В полнейшем изнеможении я уклался в конце концов на говорящую кровать в своем номере и уснул неспокойным сном.
…Снились молоденькие казачки в ярких платьицах, украшенные разноцветными лентами и венками из цветов; они пили со мною водку, а затем звали за собой в густые заросли подсолнухов…
…Потом привиделась счастливо улыбающаяся Марья, ведущая Орлова под венец…
* * *
День уже был в самом разгаре, когда я наконец проснулся. Солнце за окном пекло неимоверно и в номере стояла ужасающая духота, от которой все тело покрылось липкой испариной. Спросонья я поискал было пульт дистанционного управления от кондиционера, но тут же вспомнил, что подобные удобства остались далеко отсюда в моей московской квартире.
Тяжело, словно перегруженный «Боинг», я поднялся к кровати и побрел к раковине. Присосавшись к кранику, затушил горевший где – то глубоко внутри пожар и осмотрел себя в прибитом тут же на стене треснувшем зеркальце неопределенной формы; оно было небольшим и пришлось осматривать свой фейс фрагментами. После осмотра всех фрагментов картина вырисовывалась неутешительная: лицо оплыло и потеряло черты былой чертовской привлекательности, зато приобрело несвойственный обычно зеленовато – серый оттенок. Срочно требовалась реанимация!
Я переоделся в купальный костюм, обвязал вокруг торса полотенце и побрел в душ в конце коридора.
Свадьба снова пела и плясала, и весь первый этаж, как обычно, заполонили курильщики. Успевшие подвыпить дамочки провожали меня восторженными взглядами.
Довольно кряхтя, я плескался под холодными струями, мало – помалу возвращавшими меня к жизни. Вскоре слабость во всем теле сменилась оптимистичной бодростью.
Вернувшись в номер, вскипятил чай, легко позавтракал, пожурил себя для профилактики за вчерашнее пьянство, взял фотоаппарат и диктофон и отправился на поиски Жанны, детского психолога из Москвы. Из записей Демидова следовало, что прием она ведет в Доме культуры, который я вчера заприметил недалеко от «Жемчужины». Но сегодня было воскресенье, вряд ли она будет на рабочем месте, хотя…
«Хотя не все же такие безалаберные, как ты, Орлов!» – пронеслась в голове неуловимая мысль.
На крыльце клуба репетировал духовой оркестр, от медных звуков которого в голове тут же появился болезненный резонанс.
– Скажите, где я могу найти детского психолога? – поинтересовался я у бабульки–вахтерши, лениво гонявшей от себя назойливых мух.
– Прямо и направо, – объяснила она, не прекращая своего занятия.
«Баскова Жанна Ивановна, психолог», – гласила надпись на двери. Не надеясь на ответ, я постучал.
– Войдите, – раздался за дверью звонкий голос.
Она сидела за столом у распахнутого окна и ветерок легко шевелил ее взбитую челку. Завидев меня, девушка отложила в сторону книгу и с интересом посмотрела своими черными глазками с не по возрасту взрослым выражением.
– Разрешите? – спросил я, вваливаясь через порог.
Бегло осмотрев меня с ног до головы, Жанна остановила свой взгляд на висевшем на моей груди фотоаппарате и, улыбнувшись, поднялась со своего места.
– Вы корреспондент, верно?
– Это так заметно? – сделал я удивленное лицо, осмотрев себя.
– Из «Гипотенузы», угадала?
– Вы на всех оттачиваете свои психологические трюки или только на газетчиках?
Она рассмеялась и протянула руку:
– Жанна… Да просто был тут недавно один ваш коллега…
– Демидов? Жирный такой…
– Вот – вот, Демидов, – вздохнула почему – то она. – Назойливый такой тип.
– И за это вы подарили ему томик «Детской психологии»? – иронично поинтересовался я, присаживаясь на стул.
– Что? Я?! Так это он спер, значит, у меня учебник! А я, между прочим, полрайона после этого избегала в поисках этой книги! Урод!
– Урод – урод! – быстро подхватил я, в душе радуясь, как расскажу всем в редакции о его глупой выходке.
