Czytaj książkę: «За Японию против России. Признания английского советника», strona 3

Главной привлекательностью залива Хайджу была глубокая таинственность, его окружавшая. Адмирал Того устроил здесь телеграфную станцию, работавшую так успешно, что, несмотря на расстояние в 1700 миль от Токио, депеши доходили туда в десять минут. Такараби любезно разрешил нам высадиться на берег, предупредив только не ходить по траве, в которой кишат ядовитые змеи. Обойдя ближайшие окрестности в сопровождении офицера, заведовавшего станцией, мы возвратились на пароход, нагруженные целыми снопами полевых цветов.

На следующий день нам неожиданно пришлось остановиться: наступил туман, настоящий корейский туман, продержавший нас ровно три дня на одном месте. Каждый, кому хоть однажды довелось испытать туман в море, знаком с нагоняемой им смертельной тоской! Бывшие на пароходе два японских художника, Тоджи и Мураси старались развлечь нас, показывая изумительные образчики своего волшебного искусства. Особенное восхищение во всех возбуждала ветка белых хризантем на белой же бумаге! Некоторые европейцы старались им подражать, но я должен сознаться, что наши первые усилия на этом поприще выглядели достаточно неуклюжими!

Во время этой невольной стоянки, однажды ночью мы вдруг неожиданно увидели огни и услышали гром больших орудий. Матросы сбежались со всех сторон; шлюпочная команда стояла около шлюпок, готовясь спустить их на воду по первому приказанию. Возбуждение скоро улеглось, услышав решение Такараби немедленно уйти, несмотря ни на какой туман. Был дан ход в семнадцать узлов, и мы скоро избегли опасности быть взятыми в плен. Я рано ушел в каюту. Вдруг, около девяти часов вечера, мой вестовой, вбежав ко мне, начал быстро завинчивать глухие ставни иллюминаторов, что-то объясняя насчет прожекторов и броненосцев. Опять в воздухе запахло боевой тревогой. Кое-как ощупью я выбрался наверх, на палубу, где увидел, что все огни уже потушены. Затаив дыхание, в полном безмолвии, отдельные группы с тревожным беспокойством всматривались в темноту. Мы снова услышали гул орудий и увидели ищущие лучи прожекторов. Удалось ли пробиться русской эскадре? Или это нас ищут владивостокские крейсеры? Ответа не было. Скрытые в густом тумане, мы продолжали уходить полным ходом от близкого к нам неприятеля. В продолжение всей ночи от времени до времени тревога поднималась вновь. Многие пассажиры долго не ложились, оставаясь на палубе, или в салоне. Утром целая батарея пустых бутылок красноречиво свидетельствовала о глубокомысленных рассуждениях на жгучую тему о том, что могли бы с нами сделать русские, неожиданно захватив нас в плен?

В субботу мы снова стали на якорь в дружественных водах бухты Хайджу. Корреспонденты рвались сообщить известия о бывшем сражении, но Такараби решительно этому воспротивился, сказав: «Это называется сообщением сведений… Мы не желаем, чтобы русские имели хотя малейшее представление о том, где мы находимся и что мы намереваемся делать»…

При получении каких-либо важных известий с театра войны, на «Маншу-Мару» было заведено обыкновение извещать об этом всех пассажиров звоном в пожарный колокол. Энергичнейший звон возвестил однажды, что будет читаться только что полученный Gogei. Капитан Такараби уже находился в салоне. Объяснив и начертив на черной доске положение эскадр в последней битве, он сообщил нам неприятное известие, что поблизости видели владивостокские крейсеры. Они были атакованы нашими контрминоносцами, но результат нападения еще до сих пор неизвестен. Очевидно, это и была та самая стычка, свидетелями которой мы невольно оказались, когда так поспешно пришлось бежать с поля битвы, будучи только транспортным судном! Более молодые пассажиры волновались и сердились на наше бездействие, хотя не предвиделось ни малейшей возможности помочь этому обстоятельству. Было немыслимо подвергать риску «Маншу-Мару», особенно теперь, когда на ней находилось столько выдающихся государственных деятелей, хотя русские, конечно, были не прочь вновь овладеть своим пароходом.

Около полудня все очень встревожились внезапным появлением пяти пароходов, державших курс прямо на залив. Оказалось, что это японские транспорты; на одном из них находились команды для смены матросов на Порт-Артурской эскадре. Эти транспорты, подобно нам, зашли в Хайджу получить свежие известия о владивостокской эскадре. Узнав, что она возвращается обратно, мы двинулись вверх по реке. Еще до полудня следующего дня мы стали на якорь в Чиннамбо. Это незначительное местечко, перейдя в японские руки, уже становится большим и цветущим городом, но главной целью нашей поездки являлся Пхеньян, древняя корейская столица. Первый выстрел настоящей войны был сделан в Чиннамбо: японцы прогнали незначительное количество расквартированных там казаков. Офицеры и главные резиденты наперерыв старались оказать нам самое широкое гостеприимство, которое теперь мы даже начинали находить совершенно в порядке вещей.

