В общем, уровень фрустрации, если позволительно так будет сказать, масштаб стресса для человека, здесь весьма значителен. Короче, трындец полный. И покурить не выйдешь.
* * *
Свой кремлёвский кабинет Матвей Юрьевич не то чтобы любил или не любил, скорее, привык. Кабинет за двадцать с лишним лет так и не стал родным, но был обжитым и уютным.
Помощник Президента, в отличие от многих своих коллег, размещавшихся в этом же здании с многовековой историей, не старался сохранить всё «по-старому». По правде сказать, это «по-старому» стало какой-то модой последнего времени, многие политики и обеспеченные предприниматели предпочитали в обиходе деревянную или кожаную мебель, деревянные столы, перья для письма и бумагу. Ещё совсем недавно по дорогам ездили автомобили «как раньше», пусть даже и с немыслимыми для «старого» двигателями и движителями.
В кабинете же помощника Президента имелась и трансформируемая мебель последней модели, и окно, которое исполняло роль рампы для пинга, и, это уж как у всех, современнейшие средства связи и вся сопутствующая техника, включая разнообразные «глушилки». Ну и, разумеется, кабинет был просто нашпигован различными «поделками» давнего друга хозяина кабинета. Мыслеобразы от Матвея Юрьевича могли сотворить с кабинетом что угодно, да и во всём мире кое-что могли сделать, прямо из кабинета же. Сканирование эмоционального состояния и «детекторы лжи» для посетителей были встроены в предметы обстановки ещё много лет назад. Ну, а куда деваться – работа такая, а люди, знаете ли, разные заглядывают.
Однако с нынешним посетителем всё это было не нужно, и когда дверь открылась, впуская в кабинет Тихона Святославовича Цветкова, руководителя Администрации Президента, Матвей Юрьевич лишь дал привычную команду максимальной конфиденциальности разговора.
Тихону Святославовичу было тридцать пять, и он последовательно настаивал, мол, называйте Тишей и можно на «ты». Но вот в этом-то Матвей Юрьевич искренне предпочитал «по-старому», и вернувшейся моде «меньше ты-кать» искренне радовался.
– Прошу вас, Тихон Святославович, располагайтесь, – помощник Президента указал на диван у окна, который вполне подходил высокому и грузному гостю, а сам расположился в кресле напротив. Они уже виделись утром, и второй раз за день приветствовать рукопожатием было бы лишним. – Чаю или кофе? Или плюшек? А-а… Конечно, по глазам вижу! – Матвей Юрьевич заговорщицки улыбнулся, и через несколько секунд на столике у дивана образовалась миска с орешками.
– Удивляюсь я, Матвей Юрьевич…
– Да уж пора бы и перестать. Это, знаете ли, современная техника, коей вы сторонитесь. Орешки, кстати, настоящие. Специально для вас держу, так что заглядывайте почаще.
Руководитель Администрации вздохнул.
– Ох, Матвей Юрьевич, времена такие наступают, что, видимо, заглядывать почаще придется…
Матвей Юрьевич серьёзно, пристально посмотрел на собеседника.
– А вот мне что-то подсказывает, что вскоре этот кабинет может оказаться для вас не таким уж гостеприимным. Да и вообще весь этот дворец… – Тихон Святославович тяжко вздохнул и перешёл к делу, впрочем, не забывая об орешках. – Президент сегодня поделился со мной идеей ввести должность Вице-президента. Предложил всерьёз подумать. У нас и у самих, как вы знаете, такая мысль возникла, вот только не знали, как донести, а тут он сам… Даже не знаю…
– Вы не в курсе, с кем он встречался вчера и сегодня?
– Конечно, – Тихон Святославович энергично кивнул, встряхнув копной стриженых «под горшок» русых волос.
– Вот это ваш список?
В воздухе высветился график встреч Президента за два последних дня. С именами, должностями, точным временем и местами встреч. Было видно, что это именно состоявшиеся встречи. График в точности совпадал с тем планом, который составил сам руководитель АП.
