Редберн: его первое плавание

Глава III
Он оказывается в городе

Я соскочил на берег с носа корабля ещё до того, как корабль пришвартовался, и, внимая указаниям моего брата, прошёл через город к парку Святого Иоанна, к дому, где жил приятель брата по колледжу, к которому у меня было письмо.

Это была долгая прогулка, и я зашёл, чтобы попить воды, в своеобразную бакалейную лавку, где приблизительно шесть или восемь грубых на вид приятелей играли на прилавке в домино, усевшись на ящики из-под сыра. Они подмигнули мне и спросили, на кого я охочусь в такой дождливый день, но я только проглотил свою воду и последовал дальше.

Мокрый, как тюлень, я, наконец, опустился наземь возле двери дома друга моего брата, позвонил в звонок и спросил о нём.

«Что тебе нужно?» – спросил слуга, разглядывая меня, как будто я был взломщик.

«Я хочу увидеть вашего господина и хозяина, проведите меня в гостиную».

При этих словах мой хозяин появился сам и, увидев, кто я такой, сразу открыл мне своё сердце и объятия и повёл меня к своему домашнему очагу; он получил письмо от моего брата и ждал меня в этот день.

Семья чаёвничала, душистая трава заполнила комнату ароматом, поджаренный тост благоухал, и всё было приятным и очаровывающим. После того как я согрелся, мне показали комнату, где я переоделся, вернулся к столу и обнаружил, что эта пауза была использована моей хозяйкой: еда для путешественника была выставлена, и я усердно приналёг на неё. Каждый глоток выдавливал и всё дальше и дальше гнал от меня дьявола, который мучал меня весь день, пока я полностью не изгнал его тремя поочерёдно выпитыми чашами бохейского чая.

Магия добрых слов, добрых дел и хорошего чая! Той ночью я пошёл в кровать, думая, что мир, в конце концов, довольно терпим, и я едва ли мог понять, каким я в действительности был тем утром, поскольку сейчас пребывал в естественном лёгком и сдержанном состоянии; хотя, когда давешнее состояние на время возвращалось ко мне, оно, возможно, оказывалось опасней каннибала.

На следующий день друг моего брата, которого я решил называть г-ном Джонсом, сопроводил меня вниз к разгружаемым в доках кораблям для того, чтобы я добрался до нужного места. После долгих поисков мы нашли судно на Ливерпуль и застали в каюте капитана, который оказался очень солидным и вполне гармонировал с обивкой из красного дерева и клёна; и стюард, изящный с виду мулат в великолепном тюрбане, устанавливал в своеобразный буфет некий столовый сервиз, который был похож на серебряный, но это было всего лишь хорошо отполированное изделие из Британии.

Как только я открыл глаза и взглянул на капитана, то решил для себя, что он был бы самым подходящим капитаном. Он был приятным с виду человеком, приблизительно сорока лет, блестяще одетым, с очень чёрными бакенбардами и очень белыми зубами, и – что я свободно принял – с откровенным взглядом больших карих глаз. Мне он невероятно понравился. Когда мы вошли, он прогуливался вверх и вниз по каюте, напевая самому себе некий живой мотивчик.

«Доброе утро, сэр», – сказал мой друг.

«Доброе утро, доброе утро, сэр, – сказал капитан. – Стюард, стулья для господ».

«О! Неважно, сэр, – сказал г-н Джонс, скорее озадаченный его ответной любезностью. – Я просто сказал, что хотел бы знать, нужен ли вам прекрасный юноша для выхода в море вместе с вами. Он здесь, он давно хотел стать матросом, и его друзья, наконец, решили позволить ему пуститься в путешествие и поглядеть, насколько оно ему понравится».

«Ах! Действительно! – вежливо сказал капитан и поглядел на меня. – Он – прекрасный парень, он мне нравится. Итак, ты хочешь быть матросом, мой мальчик, не правда ли? – добавил он, нежно погладив мою голову. – Мы – тверды, хотя жизнь тяжела».

Но когда я оглядел его удобную и почти роскошную каюту и затем его красивое, беззаботное лицо, то решил, что он только попытался напугать меня, и ответил: «Ну, сэр, я готов попробовать».

