Автограф II начинается с греческой фразы Αορατος, δωρα ορατα διδοται (Незримый дает зримые дары). Очевидно, и эта фраза принадлежит тому же таинственному лицу, ибо ей предшествует, как в автографе I, название этого действующего «лица», – на этот раз по-гречески: Σοφια. После фразы: «Мы будем завтра одни» – следует фраза: «Медведь обращается в лилию». Эта фраза становится понятной в связи с темою шуточной пьесы Владимира Соловьева «Белая Лилия, или Сон в ночь на Покрова». Там в третьем действии, во второй сцене, когда кавалер де-Мортемир стоит «в позе отчаяния» над могилой медведя, появляется Белая Лилия, и между нею и кавалером происходит такой диалог:
Мортемир
Твои черты небесно хороши!
Но где же он, медведь моей души?
Белая Лилия
Медведь живет, – лишь нет медвежьей шкуры.
Но не скорби, мой друг! Здесь таинство натуры.
В медведе я была, теперь во мне медведь.
Как некогда его, меня люби ты впредь.
Невидима тогда
Была я, а теперь —
Невидим навсегда
Во мне сокрытый зверь.{15}
По сообщению С. М. Соловьева, «Белая Лилия» была написана в Москве и в Пустынке{16} в период от 78 до 80 г. (Впервые эта пьеса была напечатана при жизни автора в художественно-литературном сборнике «На память», изд. Т. И. Гагена, ред. Ф. А. Духовицкого. М., 1893.) Перепечатывалась эта пьеса дважды: во-первых, в третьем томе «Писем Вл. С. Соловьева» под ред. Э. Л. Радлова. СПб., 1911. С. 299–335; во-вторых, в отдельном издании – «Шуточные пьесы». Ред. и пред. С. М. Соловьева. Изд. «Задруга». М., 1922. С. 29–74).
Упомянутая выше английская фраза с обозначением действующего лица именем John (Иоанн) не поддается точному разъяснению. Возможно, что внушающий голос не случайно присвоил себе имя апостола любви, на что намекает также указание на некую Марию. Как известно, Евангельское сказание свидетельствует о духовно-сыновних отношениях Иоанна к Богоматери, заботиться о коей поручено было ему самим Христом на Голгофе (Ев. от Иоанна, гл. 19, ст. 26 и 27).
Упоминаемый в автографе Соллогуб – гр. Федор Львович Соллогуб (1848–1890), племянник автора «Тарантаса», талантливый дилетант, стихотворец и рисовальщик; Вл. С. Соловьев считал его «самым своеобразным и привлекательным из всех людей, каких он только знал» (О гр. Ф. Л. Соллогубе см.: Н. В. Давыдов. Из прошлого, изд. 2-е. М., 1914. С. 278–317. О нем же в монографии С. М. Лукьянова. «О Вл. С. Соловьеве в его молодые годы». Журн. Мин. Нар. Просв. 1911. Июль. С. 75–78.). Понятна психологическая реминисценция Соловьева, понудившая его написать имя гр. Соллогуба рядом с фразами, имеющими связь с темой Софии. Гр. Ф. Л. Соллогуб написал шуточную «мистерию» – «Соловьев в Фиваиде». В Египте, как известно, состоялось третье знаменательное свидание философа-поэта с Бессмертною Возлюбленною. Текст мистерии «Соловьев в Фиваиде» напечатан С. М. Лукьяновым в его материалах к биографии B. C. Соловьева (кн. III, вып. 1. Пг., 1921. С. 283–308).
Прозаическое и слишком земное признание «у меня болит голова» или точное указание на «Румынию» как на место, «навсегда» покинутое загадочной собеседницей, должны внушить мистикам немалое сомнение в чистоте и подлинности того «духовного» источника, откуда звучал голос, внушавший Соловьеву медиумические эти двусмысленные записи.
Шесть следующих автографов (III–VIII) не заключают в себе ничего нового и не требуют комментарий. И тема, и тон их аналогичны предыдущим. Это все беседа о каком-то возможном свидании. Остается только невыясненным имя Рюрик в автографе VI[6].
В автографе IX («Еще три часа должен ты ждать меня…») имеется одно немаловажное указание. Диктующий голос говорит: «Услужливый бес дал мне против своей воли возможность сократить назначенный срок…» Впервые мы встречаем точное указание на т е м н у ю с и л у, правда, почему-то действующую будто бы «против своей воли», однако едва ли подходящую для высоких духовных целей. Оставляя открытым вопрос о субъективности или объективности этого голоса, мы только отмечаем это указание на беса, как на нечто, свидетельствующее явно об известном психологическом ущербе, всегда свойственном человеку, когда он находится в медиумическом состоянии. Одна особа, заслуживающая глубокого доверия, сообщала нам, что она видела подобный же соловьевский автограф, где подпись была совершенно точной и недвусмысленной: Черт.
