– Ты лягушка, брат Румос! Нет! Ты мерзкая жаба! – всхлипывая прокричал брат Дан, когда его волокли по каменному полу тюремного коридора мимо дубовой двери за которой сидел Румос.

– Значит я жаба, – облегчённо вздохнув, проговорил он, – Спасибо тебе, брат Дан! Начинаем.

Конечно, его никто не услышал. Двое дюжих охранников пинками и несусветной бранью заталкивали скулящего чуть живого Дана в его камеру. Румос уже определил, что его держат в третьей камере справа, если двигаться к выходу. Он сделал глубокий вдох и попытался пошевелиться. При этом кожаные ремни, которыми его руки и ноги были туго притянуты к деревянному стулу, скупо захрустели.

Брат понимал, что у него есть минут двадцать-двадцать пять, пока палач освежится и выпьет пару кружек пива. Это конечно не много, но и не так уж мало.

Румос закрыл глаза, хотя темнота была и без того кромешная и направил взгляд внутрь себя. Он медленно глубоко дышал и изучал вниманием всё своё тело, каждый сантиметр кожи, каждую косточку и мышцу, каждый орган… Последние два дня его не кормили, только давали воду.

Монах понимал, что палачи Леопольда бездельники и шарлатаны и благодарил за это судьбу. Благодарил за то, что ни Марс, ни Леопольд ещё не додумались переманить талантливых и опытных палачей из Орлена… а как умели пытать в древнем Фурине… Румосу приходилось читать одно старое пыточное руководство, которое составил выходец из Фурина – это было действительно страшно.

А два дня без еды не сказались плохо на здоровье закалённых аскезами монахов, даже, наверное, пошли на пользу, помогая организму не отвлекаться на переваривание пищи и сконцентрироваться на выздоровлении от увечий и побоев.

У Румоса был подбит правый глаз – не сильно, он мог видеть. Сломаны два пальца на правой ноге – он смог убедить палача в том, что он правша, хотя и в бою и в жизни он прекрасно управлялся обеими руками. Также кисть правой руки была обожжена. От трёх небольших порезов на груди он мысленно отмахнулся, как от смешных царапин, даже не думая тратить на них время и силы. Обливания холодной водой и обкладывание льдом не повлияло на здоровье органов и тканей, а пытка бессонницей вовсе казалось смешной.

Но в процессе пыток все монахи стенали и плакали, просили отпустить их и говорили, что совершенно ничего не знают.

Пройдя по всем нанёсенным увечьям, брат выбрал для начала сломанные пальцы ноги. Он вполне мог толкаться и бить левой ногой, но всё же для полноценной ходьбы нужно было уделить внимание правой – в том деле, которое они планировали, скорость самый важный аспект. Румос сконцентрировался на точках, из которых ощущал боль и, осознавая её, направляя своё внимание всё глубже и глубже, стал часто дышать. Через минуту весь мир в сознании монаха окружил то место, в котором пульсировала боль, и этот мир дышал, пропуская наполненный любовью и принятием выдох через точку страдания и боли. Боль плакала и стенала, она взывала и кричала, но весь мир, окружавший болевой центр, не ругал его за эти стенания и страдания, а наоборот, вдыхая энергию с бесконечных просторов всего космоса, собирая её со всех уголков бескрайней наполненной радостью и изобилием вселенной, связывал её как травы в пучок и направлял в центр боли.

Это продолжалось снова и снова, и боль постепенно становилась радостью, она начинала пульсировать вместе с ритмом мира и равнялась с вдохами и выдохами вселенной. Вскоре сознание монаха не нашло боли совсем. Там, где она была раньше, распустился цветок и его аромат наполнил бескрайний мир благоуханием.

Румос остановил дыхание, и мир замер в ожидании. Потом нашёл больную руку и губы его прошептали:

– Спасибо Тебе, Создатель!

И мир снова начал дышать, а Румос повторял: «Спасибо… благодарю…»

Закончив со всеми ранами и увечьями, монах изменил ритм дыхания и переключился на мышцы и связки. Исчезла тюрьма и деревянный стул с кожаными ремнями, стянувшими руки и ноги. Румос открыл глаза.

Он стоял на площадке в стенах монастыря, над головой светило солнце, перед ним в траву была воткнута палка. Он с облегчением повёл плечами и услышал знакомый хруст в спине.