«Я надеюсь, что он – парень из этой страны, сэр, – сказал капитан моему другу, – иногда у городских мальчиков бывают твёрдые шкуры».

«О, да, он из этой страны, – прозвучал ответ, – и семья весьма почтенная, его двоюродный дед умер сенатором».

«А не хочет ли его двоюродный дед тоже выйти в море?» – сказал капитан с весёлым взглядом.

«О, нет, о, нет! Ха-ха!»

«Ха-ха!» – отозвался эхом капитан.

Прекрасный весёлый джентльмен, подумал я, немного чудной, однако по своему легкомыслию он будет отпускать свои шутки относительно моего двоюродного деда всё путешествие, и потому, когда я позже рассказал об этом на борту одному из вантовых, он бросил на меня такой взгляд, что чуть не разбил им мою голову.

«Ну, мой мальчик, – сказал капитан, – я предполагаю, вы знаете, что у нас на борту нет пастбищ и коров, ты не сможешь получить в море молока, так и знай».

«О! Я всё это знаю, сэр, мой отец пересекал океан, насколько мне известно».

«Да, – вскричал мой друг, – его отец, джентльмен из одной из пионерских семей, несколько раз пересёк Атлантику по важному делу».

«Чрезвычайным послом?» – сказал капитан, снова весело глядя.

«О, нет, он был богатым торговцем».

«Ах! Действительно, – сказал капитан, снова глядя серьёзно и мягко, – тогда этот прекрасный парень – сын джентльмена?»

«Конечно, – сказал мой друг, – и он идёт в море только ради забавы, его хотят послать в путешествие с наставником, но он выйдет в море как матрос».

Факт состоял в том, что мой молодой друг (поскольку ему было приблизительно только двадцать пять лет от роду), был не очень мудрым, и эти слова были большой выдумкой, которую от доброты своего сердца он высказал ради моей поддержки и в целях создания чувства глубокого уважения ко мне в глазах моего будущего господина.

Уже узнав, что я преднамеренно воздержался от длительного путешествия с наставником ради того, чтобы засунуть свою руку в ведро со смолой, солидный капитан стал выглядеть в десять раз более весёлым, чем ранее, и сказал, что сам стал бы моим наставником и принял бы участие в моих путешествиях, заплатив за эту привилегию.

«Ах! – сказал мой друг. – Это напоминает мне о деле. Простите, уточните, сколько именно вы обычно платите такому красивому молодому человеку, как этот?»

«Хорошо, – сказал капитан, глядя серьёзно и вдумчиво, – мы не столь смыслим в красоте и никогда не даём больше, чем три доллара, такому зелёному парню, как присутствующий здесь Веллингборо – это твоё имя, мой мальчик? Веллингборо Редберн! Прими, Господи, мою душу, прекрасное, звучное имя».

«Да ведь, капитан, – сказал г-н Джонс, быстро прервав его, – это даже не будет платой за его одежду».

«Но вы же знаете, что его очень респектабельные и богатые родственники будут, несомненно, рады видеть его здесь», – ответил капитан, и снова с весёлым взглядом.

«О, да, я забыл, – сказал г-н Джонс, выглядя довольно глупым. – Его друзья, конечно же, обрадуются».

«Конечно», – сказал капитан, улыбаясь.

«Конечно», – повторил г-н Джонс, с сожалением глядя на заплату на моих штанах, которую именно в этот момент я пытался скрыть полой своей охотничьей куртки.

«Ты – настоящий охотник, как я вижу», – сказал капитан, разглядывая большие пуговицы на моем пальто, на каждой из которой была выгравирована лиса.

При этой одобрительной фразе мой друг решил, что тут появилась хорошая возможность оказать мне поддержку.

«Да, он – настоящий охотник, – сказал он, – у него дома есть очень ценное охотничье ружье, возможно, вы хотели бы купить его, капитан, чтобы стрелять чаек в море? Это недорого».

«О, нет, он должен оставить его у своих близких, – сказал капитан, – так, чтоб можно было отправиться на охоту снова, когда он вернётся из Англии».

«Да, возможно, в конце концов, так будет лучше, – сказал мой друг, притворно впав в глубокое размышление, привлекая все стороны к рассматриваемому вопросу. – Ну, тогда, капитан, вы можете дать мальчику хотя бы три доллара в месяц, как вы говорите?»