– Мы познакомились с ним случайно на побережье, куда меня любезно пригласил съездить председатель колхоза, выделив место в автобусе с передовиками. Демидов стал ухаживать за мной, а когда узнал о моей работе, начал расспрашивать о самоубийствах детей в станице. Не думаю, чтобы его это так уж волновало, скорее чисто профессиональный интерес, не более. Но он навязался ехать обратно со мной, сославшись на то, что хочет сделать на этих бедах большую статью. Поначалу он действительно взялся за тему, но со своими расспросами попался однажды кому – то под горячую руку. Какие – то ребята его жутко запугали, он стал нервным и совершенно потерял к этому делу интерес, а вскоре и вовсе укатил не попрощавшись даже, зато прихватив на память книгу.
– Кому – то могло не понравиться, что он интересовался самоубийствами?
– Кому? – искренне удивилась Жанна.
– А каково ваше мнение в этом вопросе? И вообще, не расскажете ли мне об этом, обещаю, я буду внимательным слушателем, а из всего услышанного сделаю хорошую статью.
– Вы говорите точно так же, как Демидов! – заметила Жанна.
Сравнивать меня с Демидовым – это был удар ниже пояса! Но я стоически стерпел.
– Я постараюсь подать материал так, чтобы привлечь внимание людей к этой теме. И потом, я не «стригу» гонорары из пустопорожних баек, каждая моя заметка – это журналистское расследование, доведенное всегда до логического конца.
– Вы полагаете, что в самоубийстве детей есть логика? – теперь она смотрела на меня изучающе.
– Должна быть логика в массовости этого явления, тем более локализованном в пределах одного района. Но пока еще рано делать какие – то обобщения, ведь я даже не посвящен в это дело и не услышал ваш рассказ – рассказ специалиста!
Я пододвинулся поближе к столу и снял с плеча фотокамеру, приготовившись внимательно слушать.
– Но мы могли бы познакомиться для начала, не так ли? – улыбнулась она моей настойчивости. – Или вы предпочитаете работать инкогнито?
– Меня зовут Петр Орлов, – я протянул ей визитную карточку.
– Орлов? – удивилась Жанна и, на некоторое время всмотревшись в мое лицо, быстро поднялась со своего места и подошла к шкафу, забитому книгами и различными папками.
Вскоре она вернулась с кипой скоросшивателей и газетой, в которой я еще издали узнал родную «Гипотенузу». Девушка быстро полистала ее, затем стала сравнивать что – то изображенное там с моим лицом.
– Это вы? – она развернула страницу, на которой была помещена фотография оборванца, склонившегося над трупом.
– Разве не похож? – удивился я.
– Почти нет…
Тогда я достал из блокнота вырезку трехмесячной давности, где был изображен в компании с Александром Любимовым на церемонии вручения «Тэфи». Здесь я себе нравился: снимок был сделан с низкой точки и я выглядел этаким белозубым великаном, стоявшим рядом с телезнаменитостью. Внизу стояли наши с Любимовым фамилии.
– А здесь – похож?
По загоревшимся живым интересом глазам я понял, что теперь она меня узнала и поверила, что тот бомж из «Гипотенузы» и Петр Орлов – одно и то же лицо.
– Ну и ну! – все еще удивлялась Жанна. – В Москве мне с вами никогда не пришлось бы встретиться, вот ведь странно, да?
– Оставьте себе на память! – предложил я.
– А можно? – она почти не верила в происходящее.
– Пока нет…
Я взял из ее рук снимок, поставил на его обратной стороне свой залихватский автограф и снова вернул себя новой хозяйке.
– Теперь – можно!
– «Милой Жанночке от покорного слуги Петра Орлова в знак дружбы и признания. Искренне ваш П.Орлов, ст.Старовеличковская», – прочла она вслух и мило покраснела.
– Теперь вы сделаете мне ответный подарок и расскажете вашу историю, – попросил я и достал диктофон.
– Да – да, – встрепенулась она, – это началось около года назад. По совершенно непонятным причинам школьники от десяти – одиннадцати до семнадцати даже лет начали сводить счеты с жизнью. Безо всяких видимых причин они среди бела дня набрасывали на шею веревку. Никто из них не оставлял никаких посмертных записок, ни у кого не было каких – либо серьезных причин для рокового шага. Непонятно…
– Из каких семей были погибшие дети?
