Шкала жизненных ценностей

* * *

Шкалу жизненных ценностей, как уже говорилось, можно уподобить чистому листу, габариты которого определены Творцом в зависимости от содержания индивидуального задания человеку на период, именуемый земной жизнью. Это константа. Но заполнять данный лист, фиксировать и переставлять в нем ценности, изменять соотношение ценностных слоев человек должен сам в пределах свободы воли, полученной им опять же от Творца. В общем случае свобода воли проявляет себя в свободе выбора между запросами духовного и физиологического планов.

Соблазнов, воздействующих на нижний, физиологический план триады, в силу неустанного научно-технического прогресса, становится все больше. Следовательно, вероятность того, что душа, наш третейский судья, соблазнится ценностями биологического свойства, а не духовного постоянно возрастает. Действительно, приземленные, низменные души – сплошь и рядом, а одухотворенные – уже раритет.

Здесь вполне уместно еще раз опереться на Эриха Фромма, который противопоставляет в работе «Иметь или быть» две жизненные философии: обладания и бытия. В основе первой, считает он, идеология потребительства, накопление; в основе второй – проживание жизни, благоговение перед ней. В потребительском обществе сегодняшнего дня люди, ориентированные на «быть», встречаются редко, ибо «быть» – значит проявлять интерес к другим, заботиться о них, то есть давать, а не брать. Чтобы «быть», необходимо отказаться от эгоцентризма и нарциссизма, освободить душу от суетности. Возможно ли это в зоне равнодушия, обитатели которой все более осваивают именно эти «ценности»? Ответ очевиден: выбрав путь потребительства и накопления, они уже не умеют понимать жизнь другим способом и вряд ли сумеют когда-нибудь. Но даже избрать путь «быть» – еще не означает следовать им. Однако речь сейчас о тех, кто выбрал – «иметь». Те, кто свои желания легко перекрывает возможностями, живут с чувством самодостаточности в комфорте и роскоши. Те же, которые не могут позволить себе подобного, даже напрягая свой бюджет, живут в состоянии между деморализующей обидой на свою судьбу (читай: на Бога) и озлоблением на всех и вся. Какая уж здесь любовь к ближнему, а тем более стремление «положить душу свою за друзей своих» (Ин. 15,13)!

Тем не менее эти далеко не родственные души молодых членов общества (а речь идет, прежде всего, о них) схожи в одном: обе категории исповедуют один и тот же жизненно-философский принцип: «красиво жить не запретишь». И в данном случае вовсе нет принципиальной разницы между тем, что одни откровенно живут, а вторые столь же откровенно и страстно хотят жить по этому принципу, ибо идеалы тех и других в конечном счете совпадают. «Бедные, жаждущие денег и потому живущие завистью, так же принадлежат Маммоне, как и богатые» 44, с. 160. Поэтому социально опасны обе категории. Но выходцы из тех, кто не в состоянии желаемое воплотить в действительное, а их подавляющее большинство, в этом аспекте опаснее неправедно разбогатевших. Движимые жгучим соблазном обретения новомодных благ, они в достижении цели могут ступить, и ступают, на безнравственный и даже преступный путь – воровства, убийства, обмана, проституции. Кстати, именно на эти деяния божественный Закон (десять заповедей) налагал табу; именно за эти (и не только!) преступления предписывалась смертная казнь.

С тех пор прошло три с половиной тысячи лет. И что же? Все так же воруют, убивают, лгут, торгуют собственным телом, находясь теперь уже под защитой юридического закона (моратория на смертную казнь), охраняющего преступника от высшей меры наказания за содеянное; в связи с чем размах преступности достиг уровня не потенциальной угрозы, а реального общественного бедствия. Сегодня мы уже не представляем себе и дня без информации о громких масштабных злодеяниях или единичных гнуснейших преступлениях, только ещё обретающих статус «типичных». Например, зверские убийства ветеранов войны с целью завладеть их воинскими наградами. И каждый раз, узнавая подробности новых, леденящих душу преступлений, думаем: «Неужто может быть что-либо еще страшнее, безнравственнее этого?». Оказывается, может! И даже не заставляет себя долго ждать.

