Говорили о Платоне, диалоге «Государство»,
Об Империи Российской и твоём таланте, Карл, –
Ты родился дипломатом, потому и смог добиться,
Что, в конце концов, Россию Рим империей признал.
Карл
Пётр Великий сделал чудо, я же лишь поставил точку.
Но скажу тебе, в России жить мне было нелегко.
В Петербурге – Петрикирхе и Василий Тредьяковский,
Петропавловская крепость и придворные шуты.
Но законы, как в Европе, там появятся не скоро, –
Византийское лукавство развратило русский ум.
Хорошо, что ты в Россию переехать не решился
И остался в Томасшуле ставить клизмы школярам.
Себастьян
Клизмы ставить не зазорно. С давних пор в Египте знали
О повадках птицы ибис, как она воды набрав,
Эту воду заливает через клюв себе в клоаку,
Чтобы чрево очищалось от застойного гнилья.
Вшей и грязи слишком много оказалось в Томасшуле.
В консистории проблему и не думают решать.
Много лет закрыты бани как рассадники заразы.
Наш бомонд боится мыться, опасаясь заболеть.
Вместе с ним и горожане вонь духами заливают.
И в подобной атмосфере мне приходится творить!
Карл
Мой любимый композитор, мы покончим с диссонансом.
Приезжай сюда почаще, Готлиб выпарит всю грусть.
Посмотри, как мальчик вырос! Двадцать лет – уже мужчина.
Я люблю его, как сына, даже более порой…
Он так мило мне играет по ночам на клавесине,
Мерной вязью вариаций усыпляя, как Гипнос…
Себастьян
Сыновья и мне играют на клавирах вечерами.
Я люблю лежать в кровати и под музыку дремать,
Вспоминая старый Кётен, замок князя Леопольда…
И Саксонский зал в Карлсбаде…
Карл
Что ж тебя влечёт туда?
Жизни лучшие мгновенья?..
Себастьян
(Себастьян склоняет голову, опирает её на ладонь и прикрывает глаза.)
Расскажу лишь о Карлсбаде,
Чтобы вас не утомил мой мемуарный монолог.
В тысяча семьсот двадцатом вместе с князем Леопольдом
Я на водах был термальных (в третий и последний раз)
И смогу забыть едва ли, как в один июльский вечер
Мы в Саксонском банном зале исполняли мой концерт
(Сочинённый в ре миноре для двух скрипок и капеллы
Как подарок Леопольду в девятнадцатом году).
Судаториум был светлой и просторной галереей.
Золоченые колонны подпирали потолок,
Окружая длинный лабрум беломраморной отделки,
Где струилась и парила терминальная вода.
Через стрельчатые окна с голубыми витражами
В галерею проникали предзакатные лучи.
На палестре размещались круглый стол и две кушетки,
Чтобы, вволю накупавшись, можно было отдохнуть.
На столе в хрустальных кубках кровь Диониса искрилась,
Источая Траминера утончённый аромат.
На серебряном подносе возвышалась ойнохоя
(Древнегреческой работы чёрный глиняный кувшин).
Ойнохою украшала драматическая сценка:
Молодой сатир и старый выясняли, кто пьяней.
Рядом с ней стояли вазы из китайского фарфора,
В них лежали мандарины, авокадо и кишмиш.
Зал был выкуплен на вечер и поэтому безлюден.
Слуги ждали в вестибюле, охраняя наш досуг.
Леопольд и я помылись, в чистых водах искупались