– Из самых разных. Вообще, вы знаете, я вот уже около трех месяцев бьюсь над этой загадкой, но никаких сколь – либо заметных закономерностей обнаружить не удалось. Посудите сами: в возрасте детей – большой разброс, среди них есть дети из интеллигентных во всех отношениях семей, и из семей неблагополучных, есть дети полностью обеспеченные, и не искушенные различными благами; интересы у всех самые разнообразные… Пик этого явления пришелся на октябрь – декабрь прошлого года и мы опасаемся, что в осенний период – не дай бог, конечно! – произойдет новый всплеск детского суицида!
– На чем основаны подобные опасения?
Жанна несколько помедлила с ответом, задумавшись, затем твердо ответила:
– Это, наверное, глупо, но меня почему – то не покидает смутное предчувствие…ведь я много разговариваю с родителями подростков, они тоже словно ждут чего – то дурного… Возможно, всему виной наэлектризованность психологической атмосферы, вызванная прошлогодними самоубийствами. Ведь здесь почти все знают друг друга и представьте себе, что чувствовал каждый человек, когда чуть ли не ежемесячно хоронили несчастных детей. И это при всем том, что в других районах обстановка в этом плане была нормальной… Недоброе предчувствие не оставляет меня, и чем ближе осень, тем тревожнее на душе.
– У меня два вопроса, – прервал я, – во – первых: я правильно понял, что среди самоубийц были лишь мальчики?
– Да, самоубийств среди девочек не наблюдалось.
– Почему бы это, по – вашему?
– Возможно, здесь играют роль значительные различия в психике тех и других…
– Допустим. Во – вторых: была ли замечена за тот же период вспышка суицида среди взрослого населения?
– Я лично не интересовалась такой статистикой, ведь моя специализация – дети, но сколь либо заметных вспышек скорее всего не было…но я точно не могу сказать! – было заметно, что Жанна старается быть как можно объективнее.
– Из вашего рассказа явно чувствуется существование некой причины, пусть даже и, предположительно, мистической, приводящей в действие весь механизм суицида в станице. Возможно, отсюда и ваши опасения… Найти эту причину – это и станет нашей задачей.
– Не верю я в мистику… – покачала головой девушка.
– Я – тоже! Здесь в районе действует секта, вы не знаете ее названия?
– Н – нет… – задумалась она, – но я знаю, что никто из покончивших с собой не состоял ни в каких сектах!
– Тоталитарные секты – заведения весьма закрытые, если не сказать – конспиративные. Проверить это все равно будет необходимо. Ведь зомбирование людей – сейчас это ни для кого не секрет. А что может быть проще, чем внушить молодому человеку, по сути – ребенку, всякие мысли, не совместимые со здравым смыслом?
– Но зачем понадобилось губить детей?! – недоумевала Жанна.
– Да хотя бы из чистого любопытства! Ведь безнаказанность порождает вседозволенность: внушили одному ребенку мысль о самоубийстве, другому…а сколько еще поддастся внушению? Как быстро? Все это не укладывается в рамки здравого смысла, но, поверьте, в подобных сектах происходят подчас и более чудовищные вещи! Кстати, вспышка суицида произошла среди детей, находящихся в стадии активного полового созревания, верно?
– Да, почти во всех случаях это именно так.
– Какие у вас есть материалы по этим случаям?
– У меня только карточка с именами и некоторые факты, все объективные данные – в районном ОВД. Я посмотрела их, но ничего существенного для себя не обнаружила.
– Каким образом были совершены удушения?
– Посредством самых различных сподручных вещей – от бельевой веревки, проволоки до ремня от брюк.
– То есть и здесь не наблюдается никаких закономерностей?
– Абсолютно никаких! – вздохнула Жанна. – Вы возьмите эти папки, здесь все более – менее подробно описан каждый случай. К сожалению, я приехала сюда когда вспышка уже угасла, так что многого объяснить не могу. Но сколь – либо существенно на картину происходящего мое присутствие в станице вряд ли повлияло…
– Вы очень любите свою работу? – задал я лукавый вопрос, любуясь юной горячностью, с которой Жанна объясняла мне детали дела.