Тихон Святославович уважительно кивнул, мол, диалово «Дельта» работает.
А потом две строчки раздвинулись, и между ними возникла ещё одна. Встреча, которой в графике не было. И о которой тот, кому положено было знать по должности, не знал.
«09:18-09:32 Дом правительства, переговорная комната 3104. Ходырев»
Руководитель АП неожиданно для себя присвистнул и чуть было не выплюнул орешек.
Ходырев! Игнат Рафаэлевич Ходырев! Один из богатейших людей страны и при этом человек без определённого рода занятий. Без видимых политических амбиций, но с огромным политическим влиянием. Он владел небольшими пакетами акций во многих компаниях, но при небольших пакетах мог принимать решения за руководителей этих компаний и даже за советы директоров. И этот список видимого и реального можно было продолжать и продолжать.
Главное же в этой ситуации – Президент не был близок с Ходыревым, но очевидно прислушивался к его мнению. Казалось почти очевидным, хотя следовало и проверить, что именно Ходырев вложил в голову Президента мысль о новой должности. Вот только как мотивировал?..
– Я не договорил, – вдруг продолжил Тихон Святославович. – На пост Вице-президента он предложил вас, Матвей Юрьевич.
– Есть идеи, почему?
Тихон Святославович пожал плечами.
– Потому что, – сам ответил на свой вопрос Матвей Юрьевич, – я популярная фигура, и проще будет эту должность пролоббировать. Всё-таки Конституцию меняем, нужна поддержка и Федерального собрания, и Верховного Суда, и, берите шире, – народа. Одно дело внести предложение о создании новой должности, да ещё и второго лица в государстве, и совсем другое – предложить сделать вторым лицом Калинкина, одного из самых популярных в стране политиков. Который при этом никогда не демонстрировал жажды власти и…
– Постойте, Матвей Юрьевич, – Тихон Святославович перебил его, но тут же замолчал, повисла пауза. Помощник Президента терпеливо ждал вопроса. – Вот думаю, – медленно проговорил Тихон Святославович, – зачем это всё… Зачем Президенту… Или, – он запнулся, как бы не решаясь произнести следующую фразу, -зачем Ходыреву делать вас вторым лицом? Нет, про Президента понятно, он вам доверяет, вы его правая рука, но Ходырев!
Матвей Юрьевич тяжело вздохнул, а потом сказал негромко, почти шепотом:
– Вот так, Тиша, происходит захват власти.
Через десять минут Матвей Юрьевич Калинкин стоял напротив Президента в его рабочем кабинете.
– Господин Президент, – Матвей Юрьевич говорил степенно и уверенно, отчеканивая каждое слово, – ваше предложение – большая честь для меня. Согласен с вами о внесении законопроекта создать должность Вице-президента. Если вы окажете мне честь и предложите этот пост, я с радостью приму его и буду служить России верой и правдой. – Он как будто закончил короткую речь, но всё-таки добавил: – Вы же знаете.
Вернувшись в свой кабинет, Матвей Юрьевич отдал команду «Не беспокоить пятнадцать минут», благо встреч назначено не было, улёгся на диван и прикрыл глаза. Думал. Минут десять он пролежал так, не двигаясь. А потом вызвал по зап-связи командира «Дельты».
– Валера, – передал, именно передал, не произнося ни слова, помощник Президента, – организуй-ка сегодня встречу. Чтобы никто не знал. Цветков, Смирнов, который адвокат, ты, Сканер и я.
После короткого ответа «Принято» он прервал связь и машинально провёл рукой по небольшому жетону под сорочкой. Жетон висел на шее, на цепочке, которую мог расстегнуть только его владелец. Вот так вот оно устроено…
* * *
В жизни генерал Федоренко всякого насмотрелся. В войнах он, конечно, не участвовал, но за годы работы в МЧС, начиная с должности техника на универсальном спасательном транспорте, насмотрелся такого и столько, что не каждому вояке довелось. Вроде как привыкнуть должен был бы. Но ЭТО!
