Кроме Сезостриса следует упомянуть еще царей Хеопса и Хефрена. Эти цари построили огромные пирамиды и закрыли храмы жрецов; сын Хеопса, Микерин, опять открыл их; после него в Египет вторглись эфиопы, и их царь Шабак сделался египетским царем. Но Анизис, преемник Микерина, бежал в болота, находившиеся в устьях Нила; он возвратился лишь по уходе эфиопов. Его преемником был Сети, жрец бога Фта (которого отождествляют с Гефестом); при нем ассирийский царь Сеннахерим вторгся в Египет. Сети всегда относился весьма пренебрежительно к касте воинов и даже отобрал у них поля; когда он призвал их, они не явились к нему на помощь. Поэтому он должен был обратиться с призывом ко всем египтянам и собрал войско из лавочников, ремесленников и народа, толпившегося на рынке. В Библии сказано, что враги бежали и ангелы разбили их на-голову; но, по словам Геродота, ночью явились полевые мыши и изгрызли колчаны и луки врагов, так что, оставшись без оружия, они были вынуждены бежать. После смерти Сети египтяне, по словам Геродота, сочли себя свободными и избрали себе двенадцать царей, заключивших союз между собой, в знак чего они построили лабиринт, состоявший из огромного количества комнат и зал, расположенных как под землей, так и над землей. Затем один из этих царей, Псамметих, изгнал в 650 г. до Р.Х. с помощью ионян и карийцев, которым он обещал землю в Нижнем Египте, остальных одиннадцать царей. До тех пор Египет был изолирован от других стран; между Египтом и другими народами не существовало и сношений по морю. Псамметих завязал эти отношения и этим подготовил гибель Египта. С этого времени история Египта становится более определенной, так как она основывается на сообщениях греческих историков. Преемником Псамметиха был Нехао, который начал рыть канал для соединения Нила с Красным морем, оконченный лишь при Дарии Ноте. Соединение Средиземного моря с Аравийским заливом не настолько полезно, как можно было бы думать, потому что на Красном море, по которому кораблям и без того трудно плавать, почти девять месяцев постоянно дует северный ветер, так что лишь в продолжение трех месяцев можно плавать с юга на север. После Нехао царствовал Псаммис, а после него – Априэс; он повел войско против Сидона и сразился на море с тирским флотом; он послал войско и против Кирены, но это войско было почти совершенно уничтожено киренцами. Египтяне возмутились против него и стали обвинять его в том, что он хочет погубить их; но это восстание вероятно было вызвано тем покровительством, которое оказывалось карийцам и ионянам. Во главе восставших стал Амазис, он победил царя и взошел на престол вместо него. Геродот изображает его монархом-юмористом, который однако не всегда поддерживал достоинство трона. Благодаря своей ловкости, хитрости и уму он, принадлежавший к низшему сословию, стал царем и, по словам Геродота, впоследствии обнаруживал свой ясный ум во всех случаях. Утром он разбирал судебные дела и выслушивал жалобы народа, но по вечерам он пировал и вел веселую жизнь. Друзьям, которые упрекали его за это и говорили ему, что он должен заниматься делами целый день, он отвечал: если лук постоянно натянут, он станет негодным или сломается. Когда египтяне не проявляли к нему особого почтения за его низкое происхождение, он приказал приготовить из золотого таза изображение бога, и египтяне усердно поклонялись этому изображению; этим он пояснил им свой собственный пример. Далее Геродот рассказывает, что как частный человек он жил очень весело и израсходовал все свое состояние, а затем воровал. Этот контраст между вульгарными склонностями и проницательным умом характерен для египетского царя.
