– Поздно умолять, – тихо сказал он, опустив пальцами отяжелевшее оленье веко, и погладил его гладкую, вытянутую морду. Батрак, казалось, всего этого не заметил, натачивая в стороне разделочный нож.
– Помоги мне его на крюк насадить и можешь идти в дом, – бросил он, воткнув ножик в стоявший рядом пень. Общими усилиями они перевязали оленю его задние конечности, а затем водрузили его на мясницком крюке, словно мешок, перетянутый кожей. – Все, иди, дальше я сам.
Филин вышел на улицу под звонкий звук вспоротого живота, завернул за угол и направился в сторону крыльца. Лестница приветственно скрипела под его ногами, в ломанном, хромом ритме раздаваясь легким эхом по округе. Поднявшись наверх, он заметил на широких перилах свежую деревянную фигурку, отесанную ножиком. Решив немного перевести дух, он осторожно взял ее в руки и попытался угадать в этих грубых чертах какой-нибудь образ. Он видел уже много таких фигурок, ведь старик только и делал, что строгал их, расставляя по дому, словно оберег, но в этой фигурке узнать что-то знакомое он не смог. В одном месте у нее красовались то ли плавники, то ли крылья, а на том, что он распознал как голову, торчало нечто, похожее на кривые бараньи рога. Филин еще раз покрутил ее в замерзшей руке, а после, широко размахнувшись, забросил куда подальше. Фигурка кротко ударилась о сосну, после чего нырнула в стоявший рядом сугроб.
– Бездельник, – прошипел Филин сквозь зубы, после чего открыл входную дверь.
Вывалившись на входе из заснеженных валенок, каменным грузом тянувших его к земле, он сбросил с себя волчий тулуп, под которым оказалась черная, мятая рубашка. Под слоями въевшейся грязи и общей поношенностью было трудно заметить, что ткань этой рубашки когда-то была достаточно дорогой. На левом рукаве не хватало запонки, а та, что еле держалась на правом, была хоть и потертой, но явно купленной человеком со вкусом. Филин прошел в просторную комнату, заставленную фигурками и обвешенную разного рода оберегами из всяческих растений: давно усохших березовых и дубовых листов и, в особенности, из барвинков. Посреди комнаты стоял громоздкий обеденный стол, в углу комнаты поселилась большая каменная печь, совсем недавно побеленная, а у самой широкой стены стоял огромный старый шкаф, заставленный посудой и самодельными игрушками. У шкафа сидела милая девушка в белом сарафане, светлые волосы которой собраны были обручем, и вязала очередную куклу, а из-за занавески на печи слышно было, как старик отесывает новую заготовку.
– Что, все херней своей маетесь, как дети малые? – язвительно бросил Филин, забрав у девушки куклу. Он с секунду повертел ее в руках, а потом бросил обратно. Девушка, вытянув руки вперед, едва поймала ее и прижала к груди, словно хрупкую, как хрусталь, драгоценность. Филина это пробрало настолько, что он издал короткий, но громкий смешок, однако после резко закашлялся и повалился от усталости на стоявшую рядом неуклюжего вида деревянную скамейку, укрытую вязанным ковриком.
– А ты опять на землю плюешься? Говорил же я тебе! – раздался хриплый, высоковатый голос со стороны печи. – Землю уважать надо! Лес уважать!
– Да, что-то такое слышал. Запоминаю я что ли? Ты столько чуши за день городишь, я не успеваю записывать.
– Погоди, погоди. Дождешься – я тебя на мороз выкину, а там сам уже как хочешь, так и живи.
– Да я сам от вас свалю скоро. Пойму только куда идти, и сразу. Да только это ж вы без меня тут хрен проживете. Кто вас кормить, тунеядцев, будет? Батрак? Батрак один вас не прокормит ни хера. Два паразита, что ты, что Мара твоя, – он кивнул в сторону девушки, и та стыдливо отвернулась.
– Земля да и прокормит, – спокойно ответил старик. – Да лес зеленый. Хватит мне на роду кормильцев. Все, хватит! Не сладить с тобой. Где Батрак?