Но гораздо страшнее самих преступлений наше отношение к ним, точнее – его полное отсутствие. Если даже люди, воспитанные моральным кодексом доперестроечной эпохи, начинают обретать, и это заметно, устойчивую привычку к несправедливости и жестокости, если их уже ничем таким надолго не удивить, то как же тогда должны воспринимать все это ровесники перестройки и их более молодые сограждане?! Естественно, как органическую составляющую нашего бытия, как нечто нормальное, внутренне присущее демократии с ее «свободами». Для них факты бесчеловечности, еще как-то потрясающие стариков, не есть что-то из ряда вон выходящее. Их равнодушие к злодеяниям есть вполне адекватная реакция на явления, становящиеся общественной нормой.

Адаптация к жестокости – это страшно в полной мере, но столь вполне и закономерно. (Кстати, нечто подобное присуще не только человеку. Так, в книге М. Карпенко «Вселенная разумная» [27], с. 149 приводится пример, заключающийся в следующем. Измерялась электропроводность листа растения сперва в нормальных условиях, а затем – «лицом к лицу» с актом жестокости: в непосредственной близости с исследуемым листом в произвольные моменты времени в кипяток сбрасывалась живая креветка. В этот момент электропроводность листа изменялась на несколько порядков и очень медленно достигала первоначального значения. Лист «по-человечески» сжимался от чужой боли. Но когда растение становилось свидетелем мучительной смерти возрастающего числа креветок, его реакция на гибель очередной жертвы становилась все более слабой. Растение как бы адаптировалось к учащающимся фактам несправедливости и жестокости, подобно человеку, бессильному что-либо изменить.)

* * *

Сетуя по поводу душевной черствости наших внуков, следует все же делать поправку на то, что это еще далеко не предел, что внуки наших внуков будут еще бездушнее своих дедов и отцов. Прогноз этот утешительным, к сожалению, не назовешь, но зачем обманывать себя? Душа человека, зажатая между крайними планами: катастрофически худеющим духовным и постоянно жиреющим животным, будет все в большей степени порабощаться последним, вырождаться в его служанку. И до какого предела это будет развиваться? Этого не знает никто, «ибо кто познал ум Господень?» (Рим. 11,34). Правда, можно опереться на библейские и исторические аналогии.

Мы знаем из Библии, что Христос-Спаситель явился избранному народу в момент, когда тот одной ногой уже стоял в духовной могиле, когда омертвевшая душа человека уже трансформировалась в некий рудиментарный орган. Христос разблокирует духовный план триады и через него реанимирует душу человека, теряющего человеческий облик. Видимо, и второе пришествие Христа промыслено с аналогичной целью: спасти еще раз деградирующее людское стадо для участия его в последующих этапах божественного эксперимента. Но это – последняя надежда на спасение души, удержание ее от поглощения низшей природой человека. А до этого эсхатологического события условия божественного эксперимента будут, вероятно, изменяться Творцом неоднократно для высвечивания новых, не ведомых Ему тонкостей человеческой натуры. Даже Сыну Божьему они известны не в полной мере: «До последнего мгновенья творение не перестает Его удивлять. Он думал, что знаком с последней глубиной человеческой низости, но этот поцелуй (Иуды. – Г. М.)…» [44], с. 207.

Если условно принять активность врожденной самости как нечто исходное, как «зло от юности», то реальное «зло во всякое время», творимое нашей окрепшей самостью, впрямую зависит от текущих условий эксперимента. Они могут поощрять самость, действуя в одном с ней направлении, но могут и противостоять ей, причем довольно жестко. В этом случае она уползает в темные придонные слои нашей души, где, находясь в «дежурном режиме», ждет благоприятных условий, чтобы активизироваться вновь.

К примеру, в России благоприятные для процветания самости условия эксперимента Творец кардинально не изменял более трехсот монархических лет, хотя и варьировал их в широких пределах: от установления крепостного права до его отмены. В результате «священная» частная собственность (в союзе с узаконенной вседозволенностью) до такой степени разложила нутро ее владельцев, что они (надо же скатиться к тому!) обратили своих кормильцев в своих же злейших врагов, в гробовщиков той самой «священной частной»! Куда же дальше?

Условия эксперимента исчерпали себя полностью, и Творец резко, «по-революционному» изменяет их. Теперь они становятся враждебными, болезненными для самости. Более семидесяти лет общественная собственность («наше», а не «мое») не позволяла самости вслух заявить о себе; более семидесяти лет люди жили в здоровом нравственном климате в союзе с высокой культурой и доступным просвещением; более семидесяти лет духовная пища через разблокированный свыше верхний план триады питала душу личности, формируя в человеке человеческое начало.