Амазис навлек на себя гнев царя Камбиза. Кир попросил египтян прислать ему глазного врача, так как уже тогда египетские глазные врачи, которые были необходимы вследствие распространенности глазных болезней в Египте, славились своим искусством. Чтобы отомстить за то, что его послали за границу, этот глазной врач посоветовал Камбизу потребовать руки дочери Амазиса, хорошо зная, что Амазиса или постигло бы несчастье, если бы он отдал ее, или он навлек бы на себя гнев Камбиза, если бы он отказал. Амазис не пожелал отдать Камбизу свою дочь, так как последний требовал ее себе в качестве побочной жены (потому что законная супруга должна была быть персиянкой), но он послал ему под именем своей дочери дочь Априэса, которая впоследствии открылась Камбизу. Последний был настолько возмущен обманом, что он выступил в поход против Египта, когда там после смерти Амазиса царствовал Псамменит, завоевал страну и присоединил ее к персидскому государству.
Что касается египетского духа, то следует упомянуть здесь, что, по словам Геродота, элейцы называют египтян мудрейшими из людей. И нас поражают в них наряду с африканской тупостью сообразительность ума, вполне рациональная организация всех учреждений и изумительнейшие произведения искусства. Египтяне подобно индусам разделялись на касты, и дети всегда наследовали ремесло и занятие родителей. Поэтому-то в Египте так развилась ремесленная и техническая сторона искусств, а благодаря образу жизни египтян наследственность не была так вредна, как в Индии. Геродот упоминает о следующих семи кастах: жрецов, воинов, пастухов, свинопасов, купцов и вообще ремесленников, переводчиков, которые по-видимому лишь позднее образовали особое сословие, наконец корабельщиков. Здесь же упоминается о земледельцах вероятно потому, что земледелием занималось несколько каст, например воины, которые наделялись земельными участками. Диодор и Страбон называют иные кастовые разделения. Упоминаются лишь жрецы, воины, пастухи, земледельцы и художники, к которым конечно причислялись и ремесленники. По словам Геродота, жрецы получали преимущественно пахотную землю и сдавали ее в аренду, так как вообще земля принадлежала жрецам, воинам и царям. В священном писании упоминается, что Иосиф был царским министром и что он достиг того, что царь стал собственником всей земли. Однако занятия вообще не оставались настолько же неизменными, как у индусов, так как израильтяне, которые первоначально были пастухами, занимались и ремеслами, и так как один царь набрал, как уже было упомянуто, войско из одних ремесленников. Касты не являлись окоченелыми, но соприкасались друг с другом и вели борьбу между собой: они часто распадались и оказывали сопротивление. Однажды каста воинов, недовольная тем, что ее не выпускали из жилищ, отведенных ей возле границы с Нубией, придя в отчаяние от того, что ей нельзя было пользоваться ее же полями, убежала на остров Мероэ, после чего в Египет были призваны наемные чужеземные солдаты.
У Геродота мы находим очень подробные сведения относительно образа жизни египтян, в особенности относительно всего того, что казалось ему отличающимся от греческих обычаев. Так например он упоминает, что у египтян были особые врачи для разных болезней, что женщины занимались делами вне дома, а мужчины оставались дома и ткали. В одной части Египта господствовало многоженство, а в другой – моногамия; у женщин было одно платье, а у мужчин два; они часто мылись и купались и ежемесячно очищали желудок. Все это свидетельствует о мирных наклонностях. Что касается полицейских учреждений, то было установлено, что всякий египтянин должен был в известное время являться к своему начальнику и указывать, откуда он добывает свое пропитание; если он не мог этого сделать, его казнили; однако этот закон был установлен лишь впоследствии, в царствование Амазиса. Далее в Египте очень заботились о правильном распределении земли для посева, о проведении каналов и о постройке плотин; по словам Геродота, при эфиопском царе Шабаке грунт во многих городах был повышен посредством земляных насыпей.
Египтяне очень заботились об организации судов. Суды состояли из тридцати судей, которые назначались общиной и сами избирали председателей. Процессы разбирались письменно, и обвиняемый возражал на предъявленное ему обвинение. Диодор считал это весьма целесообразной гарантией против красноречия адвокатов и сострадательности судей. Судьи объявляли приговор безмолвно и посредством иероглифов. По словам Геродота, они носили на груди значок, являвшийся символом истины, и поворачивали его к той стороне, которая выигрывала процесс, или надевали его на выигравшего процесс. Сам царь должен был ежедневно разбирать судебные процессы. Рассказывают, что хотя воровство было воспрещено, однако закон требовал, чтобы воры сами сознавались. Если вор сам сознавался, то его не наказывали, но оставляли ему четвертую часть украденного; может быть это делалось для того, чтобы поощрять хитрость, которою так славились египтяне.