«Только три доллара в месяц», – сказал капитан.

«И я верю, – сказал мой друг, – что вы обычно даёте что-нибудь в виде аванса, разве не так?»

«Да, кое-где есть такой обычай в судоходных офисах, – сказал капитан с поклоном, – но поскольку у мальчика есть богатые родственники, то в этом случае, как вы понимаете, такой потребности нет».

И, таким образом, его опрометчивые, но действующие из лучших побуждений намёки относительно респектабельности моего отцовства и огромного богатства моих родственников, сделанные моим чистосердечным, но действительно глупым другом, заранее уберегли меня от получения трёх долларов, в которых я весьма нуждался. Однако я ничего не сказал, хотя и о многом подумал, и особенно о том, что было бы намного лучше для меня выбрать что-то одно и привлечь капитана на свою сторону, сказав ему простую правду. Бедные люди поступают весьма неправильно, когда пытаются казаться богатыми. Заключив соглашение, мы распрощались с капитаном, и когда мы покидали каюту, он снова улыбнулся и сказал: «Ну, Редберн, мой мальчик, ты не станешь тосковать по дому, прежде чем приплывёшь, потому что когда мы выйдем в море, ты не будешь страдать от морской болезни».

И с этими словами он очень мило улыбнулся, поклонился два или три раза и велел стюарду открыть дверь каюты, что стюард и сделал с характерной усмешкой на лице, покосившись на мою охотничью куртку. И затем мы ушли.

Глава IV
Как он избавился от своего охотничьего ружья

На следующий день я в одиночку пошёл в судоходный офис, чтобы подписать статьи договора, и встретил там большую толпу матросов, которые, обнаружив, что я встал за ними, начали перемигиваться в своём кругу, и я услышал, как человек в большой колыхающейся зюйдвестке сказал другому просмолённому старику в короткой шершавой куртке: «Глянь на его куртку – как видишь такие пуговицы, становится понятно – этот парень не идёт в море на торговом судне, он собирается забивать китов. Я спрашиваю, приятель, гляди сюда – им такие большие пуговицы продают на вес?»

«Дашь нам одну вместо блюдца, почему нет?» – сказал другой.

«Это только для юношей, – сказал третий. – Когда ты направился сюда, мой маленький мальчик, твоя мама дала тебе в море хоть немного конфет?»

Все они – остроумные собаки, подумал я про себя, пытаясь держаться как можно уверенней, чтобы было видно, что у меня нет негодования на сказанное, они не смогли бы нанести вреда, хотя, конечно, были очень нахальны; я пробовал отбиться смехом от их шуток, но если б только смог, то скрыл бы своё имя и протрубил отступление.

На следующий день о судне было объявлено, что оно отплывает. Поэтому остальную часть этого дня я потратил на приготовления. После бесплодной попытки продать моё охотничье ружьё за справедливую цену случайным покупателям я пошёл с ним по Чатем-стрит, когда курчавый маленький человек с тёмным жирным лицом и крючковатым носом, как у Иуды Искариота на картине, окликнул меня из странного с виду магазина с тремя позолоченными окантованными брёвнами, нависающими над ним.

Со специфическим акцентом, как будто сам он объелся индийским пудингом или неким другим шикарным блюдом, этот маленький курчавый человек очень вежливо пригласил меня в свой магазин и, отвесив вежливый поклон и пожелав мне множество ненужных добрых утр и замечаний относительно хорошей погоды, попросил меня позволить ему посмотреть моё охотничье ружьё. Я вручил его незамедлительно, радуясь возможности избавления от ружья, и сказал, сколько хотел бы за него получить.

«Ах! – снова сказал он со своим акцентом индийского болванчика, которому я не пытался подражать, дабы уменьшить его рвение. – Я думал, что оно будет получше, а это очень старое».

«Нет, – сказал я, привстав от удивления, – его использовали не больше чем три сезона, что вы дадите за него?»

