Они держали путь к центру Средней- большого, шумного города, расползшегося по склонам в горной долине вблизи речки Звонкой, берущей начало где-то у далеких седых вершин. Ехали по не очень чистым улицам мимо дворов и домов, мимо стен, площадей и заборов, мимо лавок и конюшен- сквозь пыль и людской гам. Голова Руоля гудела, и он с тоской размышлял о том, что за городом, конечно же, пыли нет, а воздух чистый и пьянящий. Почему-то давно не выбирался куда-нибудь подальше от этих стен, от широких и узких улиц, от деревянных и каменных домов- домов больших, с просторными дворами и домов, стоящих почти впритирку, липнущих друг к другу, поднимающихся уступами.
Почему он тут ползает как?..
И дождя давно нет. Солнце, пыль, необычно жаркое лето. А где-то рядом совсем другой мир, но как до него далеко!
Покачивание в седле да монотонный гул вокруг сморили Руоля: голова его тяжелела все больше, и он начал клониться вперед, собираясь ткнуться лицом в пыльную лошадиную гриву.
Внезапно раздался отчетливый голос Халимфира:
– Приехали!
Руоль вскинулся. Действительно, приехали. И даже въехали на просторное подворье. А Руоль и не запомнил, как миновали многолюдный рынок, вообще последний отрезок пути выпал из памяти.
Халимфир Хал ловко соскочил с седла, Руоль- скорее, сполз. Слуги увели лошадей. Хозяин дома одернул полы кафтана, позвал Руоля:
– Пошли, брат. В это время я мирно лежу в тенечке. Поближе ты не мог забраться?
Руоль ухмыльнулся.
– От Шимы любое место недостаточно далеко. Глотка пересохла, Хал.
Рыжебородый глянул на него оценивающе.
– Сейчас распорядимся. У меня хоть по-людски посидим.
…Они уютно расположились в одной из комнат с низенькими столиками, мягкими ложами и дорогими коврами.
– Ну что, обсудим новость? – сказал Халимфир Хал спустя какое-то время, в задумчивости щелкая пальцами над столиком со снедью.
– А, новость! – вспомнил Руоль. – Ну давай уже, говори.
– Это, в принципе, вовсе не срочно, просто завтра нарочные отбывают домой, и я подумал, ты захочешь что-нибудь с ними передать, привет там, сам понимаешь.
– Кому привет-то?
– Другу нашему. Боярину Димбуэферу Миту.
– Ого! Да что ж ты сразу не сказал? Ну и как он там устроился в Верхней?
Халимфир засмеялся:
– Не в Верхней вовсе!
– Он же туда уезжал.
– А оттуда домой. В Камни вернулся. Счастлив небось, черт. Я, конечно, плохо понимаю, на кой лезть обратно в эту глухомань…
– Это очень личное, – задумчиво произнес Руоль.
– Да, что-то слышал. Враги, месть, все такое?
– Ага. Но как он это сделал?
– Значит, слушай, – улыбнулся Халимфир. – Недавно в Камнях вокняжился Дэс Шуе. Слыхал о таком? Говорят, князь что надо. Сильный человек, решительный. Само собой, Камни- малозначительный удел, но все же. Так вот, новый князь и наш Димбуэфер давние приятели. И враги у них, стало быть, оказались общие. При таком раскладе, разве мог наш друг не вернуться домой? И может, не столь уж и неправ он? Увидишь, о Камнях еще станут говорить. Этот Дэс Шуе… А известно ли тебе, кстати, что у нашего князя отношения с ним несколько… натянутые?.. В прошлом, по крайней мере. Было дело, Дэс Шуе тоже претендовал на Среднюю, но получил, так сказать, под зад, и оттого вынужден был шастать по глуши. Так что, все, может статься, очень непросто.
Они подумали об этом, выпили по чуть- чуть, потом Халимфир покачал головой, хмыкнул:
– А не могу я представить, что Димбуэфер останется в Камнях. Ведь это даже не Верхняя. Первое время- да, а потом? Закиснет, поди? Я бы не смог. Если только Шуе даст заскучать. Я тебе рассказывал?..
…Они посидели еще какое-то время; Руоль почти начал кимарить, когда Халимфир неожиданно, будто спохватившись, воскликнул:
– Ах, да, эти гости мои ведь и для тебя письмецо передали!