Почти две сотни людей, сваренных заживо, сытный запах мяса, расползающаяся кожа и вздутые мышцы, вытекшие глаза и крики, и стоны, и сипение тех, кто уже не мог кричать. Он хотел не смотреть, но не смотреть было нельзя.
И слава Богу, оказалось, что многих ещё можно спасти. Он сам, машинально, потому что, когда был на оперативной работе, делал это много раз, командовал развёртыванием мобильного госпиталя, привычно, не доверяя автоматике, а потом сам помогал укладывать людей – то, во что превратились люди, заживо варившиеся в кипятке, – на носилки… И ходил, и искал других, постоянно пересчитывая обнаруженных, постоянно вычисляя в уме, сколько ещё нужно найти, потому что нужно найти всех… И мысленно перебирал, прикидывал, сколько пострадавших ещё можно спасти, а сколько уже нельзя.
Долгие годы, даже десятилетия, секс-меньшинства в России были в откровенном загоне. Не существовало законов, запрещавших такого рода отношения, но и легализующих тоже не принималось. Браки между людьми одного пола так и не были в России разрешены, средства массовой информации такие союзы вовсе игнорировали, даже пресса, которая по традиции называлась «жёлтой». Церкви, вновь обретшие былое влияние, в первую очередь христианская и мусульманская, гомосексуальность бескомпромиссно осуждали. И в целом в обществе формировалось отношение к этой теме негативное, и о секс-меньшинствах старались вовсе умалчивать. Ну, есть оно где-то и есть, а говорить об этом не принято. Уж тем более афишировать свою необщепринятую ориентацию.
Но вот три года назад о «голубых» и «розовых» вдруг стали потихоньку вспоминать, вернулась забытая аббревиатура ЛГБТ, в СМИ к представителям секс-меньшинств стала появляться некоторая лояльность, а в обществе вновь возникла дискуссия. Были те, кто такое допускал, мол, какой смысл отрицать, что и так уже есть и никуда не денется. Другие принимали явления, но сдержанно. А были и такие, кто осуждал, причём агрессивно и яростно, и таких было много. Не та ситуация, конечно, чтобы расколоть общество, но дискуссии велись, и всё больше и больше, и уже не только в частном обиходе, а и на публике. Официальная же позиция государства так пока и не была озвучена.
Это была экскурсия в долину гейзеров на Камчатке. Двести тридцать восемь геев, включая троих экскурсоводов. Утром они высадились с пингов и разбили лагерь на достаточном расстоянии от всего, что могло представлять опасность, недалеко от озера, образовавшегося в 2007-м из-за схождения селевого потока на реку Гейзерную.
Гейзеры взорвались неожиданно. Никто так и не понял, что произошло. Только что перед глазами была картинка будто из экскурсионного фильма, и вдруг со всех сторон ударили потоки раскалённого пара! А потом и озеро вспучилось фонтаном, безжалостно поливая мечущихся людей кипящей водой и грязью!
Сигнал в МЧС пришёл сразу же и был передан непосредственно министру. Министр в тот момент находился в отпуске, да ещё и после очень активного дня его не сразу удалось разбудить. Он быстро распорядился выслать спасательную экспедицию из ближайшей к месту трагедии базы МЧС и опять лёг спать. Но как раз в это время на этой самой базе шли регламентные работы, большинство личного состава было распределено по другим базам, а техника в основном стояла на профилактике, и помощь оттуда выслать быстро не удалось.
По случайности, которую лишь с грустью можно назвать счастливой, заместитель министра Федоренко оказался на базе в Магадане. Сообщение о трагедии было продублировано и ему, и он, не дожидаясь приказа или дополнительного оповещения, поднял личный состав по тревоге и лично возглавил спасательную операцию. Все, кто тогда несли службу на базе, навсегда запомнят тот день. Быстрые и чёткие приказы, безупречная организация, практически молниеносный анализ ситуации и выбор единственно правильного спасательного сценария. Заместитель министра в очередной раз подтвердил свою репутацию высочайшего профессионала, которого не испортила «штабная» работа.