«Мы здесь вещи не покупаем, – сказал он, взглянув внезапно и очень равнодушно, – это место, где люди вещи закладывают». Слово «закладывать» было словом, которого я никогда не слышал прежде, и я спросил его, что оно означает, тогда он ответил, что когда людям нужны какие-либо деньги, то они приходят к нему со своими охотничьими ружьями и получают одну треть от их стоимости, затем оставляют тут охотничьи ружья до тех пор, пока не смогут заплатить деньги. Какой, должно быть, доброжелательный маленький старик, подумал я, и какой обязательный.

«И умоляю, – сказал я, – сколько вы позволите мне получить за моё оружие, если его заложить?»

«Ну, я предполагаю, что оно стоит шесть долларов, и, отмечая то, что вы – мальчик, я позволю вам получить за него три доллара».

«Нет, – воскликнул я, схватив охотничье ружье, – оно стоит в пять раз дороже, я пойду куда-нибудь в другое место».

«Тогда доброго вам утра, – сказал он. – Я надеюсь, что вы добьётесь большего успеха». – И он поклонился мне, как будто снова и довольно скоро ожидал меня увидеть.

Я не очень далеко отошёл, когда столкнулся с ещё одним магазином с тремя шарами на верху входа. Войдя, я увидел длинный прилавок у своеобразного частокола, протянувшийся от одного его конца до другого, и три небольших проёма с тремя маленькими старичками, стоящими в них, подобно заключённым, выглядывающим из окон тюрьмы. За прилавком были видны разнообразные вещи, сложенные и маркированные. Шляпы и кепки, пальто и оружие, мечи и трости, и сундуки, и карты, и книги, и письменные столы, и всё остальное. В витрине было много часов и перстней с печатками, цепей, и колец, и брошей, и всевозможных безделушек. У одного из этих проёмов стояла худая женщина в изношенном шёлковом платье и платке, держащая за руку маленькую бледную девочку, и доверительно разговаривала с одним из мужчин с ястребиным носом. Как только я приблизился, она заговорила тихим шёпотом, человек покачал головой и поглядел раздражённо и грубо, затем ещё несколько слов изменили картину, небольшие деньги были переданы через отверстие, и женщина с ребёнком отступила за дверь.

Я не продам своё оружие этому человеку, подумал я, перешёл к следующему отверстию и стал там ждать, когда меня обслужат, стоя за пожилым человеком в сюртуке с высокой талией, совавшем серебряную табакерку, молодым человеком в ситцевой рубашке и солнечном пальто с бархатным воротником, предлагавшем серебряные часы, робким мальчиком в плаще, вынувшем сковороду, и другим маленьким мальчиком с Библией, и все эти вещи протягивали человеку с ястребиным носом, который, казалось, готов был вцепиться в любую вещь, которая представала перед ним; поэтому я не сомневался, что он с удовольствием затянет моё оружие за широко расставленный прилавок, похожий на большой невод, который способен поймать любую рыбу.

Наконец, я воспользовался возможностью и протиснулся в отверстие, и, чтобы опередить крупного человека, который именно тогда вошёл, я яростно просунул внутрь своё оружие, отчего человек с ястребиным носом закричал, решив, что я собрался в него выстрелить. Но, наконец, он взял оружие, повернул его одним и другим концом, три раза щёлкнул спусковым механизмом и затем сказал: «Один доллар».

«Что там касательно одного доллара?» – спросил я.

«Это – всё, что я дам», – ответил он.

«Ну, что вы хотите?» – И он повернулся к следующему человеку. Это был молодой человек в захудалом красном шейном платке и с прыщавым лицом, который выглядел так, как будто пришёл с аналогичной просьбой, и который таинственно тыкал в карман своего жилета и разными намёками важно показывал наличие чего-то конфиденциального, стремясь относительно этого и пообщаться.

Но человек с ястребиным носом высказался очень громко и сказал: «Ничего подобного, выньте их. Получили украденные часы? Мы не имеем дел с такими вещами».

От этого молодой человек вспыхнул всем своим лицом и оглянулся, чтобы увидеть тех, кто услышал ростовщика; тогда он вынул что-то очень маленькое из своего кармана и, скрывая его под своей ладонью, просунул в отверстие.

«Где вы взяли это кольцо?» – спросил ростовщик.

«Я хочу заложить его», – прошептал другой, краснея снова и снова.

