Лидерство

Начало пути

21 марта 1940 года, после разгрома французских войск, пытавшихся остановить немецкое вторжение в Норвегию, премьер-министром вместо Эдуара Даладье был назначен Поль Рейно. Пятью годами раньше Рейно заинтересовался воззрениями подполковника Шарля де Голля и сделал его своим советником.

В середине мая 1940 года малоизвестный профессиональный военный сорока девяти лет был произведен в чин бригадного генерала в знак признания выдающихся заслуг на посту командира бронекавалерийского полка при отражении немецкого вторжения в Бельгию. Через две недели Рейно, по совместительству исполнявший обязанности министра обороны, назначил де Голля своим заместителем.

Де Голль занял выделенный ему кабинет в министерстве обороны 5 июня, в тот самый день, когда Люфтваффе обрушило удар на пригороды Парижа. В течение недели французское правительство покинуло столицу. 17 июня новый замминистра обороны, узнав об отставке Рейно и планах заключить перемирие с Адольфом Гитлером, срочно вылетел из Бордо в Лондон. Самолет де Голля пролетел над гаванями Рошфора и Ла-Рошели, где немцы подожгли десятки судов, а также над деревушкой Пемпон в Бретани, где при смерти лежала его мать Жанна. Перед отъездом генерал распорядился срочно доставить паспорта его жене и трем детям, чтобы они смогли приехать к нему в Лондон¹⁰⁴. На следующий день он выступил на радио «Би-би-си» с призывом о создании в противовес примиренческой политике французского правительства движения Сопротивления:

«На карту поставлены судьбы мира. Я, генерал де Голль, находящийся в настоящее время в Лондоне, обращаюсь к французским офицерам и солдатам, которые находятся на британской территории или могут там оказаться в будущем, с оружием или без оружия; к инженерам и рабочим, специалистам по производству вооружения, которые находятся на британской территории или могут там оказаться, с призывом установить контакт со мной. Что бы ни произошло, пламя французского Сопротивления не должно погаснуть, и оно не погаснет»¹⁰⁵.

Надо заметить, что это необычное заявление сделал человек, совершенно неизвестный подавляющему большинству французов. Заместитель министра, французский генерал низшего чина беззастенчиво призывал к противостоянию правительству Франции, членом которого он стал меньше двух недель назад и формально продолжал быть. Рубленые фразы радиообращения, непохожие на выспреннюю риторику других исторических заявлений, например американской Декларации независимости 1776 года, не пытались даже скрывать своей сути, они были прямым призывом к французским гражданам на земле Великобритании к восстанию против своего руководства во имя пока еще не декларированных целей.

За несколько дней до этого английское правительство пыталось отговорить лидеров Франции от сепаратного мира с Гитлером. Чтобы помешать его заключению, премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль даже предложил объединить суверенитет Англии и Франции ради предотвращения худшего исхода – полного разгрома Франции и ее включения в сферу влияния Германии¹⁰⁶. Де Голль поддержал этот жест, хотя и с осторожностью отнесся к некоторым нюансам, полагая, что в случае объединения правительство дольше продержится, не идя на капитуляцию.

Инициативу подготовили Шарль Корбэн и Жан Монне, сыгравший впоследствии важную роль в разработке концепции Европейского союза¹⁰⁷. План фактического объединения двух стран был срочно выдвинут 16 июня. Де Голль, прибывший в Великобританию для переговоров с англичанами, зачитал его по телефону Рейно. Тот спросил, дал ли Черчилль свое официальное согласие. Де Голль передал трубку Черчиллю, и тот подтвердил свою поддержку предложения. Рейно пообещал передать его на рассмотрение кабинета министров в течение часа. По словам одного историка:

«Черчилль, Эттли, Синклер и начальники штабов были готовы в тот же вечер выехать на крейсере “Галатея” в Конкарно, у побережья Бретани, для обсуждения с Рейно и его коллегами планов продолжения борьбы и будущего новой страны. Они успели доехать до Ватерлоо [вокзала] и занять места в специальном поезде, который должен был отправиться в Саутгемптон в 9.30 вечера.

Однако поезд так и не покинул станцию. Личный секретарь доставил Черчиллю рукописную записку, отменяющую поездку в связи с “министерским кризисом” в Бордо [месте эвакуации французского правительства]»¹⁰⁸.

Рейно был смещен. Премьером стал восьмидесятисемилетний старец, маршал Петен.