– А? – ожил Руоль. – Что ты за человек! Вечно же так! Интриган! Давай уже!
Халимфир, смеясь, передал ему замусоленный и потертый темный конверт. Руоль принялся вертеть его в руках, улыбаясь и качая головой.
– Не хочешь ли, однако, прочесть?
– О, конечно…
Руоль вскрыл конверт, развернул большой лист бумаги.
«Руоль, дружище! Пишет тебе твой старый друг. Наконец, спустя столько месяцев, ты получаешь от меня весточку, которую, я надеюсь, ты ожидал с нетерпением. (Халим тебя плясать не заставил?)
Сразу прошу прощения за корявый почерк- что поделать.
И приступим, пожалуй, к правдивому изложению новостей. Хм… а их действительно есть. Надо сказать… впрочем, все по порядку.
Итак, добрался я до Верхней. Хотел сразу по прибытии тебе отписать, но все как-то руки не доходили, ну а потом завертелось. Так что, уж прости. В общем, до Верхней я доехал без приключений. Устроился, стал ждать чего-то… жизнь там показалась мне поначалу тихой и скучной. Уже и не знал, зачем приехал, чего мне вообще надо. А потом началось.
Не буду утомлять долгими подробностями.
Встретился я с одним пресветлым князем. Дела у него в тот момент были не очень хороши, и я, естественно, немного помог хорошему человеку. Ладно, что об этом рассказывать? Дальше…
Затем тот князь… м-гм… обратил внимание на невзрачный такой удел в самой глуши. А до меня уже доходили слухи, что там полный развал. Вот до чего довели некогда замечательный край бездарные люди.
Тут нужна была сильная, решительная рука. Князь- ну и я при нем- оказались как нельзя более кстати.
Переговорили с нужными и понимающими ситуацию людьми, подготовили, если можно так выразиться, почву. И настало время действовать. Сам знаешь, как все это делается.
Могу добавить, что большинство готово было встретить нас, по крайней мере, весьма и весьма доброжелательно, поскольку давно уж тот прекрасный и столь близкий мне удел был словно тело без головы.
Теперь же мой добрый друг княжит и наводит должный порядок. Я же вернул все, что когда-то было отнято и даже сверх того.
Наконец душа моя спокойна. Испокон веку мои предки владели землей и немало значили в тех краях. Позор мне, если бы я отступился. Пусть не говорят, что это не то, к чему стоит стремиться. Это мой дом, а не имея его, я, считай, ничего не имел. Впрочем, ладно, не стоит об этом говорить. Просто делюсь с тобой своей радостью и, надеюсь, ты рад за меня.
Доходили до меня слухи, что дела у вас в Средней…»
Далее шло исключительно личное, бытовое и малозначительное: вопросы, пожелания, наставления. Руоль в молчании дочитал до конца, потом небрежным движением передал письмо Халимфиру.
– На вот, ознакомься, если хочешь.
Тот пробежал глазами, отложил.
– Я почти такое же получил. Ну и что скажешь?
Руоль вздохнул, покрутил в руках полупустой бокал.
– Я рад за него. Ты знаешь, он к этому долго шел. Вот только… этот Шуе… я его не знаю совсем.
– Угу. В корень зришь. Случается, порой, что благодарность княжеская… ты понимаешь. Но наш друг тоже не вчера родился. С другой стороны… ошибиться может всякий, и с ним так бывало. Загадывать не будем, но поддержку, если что, думаю, сможем ему оказать.
– Само собой, – Кивнул Руоль. – Димбуэфера ни за что не брошу. Слушай, он меня там, в конце письма, в гости зовет.
– Да, я заметил, – сказал Халимфир, потом вдруг улыбнулся. – И это еще раз доказывает, что в своих делах он уверен. Было бы нехорошо, стал бы звать?
– Я поеду, пожалуй.
– М-м?
– О, не смотри так! – засмеялся Руоль. – Просто в гости, что в этом такого?
– Что ж, погостить можно. А когда?
– Не знаю. Наверное, еще не скоро. Собраться надо. Да и дела всякие. Купцы вон со своим хрусталем наседают- надо решить. И много чего еще. Но сам-то Димбуэфер, я думаю, еще долго к нам не выберется, так что… съезжу, посмотрю, как там.