– Да! – удивленно взглянула она на меня и, заметив откровенный интерес в моем взгляде, тут же смутилась.
– Я бесконечно благодарен вам за подробности, а теперь хотел бы пригласить вас в «Жемчужину». Хотите пива?
– Нет, я на работе, но от «Пепси – колы» не откажусь! – согласилась девушка и пояснила: – Жарко…
– Но сначала я сделаю снимок, позволите?
– Прямо сейчас? – она принялась поправлять прическу, с ужасом наблюдая, как я снимаю чехол со своего «Никона».
– Да, прямо здесь, на рабочем месте! – я прильнул к видоискателю, оценивая ракурс.
Стильной композиции в этой полупустой комнате с окрашенными темно – голубой краской панелями не получалось; брать же в кадр полуразвалившийся шкаф было и вовсе не эстетично. Тогда, не мудрствуя лукаво, я взял в рамку Жанну, сидевшую за книгой, и когда взгляд ее красивых черных глаз поравнялся с осью объектива, нажал на спуск.
Камера еще жужжала, перематывая кадр, когда она задала вопрос, который волнует больше всего на свете всех женщин, – по – крайней мере, по моим многочисленным наблюдениям:
– Я не буду выглядеть уродиной? – спросила она, кивнув прелестной головкой на камеру.
Я хотел было рассмеяться, но подумав, что это для нее в данный момент вопрос жизни и смерти, просто заверил:
– Вы будете выглядеть чудесно, я вам обещаю! Идемте?
Но дойти до бара нам было сейчас не суждено: в дверях кабинета мы столкнулись с запыхавшейся вахтершей; вся ее лень куда – то испарилась и, задыхаясь от возбуждения, она затараторила:
– Жанночка, опять человек повесился! Ох, беда – то какая… – она схватилась за грудь.
– Опять ребенок?! – Жанна побледнела.
– Нет, на этот раз, слава Богу, не дети… Загоруйко Степан Федорович, бывший главный агроном колхоза, – хороший был человек! Я подумала, может это будет вам интересно…
– Где он проживал? – взял я инициативу в свои руки.
– Степная улица, номер дома не помню…да вы найдете, улица небольшая! – и объяснила, как проехать.
– Ждите меня на крыльце клуба, я сбегаю за машиной.
Примчавшись в гостиницу, я расчехлил фотокамеру и сунул ее в простой полиэтиленовый пакет с ручками – снимать, возможно, придется тайком. Затем зашел к заведующей номерами и попросил закрыть в сейфе папки, переданные мне Жанной.
Завидев меня, бабулька вмиг сделалась усталой на вид:
– Орлов, опять придете пьяным ночью и будете ставить «на уши» гостиницу?! – ее взгляд сверлил меня почти осязаемо.
– Ну что вы, тетя Маша! – я наклонился и чмокнул ее в щечку в знак подтверждения своих слов.
– Я вас выселю, Орлов, вот увидите! – пригрозила она. И когда я закрывал уже дверь, добавила негромко:
– Проказник!..
Через несколько минут я подкатил уже к Дому культуры, где меня ждала Жанна.
– Вам так интересна смерть этого старика? – поинтересовалась она, садясь в машину.
– Теперь все, что творится в станице, представляет для меня интерес, – серьезно кивнул я головой.
– Но ведь к самоубийству детей это не имеет скорее всего никакого отношения…
– Ничего нельзя знать заранее.
Немного подумав, она вынуждена была согласиться со мной.
Нужный дом значился под адресом Степная, тринадцать. Я не суеверный человек, но все же подсознательно отметил этот факт. Около него стоял милицейский «уазик» канареечного цвета и «скорая помощь».
Дом был стареньким, но выглядел вполне добротным. К нему примыкала огромная беседка, густо переплетенная виноградной лозой, прямо с потолка которой свисали огромные сочные грозди спелого винограда. Из комнат доносился женский плач. На пороге стоял со скучающим видом молоденький сержантик милицейской службы.
