как труп лежала на постели. Она, казалось, была равнодушна ко всему на свете, всякая надежда покинула ее. Остальные дамы и придворные кавалеры испуганно метались по парку и залам дворца.

Окрестные жители приносили все более устрашающие известия: государыня во главе двадцатитысячной армии вступила в Петергоф, и можно было каждую минуту ожидать, что она пойдет на Ораниенбаум.

Мариетта мрачно ходила по комнатам дворца, ее щеки горели, глаза сверкали зловещим огнем. Все помещения дворца были открыты и свидетельствовали о полной растерянности, господствовавшей в нем.

– Какое несчастье! – тихо сказала она сама себе. – О, если бы я могла влить в этого императора хоть одну каплю своей крови! – сказала она, содрогаясь и стискивая зубы. – Все потеряно… Меня привела сюда несчастная звезда для того, чтобы разделить участь всех этих обреченных.

Она вошла в комнату, увешанную редчайшим оружием, и с насмешливой улыбкой оглянулась вокруг.

– Оружие для такого мямли!.. Если бы моя рука была настолько сильна, чтобы употребить его в дело, то судьба всего света приняла бы совсем иное направление.

Ее взор упал на небольшой флорентийский кинжал, лежавший на консоли. Его рукоятка и ножны были осыпаны драгоценными камнями. Мрачный огонь загорелся в глазах Мариетты.

– Спасти ничего нельзя, – сказала она, – мы погибли, но я, по крайней мере, не хочу умереть не отомстив. Лукреции Борджиа^[74] была нужна лишь эта прелестная вещица для того, чтобы губить своих врагов, я же чувствую в себе частичку ее духа… Пусть хоть он один будет наказан за свою гнусную измену и как раз в тот миг, когда он думает, что достиг своей блестящей цели.

Она вынула кинжал из ножен, попробовала рукой остроту его клинка, скрыла оружие в складках своей шали и вышла в парк, где отдельными группами бродили испуганные придворные. Они окружили нескольких крестьян, которые сообщали им недавние, еще более грозные известия.

Тем временем Петр Федорович, томимый сильнейшим беспокойством и быстрой сменой самых разнообразных настроений, сидел у себя в спальне, куда были допущены только фельдмаршал Миних, Гудович и Бломштедт. Он то впадал в тупое равнодушие ко всему на свете, то предавался порывам внезапной ярости, заочно осыпая свою супругу страшнейшими проклятиями и жесточайшими угрозами; но вскоре вспышка гнева снова сменялась у него приступом малодушия, и государь, изливаясь в слезах и жалобах, собирался уже молить императрицу о сострадании, причем все попытки побудить его к какому-нибудь решению оставались напрасными.