У египтян преобладает рассудочность постановлений закона; эту рассудочность, проявляющуюся в практических делах, мы находим как в художественных, так и в научных произведениях. Египтяне разделили год на двенадцать месяцев, а каждый месяц на тридцать дней. В конце года они вставляли еще пять дней, и Геродот говорит, что они делали это лучше, чем греки. Особенно удивительна смышленность египтян в механике: грандиозные, чрезвычайно прочные, огромные постройки, подобных которым не было у других народов, достаточно свидетельствуют об их способностях к искусству, которому они вообще могли отдаваться, потому что низшие касты не принимали участия в политике. Диодор сицилийский говорит, что Египет был единственной страной, где граждане заботились не о государстве, а только о своих делах. Такое состояние должно было особенно изумлять греков и римлян.
Вследствие рациональности египетских учреждений древние считали Египет образцом нравственно урегулированного строя, приближавшегося к идеалу, который был осуществлен Пифагором в ограниченном, избранном обществе и которому Платон придал более широкое содержание. Но когда выдвигают такие идеалы, то не принимают в расчет страсти. Такое состояние, которое просто должно быть принято и усвоено как вполне готовое, в котором рассчитано все, а в особенности воспитание и выработка привычки к этому состоянию, с тем чтобы она (привычка) стала второй природой, вообще противоречит природе духа, который делает своим объектом наличную жизнь и является бесконечным стремлением к деятельности, направленной к изменению жизни. Это стремление своеобразно обнаружилось и в Египте. Правда, сперва кажется, что в этом урегулированном состоянии, все детали которого определены, не содержится решительно ни чего такого, что было бы само по себе своеобразно; кажется, что так или иначе к этому состоянию может присоединиться и религия, чтобы удовлетворялась и более высокая потребность человека и притом так же спокойно и соответственно вышеуказанному нравственному порядку. Но если мы рассмотрим теперь религию египтян, то в нас вызовут изумление в высшей степени странные и удивительные явления, и мы убедимся в том, что вышеупомянутый спокойный полицейски урегулированный строй не похож на китайский и что в Египте мы имеем дело с совершенно иначе волнующимся и порывистым духом. Здесь африканский элемент вместе с восточной глубиною перенесен к Средиземному морю, этой выставке народов, и притом без осложнений чужеземным элементом, так как этого рода возбуждение оказывается излишним, ибо здесь направлено на себя самого чрезвычайно глубокое порывистое стремление духа, и оно выражается в пределах своей сферы, в объектировании себя самого в колоссальнейших произведениях. Здесь мы находим именно эту африканскую нагроможденность с бесконечным стремлением к объектированию в себе. Однако чело духа еще как бы обтянуто железным обручем, так что он не может дойти до свободного самосознания своей сущности в мысли, но порождает это самосознание лишь как задачу, как загадку, относящуюся к самому себе.
Основное воззрение египтян на то, что они признают сущностью, вытекает из естественной замкнутости того мира, в котором они живут, а именно из замкнутости той области, для которой физические условия и характер природы определяются Нилом и солнцем. Эти два фактора, высота солнца и высота Нила, находятся в тесной связи, и это для египтян важнее всего. Нил есть основное определение страны вообще; за Нилом начинается пустыня; северной границей страны является море, а южной – знойная пустыня. Первый арабский полководец, завоевавший Египет, писал калифу Омару: Египет бывает сначала огромным морем пыли, потом морем пресной воды, наконец морем цветов; там никогда не бывает дождя, к концу июля падает роса, а затем начинается разлив Нила, и Египет становится похожим на архипелаг (Геродот сравнивает Египет в это время с островами в Эгейском море). После разлива Нила остается бесчисленное множество животных, затем начинается бесконечное передвижение и переползание; вскоре после этого человек начинает сеять, и получается очень обильный урожай. Итак, существование египтянина не зависит ни от солнечного сияния, ни от дождя, но его образ жизни и жизнедеятельность обусловливаются лишь этими весьма простыми факторами. В замкнутом физическом процессе изменение высоты Нила находится в связи с изменением положения солнца: солнце поднимается, достигает своего высшего положения и затем опять понижается, равно как и Нил.