– Вот оно! – ухмыльнулся монах сам себе и с улыбкой начал разминку.

Он оказался прав – две здоровенных кружки пива и кусок холодного мяса заняли у палача почти полчаса и когда на дубовой двери перед Румосом загремел железный засов, он сидел притянутый к деревянному стулу вспотевший, тяжело дыша и с лёгкой полуулыбкой.

Два здоровых охранника нацепили ему на голову мешок и поволокли по коридору в пыточную. Румос старательно делал вид, что не может ни идти, ни сопротивляться, лишь стонал время от времени.

– Горячий и весь мокрый, – проговорил один из охранников, – похоже, всё-таки заболел! Главный сейчас обрадуется!

– А что бы ему не радоваться? Он и поесть успел и выпить! Это мы тут торчим как олухи…

– Эх, договоришься ты… – вздохнул первый охранник, – окажешься вон на его месте! – с этими словами он бросил монаха на пыточное кресло.

Румос в ответ протяжно застонал. Охранники притянули руки и ноги ремнями к стулу и ушли.

– Дана приведут или Дэра? – подумал Румос, – жаль, что погиб брат Роб, с ним было бы сподручнее всего сейчас сработать…

Он внимательно прислушивался к звукам из тюремного коридора. Наверху ударила тяжёлая дверь, и послышались шаги палача. Он спустился по каменным ступеням и Румос их посчитал – двенадцать. В коридоре раздались стенания Дэра. Вот кто будет ужом. Значит Румос жаба, а Дэр – уж.

– Отпусти нас, мы просто бедные монахи, – промямлил Румос, когда палач открыл дверь пыточной.

Палач встал на пороге, глядя на стену сквозь монаха. Потом подошёл к столу с инструментом и, покопавшись немного, взял узкий длинный нож. Он подошёл с ним к факелу, осмотрел лезвие при свете, а потом начал греть над пламенем. В это время охранники приволокли брата Дэра и, водрузив его на второй стул в трёх шагах от Румоса, притянули его руки и ноги кожаными ремнями.

– Оба горячие и мокрые! Похоже, заболели, – радостно проговорил один из охранников.

– Угум… – пробурчал в ответ палач, – дай флягу! – второй охранник удивился.

– За… зачем?

– Дай сюда, свиний отпрыск!

Он с опаской протянул поясную флягу палачу.

– Да всем плевать какое у тебя там пойло, свинья! – пробубнил палач, открывая флягу и поливая из неё разогретый узкий нож, – держи!

Он протянул ему бутыль обратно и стал с наслаждением ковырять ножом в зубах.

Румос улыбнулся про себя.

– Проваливайте! – буркнул палач охранникам, смачно сплёвывая.

– Пойдём, – потянул первый охранник второго

– Но мыж… не положено… – прогундосил второй.

– Проваливай, я сказал!

– Мы пожрём пойдём, – отозвался первый охранник.

– Угум, огонь только оставьте мне.

Охранники ушли. Румос посчитал шаги по ступеням и услышал стук дверей. Палач старательно ковырял в зубах, плевался и очевидно о чем-то думал.

Он неспешно снял со стены кожаный фартук, забрызганный чёрными каплями крови и, нацепив его на себя, старательно завязывал загрубевшие ремни за спиной.

– Мы ничего не знаем, – снова нарочито жалостливо промямлил Румос.

– Угум… сейчас разберёмся, – пробубнил палач и, достав из нагрудного кармана кожаного палачьего фартука замусоленную бумажку, стал внимательно её изучать.

– Отпусти нас, мы всего лишь бедные монахи, – подтвердил брат Дэр.

Палач спрятал бумажку в нагрудный карман и подошёл к одному из столиков с инструментами. Румос понял – игра началась.

Палач вытаскивал на обозрение монахов один страшный инструмент за другим – то пилу, то нож… рассматривая инструмент, он цокал языком, качал головой и делал сострадательное выражение лица. Монахи не отставали и показывали на лицах весь ужас, на который были способны.

– Только не это! – возопил брат Дэр в тот момент, когда палач взял в руки длинное шило на деревянной ручке. Палач удивился, но очевидно обрадовался.

– То, что надо! – сказал он, изобразив лицо родителя, который наказывает непослушное дитя, – это поможет нам всем узнать правду!