– Отчего бы и не посмотреть. Я бы тоже поехал с удовольствием. Только дел сейчас…
– Вот и я про то. Возможно, осенью?
– Да, может быть. Но не в самом начале осени. Там-то как раз пора напряженная. Купцы, товары, зерно опять же: за всем пригляд нужен. А вот потом наступит затишье- и поедем себе по первому снежку.
– А когда мы сговорились вместе ехать?
– Этого я не помню.
И оба засмеялись, а после, за дальнейшими разговорами, продолжили свой вечер, переходящий в ночь.
А под утро Руоль прискакал домой, еле удерживаясь в седле, хотя был, скорее, утомлен, чем по-настоящему пьян. Голова была тяжелой и гудела как колокол. Стоило бы остаться у Халимфира, где он и уснул было, но проснулся посреди ночи, чувствуя себя хуже, чем до этого, и вместо того, чтобы просто перевернуться на другой бок, зачем-то сорвался в путь.
И вот явился к своему дому. Шима спит, скорее всего- может, удастся проскользнуть незаметно. Голосок у нее милый, поет она превосходно, но иной раз слушать ее просто невыносимо.
Ага, проскользнешь тут! Ворота-то заперты! Сторож, подлец, поди тоже дрыхнет.
Руоль угрюмо вперился в ворота, не зная, как быть, посидел, размышляя, потом устало сполз на землю. Хочешь, не хочешь, придется стучать.
Внезапно приоткрылось окошко, раздался голос:
– Кто? Это вы?
Руоль улыбнулся, мысленно поблагодарив слугу. Молодец, бдит. Надо бы запомнить.
– Я, – тихо сказал он. – Открывай, только без шума.
Ворота приоткрылись, Руоль ввел лошадь на подворье.
– Позвольте, – засуетился сторож, которого звали Гарь- не то имя, не то прозвище. – Я кликну, лошадкой займутся.
– Не надо. Потом. Я сам отведу, не будем никого тревожить.
Руоль, кое-как переставляя гудящие ноги, повел лошадь в конюшню. Сторож как-то нервно посмотрел ему вслед. Стал быстро закрывать ворота, потом побежал догонять хозяина.
– Позвольте мне.
Но Руоль уже добрел до конюшни и отчего-то отказался выпускать повод, лишь сказал, указав на двери:
– Отопри.
Сторож помедлил, но подчинился, повернулся с деланно- равнодушным видом, сгорбил спину.
– Хозяйка меня искала? – спросил Руоль, обращаясь к выбритому затылку, сереющему в предутренней мгле. Слуга совладал с простеньким засовом, обернулся, стрельнул несчастными глазками из стороны в сторону.
– Не могу знать.
Руоль хмуро глянул на него и повел лошадь в конюшню, чертыхаясь во тьме. Слуга остался стоять у воротины, почесывая темечко.
Почти сразу Руоль вернулся.
– И чей это конь там стоит? – зло прошипел он.
– Н-не знаю.
– Но ты же ведь у ворот торчишь?
– Не… мое дело маленькое, – заныл сторож. – Не могу знать…
– Пошел вон, – сказал Руоль. – Пошел вон.
И направился к дому, бормоча на ходу:
– О, Великий, Мудрый, Лучший из хитрецов! Сколько же терпеть?
Взбежал по узкой лесенке, вошел через черный ход, случайно разбудив кого-то из слуг, на кухне стукнулся о какой-то бак, наткнулся на широкий стол, сквозь зубы проклиная все на свете. Затем поднялся по лестнице внутри дома, уже не так стремительно, тяжелой поступью, едва ли не наваливаясь на перила. В голове что-то горячо и болезненно пульсировало.
Спальня, как он и ожидал, оказалась пуста. Конечно, зачем, есть ведь такая маленькая дверь за тяжелыми занавесями в конце коридора. А может, ну ее? Завалиться прямо сейчас спать, и пошло оно все. Он знает, они знают, все знают. И ведь нельзя сказать, что есть на что обижаться. С самого начала это был брак исключительно по расчету, они даже особо обговорили личные свободы каждого. Шима получила немалый достаток, который, во многом стараниями Димбуэфера, Руоль приобрел в этой жизни, он же- ее благородную фамилию и вес в обществе.
Но есть же какие-то границы. До сих пор хотя бы видимость сохранялась.