Эта основа жизни египтян составляет и определенное содержание их религии. Издавна спорят о смысле и значении египетской религии. Уже в царствование Тиберия стоик Херемон, живший в Египте, считал ее чисто материалистической; наоборот, неоплатоники принимали все за символы, имеющие духовный смысл, и таким образом считали эту религию чистым идеализмом. Каждое из этих представлений само по себе односторонне. Предполагается, что естественные и духовные силы находятся в теснейшей связи между собой, но еще не так, чтобы свободно обнаруживался духовный смысл, а так, что между этими связанными друг с другом противоположностями существовало самое резкое противоречие. Мы упомянули о Ниле, о солнце и о зависящей от них растительности. Из этого своеобразного воззрения на природу вытекает принцип религии, и ее содержание выражается прежде всего в истории. Нил и Солнце являются двумя человекообразными божествами, и процесс, совершающийся в природе, и история богов оказываются тождественными. Во время зимнего солнцестояния ослабление силы солнца наиболее заметно, и она должна вновь родиться. Так же рождается и Озирис, но его умерщвляет враждебный ему брат Тифон, знойный ветер пустыни. Изида, земля, лишившаяся силы солнца и Нила, тоскует по нем, она собирает разрезанный на части прах Озириса и горюет о нем, а вместе с нею и весь Египет оплакивает смерть Озириса в песне, которую Геродот называет Манерос: он говорит, что Манерос был единственный сын первого царя египтян и рано умер; эта песня весьма походит на песню греков о Лине и является единственной песней, которую поют египтяне. Здесь скорбь также считается чем-то божественным, и к ней относятся с таким же уважением, как и у финикиян. Затем Гермес бальзамирует Озириса и в различных местах показывают его гробницу. Теперь Озирис является судьей над мертвецами и властителем царства незримых. Таковы основные представления. Озирис, Солнце, Нил – эти три представления соединяются в одном узле. Солнце является символом, в котором узнают Озириса и историю бога, символом является также и Нил. Далее конкретная египетская фантазия приписывает Озирису и Изиде введение земледелия, изобретение плуга, мотыги и т. п., ведь Озирис не только дарует полезные блага, он не только оплодотворяет землю, но дает также и средства для пользования этими благами. Он же устанавливает для людей и законы, гражданское устройство и богослужение; итак, он доставляет человеку средства для труда и обеспечивает его. Озирис является и символом посева, который бросается в землю и затем всходит, а также символом процесса жизни. Таким образом это разнородное явление природы и духовное начало соединяются в одном представлении.
Сопоставление хода человеческой жизни с Нилом, Солнцем, Озирисом не должно быть понимаемо как сравнение в том смысле, что рождение, возрастание силы, величайшая мощность и плодородие, истощение и слабость выражаются в этих различных предметах одинаковым или сходным образом; но фантазия усматривала в этих различных предметах единый субъект, единую жизненность; однако это единство совершенно абстрактно: разнородное оказывается здесь источником порывистости и движения, и притом оно характеризуется неясностью, чем оно весьма отличается от греческой ясности. Озирис представляет собой Нил и Солнце: Солнце и Нил в свою очередь являются символами человеческой жизни, все оказывается значением, всякий символ превращается в значение, и это значение является символом символа, который становится значением. Ни одно определение не является образом, не будучи в то же время значением; любое определение оказывается любым значением; из одного объясняется другое. Таким образом возникает единое многообъемлющее представление, слагающееся из многих представлений, причем индивидуальность продолжает иметь основное узловое значение и не растворяется во всеобщем. Общее представление или сама мысль, на которой основана аналогия, не обнаруживается свободно для сознания, как мысль, но остается скрытой, как внутренняя связь. Различные виды явлений объединяются в несвободной индивидуальности, которая, с одной стороны, фантастична вследствие объединения бессвязного в своем проявлении содержания, а, с другой стороны, в ней по существу дела обнаруживается внутренняя связь, так как эти различные явления составляют частное прозаическое содержание действительности.