Первую половину нашего путешествия в Пхеньян мы сделали на просторном комфортабельном пароходе «Киодо-Мару». Река Таидоко (в переводе «большая похожая река») орошает равнины Пхеньяна, имя которого означает «жатвенные поля». Общий характер местности мало интересен, если смотреть с реки: илистая низменность с небольшими возвышенностями на заднем плане. На реке много рыбачьих лодок, занимающихся преимущественно ловлей креветок. Поднимаясь далее вверх по реке, местность меняет характер: илистая низменность переходит в обширные, плодородные равнины. Это – вход в долину Пиньянга, – самую лучшую местность для возделывания риса на всем Востоке! Отмели реки очень походят на берега Темзы в ее верхнем течении: те же спокойные заводи и тихие, тенистые уголки.

Река так обмелела, что «Киодо-Мару» не мог подойти к городу ближе, чем на три или четыре мили. Нам пришлось пересесть на маленький пароходик. В 4 часа мы стали на якорь против ворот Пхеньяна, типического китайского города, обнесенного стеной. Верхние зубцы стены и все дома, находившиеся за внешней оградой, были облеплены густой толпой любопытных. Корейцы всегда флегматичны. Эта их неизменная апатия представляет крайний контраст с неутомимой, бьющей через край энергией наших хозяев. Перед фронтом стены, густо занятой народом, вытянулась цепь японских полицейских. Опрятно одетые девочки-ученицы пропели несколько приветственных песен. Поистине изумителен прогресс в Пхеньяне и других местностях со времени появления там у власти японцев! Корея теперь находится в переходном состоянии и быстро цивилизуется под благотворным влиянием этих волшебников, – этих англичан востока!

Сойдя на берег по мосту из лодок, мы должны были протискиваться через эту неприятную толпу к воротам, где, по случаю дождя, давка и толкотня были еще сильнее. Наш прием состоялся в караульной комнате, по которой свободно гулял ветер. Главная улица Пхеньяна немногим лучше дурно протоптанной тропинки по грязному полю. Наши зонтики цеплялись за карнизы домов, многие из которых гораздо хуже собачьих конур. В одном помещении с людьми находятся ослы и свиньи; народ везде живет в неописуемой, невообразимой грязи. Городская ратуша служит главной квартирой для солдат. Здесь нас приветствовал командующий отрядом и показал различные образчики местной добывающей и обрабатывающей промышленности.

Следующий наш визит был сделан на поле битвы, где стоит памятник в честь павших в сражениях японских героев в 1894–95 гг. Это небольшое пространство хорошо содержится, обнесено оградой и засажено фруктовыми деревьями. Прогулявшись по старинным сосновым рощам, мы дошли до древней могилы принца Ки-Тзи, погребенного, как говорят, 32 века тому назад. Стены, окружающие город, сходятся под острым углом на высочайшей точке поля сражения – 700 футов от уровня моря. Вид оттуда прелестен – перед глазами раскидываются равнины, река, горы, леса и развалины древних городов.

Эта продолжительная прогулка возбудила в нас сильный аппетит и мы с удовольствием направились в старый замок, где нас ожидал обильный обед. Рассказывают, что много лет тому назад, знаменитый китайский ученый, некий Кин-ту-ген, приезжал сюда, чтобы изучить несколько древних поэм, частью украшавших стены дома, частью напечатанных в хранящихся здесь старинных книгах. Но, по его мнению, ни одна из поэм не описывала в достаточно яркой и сильной степени всю красоту расстилавшейся перед глазами дивной картины. Неожиданно он почувствовал прилив вдохновения: выйдя вновь на веранду, он написал две строки:

«Перед замком течет могучий поток божественной вечности;

На востоке обширной равнины кое-где виднеются горы»…

Красота природы, а вернее реакция после охватившего его возбуждения так сильно его потрясли, что он, горько рыдая, убежал с веранды и немедленно покинул эту местность.

В Пхеньяне существует своеобразное учреждение: школа для обучения императорских наложниц разным искусствам, которая содержится исключительно для надобностей императорского двора, так как Пхеньян славится красотой своих женщин.

Со времени перехода власти в руки японцев это учреждение потеряло свой прежний блеск; вероятно, под их влиянием скоро оно будет и совсем уничтожено.