– Но мы ничего не знаем! – закатывая глаза, пропел Румос.

– Не знаешь? – внезапно заорал палач и с размаху всадил шило в ногу монаха. Острая боль пронзила Румоса. Он уже не притворно, а вполне по-настоящему закричал.

– Свиний дьявол! Проклятый… поросячий… отпрыск… – монах зашипел, пытаясь унять боль. Палач с азартной улыбкой смотрел ему прямо в глаза.

– Больно?

– Да, будь ты проклят! А-а-а-а-а-а! – вращая головой монах закричал ещё громче, потому что палач, взявшись за ручку шила начал шевелить ей из стороны в сторону.

– Ничего ты не знаешь, значит, так?

– Ничего не знаю! А-а-а-а-а-а-а!

– А это знаешь? – палач молниеносно выхватил из нагрудного кармана кожаного фартука грязную бумажку и ткнул в лицо Румосу. Шило всё ещё торчало из ляжки монаха. От боли, которая перетекала от макушки до пяток и пульсировала ударами огненного молота в ноге, глаза его не слушались и Румос не сразу увидел, что именно изображено на бумаге.

– Дьявол… что это?

– Во как заговорил… – самодовольно прохрипел палач, – дьявол… ты же вроде монах?

Брат не мог сфокусироваться на рисунке, изображённом на бумаге, но его рассудок был чист. Румос прошёл через очень многое к моменту, когда попал в это подземелье, а значит, сможет пережить и это. Проколотая шилом нога стала каменной, опустив глаза, он вдруг увидел, что с чёрного балахона струи крови стекают на грязный каменный пол. Кровь текла так быстро, что монаху вдруг стало страшно.

Слишком много крови. Ничего не получится. Я не смогу быть лягушкой и тогда всё пропало. Всё пропало. Всё…

Всё…

– Всё. Всё, что ты видишь – это результат чьих-то действий, – перед его глазами стоял аббат Марк, – вдумайся ещё раз, брат! Все, что ты видишь – результат чьих-то действий… Или наоборот бездействия, конечно! Что это значит для тебя, брат Румос?

– Я не знаю, аббат! – с усмешкой ответил Руомс, которому едва исполнилось семнадцать лет.

– Это значит, брат, что твои действия… ну или твоё бездействие конечно, способны изменить всё, что ты видишь!

– Мои?

– Твои, брат! Запомни: если ты способен видеть нечто, значит ты способен на это влиять!

Румос снова открыл глаза и постарался увидеть, что изображено на грязном клочке бумаги.

– Смогу увидеть… смогу влиять… смогу увидеть… смогу влиять… – беззвучно шептали иссушенные губы.

– Что ты бормочешь, чёрная свинья? – проревел над головой палач, – ты знаешь что это?

Зрение сфокусировалось, и Румос увидел.

– Это карта… – проговорил он, – Карта…

– Да, свиний дьявол! – закивал палач, – карта, на которой должно быть отмечено место, где вы, монахи, прячете свои денежки! А эти деньги, между прочим, собственность короля! Ты дорисуешь мне карту, монах?

Теперь Румос понял, почему именно он лягушка.

– Да… – тихо ответил он, – хотя создатель меня проклянёт! И превратит в мерзкую скользкую лягушку… – брат Дэр посмотрел на него с недоумением, – я нарисую тебе карту, если обещаешь нас отпустить!

Палач расплылся в мерзкой улыбке:

– Ну конечно, я вас отпущу! Как только смогу убедиться, что вы меня не обманули. Тот монах нарисовал часть карты и сказал, что другую часть знаете вы вдвоём. Нарисуйте мне карту, и когда я лично смогу убедиться, что сокровища именно там, я сразу напишу королю прошение о том, чтобы вас отпустили – я тут совсем не последний человек! Если я скажу, что вы ничего больше не знаете, то вас сразу отпустят!

– Отпустят, – всхлипывая эхом ответил ему Румос, – я нарисую карту, нарисую… дай мне перо…

Палач засуетился. Он выдернул из ноги монаха шило и ловко перемотал бедро кожаным ремнём, чтобы тот не отключался от быстрой потери крови. Затем он достал неизвестно откуда деревянное перо с железным наконечником и чернила. Палач положил на колени монаха доску, пришпилил к ней листок с частью плана, поставил рядом чашку с чернилами, перо и принялся ослаблять ремень.