«Как вас зовут?» – сказал ростовщик, говоря очень громко.

«Сколько вы дадите?» – прошептал другой в ответ, наклонившись и глядя так, как будто он хотел заставить ростовщика замолчать.

Наконец, сумма была согласована, затем человек за прилавком взял маленький билет и, привязав к нему кольцо, начал писать на билете; внезапно он спросил молодого человека, где он живёт, что того очень смутило, но, наконец, он пробормотал определённый номер на Бродвее.

«Это отель „Сити“: вы там не живёте», – сказал человек, безжалостно разглядывая потёртое пальто посетителя.

«О! Хорошо, – запнулся другой, густо покраснев, – я думал, что это была всего лишь своего рода формальность, мне не нравится говорить, где я действительно живу, поскольку не имею привычки ходить к ростовщикам».

«Вы украли это кольцо, и вы это знаете, – проревел человек с ястребиным носом, рассердившись на такое неуважение к его запросу и теперь ради своей жизни, по-видимому, стремясь опозорить личность молодого человека. – По мне, так лучше вызвать констебля, мы здесь не берём украденные товары, вам же сказано».

Взгляды всех присутствующих теперь с подозрением уставились на этого измученного молодого человека, от чего рассматриваемый был готов провалиться сквозь землю, и бедная женщина в ночном колпаке с какой-то детской одеждой в руке жутким взглядом посмотрела на ростовщика, как будто боясь столкнуться с таким ужасным образцом честности. Наконец, молодой человек убыл со своими деньгами, и, выглянув из окна, я увидел, что он повернул за угол настолько резко, что ударился своим локтем о стену.

Я прождал немного дольше и увидел несколько больше и отметил, что люди с ястребиными носами неизменно устанавливали свою собственную цену на каждую вещь, и если им отказывали, советовали человеку действовать самостоятельно; я пришёл к заключению, что будет бесполезно пытаться получить от них больше, чем они предлагали, особенно когда увидел, что у них было великое множество охотничьих ружей, висящих наверху, и не было особой нужды в моём, и более того: они, вероятно, были весьма независимы и богаты, для того чтобы так высокомерно относиться к людям.

Мой лучший план тогда состоял в том, чтобы сразу вернуться к курчавому ростовщику и согласиться с его первым предложением. Но когда я вернулся, курчавый человек был чем-то очень занят и долгое время продержал меня в ожидании; наконец, я получил возможность сказать ему, что возьму три доллара, которые он предложил.

«Нужно было взять их тогда, когда вы могли их получить, – ответил он. – Теперь я не могу дать за него больше двух с половиной долларов».

Напрасно я убеждал – он не уступал, поэтому я положил в карман деньги и отбыл.

Глава V
Он покупает себе морской гардероб и в мрачный дождливый день устраивается на полном пансионе вдоль причалов

Первая вещь, которую я тогда сделал, состояла в том, чтобы купить немного канцелярской бумаги и сдержать данное моей матери обещание сочинять ей письма, а также написать своему брату, сообщив ему о путешествии, которое стало моей целью, когда я предавался неким романтичным и мизантропическим представлениям о жизни, к чему множество мальчишек при моих обстоятельствах и было приучено.

Остальную часть от двух с половиной долларов я выложил тем же самым утром, купив красную шерстяную рубашку возле Кэтрин-маркет, брезентовую шляпу, благодаря которой я достиг сходства с персонажем наружной вывески около парома «Пек Слип», пояс, складной нож и два или три пустяка. После этих покупок у меня в запасе остался только один пенс, поэтому я, дойдя до конца пирса, бросил пенс в воду. Причина, почему я сделал это, состояла в том, что я почему-то снова почти впал в отчаяние и не заботился о том, что произойдёт со мной. Но если б сумма пенсов равнялась бы доллару, то я бы их сберёг.

Я пошёл домой на ужин к господам Джонс, и они приветствовали меня очень любезно, и г-жа Джонс во время ужина всё время поддерживала мою тарелку полной, да так, что я не имел никакого шанса освободить её. Она, казалось, видела, что я плохо себя чувствовал, и решила, что много пудинга могло бы помочь мне. Во всяком случае, я никогда не чувствовал себя так плохо, но я мог съесть хороший ужин. И однажды, годы спустя, каждодневно пребывая в ожидании быть убитым, я вспомнил, каким острым был мой аппетит, и сказал себе: «Ешь, Веллингборо, возможно, это твой самый последний ужин».