И не привык он так, до сих пор не может привыкнуть. Сам-то он никогда ни с кем не встречался в стенах родного дома. Хотя бы ради приличия.
Руолю было откровенно муторно, и голова трещала по швам, но, может быть, именно поэтому он не мог сейчас в должной мере обдумать и оценить свои поступки. Да и любопытство внезапно обожгло, хотя, казалось бы, до этого ли сейчас? И все же… чей это там конь в стойле?
Руоль взял в руку лампу и потащился по узкому коридору без окон. Продрался сквозь занавес, запутавшись в тяжелых складках и оказался перед дверцей, трясясь и проклиная. Прислушался. Вроде как, шебуршание или показалось?
Что он вообще здесь делает? Как это все жалко, ненужно и дико.
Руоль качнулся назад, снова запутался в складках и неожиданно закашлялся.
Вдруг заветная для кого-то дверца приоткрылась внутрь. Показалась Шима в темном, поспешно запахиваемом халате, с распущенными светло- каштановыми волосами, разметавшимися по плечам в неистовом беспорядке. В колеблющемся свете лампы Руоль увидел ее лицо. Обычно бледные круглые щеки теперь, казалось, пылали; серые глаза затуманены, верхняя губа подрагивает, рот приоткрыт; влажный блеск на щеках, над губою, на маленьком круглом подбородке, на обнаженной шее и на приоткрытом участке груди в вырезе халата. Выскочила из-за двери, словно дикая кошка.
Руоль одновременно ужаснулся и невольно восхитился. Грустно, печально…
Туман слегка рассеялся в ее глазах, Шима уставилась на Руоля.
– Ты! – воскликнула она нервно- высоким, дрожащим от кипящих страстей голосом. – Мерзавец!
И закатила ему звонкую пощечину.
Секунду Руоль стоял потерянно, лампа дрожала в его руке. Затем открыл рот, но так и не нашелся с ответом.
Внезапно из комнаты раздался громкий, рычащий, властный голос:
– Что там такое происходит, к обитателям огня?!
И дверь окончательно распахнулась мощным рывком руки. Руоль увидел здоровенного мужика, мускулистого, с широченной грудью, светлобородого, с гневно сдвинутыми бровями под шапкой спутанных волос и пронзительными темными глазами на широком, угловатом и смуглом лице. Был человек лет на десять постарше Руоля, на пару голов повыше и вообще раза в два поздоровее, но не это потрясло того. Черные глаза Руоля встретились с почти черными глазами светлобородого. И оба узнали друг друга.
– Пресветлый! – ахнул Руоль.
Гость нервно улыбнулся, бросил взгляд на неподвижную Шиму, что исподлобья сверлила глазами мужа.
– О, Руоль!.. Здравствуй. Извини, я тут… – и раздетый Савош Луа- Пресветлый князь Великой Средней- города городов Поднебесного Хребта виновато улыбнулся и ретировался обратно в комнату. Шима мгновенно захлопнула за ним дверь и встала так, что словно бы закрыла дорогу грудью.
Руоль готов был упасть спиной на тяжелую занавесь, провалиться сквозь нее, и она колыхалась позади как темный омут.
– Мерзавец! – повторила боярыня Шима Има Шалторгис- Как ты посмел?
– Князь? – пробормотал потрясенный Руоль, жутко глядя на нее. – В моем доме?
– В его доме! – Шима запрокинула голову, смеясь. – Конечно! Боярин Руоль Шал!
Неожиданно она подалась вперед, и Руоль увидел что-то новое в ее взгляде.
– Если хочешь знать, – почти прошептала она, – это все ради тебя… ради нас…
Последние слова и этот взгляд настолько озадачили Руоля, что он, не зная, как реагировать, безмолвно улыбнулся, развернулся и пошел сквозь занавесь. Голова была тяжелой, но при этом казалась на удивление пустой.
Вошел в свой кабинет- простую квадратную комнату с десятками книг на полках, – поставил лампу на массивный стол, сел на диванчик и задумался.
Несколько лет назад Димбуэфер Мит привез его в этот край. Показать жизнь. Что ж, он ее посмотрел. Но ведь и жалеть, вроде бы, не о чем. Потому что уже трудно представить себя иным, без всего своего опыта и знаний, без всех этих прожитых дней.
