Пять Земель. Возвращение дракона

Когда они начали путь к полям, свернув направо по главной дороге, то вернулись к незаконченному разговору. Огген в нем участия не принимал и держался чуть позади, слушая его вполуха и наблюдая за происходившим вокруг.

– Да говорю тебе, что видел, – гнул свое Готим, положив косу на плечо. – Дови хоть и глупый, как кусок дерева, но все же не лжец.

– Возможно, – согласился Осот. – Но так же возможно, что ему просто голову на солнце напекло. Тем более, Дови любит залить пивом глаза, поэтому ему и привидеться могло. Меньше слушай этого болвана.

– Так видел ее не только он, – продолжал настаивать Готим, в голосе которого уже начинало слышаться легкое раздражение. – Дови тогда вместе с Урсом был, а тот ничего крепче кефира не пьет.

– Ха! – усмехнулся отец своим трубным голосом и поскреб бороду, доходившую ему до ключицы. – Урс? Этот лентяй? Не удивлюсь, что таким способом они попросту решили… как там… – он секунду помолчал, вспоминая слово. – Саботировать рабочий процесс, вот. Запугать людей лихом, чтобы те перестали в поля выходить.

– Говорю тебе…

– И я тебе говорю, – перебил его Осот. – Прекрати голову всякими небылицами забивать. Если где-то и есть подобное, то только на землях Митэлина у этих волшебников и королей. Но у нас в царстве людей магии нет.

Некоторое время угрюмо помолчав, Готим, очень уж сильно любивший поточить с кем-нибудь лясы, завел новый разговор, но на этот раз Огген слушать его уже не стал.

Наблюдая за пробуждавшейся деревней, он немного отстал от отца и его друга к тому моменту, когда они приблизились к таверне «Согбенная липа», располагавшейся почти на краю деревни Стредигот-Ликоу. Неподалеку же от входа в нее Огген заметил стоявшего в одиночестве опиглена.

Встретить представителя их народа в этих краях можно было нечасто, но все же мальчику доводилось видеть опигленов, поэтому сильного удивления он не испытал. Стредигот-Ликоу была большой деревней и располагалась не в каком-нибудь захолустье, а неподалеку от Пиготского тракта – одной из самых больших и продолжительных дорог в людском королевстве, поэтому разнообразных путников с большака можно было часто встретить.

Увидев глазевшего на него Оггена, опиглен, облаченный в дешевый доспех из вареной кожи сделал приветствующий жест своего народа. Заключался он в том, чтобы приложить ко лбу кончик указательного пальца распрямленной ладони правой руки и чуть одернуть ее в сторону.

– Йонон рангевт, витер (доброе утро, вирит)! – поздоровался низкорослый коренастый опиглен на своем языке.

– Тэнэт ос, опиглен’нен (вам тоже, опиглен)! – ответил ему с сильным акцентом Огген, надеясь, что не ошибся в произношении. Он знал несколько фраз на опигленском, которые вычитал из книг.

Услышав из уст человеческого деревенского мальчишки речь своего народа, мужчина изумился и воскликнул:

– Элкинестор! Унго готронтант, хогм блэссир тунк нехесип ахкос хогмен, амс-эмбекерг экги хетгорснапи парастаз антал парданст (Удивительно! Я думал, наша речь слишком сложна для людей, чтобы на ней говорил обычный крестьянин).

Познания Оггена были не настолько глубоки, чтобы понять все то, что быстро произнес незнакомец, но по восклицательной интонации он понял, что приезжий иностранец был удивлен.

– Быстрее, сын! – услышал он оклик Осота, и тогда, отведя взгляд от опиглена, поспешил за отцом.

Когда он нагнал его и Готима, они уже наполовину перешли небольшой мост, перекинутый через узкую, но длинную речушку, приходившею из-за горизонта и уходившую в горизонт с противоположной стороны. Преодолев мост, Огген оказался за пределами Стредигот-Ликоу и посмотрел на раскинувшиеся золотистые поля, на которых он работал с двенадцати лет.