Пока итог переговоров о перемирии оставался неясен, англичане не вступали с де Голлем ни в какие официальные контакты. Объявленное им движение, получившее название «Свободная Франция», не получило официального статуса, второе выступление де Голля на «Би-би-си» было отменено¹⁰⁹. Однако вскоре жребий был брошен: 22 июня Франция подписала соглашение о прекращении огня с Германией, позволившее последней оккупировать все атлантическое побережье и половину территории страны. Именно этому пытался воспрепятствовать де Голль. С этого момента он поставил перед собой далеко идущую цель – восстановление суверенитета Франции путем ее освобождения от оккупантов, в котором немалую роль должна была сыграть «Свободная Франция», и перевод процесса освобождения в возрождение французского общества после морального и военного краха 1940 года.

23 июня – на этот раз с разрешения британского кабинета министров – де Голль еще раз выступил на «Би-би-си». Он дерзко обратился к маршалу Петену, главе Вишистской Франции, названной так по курортному городку Виши в центре страны, где заново собралось бежавшее из столицы правительство. Оно два года управляло неоккупированным огрызком Франции, занимая коллаборационистские позиции по отношению к Германии.

Петен, сыгравший в начале 1920-х годов роль наставника де Голля, прославился тем, что во время Первой мировой войны отразил немецкое наступление под Верденом. Но теперь, пренебрегая огромной разницей в воинском звании, самый молодой генерал Франции едко и презрительно обращался к самому старшему (и, следовательно, наиболее заслуженному). Заявив, что перемирие ввергло Францию в кабалу, де Голль сделал острый выпад: «Для того чтобы пойти на такой акт унижения, вы, месье маршал, не нужны. Герой Вердена для этого не нужен. Сгодился бы кто угодно»¹¹⁰.

Оскорбительная речь окончательно рассорила де Голля с французскими официальными лицами и подстегнула его желание встать во главе движения «Свободная Франция». К тому времени в лондонской эмиграции уже находились несколько известных беженцев из Франции, главным образом выходцев из научных кругов, однако для того чтобы стать лидером движения военного времени, им недоставало ни масштаба, ни убежденности. Со своей стороны, британская разведка вынашивала идею уговорить двух выдающихся французских политиков Третьей республики, бывшего премьер-министра Эдуара Даладье и последнего министра внутренних дел Жоржа Манделя, сформировать правительство несогласных в изгнании. Однако от этого плана пришлось отказаться после того, как французские колониальные чиновники помешали этим двум политикам, бежавшим в Алжир, связаться с англичанами и выдворили их во Францию.

Преодолеть неопределенность помогла убежденность Черчилля в необходимости найти для французского Сопротивления какую-нибудь символическую фигуру. «Раз вы один, – сказал он де Голлю, – я вас одного и призна´ю». 28 июня, всего через одиннадцать суток после приезда де Голля, правительство Великобритании признало его «лидером “свободных французов”, кем бы они ни были»¹¹¹. Черчилль поступил с типичной для него смелостью, ведь он практически не знал взглядов де Голля и не мог предвидеть склоку, которую его решение вызовет в стане союзников.

Вскоре Великобритания официально оформила отношения с де Голлем, приняв выдвинутую генералом концепцию национального достоинства Франции. В частности, он настаивал на том, чтобы Великобритания, снабжая «свободных французов» ресурсами и деньгами, предоставляла их в виде займов, а не подарков. К тому же силы «свободных французов» (которые на тот момент еще не существовали), находясь в подчинении объединенного главного командования англичан или союзников, должны были действовать автономно под командованием офицеров «Свободной Франции». Такой уговор представлял собой значительное достижение для «нищего бригадного генерала, находящегося в изгнании в стране, языком которой он не владел»¹¹².

Истоки и цели поведения де Голля

До 1940 года о де Голле знали как о превосходном воине и передовом знатоке военной стратегии, однако ничто не предвещало, что он однажды станет легендарным лидером. Он одним из первых среди французских военных получил ранение в самом начале Первой мировой войны – 15 августа 1914 года. Во время ожесточенного боя под Динаном, бельгийским городом на реке Маас, ему в колено попала пуля. Быстро поправившись, де Голль вернулся на фронт. В январе 1915 года он был награжден Военным крестом за командные навыки, проявленные в ходе отважной разведывательной операции, – он и его солдаты подползли к самому краю нейтральной полосы и подслушали разговоры в немецких окопах. 2 марта 1916 года, получив штыковую рану в бедро, де Голль попал в плен. Несмотря на пять попыток побега, он оставался в плену на территории Германии до заключения перемирия 11 ноября 1918 года.