Удалось спасти сто девяносто три человека. Из них над двадцатью тремя Василий Никифорович лично, укрывая от уже стихавшего горячего дождя, раскинул оранжевые МЗШ-23, мобильные защитные шатры с радиомаяками, а потом помогал укладывать пострадавших на носилки, а потом опять искать-искать-искать. Не доверяя ни дронам, ни молодым и менее опытным сослуживцам. Он шёл на стоны и крики, шёл на запах, благо современные защитные костюмы можно настраивать соответствующим образом, шёл просто куда подсказывала интуиция. И успокоился, лишь когда спасли всех, кого можно спасти, и нашли всех, кого уже нельзя. А потом транслировал в широкий диапазон: «Спасательная операция завершена. Всем спасибо». И улетел в Москву.
История мгновенно получила широчайший резонанс. Видео со спутников транслировалось в сеть онлайн, а первые журналисты на месте трагедии появились уже через час после бригады МЧС.
Министру, который неоднократно гневно высказывался о секс-меньшинствах, припомнили это и широко растиражировали его слова. Журналисты однозначно увязывали «прохладное» отношение министра к спасению геев (ну надо же – отдать приказ о спасательной операции временно расформированному подразделению МЧС, да ещё и лечь спать сразу после этого!) именно со взглядами его на секс-меньшинства.
Ну, а генерал Федоренко стал героем. Не только сюжетов в СМИ, посвящённых трагедии и зафиксировавших каждый шаг, каждое движение заместителя министра. На какое-то время он сделался символом настоящего «боевого генерала на, казалось бы, мирной работе».
Через несколько дней агрессивной кампании в СМИ министр был вынужден подать в отставку, и Президент, идя на поводу у этой же кампании, отставку принял. Предложение занять пост министра, разумеется, было сделано Василию Никифоровичу Федоренко.
* * *
Первый раз покурить Коле удалось через месяц после прибытия на «Джульетту». В течение последующих двух недель он научил курить Билла, Берни, Хоанга и, кто бы мог подумать, Азуми. Ещё через две недели курящих насчитывалось полтора десятка человек – почти половина личного состава базы.
А дело-то оказалось нехитрое. Пищу, одежду, предметы утвари и обихода на «Джульетте» изготавливали на уже знакомых 3D-принтерах. Как выяснилось, в глобальной сети в свободном доступе висели программы для изготовления сигарет, а на базе имелись необходимые ресурсы, да и требовалось их немного.
Самым сложным оказалось выполнить приказ «не выделяйся». Пришлось подстроить так, чтобы Берни якобы случайно застал Колю, с интересом рассматривающего динамическое изображение курящего человека. Ему Коля сообщил, что курить пробовал несколько раз, что, если не затягиваться и курить редко, то дело почти безвредное, зато, если табак с правильными ароматическими добавками, это вкусно. Потом вздохнул и перелистнул страницу.
Берни был африканцем. Самым настоящим, ростом два метра, c чёрной лоснящейся кожей, чёрными как уголь кучерявыми волосами и пухлыми губами. Удивляло, как он, проведя на «Джульетте» три года, оставался живым, энергичным, любознательным и открытым. Он был специалистом по двигателям, поэтому у него хватало работы, но оставалось и много свободного времени.
Когда Коля явился на ужин, Берни уже выходил из столовой. Коля улыбнулся и жестом изобразил курящего человека. Берни в ответ тоже улыбнулся. Элли засекла безмолвный обмен знаками, но Коле ничего не сказала, а вот с Берни, судя по всему, пообщалась. В итоге уже через час были изготовлены две сигареты. Место покурить с хорошей вытяжкой и с соблюдением требований пожарной безопасности нашлось быстро – в маленьком холле утилизационной шахты. Собрались втроём, по-заговорщицки – Элли, Берни и Коля. Элли курить не намеревалась, но на приобщении Берни и Ника (так его звали на базе) к этому процессу настаивала с энтузиазмом. В общем, собрались. А потом ещё час искали источник открытого огня.