Но Творец вновь изменил базовые условия эксперимента: перестройка, а затем – откат к «священной» частной собственности. Самость, сдерживаемая внешними условиями в течение десятилетий, берет реванш; попирая элементарные нравственные нормы, она по-животному упивается своим торжеством. Однако базовые условия эксперимента сегодня хотя и работают на самость, как в дореволюционный период, но не во имя последней. Они всего лишь создают социальный фон для выявления на нем тех немногих людей, кто способен, подавляя собственную самость, сохранить и пронести сквозь лихолетье, находясь в оковах бесправия, истинно человеческие ценности, обретенные на предыдущем этапе эксперимента. Ведь только «претерпевший же до конца спасется» (Мк. 13,13) и, возможно, станет нравственной моделью человека в последующей эпохе – эпохе Водолея. А остальные? Их ждет полная духовная дегенерация, вырождение их когда-то человеческой триады в примитивную скотскую диаду. Если, конечно, условия божественного эксперимента волею Творца не будут изменены раньше: ведь «непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его» (Рим. 11,33).

* * *

Люди уверены, что причиной любых социальных катаклизмов является исключительно человеческий фактор. В данном случае – якобы какой-то конкретный человек и группа его единомышленников вдруг замыслили и провели в жизнь, которая их всех почему-то перестала удовлетворять, радикальные ее изменения. Да, видится именно так. Однако обусловлена эта вполне земная метаморфоза внеземной причиной, о которой речь шла выше: резким изменением условий божественного эксперимента в соответствии с планом, ведомым лишь Самому Экспериментатору. «Ибо все из Него, Им и к Нему» (Рим. 11,36).

Инфантильное желание найти крайнего, выявить козла отпущения, чтобы отвести на нем душу, стало уже давно частью души самого человека. Уж очень хочется этому «образу и подобию» сформировать в привычном для него трехмерном пространстве первопричину (кто виноват?), которую можно было бы легко охватить пятью органами чувств, не напрягая свои более чем скромные мыслительные способности. Так, в упоминавшейся выше работе М. Карпенко «Вселенная разумная» читаем: «Человеческий мозг работает с весьма низким коэффициентом полезного действия: он использует всего 3-4 % своих предельных возможностей. Очевидно, остальные 96‑97 % могут содержать неожиданные тайны, невиданные возможности человека» [27], с. 180. Ну а пока всплывает в памяти другое – фрагмент из трагедии И. В. Гете «Фауст», где Мефистофель упрекает Творца в том, что Он осложнил жизнь Своего лучшего творения – человека, одарив его… разумом:

Он лучше б жил чуть-чуть, не озари

Его ты божьей искрой изнутри.

Он эту искру разумом зовет

И с этой искрой скот скотом живет.

Отсюда – безумные завывания стада простых смертных: «До чего Горбачев довел страну!», «Ельцин развалил Советский Союз!», «Это – все Гайдар…» (конец фразы опускаю из-за его неблагозвучия). Боже праведный! Неужели человек и впрямь до такой степени обделен разумением и настолько наивен, чтобы искренне верить в то, что все это под силу промыслить и свершить одной (!), пусть даже трижды харизматической, личности? Да любые лидеры с их командами соратников и единомышленников всего-навсего набор инструментов в руках Творца, посредством которого Он проводит Свой эксперимент на земле, воплощает Свой промысел! Но для нас этот промысел, образно говоря, остается за кадром, поскольку большинство людей настолько близоруко, что воспринимает любое событие, в том числе и ужасающее, как изолированный факт: в чистом виде, вне связи с причиной (а уж тем более – с первопричиной), его породившей. В каждом преступлении люди способны узреть лишь то, что «в кадре», внешнюю, впечатляющую сторону злодеяния и фигурирующего в нем «стрелочника»: в убийстве – убийцу, в воровстве – вора, в коррупции – чиновника и т. д. Зато уж возмущения случившимся – безграничны, от души. Подобное неравнодушие, разумеется, радует. Но глубинная, корневая часть явления остается для них сокрытой. Действительно, глядя на пышные цветы, вряд ли кто-нибудь задумывается о грязных, некрасивых, но питающих их корнях, тем более если это корни махровых соцветий преступности.