Руоль провел рукой по затылку. Волосы короткие. Когда-то самолично отрезал косу вместе со своим прошлым- может быть, несколько демонстративно, но не строя из себя мученика. Славные герои древности, мужи его бывшего народа, верно, не перенесли бы такого позора, а он вот почти ничего и не почувствовал.
Нет, жалеть не о чем. Ты таков, каков есть, и там, где ты есть. Иначе не бывает.
Руоль еще помнил, как поначалу все смотрели на неведомого дикаря- северянина, как потешались, и как он сам всего пугался и ничего не понимал. Но Димбуэфер был фигурой, и без него бы ничего из сегодняшнего не было. Взял Руоля в долю в одном прибыльном деле, обучал, чему мог. Тот и сам со странным пылом тянулся к новым знаниям. Постепенно к нему привыкали и говорили уже не как о дикаре, а, возможно, с подачи того же Димбуэфера, как о выходце из богатого, знатного и правящего рода некого далекого народа.
Потом и вовсе Руоль стал не просто купцом, а боярином- купцом над купцами, правителем среди правителей. Влился в род Шал. В его последнюю, вчистую разоренную, угасающую ветвь.
Руоль подозревал, что и здесь не обошлось без доброго Димбуэфера, хотя, насколько помнится, не он свел его с Шимой Имой Шалторгис.
Эта женщина была на три года старше Руоля и умела быть умной и обольстительной, умела потрясать, ничего ей не стоило вскружить голову, и на мир она смотрела широко распахнутыми, честными, такими лучащимися теплом глазами. Одно время Руолю даже казалось, что он влюблен или может влюбиться. Такова была Шима. Но хотя бы она сделала Руоля чуть менее наивным, чем до встречи с ней.
Лампа горела на столе, создавая в комнате загадочный мрак; в ней не было особой необходимости: если открыть ставни, будет уже достаточно светло. С улицы доносились отдельные звуки, пока еще не слитые в единый гул. Хлопнула под окном дверь, и чьи-то шаги проскрипели по лестнице- кто-то из домашних вышел на двор покормить живность, принести воду или еще за чем-нибудь. Или это Савош Луа отправился восвояси со свидания.
Лампа почти догорела, но приятнее будет остаться в темноте, чем открывать ставни и впускать в комнату пыльный серый свет.
Надо бы поспать, подумал Руоль. Совсем чуть- чуть, просто подремать. Какие дела есть на сегодня? Хорошо, что письмо Димбуэферу вместе с Халимфиром набросали, остальное может и подождать. Да, прилечь, прямо здесь, на диванчике.
Руоль начал неловко, без помощи рук спихивать сапоги.
Неожиданно угасающее пламя в лампе колыхнулось, заставив пошевелиться множество теней, и на поверхность стола выпрыгнул маленький, красновато- мерцающий, похожий на уголек маленький человечек.
Руоль моргнул, нахмурился, немо уставился на него. Человечек горестно захлопал себя по бокам и воскликнул на языке луорветанов:
– Ох- хо! Как впал мой живот! Как я усох!
Руоль пошевелился. Человечек повернулся к нему.
– Луорветан! Почему не кормишь меня? Давно не ел я вкусное мясо, сладкий жир!
Руоль продолжал хмуриться, не сводя глаз с рассерженного духа огня.
– Что ты смотришь? – возмутился человечек, забегав по столу вокруг лампы. – Будешь меня кормить?
– Надо же, – прошептал Руоль.
– Корми меня. Ты же луорветан.
Руоль усмехнулся.
– Послушай! – голос духа сердито взвился. – Как у вас здесь говорят? «Они смотрят и не видят». Но ты смотришь и видишь. Подумай об этом. Даже сквозь свое неверие, сквозь все сомнения ты смог увидеть меня. Возможно ли тебе будет думать после этого, что я не существую?
Руоль хмыкнул, неожиданно остро почувствовав присутствие духа в своей собственной голове… и нигде больше.
– Смотри-ка, – сказал он, – как ты заговорил. Не оттого ли, что я сам вкладываю в тебя слова?
– Я существую! – от гнева человечек совсем покраснел. – Я по-настоящему!
– В моем сне, – кивнул Руоль со злой улыбкой.
– Не шути со мной! – вскричал дух, потрясая огненными кулачками.
– Заправлю я лампу, обещаю тебе. Или кто-нибудь заправит. В конце концов, не я лично всеми этими домашними делами занимаюсь.