Вид вызывал у него смешанные чувства. Площадью в сумме около одного косе⁴, прекрасные золотые поля, спору нет, но они казались такими лишь при наблюдении. Когда же стоишь в самой гуще колосьев под палящим солнцем и часами напролет машешь косой… тогда думать о красоте пейзажей не приходится.

Когда они добрались до места рядом с дорогой, где обычно устраивали стоянку и ели в обеденный перерыв, Огген сложил вещи и, перехватив косу удобнее, отправился выполнять свою «любимую работу».

Смотря на падавшие на землю колосья, мальчик ловко размахивал косой, которая за годы работы стала продолжением его рук, а мыслями в этот момент пребывал очень далеко. Стоя спиной к деревне, Огген изредка поднимал глаза и оценивал, сколько стинов⁵ пшеницы ему еще нужно было выкосить. Окружив дорогу по обеим сторонам, поля удалялись и заканчивались неподалеку от самой кромки реденького леса, за пределами которого Оггену бывать никогда не доводилось, но очень хотелось.

К сожалению, одного желания было недостаточно.

Среди всех жителей Стредигот-Ликоу покидать деревню разрешалось лишь старосте, и то только раз в три месяца, когда он ездит в ближайший город Ватерл по каким-то своим делам. Сколько раз Огген просил взять его с собой под каким-нибудь предлогом (стать помощником, например), но тот все время неумолимо отказывал ему, не говоря при этом ни одного весомого довода в пользу своего решения. Просто «нет», и все на этом.

Слушая свист рассекаемого лезвием воздуха, Огген в бессильной злости сжал вспотевшими ладонями ручку косы. Как бы он ни любил родные края и своих людей, подобный жизненный уклад его тяготил, он был ему неприятен и чужд, но, к сожалению, это никого не волновало. Родился крестьянином, крестьянином и помрешь, загнувшись где-нибудь в полях под жгучим солнцем от сердечного удара.

Сколько времени он провел в представлениях того, какие путешествия мог бы совершить, представлял то, сколько всего интересного таится за лесной межой, и гадал о том, как бы ему воплотить свои мечты в реальность, но все впустую.

Однажды (примерно год назад) он даже познакомился с путешественником в «Согбенной липе» и на свой страх и риск попросился к нему в компаньоны. Тот как-то странно усмехнулся и отказал без малейших раздумий, но при этом интонация у него была такая, словно незнакомец был доволен его рвением. Но несмотря на это внешность у незнакомца была суровой, от него исходила какая-то внутренняя сила, и Огген почувствовал ее и не решился спорить.

Но когда Путешественник (имени он своего почему-то называть не захотел, поэтому мальчик во время их короткого общения звал мужчину так) увидел, как расстроился его молодой собеседник, то посочувствовал ему и предложил научить паре фантастических песен, какие поют в других частях Агнедола.

Чтобы немного отвлечься, он решил спеть одну из них.

Солнце палило во всю, нагревая и высушивая головы всем работникам, и когда Огген почти дошел до куплета, его оборвал зов Осота, велевшего ему оставить работу и идти на небольшой перерыв. С радостью подчинившись, юноша направился в сторону стоянки, расположенной рядом с дорогой.

Перевернув косу, он взял ее за косовище и опирался на нее, словно на посох с диковинным набалдашником. Идя через заросли пшеницы, концами достигавшей его груди, Огген в этот момент почувствовал неожиданно навалившуюся на него усталость. Это не было неожиданностью, подобное с ним случалось всегда.

Добравшись до места, мальчик застал там отца и Готима, когда они уже покончили со своими обедами и сидели, вытянув ноги. Заметив подошедшего сына, Осот легонько хлопнул Готима внешней стороной ладони по груди, и тот, закрывший глаза и обративший лицо к солнцу, вздрогнул от неожиданности.

Через полминуты они уже ушли. Так делалось всегда. Несмотря на обеденный перерыв, по требованию старосты в поле всегда должен находиться рабочий, поэтому отец с Готимом уходят отдыхать первыми, а потом их заменяет Огген.