Если бы люди в подобных ситуациях пытались подключать к своим проснувшимся эмоциям еще и дремлющий разум, то они, возможно, и обнажили бы эти корни, ибо «у разума нет вышестоящей инстанции» [33], с. 116, к тому же последние не так уж и глубоко сокрыты. Однако это опять же – если бы. К сожалению, «разум, как средство обнаружения истины и проникновения сквозь поверхность явлений к их сущности, уступил место интеллекту – простому инструменту для манипулирования вещами и людьми. Человек разуверился в способности разума установить правильность норм и идеалов человеческого поведения» [33], с. 147.

Однако думается, что на данном этапе божественного эксперимента, который не охватил пока и возраста одного поколения, человек еще способен при желании (единственное условие!) преодолеть умственную лень и установить причину, не подменяя ее следствием. Если он это проделает в нашем случае, то неминуемо придет к выводу: первопричина преступности коренится в «священной» частной собственности, а невиданные и неслыханные доселе преступления являются лишь следствием ее воцарения вширь и вглубь.

Будучи введенной в кровь и плоть общества, она сделала главное: раздавила социальное «наше» и заменила его единоличным «мое». Она провозгласила приоритет материальных ценностей над духовными, физиологии над культурой, сняла ограничения в купле-продаже всего и вся, обратив в товар самого человека. Если принять во внимание, что «Мое!» – это не только способ существования самости, но и ее боевой девиз, то несложно сформулировать и девиз всего этапа божественного эксперимента: «Самости – зеленую улицу!». При этом частная собственность играет роль питательного бульона для беспрепятственно развивающейся и размножающейся самости.

Однако в разрезе божественного эксперимента, как уже говорилось, взращивание самости – не самоцель, а создание условий, необходимых для воспитания души в спартанском духе. Торжество самости проявляется как раскрепощение, даже распущенность, биологического «Я» при явных же попытках закрепощения духовного «Я». Понятно, что снижение роли механизмов управления инстинктами при одновременном поощрении самих инстинктов приведет (и уже привело) к крутой деградации личности.

Можно ли остановить или хотя бы замедлить процесс начавшегося разложения человеческой души? Думается, что нет: условия божественного эксперимента незыблемы, как незыблема и природа самости его участников. А вот ослабить в какой-то степени последствия этого процесса, противостоять им, то есть уберечь от его тлетворного влияния душевный план – вполне возможно. Но – только в индивидуальном порядке. Каких-либо общественных убежищ для защиты человека от этого оружия массового поражения не существует. Все зависит от того, утрачен или не утрачен человеком тот самый дар Божий – разум. И если – нет, то готов ли человек без промедления, которое на этот раз, действительно, смерти подобно, включить его в свою работу.

* * *

В триумфальном шествии на зеленый свет самости удалось очень неплохо защитить себя юридически: она добилась смягчения (а в отдельных случаях – и отмены) наказания за преступления, относимые ранее к тяжким. Разницу, естественно, легче заметить на большом временном отрезке.

Как следует из Библии, закон Моисеев, пытаясь оздоровить нравственность избранного народа, максимально ужесточал наказания за «свершение неугодного в очах Господа». Приведу лишь три примера грехов, которые в библейские времена следовало искупать собственной жизнью. Лев. 20,9: «Кто будет злословить отца своего или мать свою, тот да буден предан смерти»; Исх. 22, 22-24: «Ни вдовы, ни сироты не притесняйте; если же ты притеснишь их, то убью вас мечом, и будут жены ваши вдовами, и дети ваши сиротами»; Лев. 20,13: «Если кто ляжет с мужчиною, как с женщиною, то оба они сделали мерзость: да будут преданы смерти». Думается, что если бы эти заповеди (в той же редакции!) были сегодня законодательно приняты и, главное, неукоснительно исполнялись, то общество понесло бы значительные потери в людях, особенно ощутимые – в среде мужчин. Но это так, к слову: у нас уже нет ни смертной казни за грех, ни самого греха как понятия, которое с успехом вытеснено другим, обтекаемым понятием – «нравственные проблемы». К этим проблемам мы скатились, как с крутой горки с трамплинами, вытряхивая на каждом из них остатки морали доперестроечных времен.