При нашем приближении он начал неуверенно переминаться с ноги на ногу; я решил сыграть на этом замешательстве:
– Мы врачи, – соврал я, – а это – специалистпо самоубийствам! – представил я несколько смутившуюся спутницу.
– Проходите, там уже есть врач, – пожал плечами сержант, уступая дорогу.
Это был уже довольно – таки пожилой человек лет шестидесяти пяти. Его лицо изборождено морщинами, а голова была белоснежной от седины. Теперь он неподвижно висел на веревке, привязанной сверху вокруг массивной деревянной балки; петля так туго стягивала его худую шею, что казалось вот – вот оторвет голову несчастного. Лицо было багрово – синюшним с выпученными глазами и вывалившимся распухшим языком.
Лишь взглянув, Жанна тут же спряталась за моей спиной и мелко задрожала, – вид самоубийцы произвел на нее сильное впечатление. Я легонько пожал ее руку и продолжил осматривать помещение.
Здесь уже работали следователь, подробно описывающий место происшествия, и криминалист, делающий фотоснимки. Плачущую навзрыд вдову утешал молодой человек лет тридцати пяти, явно ее сын.
Закончив формальности, следователь подошел к ней и негромко задал вопрос:
– Почему он поступил так?
– Он сильно болел в последнее время, у него был рак. Но я никогда не думала, что он может так поступить, ведь он очень переживал, как мне трудно придется после его смерти…я не понимаю… – она снова зарыдала.
– Снимайте! – кивнул следователь людям в белых халатах и пошел в соседнюю комнату. Следом тут же направился и молодой человек, поддерживая вдову.
Мне удалось сделать несколько снимков, когда, подставив лестницу – стремянку, санитары начали перерезать веревку. Они удивились было фотовспышке, но тут же потеряли к ней всякий интерес, занявшись своим делом.
Подхватив все еще дрожащую Жанну под руку, я направился к выходу. Неожиданно на пороге возникла фигура все того же молодого человека; был он почти одного роста со мною и такой же крепкий. Лицо его сейчас было перекошено какой – то непонятной яростной злобой, а глаза, горевшие ненавистью, уставились на меня.
– Что вам здесь надо? – скрипнул он зубами и бросил беглый взгляд на пакет, в котором я прятал фотоаппарат; видимо, он заметил блики фотовспышки и это вызвало в нем вполне объяснимое негодование.
– Что здесь делает детский психолог? – удивленно взглянул он на Жанну.
– Не детский психолог, – пояснил я, проскальзывая в дверь, – а специалист по самоубийствам!
– Вот как? – глаза его округлились. – И по какому праву вы вмешиваетесь в чужое горе?
– Извините нас… – попросила прощения растерявшаяся от его напора девушка.
– Пошли к черту отсюда! – яростно бросил он.
Его тон взбесил меня; я пропустил Жанну вперед, затем вернулся и, взглянув в глаза грубияну, ткнул ему в грудь указательным пальцем и негромко сказал, стараясь быть спокойным:
– Это не похоже на самоубийство, вам не кажется?
– Еще чего? – рявкнул он.
– Балка, к которой привязывалась веревка, слишком высока для роста старичка, даже лестницу – я кивнул на уносящего стремянку мальчишку – пришлось взять у соседа, чтобы снять тело. Или вы полагаете, что немощный, почти не встававший в последнее время, человек мог без труда взобраться на такую высоту?
И, оставив молодого человека раздумывающим над моими словами, я развернулся и пошел к машине.
Жанна выглядела уже немного лучше.
– Я так испугалась! – призналась она. – Никогда не думала, что я такая трусиха.
– Вы вели себя очень мужественно, – не согласился я, заводя «девятку».
– Станица словно взбесилась! Или над ней висит какое – то проклятье. Даже номер дома – Степная, тринадцать… – глаза девушки возбужденно блестели.
– Чертовщина, – согласился я и постарался перевести разговор в другое русло: – Сейчас мы едем в бар, хорошо? Ведь негоже из – за мертвецов пропускать обед. И еще: я думаю, мы достаточно знаем друг друга, чтобы попытаться говорить на «ты».