Когда правая рука была свободна, Румос показательно застонал и, пытаясь взять перо, уронил его на каменный пол.

– О-о-о-о-о, нет… дьявол… рука совсем не слушается… сильно обожжена… наверное я не смогу ей писать… нет… – монах принялся стонать…

– Гм… – палача изнутри разжигал алчный азарт, – сможешь нарисовать левой рукой?

– Я попробую…

Палач наспех привязал правую руку Румоса к стулу и, отпустив левую руку, сам вложил в неё перо. Румос ухватил его покрепче и посмотрел в глаза палача. Эти глаза были полны огня, этот человек совершенно потерял контроль, он был слишком близко, им овладела алчность. Румос сжал перо в кулаке так, будто пытается неумело писать левой рукой, палач склонился над грязным листом ещё ниже…

Все произошло очень быстро. Румос нанёс точный быстрый удар пером в шею и, схватив за грязные волосы судорожно дёргающееся в предсмертном припадке тело, прижал его к своему плечу. В конвульсиях палач вцепился зубами в чёрный балахон, который и заглушил его последние стоны.

Румос откинул труп на пол и освободился от ремней, затем освободил брата Дэра. По его подсчётам до того момента, как два охранника зайдут, чтобы проведать их, есть запас минут в пять-семь. Они точно всё успеют. Точно.

Глава 34

Аксель, граф и старый лекарь шли почти всю ночь шагах в пятидесяти от дороги, ведущей в портовый город. Чуть ли не каждый час старик останавливал их и следом за этим по дороге слева от них проносился отряд орленцев. И всякий раз после этого граф шептал ругательства и проклятия, подсчитывая про себя сколько воинов с вооружением и лошадьми собирается в портовом городе.

– Что мы будем делать, когда придём к монахам? – спросил Аксель. Граф молча шагал по хрустящей под декабрьским морозом траве.

– Граф… Граф, что…

– Заткнись!

– Почему?

– Потому что… – граф вдруг остановился и уставился прямо на Акселя. Его почти не было видно, и он сам вряд ли видел глаза парня, но Аксель ощутил дыхание графа…

– Потому что я не знаю пока, что… что мы будем делать, – он помолчал ещё немного, – нам нужно вывезти с острова Василину.

– Она не уедет, – ответил Аксель. Граф молчал, – она не покинет Драконий Остров, – сказал ещё раз парень.

– Да… – ответил Дорес, – но мы всё равно не будем сидеть и ждать. Мы найдём Марка, он наверняка уже что-то придумал…

Граф резко развернулся и снова зашагал вперёд.

– Всегда можно что-то сделать… – продолжал говорить он скорее уже сам себе, – пробраться в замок и убить короля, захватить корабль, поднять восстание, свиний дьявол! Нужно торопиться… нужно.

– Стойте! – скомандовал старик. Дорес и Аксель встали как вкопанные.

– Что? Снова орленцы?

– Нет… но впереди нас кто-то ждёт…

Глава 35

Однажды цапля поймала сразу и лягушку и ужа. Лягушку она ухватила длинным клювом за заднюю ножку, а ужа придавила к болотной кочке своей крепкой лапкой. Она уже хотела размахнуться и подкинуть лягушку вверх, чтобы, поймав её клювом поудобнее, хорошенько полакомиться сначала лягушатинкой, а потом уже и змеёй. Но лягушка вдруг громко и завопила:

– Стой! Ты совершаешь ошибку! Ошибку, о которой будешь жалеть всю свою оставшуюся жизнь! – цапля очень удивилась, но всё же решила остановиться. Клюв у неё был занят – она держала им лягушку, потому ответить ничего не могла.

– Стой! Стой! Остановись! – продолжала голосить лягушка. Цапля разозлилась. Она положила лягушку на болотную кочку и прижала её к влажной земле другой лапкой.

– Что ты вопишь? – с досадой спросила она лягушку, – я же всё равно тебя съем. Тебе не всё ли равно, совершаю я ошибку или нет?

– Мне-то всё равно, – подтвердила лягушка, – как и моему соседу ужу! Но тебе лучше сначала узнать то, что знаем мы, перед тем как отправить нас в желудок! Потому что если не узнаешь, то точно будешь жалеть всю жизнь!