Уровень, на котором мы находимся сегодня, правда, не самый низкий: как известно, совершенству, в том числе и в безнравственности, нет предела. «Греховодство», пожалуй, одна из немногих областей народного творчества, где мы достигли феноменальных результатов. (Повторяю, от «греха» как от термина, но не сущности, мы ушли. Ведь согласно [16], с. 95, грех «обозначает… преступление против закона Бога». Но мы-то всего лишь обрядоверцы, «орган веры» в Бога и в закон Божий у нас атрофирован, хотя и носим крестики. Но если для нас не существует закона, то нет и подзаконного греха, «ибо законом познается грех» (Рим. 3,20). А потому и живем «безгрешно», по законам человеческим, но чаще – животным. Суть же преступлений сегодняшнего дня и глубоко греховна, и нравственно проблематична.)

Мы даже замахнулись «на приоритет» первичного греха! Под этим грехом привычно понималось и понимается нарушение нашими прародителями божественного запрета на вкушение плода от древа познания. Но это – первенец греха лишь в хронологическом аспекте; по содержанию же и смыслу грех Адама и Евы следует все-таки считать вторичным. Первичный же, как это ни парадоксально, совершен человеком только сегодня.

Дело в том, что божественному запрету на вкушение плода воспротивились люди, уже сформированные Творцом по половому признаку: «мужчину и женщину сотворил их» (Быт. 1,22). При этом и Адама, и Еву вполне устраивало то, что первый есть мужчина, а вторая – женщина. По крайней мере, когда «узнали они, что наги» (Быт. 3,7), то ничуть не возмутились божественным распределением полов. Да и потомков их во всех поколениях – от шестого дня творения до недавнего времени – в этом плане все устраивало. Но в наши дни произошел сбой в умах и сердцах некоторых из них. Возжелали они изменить пол (!), данный им Богом, силами человека. На поверхности – это проблема нравственности, а по существу – грех циничного вмешательства человека в базовую, первичную творческую акцию Бога – создание самого Человека! «Лучшее из творений» возжелало подправить своего Творца! Такого Господь, естественно, не мог предвидеть. Поэтому в перечне грехов, оглашенном Богом на Синае, транссексуализм отсутствует. Этот замах на Создателя превосходит по своей грубой откровенности даже строительство вавилонской башни, которая должна была стать зримым символом и механической опорой восстания человека против Творца (Быт 11,9).

Следует заметить, что «пикантные» библейские грехи и нынче в моде, только отношение к ним сейчас принципиально иное, не ветхозаветное. Если во времена Моисея, к примеру, тот же гомосексуализм преследовался как особо гнусный грех (Лев. 18, 22-23), то сейчас он процветает под эгидой СМИ: «К этому явлению – гомосексуализму, лесбиянству – можно плохо относится только от дремучести, от непонимания элементарных вещей», – просвещает нас, духовных троглодитов, газета «Московский комсомолец», 14.10.99 (Цит. по [34], с. 254). И тут же ставит проблему защиты содомского греха. Точнее – представителей нетрадиционной сексуальной ориентации. «Мы против гомофобии настолько, что готовы бороться с этим… Мы бы очень хотели изменить отношение людей к гомосексуализму (а оно во всем мире не слишком все ж достойное)», – сетует тот же «МК» от 12.03.03 г. Так что, дорогие сограждане, давайте от всей души любить и уважать мужеложство и мужеложников, проявлять всю полноту симпатии к лесбиянкам! Им так тяжело в своем меньшинстве! Кстати, на провинциальном уровне сексменьшинства и сексбольшинство уже честно уравнены хотя бы в правах на размещение специнформации в СМИ: одна из вологодских газет, например, под рубрикой «Знакомства» регулярно публикует объявления, в которых не только традиционно Он ищет Ее или наоборот, но и где Он ищет… Его! Например: «Мужчина, 52 года, ищет молодого друга для встреч на моей территории» (г. Сокол). Следует отметить, что сексуальное меню, подаваемое региональной прессой, в последнее время заметно расширилось и… подешевело.

Не знаю только, как эта «нетрадиционная ориентация» совмещается у ее представителей с вполне традиционными нравственными ориентирами христианства (1 Тим, 1,8-10), к которому у нас в стране не причисляет себя всего лишь двадцать процентов населения! Неужели в эти два десятка процентов нехристей строго вписываются все «нетрадиционники» обоих полов? Ой ли! Рискну предположить, и не без оснований, что многие из них носят крестики, то есть формально пребывают в зоне христианской нравственности.