Усевшись, прямо на землю, мальчик немедля приступил к трапезе. Действовала она на него неоднозначно. С одной стороны, весь день без еды протянуть было тяжело, но после обеда Оггена всегда тянуло вздремнуть, поэтому возвращение к работе стоило ему немалых усилий. Иногда желание было слишком сильным, но он все равно не поддавался ему, помня одинокий случай, произошедший с ним и глубоко врезавшийся в память.

Произошел он года три назад. Будучи маленьким и неопытным, мальчик попытался незаметно отдохнуть, спрятавшись в зарослях пшеницы. Положив косу рядом, он улегся на землю в зарослях и внимательно прислушивался на тот случай, если Осот заметит его отсутствие и начнет искать мальчика. Пролежал он так довольно-таки долго, и даже не заметил, как задремал, причем крепко. Разбудили его лишь крики отца, когда тот принялся искать сына. Крепкая выволочка, которую ему устроил Осот дома, навсегда отбила у Оггена охоту на подобный «отдых».

Развязав узелок, он принялся есть и наблюдать одновременно с этим за другими рабочими, трудившимися на втором поле, находившемся с противоположной их стороны дороги, но спустя недолгое время уши его уловили скрип и шум. Посмотрев в ту сторону, откуда он доносился, Огген застыл, а дыхание его перехватило.

По дороге в сторону деревни двигалась небольшая повозка, а на козлах ее сидела сгорбленная фигура, державшая поводья. Первое, как обычно, в глаза бросалось то, кто был запряжен в эту повозку. Тянул ее за собой огромный белоснежный пятнистый барс, в холке достигавший лошадиного роста и гордо смотревший прямо перед собой своими прозрачно-голубыми глазами. Понаблюдав за ним некоторое время, пока телега приближалась, Огген перевел взгляд выше, уже зная, кого он увидит.

Возницей был таворсийский венифик. Одетый в балахон и свою странную шляпу, он смотрел в том же направлении, что и барс, и наверняка чувствовал на себе немногочисленные взгляды работников, которые заметили его появление. Оно было не первым, так что особого восхищения у остальных маг не вызвал и большинство крестьян отвели глаза. Некоторым это наскучило, а другие боялись. Они верили, что смотреть на венификов опасно и что он может проклясть того, кто делает это без его позволения.

Но Огген, не один раз слышавший эти россказни, все равно не смог отвести взгляда от волшебника. Когда же телега приблизилась, мальчик не услышал шагов барса, прекрасный гордый зверь ступал грациозно и бесшумно.

В один момент венифик вдруг повернул голову, и они с Оггеном пересеклись взглядами. Мальчик испугался, но глаза не опустил. Волшебник же в свою очередь не выказал ни малейшего признака злобы, неприязни, или хотя бы неодобрения. Он чуть улыбнулся и приподнял шляпу над своей макушкой, зацепив при этом длинную бороду, смольную и обладавшую множеством седых волосков.

Продержав головной убор несколько секунд, он вернул его на голову, после чего вновь взялся за поводья и отвернулся.

Когда телега удалилась, Огген все равно продолжал смотреть на нее через небольшой слой нагретой солнцем пыли, поднятой колесами с земли и витавшей в воздухе, и не отвел восхищенного взгляда до той самой поры, пока транспорт не скрылся из поля зрения.

Вскоре очнувшись от того странного состояния, которое принес за собой венифик, Огген в который раз изумился Йапенгиром. Это имя было хорошо ему известно, хоть он и ни разу не заговаривал с волшебником, когда тот оказывался в их краях, но из разговоров и сплетен он знал о нем предостаточно… по крайней мере, ему так казалось.

Он знал, что Йапенгир – один из самых уважаемых мастеров в своем ремесле, но один из немногих, кто живет не в замке венификов и путешествует столь простым способом. Но, несмотря на все то, что мальчику было известно, он не знал, можно ли доверять всему тому, что говорят. В этом он был похож на отца – ему очень тяжело удавалось верить в то, чего он не видел собственными глазами, не слышал собственными ушами и не чувствовал собственным носом.