Кроме этого основного представления мы находим некоторых отдельных богов, которых Геродот разделяет на три класса. К первому классу он причисляет восемь богов, ко второму – двенадцать, к третьему – неопределенное количество богов, которые относятся к единству Озириса как его особые проявления. К первому классу относятся огонь и пользование им как Фта, равно как и Кнеф, который также изображается как добрый демон; но сам Нил считается этим демоном, и таким образом абстракции превращаются в конкретные представления. Великим божеством является Аммон, в котором выражается представление о равноденствии; он же является и прорицающим божеством. Впрочем и Озирис также упоминается в качестве основателя оракула. Производительная мощь отделяется от Озириса и изображается как особый бог. Но и сам Озирис является этою производительною мощью. Изида представляет собою землю, луну, оплодотворение природы. Важным моментом Озириса является Анубис (Тот), египетский Гермес. Духовное начало как таковое осуществляется в человеческой деятельности, в изобретениях и в правовом порядке, и таким определенным и ограниченным образом оно само становится объектом сознания. Оно является духовным началом не как единое, бесконечное свободное господство над природой, а как нечто особое наряду с силами природы, и притом как и по своему содержанию особое начало. Таким образом египтяне также усматривали в богах духовную деятельность и действующие силы, но эти деятельность и действующие силы частью сами являются ограниченными по своему содержанию, частью они не созерцаемы в естественных символах. Как олицетворение духовной стороны египетских богов знаменит египетский Гермес. По словам Ямблиха, египетские жрецы издавна упоминали имя Гермеса в связи со всеми своими изобретениями; поэтому Эратосфен озаглавил свою книгу, в которой излагалась вся египетская наука, «Гермес». Анубис называется другом и спутником Озириса. Ему приписывается изобретение письмен, затем науки вообще, грамматики, астрономии, землемерия, музыки, медицины; он впервые разделил день на двенадцать часов; далее он был первым законодателем, первым наставником, обучавшим соблюдению религиозных обрядов и почитанию святынь, гимнастике и орхестике; он открыл оливковое дерево. Но, несмотря на все эти духовные атрибуты, это божество является вовсе не богом мысли: в нем только олицетворены все отдельные человеческие искусства и изобретения, а затем этому богу опять приписываются вполне натуральное существование и натуральные символы: он изображается с собачьей головой как озверевший бог, и кроме этой маски ему приписывается и натуральное существование, так как он в то же время является и Сириусом, звездой в созвездии Большого пса. Итак, его содержание является настолько же ограниченным, насколько его наличное бытие является чувственным. Можно кстати заметить, что как идеи не обособляются здесь от естественного начала, так и искусство и мастерство, необходимые в человеческой жизни, не формируются в разумную сферу целей и средств. Так в медицине в деле оказания советами помощи больным, страдающим телесными недугами, и вообще во всем, относящемся к консультациям и решениям относительно житейских предприятий, господствовало множество различных суеверий, связанных с оракулами и магическими искусствами. Астрономия была в то же время по существу дела астрологией, а медицина имела магический и главным образом астрологический характер. Все суеверия, относящиеся к астрологии и к лечению симпатическими средствами, возникли в Египте.