– Не знаю, получится ли у меня… – засомневалась Жанна.
– Получится! – заверил я и улыбнулся – впервые со дня своего отъезда из Москвы вполне счастливо.
Мы сидели на летней террасе «Жемчужины» и попивали пиво. Вокруг весело заливались птицы, солнце зашло за облака и подул освежающий ветерок. Жанна довольно быстро смогла привыкнуть ко мне и теперь я ловил на себе ее милые взгляды.
– Расскажи о себе, – предложила вдруг она, приготовившись внимательно слушать.
Вопрос несколько смутил меня, обычно не лазающего за словом в карман.
– Я – простой парень, – начал я, явно буксуя, – люблю иногда выпить… люблю свою работу и отдаю ей все свое время. Не люблю комплексовать и скромничать; не завоевываю дешевых авторитетов на сомнительных делах, никогда ни пред кем не пресмыкаюсь и не перекрашиваюсь в другие цвета. У меня есть хобби – затяжные прыжки с парашютом… вроде бы все…
О своих слабостях к женскому полу я скромно умолчал.
– Ты женат? – как бы между прочим «копнула» собеседница.
– Боже упаси! – откинулся я на спинку стула. – Орлы в неволе не живут!
– Вообще – то орлы довольно неплохо существуют в неволе, я видела их в зоопарке…
– Я знаю, тоже видел: они там какают друг на друга и постоянно борются за самое высокое место – совсем как люди! Нет, мне такая жизнь не по душе. Я, разумеется, отдаю себе отчет в том, что рано или поздно вручу свое сердце в руки прелестной дамы, которая превратит мою жизнь в четко работающий по расписанию вокзал, где мне будет отведена роль поезда, сотрет необратимо творческий беспорядок в моем доме, нарожает кучу детей, сожжет утюгом любимую рубашку, занесет имена моих старых друзей в «черный список» в памяти телефона, опустошит все кредитные карты, а потом сядет обессиленная и уставшая в купленное мною в долг кожаное кресло, вытянет на журнальном столике свои холеные ножки и, попивая бурбон, с видом пренеприятным скажет: «Боже мой, Орлов, и куда только смотрели мои глаза, когда я выходила за тебя замуж?! Я была такой глупой, наивной девчонкой, а ты, кобель, ты сломал мою жизнь, ты сделал из нее ад, ты – ничтожество! Но я вынуждена терпеть все это ради наших детей…» А дети чуть подрастут и запустят свои острые зубки в мою постаревшую уже плоть, и будут сосать и без того жидкую кровь. И тогда вершиной наслаждения для меня станет надеть дырявое трико, прикрыть плешь картузом и слинять на часок – другой к пивнушке, чтобы, пустив скупую мужскую слезу в кружку, пожаловаться на судьбу – злодейку старинным приятелям… Ну, как? Разве стоит так уж спешить изменять свою жизнь?
Жанна весело рассмеялась.
– Ты утрируешь, Петя! Все на самом деле далеко не так уж и мрачно, и в браке есть свои положительные стороны.
Я отметил это ее «Петя»: прекрасный знак, переходим от первого этапа знакомства к стремительно развивающимся дружеским отношениям! В темном конце туннеля замерцал неяркий пока еще, но манящий свет…
– Неправда, я уверен, что именно со мною так и будет!
– А профессия журналиста – она какая? – не стала дальше спорить она со мной.
– Какая? – не понял я.
– Опасная?
– Она, прежде всего, интересная. Может быть, порой и опасная, но я не задумываюсь над этим никогда, ведь и на самолете летать опасно, но никто же лишний раз не думает об этом, просто покупают билет и летят. А уж кто действительно боится полетов, тот просто едет поездом. Вот и вся арифметика моей профессии. Я просто всегда хорошо делаю свое дело, не могу иначе. Стараюсь никогда не сдаваться и не идти на поводу у обстоятельств. Я воспринимаю жизнь как игру в шахматы – многогранную, непредсказуемую, в которой всегда найдется этакий «ход конем», изменяющий течение всех последующих событий…Утомил своей философией?