Покачав головой и ощущая сильный интерес, мальчику все же пришлось очистить голову и вернуться к своим делам. Йапенгир для него был настоящим кумиром, он путешествовал, видел столько, сколько ему и не снилось, в обще и целом, был таким, каким он всегда мечтал стать. А осознание того, что ему суждено всю жизнь лишь работать в поле, причиняло сильную душевную боль.

Утешил юноша себя тем, что, возможно, ему удастся подслушать какие-нибудь части разговора волшебника со старостой деревни, который был его хорошим знакомым. Прибывая в Стредигот-Ликоу, Йапенгир останавливался не на постоялом дворе, как остальные приезжие, а размещался в гостевой комнате старосты (по его собственному приглашению), но ели они непременно в «Согбенной липе», поэтому Огген собирался застать там волшебника во время ужина.

Взяв в руки косу, мальчик вернулся в поле на то место, где был до начала обеда, и продолжил свою однообразную работу. Считая взмахи у себя в голове, он успел дойти лишь до сто восемьдесят второго, как вдруг приметил то, что поспособствовало переломным моментом и изменило его жизнь навсегда.

В зарослях пшеницы на земле что-то сверкнуло холодным блеском. Сразу же обратив на это внимание, Огген остановил занесенную наполовину привычной амплитуды косу и взглянул на то место, где увидел этот блеск. Отчего он появился сначала понятно не было, казалось, будто на земле просто полыхнула искорка. Огген даже был близок к тому, чтобы подумать, что ему померещилось. Мало ли, он весь день провел на солнце, могло и напечь голову. Но нет.

Опустив косу, мальчик отошел на полшага назад, и точка вновь сверкнула. Нахмурившись, в то мгновение Огген позабыл обо всем на свете, даже о прибывшем в деревню волшебнике и его огромном барсе, впряженном в телегу.

Некоторое время он просто стоял в нерешительности, но вскоре юноша справился с оцепенением и, опираясь о косу, присел на корточки, раздвинул заросли свободной рукой, и увидел то, что источало этот холодный блеск. На земле лежала серьга, вроде как сделанная из серебра, и была она украшена множеством маленьких камней и одним большим.

Завороженный красотой предмета, Огген некоторое время смотрел на нее, а в голове его роилось множество мыслей. Едва увидев вещицу, юноша понял, что найденное им украшение представляет собой большую ценность, особенно по крестьянским меркам. Конечно, продать они ее вряд ли кому-нибудь смогут, но вот обменять у старосты на коня было бы вполне возможно. А если бы у них появился конь, то они стали бы богатейшей семьей в Стредигот-Ликоу после старосты.

Протянув к серьге руку, Огген подхватил ее за ту часть, с помощью которой украшение крепилось к уху, и поднял предмет на уровень своего лица. Вещица была очень искусной работы. И, что удивительно, холодна. Не соответствующе холодна даже с учетом того, что лежала на земле, укрытая морем колосьев от солнечного света. Выпрямившись в полный рост, Огген положил ее себе на ладонь и рассматривал некоторое время, наклоняя руку и наблюдая за блеском, а затем зажал украшение в кулак и уже собирался направиться к отцу и рассказать о своей необычайной находке, но вдруг ощутил, что серьга стала еще холоднее.

Потом он понял, что она становилась холоднее с каждой секундой, и уже была настолько ледяной, что морозным огнем обжигала те частички кожи, с которым соприкасалась своей поверхностью.

Огген намеревался разжать ладонь, но не успел. Вдруг внутри его груди возникло какое-то странное чувство. Страх, увеличивавшийся с каждой секундой и в конечном итоге превратившийся в ужас. И тогда он услышал хриплое дыхание, такое, какое бывает у человека, который сильно простудил легкие и не пил при этом ни капли воды уже несколько дней.

Когда же мальчик перевел взгляд правее, то заметил перед собой страшное существо. Это была женщина, но она парила в воздухе – ступни ее витали на уровне пояса Оггена. Возвышаясь над ним, незнакомка была одета в белоснежное платье, и тело и одежда ее были полупрозрачными, кожа сморщена, словно у яблока, высушенного солнцем, а длинные волосы и подол платья развеивались неестественно сильно – ветра в тот момент не было и в помине.