Культ является главным образом обожанием животных. Мы видели соединение духовного и естественного; далее на более высокой ступени развития египтяне созерцают духовное и в жизни животных, подобно тому как они созерцали его в Ниле, в солнце, в посеве. Нам противно обожание животных, мы можем привыкнуть к поклонению небу, но нам чуждо поклонение животным, так как абстракция природной стихии кажется нам более общею, а следовательно и более почетною. Однако достоверно известно, что народы, поклонявшиеся звездам, вовсе не заслуживают более почтительного отношения к себе, чем народы, поклонявшиеся животным, так как египтяне созерцали в животном мире внутреннее и непонятное. И нас, когда мы наблюдаем жизнь и деятельность животных, изумляют их инстинкт, их целесообразная деятельность, беспокойство, подвижность и проворство, потому что они чрезвычайно живы и весьма благоразумны для достижения целей своей жизни и в то же время немы и сосредоточены. Неизвестно, что таится в этих зверях, и им нельзя доверять. Черный кот с его сверкающими глазами, который то тихо подкрадывается, то быстро прыгает, считался прежде воплощением злого существа как непонятное, таинственное привидение; наоборот, собака, канарейка кажутся дружелюбными живыми существами, проявляющими симпатию. Животные в самом деле непонятны: человек не может перенестись воображением в собачью натуру или представить себе ее, какое бы сходство с нею ни обнаруживалось у него в некоторых отношениях; она остается чем-то совершенно чуждым ему. Человек встречает так называемое непонятное в двух областях: в живой природе и в духе. Но в действительности человек имеет дело с непонятным лишь в природе, так как дух есть именно то, чему свойственно быть явным для самого себя; дух понимает и постигает дух. Итак, тупое самосознание египтян, которому еще остается недоступной мысль о человеческой свободе, поклоняется тупой душе, замкнутой еще в одной только животной жизненности, и симпатизирует жизни животных. Мы встречаем поклонение простой жизненности и у других наций, частью в явно выраженной форме, как у индусов и у древних монголов, частью же мы находим следы его, как у евреев: «Не ешьте крови животных, потому что в ней жизнь животного». И греки и римляне тоже считали птиц вещими, веря, что в них оказывается налицо то, что представляется неясным духу человека, – непостижимым и высшим. Но у египтян это поклонение животным конечно дошло до того, что стало бессмысленнейшим и бесчеловечнейшим суеверием. Поклонение животным принимало у них чисто местный характер: в каждом округе имелось свое особое животное, кошка, ибис, крокодил и т. д., для них устраивались большие приюты, им давали красивых самок, а после их смерти их бальзамировали, как людей. Быков погребали, но так, что рога выглядывали из могил. Для Аписа устраивались пышные гробницы, и такими гробницами следует считать некоторые пирамиды; в одной из пирамид, в центральной комнате, был найден красивый алебастровый гроб; при исследовании его оказалось, что в нем находились бычачьи кости. Это поклонение животным часто доходило до бессмысленнейшей жестокости. Если какой-нибудь человек умышленно убивал какое-нибудь животное, то его наказывали смертью, но и даже неумышленное убийство некоторых животных могло повлечь за собой смерть. Рассказывают, что когда один римлянин в Александрии убил кошку, это вызвало восстание, причем египтяне убили этого римлянина. Так во время голода предпочитали давать умирать людям, лишь бы только не убивать священных животных и не трогать приготовленных для них запасов. Затем, еще более чем простая жизненность, почиталась всеобщая жизненная сила производящей природы в культе фаллуса, который усвоили себе и греки в культе Диониса. Этот культ сопровождался крайним развратом.
Затем и фигура животного опять превращается в символ, отчасти же в форме иероглифа низводится на степень простого знака. Я упомяну здесь о бесчисленном множестве фигур на египетских памятниках, о ястребах или соколах, жуках, скарабеях и т. д. Неизвестно, символами каких представлений являлись такие фигуры, и нельзя думать, что удастся разрешить этот по существу дела неясный вопрос. Так например утверждают, что навозный жук является символом рождения, солнца и движения солнца, ибис – символом разлива Нила, гриф – символом прорицания, года, сострадания. Странность этих соединений обусловливается тем, что не общее представление выражается в образе, как мы представляем себе поэзию, а наоборот: за исходный пункт берут чувственное воззрение и переносятся в него воображением.