Де Голль выучил немецкий язык в школе и в заключении проглатывал немецкие газеты с аппетитом жадного до знаний студента и любопытством стратега-любителя. Он много писал о военных усилиях Германии, читал романы, участвовал в горячих дискуссиях о военной стратегии с другими военнопленными и даже выступал с лекциями о взаимоотношениях гражданских и военных властей в истории Франции. Как бы он ни рвался попасть обратно на фронт, его школой жизни стал плен. А еще он страдал от одиночества. В тюремном блокноте двадцатишестилетний де Голль написал: «Чтобы взять верх над собой, необходимо выработать с помощью гимнастики воли определенную привычку, моральный рефлекс, особенно в мелочах – одежде, речи, направлении мыслей»¹¹³.

В школьном возрасте де Голль вдумчиво читал поэзию и сам писал стихи, а повзрослев, замкнулся в себе. Такую замкнутость французский драматург XVII века Пьер Корнель считал платой за талант государственного деятеля: «Где же тот, кому теперь открою / Все помыслы души, все, что живет со мною?»¹¹⁴ Владение собой, описанное в дневнике де Голля, стало главной добродетелью его характера. Отныне его публичному образу было суждено отличаться стоицизмом, а нежность и мягкость будут проявляться только к семье, в особенности к жене Ивонне и дочери-инвалиду Анне.

Вернувшись с военной службы к мирной жизни, де Голль понял, что лавры, которых он не сумел заслужить на поле боя, можно добыть интеллектуальными усилиями. В 1924 году он опубликовал проникновенный анализ причин краха германской военной машины в 1918 году под названием «Раздор в стане врага». Эта книга, основанная на материалах, прочитанных де Голлем в немецких газетах, привлекла внимание маршала Петена, который сделал его своим помощником, чем-то вроде ассистента-исследователя для подготовки монографии – так и не доведенной до конца – по истории вооруженных сил Франции. Свое уважение к способностям молодого человека маршал проявил тем, что предложил ему прочитать цикл лекций в военной академии Франции и лично присутствовал на первой из них.

Чувство благодарности не входило в число выдающихся качеств де Голля. Ни жест Петена, ни разница в звании не помешали молодому человеку вступить в конфликт со своим наставником из-за якобы недостаточного признания его литературного вклада. Отношения с Петеном ухудшились, и де Голль вернулся к командованию войсками и авторскому труду.

В своей наиболее важной работе «За профессиональную армию»¹¹⁵ де Голль осудил оборонческую политику французских вооруженных сил и настойчиво предлагал проводить стратегию, основанную на методах наступательной танковой войны. В то время Франция сооружала на восточной границе с Германией якобы неприступную линию Мажино, которая окажется совершенно бесполезной против германского танкового прорыва через Бельгию. Рекомендации де Голля, проигнорированные французской армией, были взяты на вооружение в середине 1930-х годов Германией, что всего через несколько лет увенчалось победой Германии над Францией.

Де Голль в самом начале войны понял, что в нее рано или поздно будет втянута Америка и что это сместит баланс сил в ущерб державам «оси». В июле 1940 года де Голль заявил: «Мощные державы свободного мира пока еще не сказали свое слово, – и добавил: – Наступит день, и эти силы разобьют врага. В этот день Франция должна быть на стороне победителей. Если так будет, она станет прежней великой, независимой страной. Это, и только это есть моя цель»¹¹⁶.

Однако раз за разом военные современники де Голля отказывались поддержать его аналитические выводы.

При обычных обстоятельствах де Голль с его боевым опытом, званием бригадного генерала и блестящим умом скорее всего дослужился бы до высших военных чинов и после десятка лет службы в армии, вероятно, стал бы членом кабинета министров. Но чтобы он в одночасье стал символом Франции, никто не мог предположить.

Лидеры, меняющие историю, редко представляют собой конечный продукт линейного развития. Можно было ожидать, что появление на политической арене бригадного генерала, объявившего среди хаоса капитуляции Франции перед гитлеровской Германией о создании движения сопротивления, в лучшем случае заслужило бы в будущих научных трудах сноску на малоизвестную фигуру эпохи великих победителей. Однако де Голль, явившись в Лондон, ничего не имея, кроме военной формы и громкого голоса, мгновенно вознесся из неизвестности в ряды вершителей судеб мира. В одном эссе, которое я написал пятьдесят лет назад, я назвал его иллюзионистом¹¹⁷. Сначала во главе «Свободной Франции» в годы войны, затем в роли основателя и президента Пятой республики он представлял себе далекие горизонты, становившиеся объективной реальностью, попутно убеждая современников относиться к его идеям как к фактам. Для де Голля политика была не искусством возможного, а искусством приложения воли.