О событии практически сразу стало известно всему персоналу «Джульетты», и Франк-Мартин Шульце, директор базы, оказался в затруднении. С одной стороны, не пресечь такое было бы сложно, понятно, почему. С другой – уставу базы такая выходка не противоречила, и формальных оснований для запрета не было. А, если так можно выразиться, с третьей стороны, любые приказы директора базы были обязательны для исполнения, поэтому формально запретить курение на борту он мог. Наверное, ему вообще вникать в это не хотелось и, судя по его совсем неактивному поведению, которое читалось во всём, от медлительности принятия решений и частой невнятности таковых до вялой походки, он столь же вяло внутри себя колебался, реагировать ли на выходку вообще. Франку-Мартину было под восемьдесят, и жил он на «Джульетте» уже без малого десять лет.
Ситуацию спас Энрике Джованни. Сын испанца и итальянки, лет тридцати, смуглый и с неизменной искренней улыбкой, Энрике был неформальным лидером коллектива, и коллектив такое лидерство приветствовал, а Франк-Мартин от безысходности терпел. Энрике не боролся за официальное признание своего лидерства. Он просто оказывался в нужное время в нужном месте и помогал людям справиться. В любой ситуации – от перераспределения жилых кубриков (для кого-то это был серьёзный вопрос, при том, что кубрики все почти одинаковые, отличаются только близостью к трапу и видом из иллюминатора, можно видеть левый борт, а можно правый) до составления графиков вахт на борту и полётов на спутники и к телескопам. Хотя, спорщиков можно понять: жизнь на «Джульетте» скучна и однообразна, и природная потребность людей в событиях превращает в таковые даже мелкие жизненные обстоятельства.
А какой фурор вызвало курение! Это же не просто событие, это – СОБЫТИЕ! К концу двадцатого века курение во всём мире сошло на нет и стало занятием экзотичным, а потому не запрещаемым и не осуждаемым. Азуми, молодая японка, здешний врач, заключила, что курение табака в умеренных количествах, например, раз в неделю, заметного вреда здоровью не нанесёт. При этом, в числе прочего, она принимала во внимание возможности современной медицины.
Энрике, видя замешательство Франка-Мартина, начал как бы рассуждать сам с собой, однако публично. С одной стороны, курение дело неполезное для физического здоровья. С другой стороны, люди на базе и так измучены однообразием. Устав базы курение не запрещает, пусть даже и по недосмотру разработчика, не знакомого с пагубной привычкой. А потому он, Энрике, полагает, что для запрета оснований нет. Наоборот, запрет вызвал бы негодование персонала, и он, Энрике, искренне надеется, что эмоциональные реакции не выльются в бунт или, как минимум, в требование сменить руководство базы. Франк-Мартин намёку внял.
Сформулировано решение было, правда, коротко и невнятно. Коля, привыкший к хотя бы нормальной речи и уже успевший проникнуться речью красивой, выслушал формулировку с чувством некоторого омерзения. То, что, как он уже точно знал, должно было произноситься “in one hand”, по-аборигенски звучало как “in-an-and”. Но народ понимал и даже не думал, что стоило бы иначе.
Было решено курить по субботам в шесть вечера.
* * *
Апрель выдался не слишком дождливым, хотя и сильно слякотным. Но всё равно это была весна, и становилось теплее, природа оживала, перелётные птицы вернулись с зимовки, дни становились всё длиннее, а потому сумерки с каждым днём наступали всё позже.
Вот так Митрополит для себя это и сформулировал: «Слякотные сумерки». Он хотел было опереться руками о парапет на смотровой площадке, но тот был мокрым. И тротуар был мокрым, да и вездесущую российскую грязь никакие технологии так и не смогли одолеть. Ох, не в технологиях тут дело. И, ясен пень, не в загадочной русской душе. А непонятно в чём. Ну, вот просто есть грязь, и всё. Вот такая вот немытая Россия, храни её Господь!