– Оленя разделывает. Сейчас придет. Есть пожрать чего?
– Есть. Только ты порядок знаешь. Сядешь, когда все сядут.
– Да я сдохну от голода сейчас.
– А Батрак что, нет, по твоему? Жди, я сказал.
Филин хотел было снова возразить, но осекся. Он настолько устал, что даже перебранка, вместо того, чтобы давать новых сил, лишь забирала остатки старых. Со временем его окутала густая пелена, погрузив в вязкую, как деготь, дремоту, и странный песок сковал его глаза. В этом состоянии ему казалось, словно какие-то трескучие звуки наполнили комнату, а сама она будто вытянулась, расширилась в своем размере. Все тряслось, ходило ходуном, а звуки нарастали с каждой секундой, ускоряя ритм.
– Это неправильно, – раздался слабый и высокий голос, морозом обдавший все филиново нутро. Со временем он все сильнее искажался, занижая тембр, и все больше впивался в плоть сотнями игл. – Предатель. Умри. Подлец. Умри.
– Не надо, – лепетал Филин сквозь сон. – Я не хотел.
В один момент, когда вся голова Филина будто бы переполнилась, уже готовая взорваться, раздался резкий хлопок. Филин вздрогнул, издав рычащий, короткий крик, и, в панике осмотревшись, понял, что хлопок этот издал Батрак, когда вошел в дом. Он, в свою очередь, увидев это, громко загоготал, после чего, сквозь еще не до конца вышедший смех, весело затараторил:
– Что, испужал тебя? А нечего зевать, для того ночь есть.
– Какой же ты мудак, все-таки. Нашел над чем смеяться.
– Кончайте пустую болтовню и садитесь ужинать, – вмешался старик, уже сидевший к тому времени за столом. Филин, специально потянув немного времени, все же поднялся со скамейки и сел напротив старика. Он отрешенно уставился в глубину своей глиняной тарелки с похлебкой, разглядывая беспорядочно плававшие в ней овощи и куски мяса. Все сидели и ждали, поедая серую тишину, сквозь которую изредка прорывался свист злобного ветра. Старик первый взял в руки ложку и опустил в свою тарелку, и как только он погрузил ее в свой беззубый рот, к трапезе приступили и остальные, наполнив комнату звуками стучащей посуды. Длилась эта трапеза недолго, и как только Батрак проглотил последнюю ложку, звуки снова стихли. Старик, смотрящий то на Филина, то на Батрака, поскреб ногтями по столу, кашлянул куда-то в сторону и заговорил: – Мара. Посуда, – и, пока девушка покорно поднималась со своего места, продолжил говорить во все том же приказном тоне. – А вы двое, значится, спать ложитесь. Завтра пойдете к дубу. Дары понесете. Ты мясо разделал? – обратился он своим взглядом к Батраку.
– Разделал, Отец.
– Стало быть, на завтра готово все. Давайте ко сну отходить.
– Не пойду я ни к какому дубу. Сколько можно этой чушью заниматься? – недовольно вмешался Филин, поднимаясь из-за стола.
– Пойдешь, куда денешься, – отрезал Отец со спокойной уверенностью на лице.
– А то что?
– Можешь на морозе жить.
Филин уже открыл рот, чтобы вставить очередное «против», как, уже который раз, почувствовал, что силы на это у него не хватит. Он лишь протяжно зевнул, легонько ударил по столу ладонью и направился к себе в спальню.
Комнату ему выделили тесноватую: кровать у стенки и небольшая тумба в углу, на которой одиноко покоилось старое, покрытое налетом зеркало. Уже приготовившись ложиться, Филин заметил, что под этой тумбой что-то лежит. Он наклонился, чтобы получше разглядеть это нечто сквозь накатывавший клубами сон, и понял, что это кусок оленины, лежащий на плоской глиняной тарелке. Рядом же стоял стакан уже забродившего молока, возле которого лежала плетеная из веток человеческая фигурка.