– Ну что ты? Не часто ведь приходится беседовать с героем нашего времени. С ума сойти! Я сейчас, здесь, в свои двадцать пять лет сижу и воочию беседую с живым Петром Орловым, неутомимым, веселым, легендарным журналистом. Фантастика!
– Ой – ой – ой! Ты вгоняешь меня в краску, а мужчинам не полагается краснеть! – в самом деле несколько смутился я – слова девушки звучали так искренне и бесхитростно, что все услышанные ранее похвалы показались вмиг лицемерными и пустыми. – Будет лучше, если ты запомнишь меня просто классным парнем! Этаким болтуном, приехавшим в этот благодатный край спасти от смерти юных мальчишек.
– Ты ведь спасешь их, честное слово? – с надеждой в голосе спросила Жанна, вмиг становясь серьезной. – Знаешь, если снова повторится этот массовый суицид, я буду чувствовать себя всю оставшуюся жизнь несчастной, бесперспективной клушей! Я поклялась, что никогда больше не буду заниматься детской психологией! Что я за психолог, если вокруг меня станут умирать дети, а моя роль будет сводиться лишь к тому, чтобы фиксировать на бумаге все эти случаи и опускать глаза, чтобы не видеть горя несчастных матерей! Ты ведь не бросишь это дело, обещаешь?
В ее словах было столько горячности и юного максимализма, что я тут же поспешил успокоить ее:
– Я доведу это дело до конца – иначе мне незачем будет в дальнейшем заниматься журналистикой. Обещаю!
– Это так здорово, что теперь не одна! Знаешь, чем глубже я задумываюсь над этим делом, чем больше собираю и аккумулирую материала, тем мне все больше и больше становится не по себе. А по ночам иногда бывает страшно; страх какой – то необъяснимый на бессознательном уровне; словно какая – то злая сила, злой рок навис над станицей. Поэтому я так обрадовалась, когда Демидов заинтересовался этим делом. Но – ты удивительно верно подметил! – кто – то явно не хочет, чтобы кто бы то ни был расследовал эти дела, вновь и вновь делал их достоянием гласности. Поэтому – то Демидова и запугали до полусмерти, и он был вынужден бежать, даже не удосужившись объяснить, что происходит. Ты представляешь мое состояние, когда он в одночасье вдруг испарился из станицы? Можешь себе представить, что я чувствовала? Ведь если они могли запугать Демидова, что тогда они могли сделать со мной? Ведь я ежедневно собираю информацию. Я так верила Демидову…
Ее глаза сделались вдруг печальными, и где – то в глубине моей души на миг распустила острые когти ревность, оцарапав. «Если бы ты знал, какие мы с ней вели беседы!..» – сладковатые слова Демидова зазвучали в ушах так ясно, что я даже поежился, давя в себе ярость.
– С тобой все в порядке? – забеспокоилась девушка, видя резкую перемену в моем состоянии.
– Все хорошо, – очнулся я, – теперь ты не одна и вместе мы раскроем эту тайну.
Она благодарно улыбнулась и положила свою маленькую, совсем еще детскую ручку поверх моей и, как мне показалось, нежно пожала ее.
Потом мы прокатились на каруселях, насладились с высоты птичьего полета изумительными видами Величковки и окрестностей, забравшись на «чертово колесо», посетили игровые автоматы и даже сходили на футбольный матч, основательно затарившись пивом. Там мы до хрипоты горланили «оле – оле!», наводя своим воинственным видом ужас на зрителей, не понимающих настоящего кайфа от футбольного зрелища и случайно, видимо, попавших сюда от скуки. Но потом оказалось, что мы просто по ошибке «болели» против местной команды «Восход»; вскоре мы разобрались в ситуации и исправили свою ошибку, после чего в нашу сторону стали поглядывать с долей уважения и даже подхватывали лихой клич. Словом, сотворили из серого представленьица неплохое шоу и болельщики, даже после финального свистка, как нам показалось, с неохотой покидали стадион. И всюду я снова и снова нажимал на затвор фотоаппарата, делая массу снимков, центральной фигурой которых была Жанна…
Уже совсем стемнело, когда я подвез ее домой на квартиру, где она снимала комнату у одинокой женщины. Стоило нам только подъехать, как хозяйка тут же вышла к калитке и стала причитать на местном диалекте:
– Жанночка, ну где ты так долго пропадаешь, я уже и не знаю, что думать! Ты бы как – нибудь предупредила меня, нехорошо – нехорошо! – она незло погрозила пальцем. – А хто це за хлопец с тобой? Опять журналист?! Гоны их в шию, на кой лад воны нужни! Хваты, був один боров, – поив, попыв, гад такый, и сбиг, даже не полностью заплатыв за жилье. Оце так! Оце так журналист! Тьфу! Одно слово – жулик! Москаль! Мы их поим, кормим, а воны нас всю жизнь дурять! – перешла она на политические мотивы.