Митрополит всё-таки положил руки на парапет, рукава рясы немного намокли, но ощущения в ладонях были приятные, настоящие. Там, где ранее располагался стадион «Лужники», ныне пребывала школа верховой езды. Митрополит даже увлёкся наблюдением за всадниками, которые, пустив лошадей быстрым галопом, лихо выделывали джигитовку, или ехали шагом вдоль реки, мерно покачиваясь в сёдлах и беседуя на ходу. Он вспомнил уроки верховой езды, которые брал в юности. Немногому тогда, по правде сказать, научился, да и учиться-то не ахти как желал. Ну, где ж нынче на лошадях-то скакать? Если только в удовольствие, а оного от верховой езды тогда будущий Митрополит не испытал. Может, не успел освоить это дело как следует, потому что, когда что-то освоишь, оно как-то, бывает, и в охотку становится, а вот пока не выучишься по-настоящему, одни мучения.
Чуть ближе, по реке, поблёскивавшей багровым в косых закатных лучах, шёл прогулочный кораблик. Митрополит посмотрел на небо. А распогодилось. Облака уже не сплошь затягивали небосвод и были тоже окрашены в багрец.
Митрополит почувствовал движение, повернулся, убрал руки с парапета, да и вытер прямо о рясу.
Молодого человека, который направлялся к нему размашистой походкой, он много раз видел на голограммах, а вот так, вживую, впервые. А вот не передаёт всё равно видео живого человека! Хоть какие устройства изобрети, хоть профессор Филатов как хочет пусть в мозги свои образы напускает, а вот душу – ну никак не передать!
Охрана Митрополита не обнаружила в молодом человеке ничего опасного и пропустила к Его Святейшеству. Впрочем, телохранители не отдалялись, готовые каждое мгновение отреагировать на любую угрозу. Даже угрозу угрозы.
Молодой человек остановился в паре метров от Его Святейшества и со смиренным поклоном представился:
– Священник Стенька.
– Стенька, значит? Ну что ж… – Митрополит погладил бороду.
Накануне он виделся с Калинкиным. Будущий Вице-президент (а об этом уже всем было известно) как-то проведал о грядущей встрече Митрополита с молодым и уже известным на всю страну священником Стенькой, да и предложил побеседовать. Содержание беседы для Петра Ивановича сюрпризом не стало, а вот тон её оказался неожиданно жёстким. Матвей Юрьевич резко заявил, что Стенька этот – враг, что с ним нужно быть не просто острожным, а десять раз осторожным, и что задача Петра Ивановича, коли уж не отговорить его от встречи – распознать замысел врага, а не вступать с ним в умозрительные дискуссии. Большего Калинкин не сказал, хотя Митрополит чувствовал, что этого большего имеется изрядно. Ну не сказал, да и бог с ним. Но словам помощника Президента Митрополит внял.
И теперь он шагнул навстречу врагу и протянул руку:
– А величай Петром Ивановичем.
Стенька, еще раз склонив голову, ответил почтительным пожатием.
– Очень приятно, Пётр Иванович. Высоко ценю ваше расположение. Позволите предложить вам, может быть, пройтись?
– Отчего ж? – пожал плечами Митрополит.
Они медленно побрели в сторону Лужнецкого моста. Народу было немного, и они могли спокойно беседовать.
– Спасибо, Пётр Иванович, за возможность встретиться с вами. Искренне говорю – для меня это большая честь. Просто большущая!
Говорил Стенька быстро, но не тараторил. И держался, хотя и с достоинством, но чрезвычайно уважительно к высокому собеседнику.
– Ну полноте, – усмехнулся Митрополит. – Да и мне, знаете ли, стало интересно с вами, молодой человек, побеседовать. Наслышан о ваших взглядах и на мирское, и на церковное.