– Гореть я могу на всем. А как же жертва от чистого сердца? Как же благодарность и уважение?
– Между прочим, не бесплатно ты тут горишь.
– Ух! Попомнишь еще у меня! Вот попомнишь!
– Исчезни, – сказал Руоль, подался вперед и загасил лампу.
Не было духа. Руоль лег на диванчике, поджав ноги. Закрыл глаза.
Все вокруг пробуждалось, шум снаружи нарастал, сквозь щели в ставнях пробивался блеклый свет. А Руоль уснул, и там, во тьме, к нему пришли его личные настоящие духи. Как когда-то.
Минус еще один день из жизни.
Еще в ту пору, когда старик Тынюр был пастухом и смотрел за несметными стадами князца Аки Аки, Руоль пошел к нему в помощники. Едва начав жить у Аки Аки, он считал себя уже достаточно взрослым и удивлялся, почему князец не доверил ему одному стеречь какое-нибудь стадо. Вскоре, однако, выяснилось, как мало в действительности знал Руоль в этой непростой науке. И то верно: сколько оронов было у бедного Урдаха? Да и жили они в основном охотой. А тут- целые стада. Впору растеряться, но чудаковатый и все же знающий свое дело Тынюр оказался хорошим учителем.
Все тепло они кочевали вместе со стадами, и Тынюр со своими неизменными шутками передавал мастерство юному помощнику. Руоль очень многое узнал об олья и сам становился более ловким и сноровистым. Ведь нужно резво бегать, набрасывая чуот на рога, кидая его так, чтобы он падал сверху раскрытой петлей и резко затягивался; нужно постоянно следить за стадами и отпугивать хищников. В общем, время впустую не прошло.
Тынюр сказал как-то, что на следующее тепло Руоль будет пасти оронов уже самостоятельно, чему тот был очень рад. Это ответственное мужское дело и хорошая школа для будущего настоящего охотника, каким Руоль надеялся когда-нибудь стать.
К зиме они вернулись в становище Аки Аки. За это время Руоль весьма сблизился с простоватым Тынюром, знающим множество забавных историй, всегда очень смешно их рассказывающим, и с его женой Чурой, которая сразу полюбила Руоля как сына.
Ему нравилось бывать у них, ибо у их очага ему было уютней, чем в тепле и роскоши у Аки Аки. Порой он приходил вместе с Нёр, дружба с которой все крепла. Тынюр и Чуру были одинаково рады обоим.
Стареющие супруги и озорная Нёр- это почти все, с кем Руоль общался, по крайней мере, с кем ему по-настоящему нравилось общаться.
Ака Ака ничего плохого Руолю не делал, а иногда даже бросал ему какие-то веселые фразы, но тот его все равно почему-то побаивался. Князец казался неким духом, что может растерзать по прихоти, ни за что, ни про что.
Старший брат Саин, еще раньше ставший жить у Аки Аки, первое время сторонился Руоля, отводил глаза при встрече, хмурился, словно ему делалось неуютно. Потом вроде как попривык, но как будто затаил на Руоля понятную лишь ему одному обиду- относился к нему холодно, часто насмехался, а пару раз даже поколотил за якобы провинность. Руоль еще помнил, что Саин его брат, но уже как-то смутно в это верилось.
Старшая же сестра Руоля Туя, жена Аки Аки- холодная, надменная, всегда прямая и малоподвижная дева, красота которой была подобна красоте льда, сверкающего в зимнюю ночь во всполохах небесного огня, – и вовсе едва его замечала. Луна шла за луной, и за каждую можно было на пальцах сосчитать количество слов, сказанных сестрой Руолю, да и те в основном были какими-нибудь нелепыми замечаниями, и только изредка- доброе слово, но при снежной улыбке и со льдинками в черных глазах.
Нёр никогда не называла Тую матерью, а Руоль никогда не называл ее сестрой.
Постепенно боль и ужасы, пережитые Руолем отдалялись, во многом благодаря обществу веселой Нёр, и он опять стал живым и жизнерадостным. Потому и Туя была для него бесконечно далека и непостижима. Все время она ходила как во сне или смотрела поверх голов. Он и потом не мог понять, что это было: то ли молчаливая тоска и грусть, то ли скука и безразличие, то ли надменность и презрение.