Не имея сил пошевелиться, Огген продолжал глядеть на существо, и вдруг оно издало что-то похожее на вопль, вобравший в себя сухое шипение и крик, и резко выбросила свою руку с раскрытой пятерней длинных пальцев в его сторону. От ладони полупрозрачной женщины полыхнуло бледно-желтым свечением.

В этот момент Огген, неожиданно вернув себе возможность управлять своим телом, подался в сторону, но все же волна зацепила его и поразила левую часть тела, начиная от ключицы и спускаясь до самого пояса. Кожу пронзила резкая боль, настолько сильная, что в глазах у Оггена сначала все полыхнуло белым, а потом, наоборот, заволокло черной пеленой. Когда мальчик упал на землю, он уже был без чувств.

Все то, что произошло, Осот и Готим видели, но находились мужчины далеко и ничего не успели сделать. Да и, если уж на чистоту, даже если бы они были близко, то все равно ничего не смогли бы сделать, разве что отвлечь страшную полупрозрачную девицу на себя. Осот даже закричал, зовя сына по имени, но тот его не услышал – он был охвачен ужасом и смотрел на «невозможное, чего никак не могло быть в королевстве людей».

Когда же раненный Огген повалился на землю, его отец уже бежал в направлении сына с косой. Остальные крестьяне – кроме Готима, который отставал от Осота всего на три шага – просто стояли и смотрели с разинутыми от удивления ртами на происходившее.

Мужчина собирался напасть на чудовище (чем оно, безусловно, являлось), но существо не стало этого дожидаться и испарилось в мгновении ока, оставив побледневшего Оггена лежать на выкошенной им полянке.

Подскочив спустя считанные секунды к мальчику, Осот склонился и увидел его мертвенно-пепельного цвета лицо.

– Сын! – воскликнул он и в растерянности потеребил Оггена за плечо. – Сын!

Тот, как и следовало ожидать, не шелохнулся.

– Я говорил тебе, что тут странное что-то происходит! – сказал мужчине Готим, осмелившийся приблизится только после того, как чудище пропало. – Что сидишь и смотришь?! Нужно срочно нести его в деревню к Хари!

– Да, – вспомнив о травнице, слывшей хорошей лекаркой, тихо сказал Осот.

Еще мгновение помешкав, он подхватил сына на руки. Мужчина был высоким и сильным, одним из самых крепких в Стредигот-Ликоу, с которым мог только сравниться разве что местный кузнец, днями не выпускавший молота из рук, и еще пара крестьян.

– Идем скорее, – бросил Осот Готиму и, выбравшись из зарослей пшеницы на дорогу, быстрым и размашистым шагом направился в сторону деревни.

Случайные прохожие, замечавшие Оггена, бессознательно лежавшего на руках у отца, останавливались, забывая про свои дела, и удивленно наблюдали за происходившим и перешептывались, если было с кем.

У всех были разные предположения.

Кто-то решил, что у юноши случился тепловой удар, другие же подумали, что на него напал зверь или отравил ядовитый гад, но никто из них не был близок к истине кроме Дови, который рассказал этим утром Готиму о деве-призраке.

Перейдя через мост, Осот быстрым шагом направился в сторону хижины, в которой жила травница. Она располагалась в другом конце деревни на окраине. Пройдя мимо «Согбенной липы», он вечно останавливал себя и сопротивлялся, чтобы не перейти на бег. Мужчина не знал, что случилось с его ребенком, поэтому боялся его растрясти и сделать еще хуже.

Проходя мимо имения старосты, которое было расположено неподалеку от его дома, отец услышал обеспокоенный оклик:

– Осот?! Что происходит?!

Микен, стоявший в этот момент у повозки и приветствовавший Йапенгира, сделал несколько шагов навстречу. Венифик последовал за ним.