– Так ведь оно же всё вместе, мирское и церковное, – подхватил Стенька с воодушевлением. – Оно же… это же жизнь вся! Это ведь только обывательски можно отдельно рассуждать, например, о душе и о теле. А всё связано. Уж простите за примитивный пример, но заботиться о душе возможно, лишь правильно обращаясь с телом. С одной стороны, плотские страдания душу очищают, а за плотские утехи душа же и будет страдать, а с другой – и плотские удовольствия могут быть богоугодны, а потому и для души хороши! Ведь так?
Голос Сканера буквально взорвался в голове Матвея Юрьевича.
– Вы слышите это?! Я просил охрану Митрополита немедленно прекратить встречу. Они отказали, аргументируя тем, что Его Святейшество не велел мешать. Вы видите, куда это всё идёт! Позвольте…
– Могу стрельнуть по пароходу, – вмешался в беседу голос Кельта. – Аккуратно, только трубу сорвёт в их сторону. И охрана прекратит…
– Не надо, – спокойно перебил обоих Матвей Юрьевич. – Пусть уж идёт как идёт. Теперь уже поздно. Конец связи.
– Или вот, – в глазах Стеньки блеснул азарт. Но не злой, а такой наивный, детский. Даже не азарт – увлечённость. – Человек, когда что-то делает, он же меряет своё действие по шкале «правильно – неправильно». Ну, машинально. Это совестью называется. А откуда совесть? И вот где такое видано, в каком обществе, чтобы совесть не была с религией связана? Любые правила поведения, которые возникают, я о морали сейчас говорю, они же от религии этого общества! Какая религия – такая и мораль. А если к национальным традициям отослать – так и те от религии. Вот попробуйте приведите обратный пример! – Стенька по-доброму улыбнулся – То-то же! Вот и получается, что нет отдельно церковного и отдельно мирского. Так, обрядовые штучки.
Митрополит задумался. Вспомнил академические занятия по обличительному богословию, где учили, как критиковать инославные исповедания. Даже шире, не только отступления христианский церквей и сект от православного вероучения – обсуждали и другие конфессии: мусульманство, буддизм, иудаизм и прочие. Затрагивали и культуру соответствующих народов. Вспомнил и не нашёл, чем бы возразить. А вот ведь и правда – где-то стяжательство грех, а где и богоугодное занятие, где вторая женщина в доме прелюбодеяние, а где-то и норма. А прав молодец-то – действительно, духовное и телесное, а за ним и церковное и светское не следует разделять огульно. Простая мысль, а вот как-то не задумывался раньше.
Стенька, конечно, почувствовал, что собеседник молчаливо согласился с ним, но как будто бы и не заметил, а все так же увлечённо продолжил:
– Так вот я и говорю – не разделяю я мирское и духовное! Вот и вся оригинальность моих взглядов. Это другие люди разделяют. По воскресеньям утром ходят в церковь, обрядам следуют формально, а живут, если вдуматься, отдельно от православного вероучения. Я-то как считаю – наперво проникнись духом православным, пойми для себя, что хорошо, а что плохо, только по-настоящему, а уж сколько раз ты лбом о пол ударишься в храме – это дело вторичное. Вот, допустим, японец какой-нибудь, если живёт праведной жизнью, но в церковь православную не ходит, разве он не спасётся? Разве не праведник он? И другой человек хоть лоб в храме расшиби, но если он убивает для наживы, даже если исповедуется добросовестно каждый раз, ну разве не грешник?
– Да кто ж с вами поспорит, Стенька, – по-доброму, слегка улыбнувшись, проговорил Митрополит. – Только ж и принижать обрядовую часть…
– А я и не принижаю! Наоборот, обряды нужны! Обряды и напоминанием служат, и дисциплинируют! Это как маршировать в армии – в бою не пригодится, но без этого и армия не армия! А ведь у нас как? Люди делают вид, что маршируют, да к этому всю службу и сводят. Да и маршируют, если уж продолжить аналогию, вразвалочку.
Да, прав был Стенька. Как ни крути – прав.