Ака Ака, в свою очередь, тоже едва ли питал к Руолю какие-либо глубокие чувства, если он вообще любил кого-нибудь, кроме дочери и, как ни странно, замороженной Туи. Во всяком случае, для Руоля оставалось загадкой, кем вообще считает его князец. Саина он иной раз называл сынком, к Руолю же чаще обращался: «эй, парень».
Но Саин был готов ходить перед Акой Акой на задних лапках, а Руоль всегда знал, что однажды будет жить отдельно и поэтому был как бы сам по себе.
Тынюр оказался прав: на следующее тепло Ака Ака доверил Руолю одному пасти целое стадо, но того к тому времени это уже не слишком радовало. Другие Руолевы сверстники считали себя истинно повзрослевшими охотниками. Конечно, это было не так, но объяснить им было некому. Довольные отроки калутов Аки Аки ходили с важным видом и говорили, что стеречь олья это, конечно, занятие не для малышей, но и не для настоящих мужей, что с криками скачут на вольном просторе, как герои древности. Дети ждут не дождутся, когда им доверят стада, а потом, едва пройдя это своеобразное посвящение, смотрят с некоторым превосходством, если не с презрением, на тех, кому оно еще предстоит. Из-за всего этого в голову Руоля вкрались невеселые и горькие думы.
Как-то он воскликнул перед Нёр:
– Я уже взрослый! Я охотник! А должен пасти оронов.
Нёр улыбнулась, присела рядом и утешающим жестом положила ладонь ему на голову, совсем как сестра когда-то.
– Глупенький Руоль, – сказала она. – Зачем думаешь об этом? Смотри, старый Тынюр всю жизнь пасет стада. Кто скажет, что он мальчишка?
– А кто уважает Тынюра? – выпалил Руоль в горячке и сразу же пожалел о своих злых, неправильных словах, горестно опустил голову.
Нёр нахмурилась.
– Я его уважаю. Понятно?
Руоль смолчал, сгорая от стыда, а Нёр вздохнула, покачала огорченно головой.
– Какой же ты, видно, дурак, Руоль. Я люблю Тынюра. Пастуха. А спроси меня, что я думаю, например, о калуте Тюмяте, который считает себя великим воином, героем и охотником? Все глупые мальчишки хотят быть похожими на него.
– Я не хочу быть похожим на Тюмята, – сказал Руоль, начав понимать правоту ее слов.
Впрочем, Нёр все равно была обижена, а Руоль, в общем-то, не нашел утешения. Он даже побежал жаловаться к дедушке Тыкелю, который в ту пору вернулся в края, где жил теперь Руоль, и поставил свое жилище неподалеку от юрты Тынюра и Чуру, за пределами становища Аки Аки.
Руоль и сам знал, что обида его глупа, но в тот момент, когда он рассказывал обо всем, из его глаз готовы были хлынуть слезы.
Седые брови старика поползли вверх, когда он услышал жалобу своего приемного внука.
– Мне нравится это, – произнес Руоль. – Это хорошее, почетное занятие, но… другие говорят.
– Кто говорит?
– Да эти… – Руоль помотал головой.
– Пацаны, – закончил за него Тыкель. – Которым в жизни никогда не стать ни хорошими пастухами, ни хорошими охотниками. Всерьез ли ты прислушиваешься к их словам?
– Да нет… я… – Руоль шмыгнул носом, отчего-то почувствовав себя совсем ребенком, и провинившимся к тому же. Однако мудрый Тыкель, конечно же, не стал отчитывать Руоля, не стал и наставлять. Он просто долго говорил с ним о жизни, рассказывая разные, на первый взгляд, отвлеченные истории, предоставляя Руолю самому разобраться в себе.
Собственно, тот и без того все осознавал.
Ни за что бы он не посчитал, что присматривать за оронами- постыдная обязанность; никакие насмешки посторонних не заставили бы его устыдиться. Ему действительно нравилось кочевать со стадами на пастбищах, водопоях и солонцах, всячески оберегать оронов, защищать их от хищников. Это дело не для пугливых. Ни один по-настоящему взрослый человек не сказал бы, что это недостойное занятие для мужчины. Только те, кто сами еще вчера бегали в помощниках у пастухов, а теперь возомнили о себе невесть что, так говорили.