Лондон военного времени кишел поляками, чехами, датчанами, голландцами и гражданами полдюжины других государств, бежавших с оккупированной родины. Все они считали себя участниками войны на стороне Великобритании. Ни один из них не выдвигал автономную стратегию. Это сделал, причем в самом начале, один де Голль. Хотя он и согласился, что его пока что слишком малочисленная группа будет находиться под военным командованием англичан, де Голль ставил перед собой задачи, отличные от задач союзников.

Великобритания, а после 1941 года США сражались за нанесение поражения Германии и Японии. Де Голль тоже за это сражался, но лишь как за промежуточный этап на пути к конечной цели – возвращению Франции ее души.

Де Голль и история Франции

Даже Черчилль едва ли сознавал в начале отношений с де Голлем размах его замыслов. По словам де Голля, Франция почти два века источала grandeur – загадочное качество, означающее сочетание материального преуспеяния с моральным и культурным превосходством. В момент, когда его страна была на дне, де Голль показал себя эмиссаром судьбы, преследующим задачу возвращения Франции ее национального величия. То, что он не получал и не мог предъявить никаких знамений, не играло роли; он черпал легитимность во врожденном чувстве личной ответственности, подкрепленном нерушимой верой во Францию и ее историю.

По мнению де Голля, Франция наращивала элементы своего возвышенного положения в течение длительного исторического процесса, начавшегося в средневековой Европе, где феодальные княжества, враждуя, склоняли баланс власти то в одну, то в другую сторону. За счет этого сердцевина Франции сложилась в виде княжества с централизованным правлением еще в VI веке при короле франков Хлодвиге.

В начале XVII века в Центральной Европе произошла экспансия австрийской Габсбургской монархии – вплоть до границ Испании. Чтобы не оказаться в кольце врагов, Франция нуждалась в более эффективной центральной власти и комплексной стратегии. Решать эту задачу довелось Арману Жану дю Плесси, кардиналу Ришелье, занимавшему пост главного министра короля Людовика XIII с 1624 по 1642 год. Он заложил основы французского государства, ставшего при Людовике XIV ведущей европейской державой. Отвергнув такие прежние стратегии, как верность монарху и конфессиональная ориентация, Ришелье развернул внутреннюю и внешнюю политику Франции в сторону «государственных интересов» (raisons d’état), то есть гибкого преследования национальных интересов, основанного исключительно на реалистичной оценке сложившихся обстоятельств.

Это, по мнению де Голля, стало первым великим стратегическим прорывом в европейских делах со времен заката Древнего Рима. С этого времени Франция стала использовать раздробленность Центральной Европы на множество государств, поощряя соперничество между ними и извлекая выгоду из их разобщенности, чтобы всегда находиться в более сильном положении, чем любая возможная коалиция противников. Невзирая на то, что Франция и они сами были католиками, Ришелье и его преемник Джулио Мазарини поддерживали во время разорившей Центральную Европу Тридцатилетней войны государства протестантов, сделав Францию главным арбитром в столкновениях.

Таким образом Франция превратилась в наиболее влиятельную страну на континенте. Британия играла роль балансира. К началу XVIII века так называемый Европейский порядок ancien régime (старый режим) состоял из двух коалиций, частично имевших одних и тех же участников. Иногда эти коалиции воевали друг с другом, иногда решали вопросы путем переговоров, но никогда не доводили конфликты до состояния, когда те угрожали бы существованию системы. Главными элементами такого порядка были равновесие сил в Центральной Европе, регулируемое Францией, и сдерживание со стороны Британии, которая с помощью морского флота и финансовых ресурсов выступала против наиболее сильной на каждый текущий момент европейской державы. Как правило, такой державой была Франция.

Де Голль положительно отозвался о стратегии Ришелье и его преемников в речи 1939 года:

«Франция всегда находила естественных союзников, когда в них нуждалась. Ришелье, Мазарини, Людовик XIV и Людовик XV по очереди использовали каждого из этих союзников в борьбе с Карлом V, Габсбургами и, наконец, с набиравшей силу Пруссией»¹¹⁸.

В начале XIX века, при Наполеоне, Франция вместо того, чтобы продвигать свои интересы путем заключения альянсов и ведения ограниченных войн, стала разрушать существующий порядок не нанесением соперникам поражения, а их захватом, неизменно ссылаясь на провозглашенный Французской революцией принцип легитимности народной воли. Однако в конце концов даже Наполеон с его концепцией «вооруженного народа» пал жертвой фатального просчета – вторжения в Россию. Де Голль считал Наполеона гением, какие рождаются раз в тысячелетие, но в то же время винил его в необдуманном подрыве силы и престижа Франции: «После него Франция была меньше, чем до него»¹¹⁹. Де Голль считал, что гений Наполеона и его катастрофические просчеты были почти неотделимы друг от друга. Блестящие победы Франции заложили фундамент ее будущих несчастий. Поэтому де Голль считал, что закат Франции как мировой державы начался в эпоху Наполеона, хотя страна и не сошла со сцены вместе с Наполеоном.