– Что ж, интересный взгляд, – так же с улыбкой проговорил Митрополит. – И, надо сказать, много правды в ваших словах. Конечно, далеко не все…
– Ну так вот и получается, что не все! Кто по правилам христианским, а кому и начхать на них! И выходит, что тот, кто живёт праведно, живёт хуже! А неправеднику доступно то, что добропорядочному христианину вовек не видать или очень ограниченно!
Вот тут Митрополит удивился. Это ж азбучные истины!
– Позвольте, Стенька! Да ведь всё христианство на этом построено! Человеку дана воля выбирать образ своей земной жизни! Это ж от Адама ещё! И Иисус так жил. Страдал и за себя, и за других. И святые все. Вокруг блуд да чревоугодие, всем вокруг хорошо, как вы определяете, а они живут в ограничениях и страдают. И лишь потом, в новой жизни, получают блаженство вечное!
– Логично, – согласился Стенька. – Но вот только ребёнок малолетний, когда живёт в нашем обществе и видит его таким, какое оно есть, видит общество, в котором от Церкви остались лишь обряды, как же он поймёт, как узнает, что вера – это не креститься по воскресеньям? Когда отец и мать, друзья, отцы и матери друзей живут неправедно, ребёнок же это и посчитает нормой жизни! И о том, что нужно жить по Вере, что нужно верить, ему так никто и не скажет!
– Но Церковь…
– А до Церкви он может и не дойти. Или войти в храм, уже заранее зная от отца и матери, из их поведения, что это всё лишь для обрядов. Потому что, если про Бога вдруг правда, то после смерти будет хорошая жизнь. Ну то есть так, ходить в храм на всякий случай или потому, что так принято, как их отцы и матери ходят.
Знал об этой проблеме Митрополит. Конечно, знал. И пытался что-то сделать, усиливая Церковь. Священники, как он считал, должны более общаться со своими прихожанами, убеждать и призывать. Рассказывать, в конце концов. Убеждать. Это долгая и тяжёлая работа, но она не могла не дать результатов, пусть и в будущем.
– Признаюсь, видел записи ваших проповедей, – тон Митрополита стал предельно серьёзным, он даже немного нахмурил брови, – и они вызвали смуту в душе. Не стану возражать, отошли мы от вероучения, и правы вы, что вероучение перестало быть частью обыденности. Но не услышал я о роли Церкви как поводыря паствы своей. Вы как будто изобличаете общество, зачастую справедливо, однако…
– Однако взываю к душе каждого человека! Не общества, не Церкви, а каждого!
– Не юлите, Стенька. Вы не только взываете к человеку, но и призываете его быть судиёй ближнему.
– Не судиёй, – ответил молодой священник на удивление спокойно, тихо. – Если кто проникся верой, то пусть он поможет проникнуться и ближнему. Если жена прониклась верой, и для неё мир открылся заново, если она поняла, что в миру можно жить по Вере, то пусть она и мужу поможет сделать то же самое.
– Силою слова?
Вопрос был с подвохом. Митрополит действительно внимательно изучил проповеди Стеньки и пересказы прихожан, с кем тот беседовал с глазу на глаз.
– И слова, и дела, – тон Стеньки оставался спокойным и серьёзным. – Что проще для жены, чем помочь мужу избежать греха чревоугодия? Или не пустить, заперев в доме, пьяницу на непотребные дела? Судия она ему в таком случае? Нет, конечно. Помощник. Добрый помощник. Ограждающий заблудшую овцу от неправильного ради неё же самой.
– А не боитесь вы, Стенька, к такому обереганию от пагубного призывать? Ведь народ-то у нас бывает лихой. Глядишь, и перешагнёт черту, да и сам во грехе окажется. Одно дело лишний кусок мяса не дать… Хотя, и здесь – человек своею волей должен к праведной жизни прийти, а не насильственно от греха ограждаться.
– А лучше дать ему обожраться от пуза и совершить грех чревоугодия?
Митрополит в сердцах всплеснул руками.
– Да не в том же грех чревоугодия!..
– Или пьяницу…