Однако прогресс в сфере «греховодства» в целом выражается не только в развитии старых (библейских) грехов, не только в снижении или отмене ответственности за них или в некоей сочувственной лояльности к ним. Нет! Он выражается прежде всего в сотворении новых, так сказать, сверхбиблейских грехов. Чего стоят, например, изощренные формы физических и моральных издевательств человека над человеком, демонстрируемых и смакуемых, в «воспитательных» целях конечно, нашим телевидением! А есть и такое, что просто потрясает своей хладнокровной жестокостью. Например, хищение детей и молодых людей с преступно-корыстной целью использовать их в качестве… доноров внутренних органов. Кровь стынет в жилах! И мы опять ужасаемся: «Ну куда уж дальше?!» Есть куда! Если уж не вглубь греха, то вширь его – непременно.

Грех как продукт жизнедеятельности человека (в форме мысли, слова, поступка) требует для своего «производства» хотя и отрицательной (условно), но все же энергии. Следовательно, с этой точки зрения грех подчиняется общему закону сохранения энергии. Он не может исчезнуть или возникнуть вновь (да и в соответствии с Библией, это «зло от юности» человека и «во всякое время» его), а может лишь переходить из одной, примитивной, формы в другую, более совершенную и «прогрессивную». Что, в общем-то, мы и видим. Сколько, к примеру, новых, «изысканных» форм воровства, убийства, лжесвидетельства и других древних грехов, прописанных еще в Декалоге, породила лишь только одна приватизация жилья (о предприятиях я уж и не говорю)!

Необратимо уничтожить грех как энергию определенной направленности невозможно. Да, «перековать мечи на орала и копья – на серпы» (Ис. 2,4) – вполне реально. Но столь же реален и откат, обратный процесс: «Перекуйте орала ваши на мечи и серпы ваши на копья» (Иоил. 3,10). Все зависит от контекста: мечи и копья могут быть и оружием агрессии, и оружием защиты от агрессии.

О неистребимости греха в душе отдельной личности свидетельствует опыт и социально опасных преступников-рецидивистов, и людей, пытающихся самостоятельно преодолеть грехи, не выходящие за личностные рамки. К примеру, разрушение собственного тела алкоголем, табаком, наркотиками, сексуальными излишествами. (Замечу, кстати, что «грех против собственного тела» апостол Павел в 1 Кор. 6, 18-19 приравнивает к разрушению храма: «Не знаете ли, что тела ваши суть храм живущего в вас Святого Духа, Которого имеете вы от Бога, и вы не свои?».)

Общая характеристика нравственности современных людей вполне перекликается с той, что нам рисуют библейские стихи, относящиеся к преддверию Всемирного потопа: «И увидел Господь, что велико развращение человеков на земле» (Быт. 6,5); «…и наполнилась земля злодеяниями» (Быт. 6,11). Это – для нашего общества в целом. А вот: «…всякая плоть извратила путь свой на земле» (Быт. 6,12) или «…нет делающего добро, нет ни одного» (Рим. 3,12) – может относиться к каждому его члену (разве что за редким исключением). Но мы можем жить спокойно: Бог обещал «в сердце Своем» после первого и единственного потопа, что не будет более «поражать всего живущего» (Быт. 8,21).

Однако божественная клятва отнюдь не подразумевает смягчения посмертной участи живущих: «По упорству твоему и нераскаянному сердцу сам себе собираешь гнев на день гнева и откровения праведного суда от Бога, Который воздаст каждому по делам его» (Рим. 2, 5-6). Ведь если даже те, которые не знают закона, не освобождаются от ответственности, то что же говорить о тех, кто «под законом согрешили»? Они, естественно, и «по закону осудятся» (Рим. 2,12). Так что наших просвещенных греховодников в их «жизни после жизни» ждет более тяжелая участь в сравнении с участью безграмотных «развращенных человеков» допотопных времен. Мысль о том, что наказание усугубляется знанием Закона, подчеркивает и Христос: «… тот, который не знал и сделал достойное наказания, бит будет меньше», нежели тот, который знал и сделал. Он «бит будет много» (Лк. 12, 47-48). Эта истина справедлива и в земной, и в загробной жизни.