Хотя Германия опередила Францию по экономическим показателям, Франция продолжала демонстрировать культурное превосходство. В 1820-х годах французские ученые расшифровали иероглифы Розеттского камня и научились читать древние языки. В 1869 году французские инженеры соединили Суэцким каналом Красное и Средиземное моря. В последней четверти XIX века Ренуар, Роден, Моне и Сезанн подняли на небывалую высоту живопись и скульптуру, французское искусство считалось передовым в Европе, при этом Франция все еще была крупной экономической и торговой державой. Барон Жорж Осман расчертил наследие Средневековья шикарными бульварами. Париж называли сердцем европейской цивилизации, «столицей девятнадцатого века»¹²⁰. За рубежом полевые армии, вооруженные самым современным оружием, создали под лозунгом mission civilisatrice (цивилизаторской миссии)^[8] колониальную империю Третьей республики.

Эти имперские и культурные победы маскировали упадок внутренней силы Франции. После окончания Наполеоновских войн в 1815 году население Франции насчитывало 30 миллионов человек, превосходя по этому показателю все европейские страны кроме отсталой России. К началу XX века оно возросло всего лишь до 38,9 миллиона¹²¹, в то время как население Великобритании выросло с 16 до 41,1 миллиона¹²², а Германии – с 21 миллиона до 67 миллионов¹²³. По уровню промышленного производства Франция к 1914 году отставала от США, Германии, Великобритании и России, особенно в ключевых отраслях – производстве угля и стали¹²⁴.

В целях смягчения растущего дисбаланса с Германией начались лихорадочные поиски новых альянсов. Наиболее важными из них были заключенный в 1894 году союз с Россией и англо-французское соглашение 1904 года. Все крупные державы разбились на два альянса, и дипломатия потеряла гибкость, допустив превращение ничем не примечательного балканского кризиса между Сербией и Австрией летом 1914 года в мировую войну, в которой все стороны понесли невиданные в своей истории боевые потери.

Наиболее велики они были во Франции, потерявшей убитыми два миллиона человек, или 4 процента своего населения. Весь север страны был до основания разрушен¹²⁵. В России, главном союзнике Франции, в 1917 году разразилась революция, в результате серии мирных соглашений границы России откатились на сотни километров в восточном направлении. В результате поражения, а также под давлением доктрины национального самоопределения Вудро Вильсона и идеологии демократии Австрия раскололась на кучку неустойчивых государств Центральной и Восточной Европы, оказавшихся один на один с Германией без должных ресурсов. Чтобы в будущем предотвратить восстановление германского военного потенциала, Франции пришлось бы наступать на Рейнскую область Германии.

Хотя в 1918 году Франция принадлежала к стану держав-победительниц, она понимала лучше любого союзника, насколько близка была к поражению. Страна потеряла психологическую и политическую сопротивляемость. Потеряв свою молодежь, опасаясь побежденного противника, ощущая себя брошенной вчерашними союзниками, предвидя собственное бессилие, Франция в 1920-е и 1930-е годы переживала череду жестоких разочарований.

Ярче всего неуверенность Франции после 1918 года проявилась в решении начать строительство линии Мажино в то время, когда ее армия являлась самой крупной в Европе, а максимальная численность вооруженных сил Германии была ограничена по мирному договору 100 000 человек. Решение выглядело тем более унизительным, что Версальский договор прямо запрещал Германии размещать войска на территории Рейнской области, которую пришлось бы пересечь в случае нападения на Францию. Одержав победу, Франция была настолько не уверена в себе, что даже не помышляла ответить собственным контрнаступлением на грубое нарушение мирного договора разоруженным противником.

В 1934 году в чине подполковника де Голль подверг французскую военную доктрину разгромной критике в своей книге «За профессиональную армию». Мобильность, писал он, есть краеугольный камень стратегии, и главными факторами ее достижения являются авиация и танки¹²⁶. Увы, армия, в которой он служил, придерживалась доктрины статичной обороны, которая обернется полным провалом.

В этой книге, изданной в 1934 году, де Голль сделал неутешительный вывод:

«Жила-была одна старая страна, зажатая в тисках привычек и боязливой осторожности. Некогда самый богатый и могучий народ после великих несчастий решил уйти в себя. В то время как окружавшие его народы росли, он не двигался с места»¹²⁷.

Именно эту позицию де Голль и хотел изменить на всех этапах своей карьеры.