После ужина я вошёл в свою комнату, тщательно закрыл дверь и так повесил на дверной рукояти полотенце, чтобы никто не мог заглянуть через замочную скважину, а затем постарался примерить мою красную шерстяную рубашку перед стеклом, чтобы увидеть, какой вид будет у матроса, которым я собирался стать. Как только я надел рубашку, то начал чувствовать тепло и красноту на лице, что, по-моему, было следствием отражения окрашенной шерсти на моей коже. После этого я взял ножницы и начал подстригать свои волосы, которые были очень длинными. Я решил, что каждый из них немного помог моей лёгкой руке бежать вверх.

Следующим утром я попрощался со своим добрым хозяином и хозяйкой и покинул дом с узелком, снова почему-то ощущая себя нелюдимым и отчаянным.

Прежде чем я достиг судна, начал лить сильный дождь, и как только я достиг причала, стало ясно, что в этот день не будет никакого выхода в море.

Это оказалось большим разочарованием для меня, поскольку я не хотел снова возвращаться к г-ну Джонсу после прощания: это было бы как-то неловко. Я решил взойти на борт корабля, чтобы представиться.

Когда я добрался до палубы, то не увидел никого, кроме крупного мужчины в большой промокшей тужурке, который подковывал низы у главных люков.

«Что тебе нужно, бедолага?» – сказал он.

«Я отправляюсь в плавание на этом судне», – ответил я, приняв немного достойный вид, чтобы осадить его фамильярность.

«Кем? Портным?» – сказал он, глядя на мой охотничий жакет.

Я ответил, что иду как юнга, поскольку так именовался в статьях.

«Хорошо, – сказал он, – у тебя есть свои ловушки для крыс на борту?»

Я сказал ему, что не знал, что на судне есть какие-то крысы, и не захватил какой-либо ловушки.

На сказанное мною он громко расхохотался и сказал, что, судя по моей причёске, я – деревенщина.

Это меня взбесило, но, подумав, что он должен быть одним из матросов и членом экипажа, я решил, что неумно будет делать из него врага, поэтому лишь спросил его, где спят на судне люди, поскольку хотел убрать свою одежду.

«Где твоя одежда?» – сказал он.

«Здесь в моем узелке», – сказал я, держа его.

«Хорошо, если это – всё, что у тебя есть, – крикнул он. – Ты должен перебросить его за борт. Но двигайся, двигайся к баку, вот тут на борту ты и будешь жить».

И с этими словами он указал мне на специальное отверстие на палубе судна, но, поглядев вниз и увидев, насколько темно там было, я попросил него посветить.

«Закрой оба глаза и открой один, – сказал он, – у нас здесь нет никакого огня». Таким образом, я нащупал себе путь на бак, который источал настолько скверный аромат старых верёвок и смолы, что этот запах едва не вызвал у меня отвращение. После терпеливого ожидания я начал немного видеть и, оглядевшись, наконец, различил, что оказался в закопчённом месте с двенадцатью деревянными ящиками, закреплёнными по бокам. У некоторых из этих ящиков была большая вместимость, и они, как я сразу предположил, принадлежали матросам, которые, должно быть, завели обычай присваивать себе «стволы» – как я позже узнал, назывались эти ящики. Так и оказалось.

После их обследования, занявшего некоторое время, я выбрал пустой ящик и положил свой узелок прямо в его середину так, чтобы не могло бы быть никакого недоразумения из-за истребования моего места, особенно потому что узелок был весьма невелик.