Эти слова заинтриговали цаплю.

– Что же вы, жалкие пресмыкающиеся, можете знать такого, чего не знаем мы, птицы? Ведь мы видим весь мир сверху!

– Вот именно потому, что вы смотрите на мир только сверху вы и не можете знать, где находиться ужиное царство, в котором живёт столько змей, лягушек и ящериц, что попав туда, ты уже не будешь заниматься поисками пищи ни одного дня своей долгой и сытой жизни!

Перспектива такой жизни так сильно поразила цаплю, что та чуть было не расслабила лапку, которой прижимала ужа к земле. Но она вовремя опомнилась и вернула самообладание.

– Ты, наверное, мне врёшь! Я никогда не слышала о таком царстве!

– Где же ты могла о нем услышать? – рассмеялась лягушка, – или ты всегда разговариваешь со своей едой?

– Пожалуй, никогда ещё не разговаривала… – ответила цапля.

– То-то и оно! А мы с ужом как раз оттуда и знаем дорогу.

– Покажите мне дорогу!

– Да к чему нам это? Ты же всё равно нас сожрёшь! Но теперь ты знаешь правду и сможешь проследить за другими лягушками или змеями и попасть в ужиное царство, следуя за ними!

– Но постой! Вы же с ужом хотите жить?

– Да! – заквакала лягушка.

– О-о-о-ощщщщщень! – прошипел уж.

– Если вы покажете мне дорогу, то я оставлю вас живыми! – вкрадчиво проговорила цапля.

– А почему мы должны тебе верить? – поинтересовался уж.

– Раз там полно еды, то к чему мне есть именно вас? – подмигнула цапля, – я съем других лягушек или змей, а именно вас я отпущу!

– Пожалуй, это справедливо, – ответила лягушка подумав, – я согласна! Что ты скажешь сосед?

– Я хочу попасть домой,– ответил уж, – но ты же знаешь, что это не так просто! Нужно прыгать как лягушка и извиваться как змея и при этом говорить секретные слова!

– Я готова! – радостно закивала цапля, – говори свои слова!

– Повторяй за мной и будь внимательна, – проговорил уж, – пшикр Ква! Пшикр Ква!

– Пшикр Ква! Пшикр Ква! – серьёзно проговорила цапля.

– А теперь нужно извиваться как уж! – проквакала лягушка.

– Но как это?

– Если ты немного отпустишь мой хвост, то я покажу!

– Но только чуть-чуть! – забеспокоилась цапля.

– Не бойся, – успокоила её лягушка, – ты же всё равно нас скоро отпустишь! Нам незачем убегать от тебя!

– Хорошо, – обеспокоенно ответила цапля и слегка отпустила ужа. Тот начал извиваться кольцами и приговаривать слова. Цапля стала пытаться крутить шеей, как уж и так это смешно выходило у неё, что лисица, которая проходила мимо и услышала странные звуки, оторопело уставилась на странное зрелище.

– А теперь начинай прыгать как лягушка! – закричал ей уж

– И не забывай про слова! – поддержала его лягушка.

– Но как? Как? – извиваясь и шипя, проговорила цапля.

– Я сейчас тебе покажу! – с этими словами лягушка выскользнула из ослабевшей хватки цапли и приквакивая запрыгала в кусты.

– Не забывай про слова и прыгай, прыгай! – вырвавшись в другую сторону, пустился наутёк уж!

– Пшикр Ква! Пшикр Ква! – извивалась и выплясывала цапля.

За этим занятием лисица ей и пообедала.

Василина закрыла книгу. На лестнице послышались тяжёлые шаги, дверь распахнулась, и на пороге появился запыхавшийся Марк.

– Они рядом! Нам нужно уходить!

Василина вскочила и наспех запихнула старую книгу в дорожную сумку. Они бежали по пустым тёмным коридорам обители, потом по монастырскому двору под наполненным декабрьскими звёздами небом. На противоположной стороне двора были слышны крики. Кто-то молотил в ворота обители. Перед Василиной мелькала огромная чёрная фигура аббата, который для своей комплекции двигался невероятно проворно.

Он подбежал к огромной монастырской стене, которая казалось была встроена в серые обветренные скалистые обломки и так внезапно растворился в ней, что Василина даже растерялась.

– Марк, ты где? – прошептала она.