Но даже их треп не задел бы Руоля, не заставил бы трястись от обиды и злости. Саин. Старший брат сумел- таки задеть. Брат, который не был вчерашним пастушком, который как будто бы уже давно вырос, ведь он был старше Руоля на целых пять зим.
Саин говорил:
– Всю жизнь ты будешь ходить за оронами. Как Тынюр. Жалкий поедатель тухлой рыбы. Как это она только тебя вместе с родителями не убила? Выродок со впалым животом.
Руоль понимал, что глупо пытаться что-либо доказывать, о чем-то напоминать, но ему все сильнее хотелось, чтобы Саин увидел его настоящего- большого и сильного охотника, такого как давно погибший Стах, о котором Руоль всегда вспоминал с теплотой. Чтобы Саин наконец начал уважать его, даже бояться, ползать, как он ползает перед Акой Акой.
И именно оттого Руоль страдал и не очень уже рад был ходить в пастухах, но о Саине не рассказал ни Нёр, ни дедушке Тыкелю.
Но когда Руоль присматривал за стадами, находясь вдали от насмешек старшего брата, он относился к своему делу со всем старанием и даже с удовольствием, забывая и о Саине, и уж тем более об остальных, скорее глупых, чем по-настоящему злобных насмешниках.
На следующий год у него появилось двое помощников из младших, для которых Руоль стал наставником, каким для него был Тынюр, хотя сам был совсем ненамного старше их.
Однако Руоль по-прежнему стремился быть охотником. Пастухи тоже охотятся, охотился и Руоль, участвовал даже в предзимних тиэкэнах. Мечтая целиком посвятить себя этому, уезжать на охоту, подолгу пропадать, а потом возвращаться с богатой добычей на радость всему становищу.
Однажды он пришел к Аке Аке и сказал, плохо скрывая в голосе нотки обиды:
– Почему меня не берут в охотники?
Князец посмотрел на него самодовольными глазками и расплылся в улыбке.
– Придет еще твое время, – отвечал он, вертя в пальцах приличных размеров кость с исходящими паром мясом и жиром.
– Для других время давно пришло.
– Послушай, ты! – Ака Ака пошевелился, глаза его сверкнули. – Никогда не говори со мной так! У меня много хороших охотников, понимаешь? Подожди.
– Тогда я сам пойду и буду охотиться.
– Кто запретит это луорветану? – перемазанные жиром губы князца растянулись в ухмылке.
– Я пойду и буду охотиться, сколько захочу и где захочу. Я покажу…
– Да? – сказал Ака Ака все с тем же самодовольным видом.
И он махнул костью, давая понять, что разговор окончен. Руоль выскочил ни с чем, кипя от обиды.
…Спустя некоторое время, в луну Оту, четвертую в году и последнюю луну тепла Руоль гулял с Нёр по берегу реки Ороху. Нёр говорила о грядущей луне Тиэкэн и об одноименной большой охоте на уликов. Руоля разговоры об охоте заставляли мрачнеть. Вдруг он сказал:
– Нёр, я, наверное, скоро уйду.
– Куда? – не поняв, она с улыбкой посмотрела на него, но тут же улыбка угасла. – Куда? – повторила она уже с тревогой.
Руоль пожал плечами, отвернулся, бросил в прозрачную воду подобранный камешек.
– Не знаю. Меня никто не снаряжает на охоту, никто не помогает, не хочет, чтобы я привозил богатую добычу. Здесь это никому не нужно. Значит, я уйду, буду сам по себе. Стану охотиться. Хотя бы для Тынюра и Чуру. Для Тыкеля. Да. Это будет правильно. А еще… где-то у меня есть младшая сестренка… Может быть…
Нёр захлопала длинными ресницами.
– Хочешь уйти? Совсем- совсем уйти?
– Да. Я могу жить… сам. Они увидят, что я могу. Нёр, ты сомневаешься?
– Но Руоль…
– Я даже с Высокими стану торговать. Сам! Я знаю, что им нужно. Научусь добывать хорошие шкуры. Вот увидишь.
– Руоль, я знаю, – голос Нёр стал слабым, дрожащим, как трепещущий язычок пламени. – Но зачем тебе уходить? Тебе нехорошо здесь, с… с нами?
Руоль не знал, что ответить. Пока ему плохо представлялось, как это он бросит все и уйдет, останется один- без друзей, без привычной жизни… без Нёр. Он задумался.