Сделав это, я был рад выйти на палубу и, уверенно осознав, что судно не уплывёт до следующего дня, решил сойти на берег и походить до темноты, а затем, когда на улице будет ночь, вернуться и заснуть уже на баке. Итак, я прошёл повсюду, пока не утомился, и вошёл в скромную ликёрную лавку, чтобы отдохнуть; из-за того, что брезент на мне выглядел не очень благородно, я побоялся войти в какое-либо место получше из страха быть изгнанным. Здесь я и уселся, пока не начал чувствовать голод, и, увидев несколько пончиков на прилавке, начал думать, что свалял дурака, выбросив свой последний пенс, поскольку пончики были всего лишь по пенсу за штуку и выглядели очень пухлыми, толстыми и круглыми. Никогда пончики не казались мне настолько соблазнительными, особенно когда вошёл негр и съел один из них прямо на моих глазах. Наконец, я решил, что добьюсь некоторого насыщения, выпив стакан воды, прочитав где-то, что было бы хорошо воспользоваться таким подарком. Я не чувствовал жажды, а только голод, и ещё чувствовал большое беспокойство из-за употребления воды, поскольку она была тёплой, и у стакана был противный запах: незадолго до этого негр пил из него какое-то спиртное.

Я снова вышел, время от времени останавливаясь ещё, чтобы взять немного воды и очень боясь шагнуть в тот же самый магазин дважды, пока не наступила ночь, и пока не обнаружил, что промок, поскольку дождь лил больше или меньше, но весь день. Когда я взошёл на судно, то не мог не размышлять о том, насколько одиноко было бы провести целую ночь в этом сыром и тёмном баке без света или огня и каких-либо постельных принадлежностей, уложенных на голые доски моей койки. Однако все эти мысли утопил другой проглоченный мною стакан воды – хотя к этому времени я уже был довольно мокрым снаружи, – и, попытавшись изобразить смелый взгляд, как будто у только что от души поевшего человека, я ступил на борт судна.

Человека в большой тужурке я не заметил, но, пройдя дальше, неожиданно обнаружил там молодого парня, как раз моего возраста, и как только он открыл рот, я понял, что он не был американцем. Он говорил на таком любопытном языке, наполовину состоящем из английского и наполовину из неизвестной мне тарабарщины, что я не знал, что с ним делать, и был немного удивлён, когда он сказал мне, что он молодой англичанин из Ланкашира.

Как оказалось, он приплыл из Ливерпуля на этом самом судне в его последнее путешествие, как пассажир третьего класса, но обнаружил, что должен будет много работать, поскольку иначе очень трудно прожить в Америке, и, тоскуя по дому, заключил сделку, в которой договорился с капитаном отработать свой обратный проезд.

Я был рад заиметь некую компанию и попытался разговориться с ним, но обнаружил, что он был самым глупым и неосведомлённым парнем, с которым я когда-либо встречался. Я спросил его что-то о реке Темзе, тогда он сказал, что не ездил по Америке и не знал ничего о здешних реках. И когда я сказал ему, что река Темза течёт в Англии, он не выказал ни удивления, ни позора от своего невежества, а только поглядел в десять раз более глупо, чем прежде.

Наконец мы спустились на бак и оба улеглись на койку, устроенную нами на досках, и я изо всех сил старался уснуть. Но хотя мой компаньон скоро начал очень громко храпеть, я же не мог забыться из-за неприятного запаха в этом месте и из-за того, что был совсем мокрым, холодным и голодным, и, помимо всего этого, сердцем чувствовал влагу и холод. Я поворачивался раз за разом, слушая храп ланкаширца, пока наконец не почувствовал, что должен буду выйти на палубу, где и бродил там до утра, которое, как думалось, никогда не наступит.

Как только я узнал, что бакалейная лавка на причале будет открыта, я сошёл с судна и пошёл готовить себе завтрак из другого стакана воды. Но от сделанного стал испытывать сильные угрызения совести и скоро почувствовал себя больным как смерть; моя голова кружилась, и я шёл, шатаясь, вдоль дороги, почти ослепший. Наконец, я плюхнулся на якорную цепь, сложенную в кучу, и тяжело закрыл свои глаза, прилагая все усилия, чтобы самому сосредоточиться на деле, в котором достаточно преуспел, вместо того чтобы, наконец, встать и уйти. Тогда я подумал, что поступил неправильно, когда накануне не вернулся в дом своего друга, и пошёл бы туда теперь, как и раньше, только тут было по крайней мере три мили по городу: слишком далеко для меня, чтобы идти в таком состоянии, и у меня не было шестипенсовика, чтобы проехать в омнибусе.