– Я здесь! – он вдруг высунулся прямо из стены в пяти шагах от неё, – беги за мной, малышка! То есть… ваше высочество!

Василина подошла к стене почти вплотную и только тогда заметила в стене узкий проход, который совершенно не видно, если не знать о его существовании.

Они спустились по узкому коридору вниз. Монах открыл огромным ключом старую дверь и, когда они прошли внутрь, зарыл её снова. За дверью не пахло привычной подвальной сыростью – запах был другой. Василина заметила, что пахнет морем и гарью. Монах чиркнул огнивом и зажёг факел, прикрепленный к стене. Пламя осветило стены и земляной пол коридора, который вовсе не был похож на полы обители.

– Мы покидаем монастырь? И другие монахи уже ушли?

– Да, моя принцесса! – усмехнулся в ответ аббат, – идём, нам с тобой тоже пора! – Василина улыбнулась:

– А я уже привыкла, что меня зовут дикой кошкой…

– Да! – тёмная туша Марка заколыхалась от подавляемого хохота, – дикой фуринской рысью!

Они какое-то время шли молча. Василина улыбалась и думала о графе и Акселе. Монах ощущал её мысли своей спиной, он читал их в тенях на пещерных стенах и отсветах факела. Туннель спускался всё ниже и ниже.

– Не переживай за них, милая! Граф ещё не из таких передряг выкручивался… наверняка уже вспарывает животы орленцам или… – монах немного помолчал, – или может… уже мчит сюда спасать тебя от выдуманных опасностей.

– Да, – закивала Василина, – да… – хотя она всё же сомневалась, что у графа всё гладко.

Внезапно она почувствовала резкий запах соли и водорослей, на каменных стенах была видна влага, туннель выходил прямо к морю.

…

– Открывай быстро, чёрная свинья! – вопил солдат выколачивая подкованным сапогом по дубовой двери обители, – открывай иначе я вынесу дверь и потом выпущу тебе потроха на радость воронам!

– Но что тебе нужно в нашей обители среди ночи, сын мой?

– Не сын я тебе, свиньи черти! Открывай, иначе сожгу дверь вместе с тобой, старый хряк!

– Я не буду тебе открывать, сын мой! Ты не настроен дружелюбно и братски по отношению к монахам, живущим за этими стенами!

– Проклятые монахи! – срываясь на визг, прокричал доведённый до бешенства десятник, – что с ними делать?

– Просто отойди в сторону, – спокойно ответил орленец. Десять других его земляков за время перепалки с монахом уже срубили дерево в двухстах шагах от ворот обители и сейчас срезали с него ветви и обвязывали кожаными ремнями, делая наскоро небольшой таран, – Вы, островитяне, не умеете ни воевать, ни говорить.

Он подошёл к двери и, дважды ударив в неё кулаком, спокойно, но громко произнёс:

– Старик, ты ещё там?

– Да, чужеземец! Я привратник этой обители и должен быть у двери всегда, и днём и ночью!

– Хорошо, старик! Если не хочешь, чтобы тебя придавило этой дверью, отойди в сторону, потому что мы сейчас её выбьем.

– Это совершенно ни к чему, чужеземец! В нашем скромном монастыре нет богатств, которые могли бы тебя заинтересовать.

– Мне не нужны богатства, старик. Мы пришли, чтобы арестовать монахов, которые не подчиняются королю.

– Прости друг, тут таких нет. Мы все служим королю Драконьего Острова!

– А вот мне известно другое, монах! Потому меня отправили с отрядом в сто пятьдесят человек, чтобы забрать вас в тюрьму за неподчинение королю Леопольду или при оказании сопротивления убить всех, кто есть в обители!

– Не спеши, чужеземец! Я не оказываю сопротивления! Погоди немного, я схожу за ключами и открою тебе двери!

В это время орленцы закончили таран и уже приближались к дверям обители.

– Подождите, он сейчас откроет! – закричал десятник.

– Ты глупец! – засмеялся орленец, – как ты стал воином, будучи таким наивным? Он обманул тебя! – с этими словами он отдал команду ломать дверь.

Двадцать орленцев меняясь, ломали дубовую дверь, обитую изнутри железом, больше получаса. Когда они наконец попали на территорию обители, там не было ни души. Помещения ещё были тёплыми, но ни одного монаха они так и не нашли.