Медиумические записи Соловьева, нами публикуемые, суть психопатологические факты с точки зрения психиатрической науки, и, в другом плане, – «соблазн», «прелесть», «искушение» с точки зрения верующего христианина. Этот болезненный ущербный психологизм не умаляет, однако, значительности той мистической темы, под знаком которой прошла вся духовная жизнь Соловьева. Поэтому мы считаем нелишним напомнить основные идеи, определяющие эту тему.
Что такое София? По определению Владимира Соловьева, «она есть полнота или абсолютная всеобщность бытия, предшествующая всякому частичному существованию и превосходящая оное. Это универсальная субстанция, это абсолютное единство есть существенная Премудрость Божия (χόχμά, Σοφια)» (Влад. Соловьев. Россия и Вселенская Церковь. М., 1911. С. 326). Ее тварный антитип – Душа Мира (ψυχή) του κοσμου, anima mundi. Weltseele). Идея мировой души существенна для миросозерцания Платона («Тимей»), она же занимала видное место в учении гностиков, Платона{17}и неоплатоников. Аналогичную идею можно найти у Якова Беме. Она определительна для теософско-философской концепции Шеллинга. Вся поэзия нового времени развивается под знаком этой идеи – достаточно указать на Данте и Гете.
Идея Софии не противоречит христианской догматике. Еще в Ветхом Завете утверждается эта идея с достаточной очевидностью. Книга Бытия открывается словами, не совсем точно переведенными на русский язык: «В начале сотворил Бог небо и землю». По-еврейски: Берешит бара элогим'ет гашшамайм ве'ет га'арэи (Быт. I. 1). Соловьев настаивает на том, что слово «Берешит» (εν αρχῆ или ενκεφαλαιψ, in principio, seu potius in capitulo) нельзя понимать как наречие. Слово «решит» есть существительное женского рода (соответствующий мужской род – рош, caput{18}, глава). В главе VIII Притчей Соломоновых Премудрость χόχμά говорит о себе: «Ягве канани решит дарко – Иегова обладал мною как основанием (женский род) пути своего». «Таким образом, – поясняет Соловьев, – Вечная Премудрость и есть решит, женское начало или глава всякого существования, как Иегова, Ягве Елогим, Триединый Бог, есть рош, его активное начало или глава»{19}.
В Притчах Соломоновых Премудрость открывает тайну о себе: «От века я помазана, от начала прежде бытия земли» (VIII, 22, 23). И далее: «Тогда я была при Нем художницею, и была радостью всякий день, веселясь пред лицом Его во все время» (VIII, 30). София, Премудрость есть субстанция Божества, есть «неотъемлемое от него начало, сердце всех трех ипостасей, тогда как душа мира есть тварь и первая из всех тварей materia prima и истинный substratum нашего сотворенного мира»{20}. Душа мира не сущее божество, а становящееся. Она в хаосе, в анархии, во множественности, но она неудержимо стремится к гармонии, порядку, единству. Ее задача – отождествиться с вечною Премудростью. «Χοχμα, Σοφια, Божественная Премудрость не душа, но ангел-хранитель мира, покрывающий своими крылами все создания, дабы мало-помалу вознести их к истинному бытию, как птица собирает птенцов своих под крылья свои. Она – субстанция Святого Духа, носившегося над водною тьмою нарождающегося мира» (Влад. Соловьев. Россия и Вселенская Церковь. М., 1911. С. 347). Не углубляясь в теологическую и метафизическую критику этих гностических идей по существу, нельзя, однако, не отметить некоторой терминологической неустойчивости в определении Софии. Здесь явно смешение идеи гностической с идеей церковно-христианской. Догматическая неясность не исключает, однако, относительной правды. Непосредственный мистический опыт церкви совпадает отчасти с личным опытом таких мистиков, как Яков Беме, Баадер, Парацельс, Сведенборг и др. В письме к гр. С. А. Толстой (рожд. Бахметьевой) от 27 апр. 1877 г. из Петербурга Соловьев пишет: «У мистиков много подтверждений моих собственных идей, но никакого нового света, к тому же почти все они имеют характер чрезвычайно субъективный и, так сказать, слюнявый. Нашел трех специалистов по Софии: George Gichtel, Gottfried Arnold и John Pordage{21}. Все трое имели личный опыт, почти такой же, как мой, и это самое интересное, но собственно в теософии все трое довольно слабы, следуют Бэму, но ниже его. Я думаю, София возилась с ними больше за их невинность, чем за что-нибудь другое. В результате настоящими людьми все-таки оказываются только Парацельс, Бэм и Сведенборг, так что для меня остается поле очень широкое…» (Письма. Т. 2. С. 200).