* * *

В соответствии с [28], с. 915, грех – это нравственное зло, в отличие от зла физического. Последнее А. Мень называет «физическим несовершенством мира» [17], с. 9, к примеру – болезни. Понятия «зло» и «грех» впервые озвучены Богом: понятие «зло» как антипод добра – еще в Эдеме, еще нашим прародителям, а понятие «грех» – уже Каину, первому земному человеку в первой же нравственной заповеди: господствовать над влекущим к себе грехом (Быт. 4,7). Но Каин, как мы знаем, не справился с божественной задачей. Впрочем, и послепотопный человек, за редким исключением, есть «малоинтеллигентное существо, покорное своим импульсивным влечениям» [33], с. 135.

Троичная природа, свобода воли и знание критериев добра и зла, обретенные человеком в Эдеме, в совокупности своей представляют трехгранный монолит. Об этот камень преткновения и разбиваются бесконечно возрождающиеся иллюзии неизбежной и окончательной победы добра в его извечной борьбе со злом. Тем не менее допустим, что произошло чудо и мечта о торжестве добра сбылась в одной из нравственных сфер нашей жизни.

Представим себе, к примеру, хотя это почти невозможно, фантастическую ситуацию: во взаимоотношениях людей исчезло равнодушие. Все дружелюбны, отзывчивы и предупредительны, каждый готов оказать помощь ближнему и дальнему. Комфортно, не правда ли? Да, но только поначалу. А потом? Потом медленно, но уверенно все возвратится на «круги своя» или еще ниже.

Не следует забывать, что все три божественных дара человеку остаются неизменными при любом изменении условий его бытия. В частности, знание критериев добра и зла – дар, лежащий в основе заповеди: «Уклоняйся от зла и делай добро» (1 Пет. 3,11). Только вот к чему приложить это знание в рассматриваемой ситуации, ведь зла-то в ней уже нет, сплошь – добро, все совершенны? А тут, глядишь, со временем дадут о себе знать и позывы свободной воли, реализующей себя сплошь в ситуации выбора. В частности, выбора поведенческой линии применительно к разным людям и ситуациям. (В иных условиях, к примеру, и руки-то кое-кому бы не подал при встрече, но в нашей условной ситуации это недружелюбное желание должно быть реально подавлено.) И как же умудриться удовлетворять естественную потребность выбирать, когда выбрать заведомо не из чего? Где выход из назревающего кризиса?

Разумеется, в переоценке ценностей, а именно – в выборе между более добрым и менее добрым! Самость, усмиренная лишь на время, станет побуждать душу, нашего третейского судью, дифференцировать все добрые дела, а иных здесь просто нет, по принципу: «очень» и «не очень». Последние со временем будут все более терять статус «добрых» и естественным путем трансформироваться в дела недобрые, злые. Такое превращение неизбежно в силу троичной природы человека, для которого все познается в сравнении с неким условно-оптимальным значением, принятым в качестве номинала. Да и закон энтропии снижает со временем «ранг» привычных добрых дел.

Даже в нашей реальной жизни, с ее избытком зла и острым дефицитом добра, последнее не находит подчас адекватной оценки. (Я уже писал, ссылаясь на конкретные примеры, что явленное добро и особенно добрые намерения пугают и настораживают, что зло и равнодушие воспринимаются гораздо привычнее и естественнее.) Вспоминаю, с какой злостью смотрел бывалый пьяница, попрошайка при храме, вслед пожилой женщине, подавшей ему милостыню в виде горстки мелочи. Да он готов был запустить в спину своей благодетельнице ее скромные «две лепты»! Так что же тогда говорить о ситуации, где в одночасье исчезнет зло? Оставшееся сплошь добро начнет резко падать в цене. Девальвация добра – это характерный признак и призрак злого начала.

Нижний уровень восприятия добра из-за его обилия начнет повышаться, а все, что «ниже нижнего», будет считаться сперва никчемным мусором, а далее – злом. Этот уровень уже сегодня, когда добродеяния еще не сплошь и рядом, некоторые люди устанавливают сами. Так, один из «сирых и убогих», это уже в Москве на вокзале, нацепил на грудь кусок картона с начертанным предупреждением: «Меньше… рублей прошу не предлагать!». Здорово! Правда, мне потом разъяснили, что сумма варьируется в зависимости от места и времени.