– Тетя Зоя, это хороший журналист, он не обманет!
– Все равно в хату я больше репортеров не пущу! Хай спыть у своем авто! Вот! Там ему и место!
– Демидов жил с тобой? – спросил я, чувствуя, как от ревности подкашиваются ноги.
– Не со мной, а снимал комнату в этом же доме. Даже не комнату, а просто спал на веранде на раскладушке, – пояснила Жанна.
– И вы беседовали с ним о звездах, и прочих высоких материях? – завелся я, чувствуя себя несправедливо обманутым.
– Я говорила с ним только на темы, которые меня волновали, – о гибели детей! А если тебе что – то не нравится, так собирайся и двигай обратно в Москву, там по тебе уже местная тусовка наверняка соскучилась! А мы здесь и без тебя во всем разберемся. И еще, – она уже почти кричала, – моя личная жизнь никого не касается, даже такого маститого и титулованного типа, как Орлов!
Резко повернувшись, она пошла к калитке.
Ее слова подействовали на меня словно ушат холодной воды, а дерзкий тон вызвал уважение. Я умею оценить по достоинству стремление к независимости! Действительно, я переусердствовал в своих чувствах.
Тетя Зоя каркающе рассмеялась, радуясь, что «журналюга» потерпел фиаско.
– Так ему и надо, молодец, Жанночка, гоны его в три шии! Воны токо и могут, шо брехать, газетчики несчастные!
Я догнал ее почти у калитки и ухватил за руку. Она не стала сопротивляться и скандалить дальше, – она была умницей! Просто обвила руками мою талию и прижалась к груди.
С высоты моего роста она казалась маленькой, совсем юной девочкой. Мне вдруг стало стыдно за свою несдержанность.
– Ты больше не будешь думать обо мне плохо? Обещаешь? – в ее голосе появились теперь совсем другие нотки, – так говорят друг с другом обычно люди, очень близкие друг другу.
Я прижал ее к себе и осторожно погладил своей жесткой ладонью по шелковистым волосам.
– Извини, я не хотел…
– Эх, молодежь… – с досадой махнула рукой тетя Зоя, сожалея о несостоявшейся драме, слезла с калитки и побрела вглубь двора, бормоча себе под нос.
Жанна приподнялась на цыпочках и поцеловала меня в щеку. На ее глазах блеснули в ярких лучах полной луны слезы. Прикоснувшись губами к ним, я почувствовал их горько – соленый вкус, – вкус горя и страданий… Мне не был чужд этот вкус… Дуралей! Надо же с первого дня знакомства наводить порядки в чужой судьбе!
– Я пойду, ладно? – Жанна нежно пожала мне руку и улыбнулась в знак примирения.
– Извини! – задержал я еще на миг ее ладонь.
– Угу… – совсем по – детски согласилась она, вздохнув.
Все стало вновь на свои места, и звезды вернулись обратно на небосвод. Хотелось радоваться и плясать…
– Сколько задолжал Демидов твоей хозяйке? – поинтересовался я.
– Полторы тысячи рублей.
– Завтра я завезу деньги, ведь это бросает тень на нашу репутацию, да и не хорошо получилось…
– Было бы неплохо, – согласилась Жанна, – она ведь совсем одинокая женщина, даже дети ее не навещают вот уже много лет… А так она очень добрая. – Она освободила свою руку из моего захвата и, мило помахав ею, пошла домой.