– Я… не знаю… он… он…

Запыхавшийся из-за нагрузки и испуга Осот не мог внятно говорить, поэтому Готим помог ему и быстро рассказал о нападении «Лиха Полей».

– Что вы такое несете? – не поверил им староста и принюхался. – Вы все трое пьяны?

Осот и Готим уже хотели возразить, но Йапенгир не дал им этого сделать.

– Они не врут, Микен, – твердым голосом изрек волшебник. – Я чувствую исходящую от него магическую ауру, – он положил ладонь пепельно-серый лоб Оггена. – Сильную. Мальчик погибает.

– Вы… вы поможете помочь, мастер венифик? – все еще сбивчивым голосом спросил Осот.

– У тебя есть какой-нибудь широкий и достаточно высокий стол, где можно было бы уложить юнца в его полный рост? – вместо ответа обратился к Микену волшебник.

– Да, в подвале. Там и прохладно, мальчик сможет остыть.

– Отлично, несите его туда, – распорядился Йапенгир. – Расположите его пока там. Я возьму то, что нужно, и приду. Микен, вскипяти пока две чаши вина.

С этими словами он отошел к задней части своей телеги и откинул большое покрывало, сделанное из грубой серой ткани, которым было накрыто множество хранившихся в транспорте ящиков, а Осот вместе с Готимом и Микеном направились в дом старосты.

Ворвавшись внутрь, первым делом они столкнулись с его сыном, Дуно. Тот сидел за столом и пришивал пуговицу к собственной рубахе.

– Сын, скорее проводи Осота в подвал.

Больше ничего не сказав, он куда-то ушел. Мальчик же без лишних слов вскочил со стула и принялся выполнять данное ему поручение.

Спустившись по лестнице, он отпер тяжелую дубовую дверь и вошел внутрь. Не теряя времени, Дуно кинулся в сторону стола, расположенного чуть левее середины комнаты, и быстро освободил его поверхность от вещей.

Уложив сына на стол, Осот склонился над ним. То ли из-за полумрака, то ли в действительности, лицо Оггена стало еще бледнее, чем было всего несколько минут назад.

Прошло немного времени, и в проходе появился Йапенгир, неся с собой какую-то коробочку. Спустя мгновение после этого показался и Микен. Спустившись по невысокой лестнице, он сказал Дуно идти наверх и следить за подогревавшимся вином.

Волшебник в это время, положив свою вещь на стол, внимательно осмотрел Оггена, после чего отогнул ворот его рубахи.

– Оголите юношу выше пояса, – велел он.

Осот аккуратно приподнял сына за плечи, а Готим с трудом стянул с него рубаху. Увидев левую часть тела мальчика, у всех (кроме мага, который уже сталкивался с подобным) вздыбились волосы. Кожа Оггена стала черной, словно уголь.

– Что это такое? – сипло спросил Осот.

– Это магический ожог, – пояснил Йапенгир, внимательно осматривая пораженную часть тела. – Он вредит не коже, а духу, что находиться внутри тела. Этот ожог обычным способом не вылечить, тут нужно клин клином выбивать, – он секунду помолчал, а потом повернулся к Осоту и спросил. – Вы видели, как произошло нападение? Припомните, что тому предшествовало? Мальчик сказал что-нибудь, прочитал странные слова, или до чего-нибудь дотронулся?

– Я не знаю, – покачал головой отец пострадавшего ребенка. – Повернулся на шипение и увидел, как это существо возвышалось над Оггеном… а потом атаковало. Что это вообще такое?

– Судя по всему – Призрачная Дева. И напала она из-за того, что ее спровоцировали. Но вот как именно? Это неимоверно важно…

Он оборвал сам себя, обратив внимание на одну деталь. Кисть левой руки, полностью черной, была судорожно стиснута в кулак, когда как другая ладонь была распрямлена.

Ничего не говоря, венифик вытащил из своего широкого кармана пару тонких перчаток. Ловко надев их, маг взялся за запястье Оггена и не без труда разогнул его кулак, после чего увидел серьгу, настолько сильно вдавленную в ладонь, что ее края порезали кожу и выступила кровь.