А затем мы видим и то, что представление отрешается от непосредственной фигуры животного и от ее постоянного созерцания, и что то, что в ней лишь предчувствовалось и являлось предметом исканий, становится понятным и ясным. Скрытое, духовное выступает из животности как человеческое лицо: многообразные сфинксы, львиные тела с головами девушек или с мужскими лицами (ανδροσψιγγες), с бородами выражают нам то, что задачею, которую требуется разрешить, является смысл духовного; вообще загадкой является не упоминание о чем-то неизвестном, а требование выявить его желание, чтобы оно раскрылось. И, наоборот, человеческая фигура искажается тем, что она изображается с головой животного с целью придания ей особого определенного выражения. Прекрасное греческое искусство умеет придавать особое выражение благодаря духовному характеру в форме красоты и не нуждается для понимания в искажении человеческого лица. Египтяне изображали даже и человеческие фигуры богов с головами и масками животных, объяснявшими их значение: например Анубис изображается с головой собаки, Изида с львиной головой, с рогами коровы и т. д. Жрецы при выполнении своих функций надевали на себя маски, изображающие собой соколов, шакалов, быков и т. д., маскировался и хирург, вырезавший у мертвых внутренности (он изображался бегущим, так как он согрешил по отношению к живому), а также лица, занимавшиеся бальзамированием, писцы. Ястреб с человеческой головой и с распростертыми крыльями означает душу, которая пролетает по чувственным пространствам, чтобы одухотворить новое тело. Египетская фантазия создала также образы из комбинации различных животных, змей с бычачьими и бараньими головами, львиные тела с бараньими головами и т. д.
Итак, мы видим, что Египет был погружен в сосредоточенное замкнутое созерцание природы, довел его до противоречия в себе и формулировал его задачу. Принцип не остается непосредственным, но указывает на иной скрытый в нем внутренний смысл и дух.
Мы видели, что египетский дух стремился высвободиться из природных форм. Однако этот настойчивый, могучий дух не мог ограничиться субъективным представлением содержания, которое мы до сих пор рассматривали, но должен был дойти до внешнего сознания и до внешнего созерцания путем искусства. Для религии вечно единого, бесформенного, искусство является не только чем-то недостаточным, но и чем-то греховным, так как его предметом по существу дела и исключительно оказывается мысль. Но дух, созерцающий особые природные формы и являющийся при этом настойчиво ищущим и творческим духом, превращает непосредственное естественное созерцание, например Нила, Солнца и т. д., в такие образы, к которым причастен дух; он является, как мы видели, символизирующим духом и, будучи таковым, он стремится овладеть этими символами и представить их себе. Чем загадочнее и темнее он для самого себя, тем более он стремится высвободиться из стесненного положения и дойти до объективного представления.
Отличительную особенность египетского духа составляет то, что он является этим великим мастером. Его не привлекает ни пышность, ни игра, ни удовольствие и т. д., но он стремится понять себя, и у него нет иного материала и иной сферы для выяснения себе, что́ он представляет собой, и для реализации себя для себя кроме этого выражения себя в каменных памятниках, и он чертит на камне свои загадки – иероглифы. Есть два рода иероглифов: собственно иероглифы, назначением которых является преимущественно выражение в языке и которые имеют отношение к субъективному представлению; другими иероглифами являются те колоссальные массы архитектурных и скульптурных памятников, которыми покрыт Египет. Если у других народов история состоит из ряда событий, – так например римляне жили в продолжение нескольких веков лишь для завоеваний и занимались покорением народов, – то египтяне создали столь же мощное государство в произведениях искусства, обломки которых доказывают их неразрушимость и оказываются более колоссальными и изумительными, чем все другие древние и новые произведения искусства.
Из этих произведений я упомяну лишь о тех, которые посвящались умершим и которые преимущественно обращают на себя наше внимание. Это огромные углубления, выдолбленные в холмах, тянущихся вдоль Нила возле Фив, подземные жилища, коридоры и комнаты которых наполнены мумиями и которые так же велики, как самые большие из нынешних рудников; затем громадное кладбище на равнине у Саиса со стенами и склепами; далее чудеса света, пирамиды, назначение которых, заключавшееся в том, что в этих огромных кристаллах, имевших правильные геометрические формы, помещались трупы, было вновь точно установлено лишь в новейшее время, хотя относительно этого имеются указания у Геродота и у Диодора; наконец удивительнейший из этих памятников – царские гробницы, одну из которых недавно открыл Бельцони.