– Ах, вот оно что, – прошептал он, а после отошел на шаг от стола и сунул руку во внутреннюю часть своего балахона.

Вытащив длинную тонкую деревянную палочку, маг сказал:

– Никому украшение не трогать, иначе Призрачная Дева нагрянет сюда. Я поставлю защитный круг. Никому на него не наступать.

Отойдя еще дальше от Оггена, Йапенгир присел и коснулся острым концом палочки пола, после чего забормотал заклинания на таворсийском, который кроме него в этой комнате никто не понимал.

– Пренин путелас луминон нурэн эвас-о лини’де саа-пана (Силой чистого света заклинаю черту защитную явиться).

Проговаривая одно и то же предложение, он начал вести палочкой по полу, и следом за ней кончик оставлял линию, составленную из маленьких сверкавших точек. Прочертив ее вокруг стола, Йапенгир выпрямился. Когда кончик волшебной палочки перестал касаться пола, на мгновение точки загорелись еще ярче, но потом вернулись к исходному состоянию.

– Мне нужно много кусочков какой-нибудь ткани, – вновь обратился к ним маг. – Кипяченое вино, и кое-какие травы, чтобы сделать примочки. Кто-нибудь читать здесь умеет? Микен?

– Да, но мой сын тоже умеет, – кивнул староста. – Даже лучше.

– Тогда позовите его, – согласился волшебник, и через несколько секунд в подвале появился Дуно, держа в руках две деревянные кружки, из которых валил пар.

Увидев магический круг, он замер, удивлено смотря на волшебство, но отрезвляющий оклик Йапенгира быстро привел сына старосты в чувство. Опомнившись, Дуно преодолел оставшуюся часть лестницы.

– Не наступай на линию, – предупредил мальчика венифик, а после этого поднял облаченной в перчатку рукой серьгу. Когда она перестала касаться ладони Оггена, его серая кожа приобрела чуть более жизненный цвет, а чернота в обожженных участках поблекла.

– Теперь у нас есть немного времени.

По его велению Дуно принес чернила, перо и бумагу, и волшебник быстро написал названия ингредиентов, что ему понадобятся, а потом передал записку мальчику, и тот побежал к травнице.

– Вас я, Микен, попрошу найти мне тканевых полос, чтобы сделать компрессы.

– Хорошо, я порежу свою старую рубаху.

Когда и староста удалился, маг принялся разглядывать вещицу.

– Интересно…

– Что? – спросил мага Осот трясущимся от напряжения голосом.

– Эта вещица довольно-таки старая, – искоса взглянув на мужчину, ответил Йапенгир. – Украшение принадлежало явно кому-то из моего народа. Искусная работа, по виду могу сказать, что изготовлена она была примерно в девятом веке после начала таворсийского летоисчисления.

– Но как к нам попала вещь вашего народа? – недоумевал Осот. – Мой сын же нашел ее посреди пшеничного поля. И почему ее раньше никто не нашел?

– По всей видимости серьга была потеряна во время Войны Двух Сторон, а в этом году ее из-под земли вымыло дождем, – сняв с руки перчатку, маг завернул серьгу в нее и положил на стол. – Но сейчас мы должны обсудить другой, более важный вопрос.

– Какой же?

– О вашем сыне… как его имя, напомните?

– Огген.

– Верно. Вашего сына поразила очень сильная магия, Осот. Я удивлен, как он до сих пор остается в живых. Другой человек бы погиб почти сразу. Впервые вижу Призрачную Деву, которая обладает столь мощной силой. Ваш же сын… не приходиться сомневаться ни на мгновение в том, что эта рана не пройдет для него бесследно, и это очень мягко сказано. Даже на таворсе это оставило бы след, нечего уж и говорить о вирите.

– Что с ним будет? – боясь услышать ответ, все же спросил мужчина, посмотрев на лежавшего без сознания сына.

– Не знаю, – пожал плечами волшебник. – Он может прекратить различать цвета и видеть все в черно-белом, может оглохнуть и прекратить ощущать всякие запахи, но это еще не самые плохие варианты. Худшими последствиями могут быть потеря памяти, мальчик может перестать узнавать вас и остальных, не сможет говорить, а возможно и вовсе впадет в летаргию. Прежде чем начать его лечить, я хочу спросить вас, Осот. Желаете ли вы так рисковать? Если же нет, я могу приготовить «Сэчанерум Бледном». Это отвар, с таворсийского переводится «Нежный Жнец». Ваш сын уйдет спокойно и без малейшей боли.

– Нет! – спустя секунду воскликнул Осот, а кулаки его испугано и гневно сжались.

– Я надеялся на такой ответ, – кивнул маг, колыхнув своей длинной, ниспадавшей ниже пояса бородой. – Не знаю, что с вашим сыном, но он очень силен. Как я сказал, обычный человек от такого проклятия уже бы давным-давно погиб. Мальчик же сопротивляется, причем яростно, хоть и не осознает этого.

– Откуда вы знаете? Он лежит неподвижно, даже глаза его под веками не двигаются.

– Я чувствую магическую ауру, что от него исходит, – пояснил венифик, опершись одной рукой о стол. – А так же чувствую то, что мальчик не пускает ее и не дает распространиться. Такое можно увидеть лишь внутренним взором венифика, или же искусного таворсийского лекаря…

Но вдруг волшебник нахмурился и перевел взгляд на Оггена. Через мгновение кожа его в один миг вновь побледнела, да так сильно, что он едва ли не стал белым, словно снег.

– Что это?! – испугался Осот.

Он уже было шагнул в сторону стола, но Йапенгир его остановил. Несмотря на внешность мужчины преклонного возраста, сил у него хватило, причем с лихвой.

– Нет, не трогайте его, – не повышая голоса, предостерег Осота венифик, но прозвучал он таким властным, что отец Оггена сразу же остановился, а после сделал шаг назад.

Вновь склонившись над раненым, Йапенгир его внимательно осмотрел и заметил, что чернота начала распространяться дальше, расползаясь, словно тень по стене. Секунду помешкав, венифик понял, что такого Огген не вынесет и не дотерпит до накладывания магического компресса, и на ум ему пришел лишь один способ, которым он мог ему помочь. Быстро взвесив все «за» и «против», он принял решение. Йапенгир не мог позволить погибнуть Оггену, особенно после всего того, с чем этот обычный крестьянский мальчик справился. К тому же, это наступление было так же вызовом и ему.

– Нет. Асерс лукро-нун сева’интампла. Лу нонир даса (Не бывать этому. Я не позволю), – прошептал Йапенгир, после чего сдернул вторую перчатку, бросил рядом с первой, в которую была завернута серьга, и, глубоко вздохнув, закрыл глаза и положил обе ладони на руку Оггена.

На этот раз он ничего не приговаривал, а просто стоял молча и сжимал запястье и локоть мальчика.

Не понимая, что происходит, Осот и Готим все же не стали вмешиваться и просто наблюдали. Какое-то время ничего не происходило, Йапенгир не двигался, казалось, даже не дышал, но потом мужчины вдруг заметили, как его руки начали чернеть точно так же, как почернела кожа Оггена. Сначала у венифика потемнели пальцы, затем ладони, а потом чернота паутиной начала подниматься выше и вскоре, преодолев запястья, скрылась за широкими рукавам.

Когда, наконец, спустя три минуты прибыли Микен и Дуно, Йапенгир все еще стоял недвижимым изваянием.

– Мастер венифик! – позвал его староста Стредигот-Ликоу, и через мгновение волшебник отшатнулся.

– Дайте мне немного времени, – просипел он, склонив голову так, что шляпа его едва не упала с головы.

Пока он приходил в себя, остальные заметили, что Огген заметно расслабился и немного живого цвета вернулось и разбавило его мертвенную бледность. Вскоре руки мага, которые тот словно окунул в бочку со смолой, начали самоочищаться, и чернота постепенно отступила и вскоре пропала, повторив свой прошлый путь, только в обратной последовательности.