По возвращении из этой экскурсии мы узнали о получении следующей телеграммы: «Русская эскадра вышла из Порт-Артура в 6 ч. 30 м. Соединенные эскадры адмирала Того двинулись ей на встречу». Капитан Такараби тотчас отправился на «Маншу-Мару», по его словам, – к устью реки, по нашим же предположениям – на театр военных действий, так как наш вооруженный транспорт, собственно, и предназначался для надобностей разведочной службы. На время отсутствия Такараби, все заботы о нашем комфорте и удовольствиях принял на себя капитан Ямагуши. Вообще, нам не давали скучать. Маркиз Курода, принадлежащий к одному из древнейших родов Даймё, устроил поездку в прелестное живописное местечко вверх по реке. Мы отправились на большой джонке, устланной циновками и снабженной тентом, которую вел на буксире пароход. Поездка была тем интереснее, что дала нам случай видеть корейского земледельца в его домашней обстановке.

Деревенские дома корейцев ничем не отличаются от китайских. В один из них мы зашли. Особенной зажиточностью он не отличался, но хозяин сказал нам: «целые поколения моих дедов и прадедов жили и умирали на этой земле; я обязан остаться здесь, следить и ухаживать за их могилами». Перед отъездом мы хотели сделать любопытный фотографический снимок молодого быка, окруженного целой группой детей, но он неожиданно оскорбился нашей фамильярностью, и, нагнув голову, стремительно кинулся на фотографа. Тот еле спасся поспешным бегством. Хозяин изысканно вежливо извинился перед нами за поведение быка, объясняя, что до сих пор ему приходилось видеть только белые платья, и что он испугался черного цвета наших костюмов.

Мы познакомились с местным крупным помещиком, мальчиком 13 лет. Не зная обычаев страны, я пошутил с ним, как с подростком, в ответ на его просьбу взять с собой, чтобы показать корабль. Очевидно, это его крайне оскорбило, так что один из моих японских друзей даже заметил мне: «Вы его очень обижаете, называя мальчиком. Он молодой корейский дворянин, имеет жену 14 лет и владеет большой земельной собственностью».

В Пхеньяне мне рассказали очень романическую историю одной императорской фаворитки, специфически восточную, точно заимствованную из Тысяча одной ночи.

Фаворитка эта очень низкого происхождения: ее родители были так бедны, что даже не могли прокормить своих детей. Тринадцати лет ей пришлось поступить в услужение к одной придворной корейской даме, где на ее обязанности лежало варить рис и мыть грязную посуду. Но она недолго оставалась на этой низкой должности. Как-то раз ей приказали причесать госпожу, что она исполнила с такой удивительной ловкостью, что с этой минуты прическа хозяйки сделалась ее исключительной обязанностью. Женщины всего мира одинаковы – другие придворные дамы очень быстро обратили внимание на новую изящную прическу своей подруги. В скором времени все они сделались клиентками этой девушки. Только сознание своего высокого положения удерживало покойную императрицу от выражения своего женского любопытства и от зависти. Наконец, когда во всем дворце только ее одна куафюра не носила на себе следов волшебного прикосновения искусной парикмахерши, гордость императрицы была сломлена. Она потребовала, чтобы к ней немедленно привели эту девушку и с той минуты голова ее величества была причесана достойным образом.

Молодая парикмахерша стала жить во дворце, постоянно прислуживая императрице. В скором времени на нее обратил свое внимание и император, подпав под влияние чар, – не ее парикмахерского искусства, но ее обворожительной внешности.

Между ними возникла тайная связь, продолжавшаяся без перерыва, пока о ней не донесли императрице, которая была очень ревнивой женщиной. Узнав о завязавшейся интриге между императором и своей парикмахершей, она сильно разгневалась и с позором выгнала ее из дворца.

Все придворные дамы, внезапно лишившиеся драгоценных услуг, делавших их гораздо пленительнее в глазах их возлюбленных, стали придумывать разные меры, чтобы возвратить эту незаменимую девушку. Решив употребить все усилия, они стали влиять на императрицу, уговаривая ее простить виновную и позволить ей снова вернуться ко двору. По словам моего собеседника, убеждения придворных дам наконец возымели должное действие; императрица, хотя неохотно, но согласилась на возвращение девушки. Я же, со своей стороны, утверждаю, не колеблясь, что в этом случае мой собеседник ошибся. Самому наивному человеку в мире ясно как Божий день, что императрица скучала и томилась по прежним изящным прическам, так украшавшим ее царственное чело, и что только дурно причесанная голова сломила ее сопротивление.

Итак, молоденькая парикмахерша снова возвратилась во дворец и снова принялась оказывать придворным дамам свои неоценимые услуги. Дворцы в Азии – гнездо самых запутанных интриг, а Сеульский двор всегда был специфически азиатским. Вскоре после возвращения девушки врагам императрицы удалось так повернуть колесо фортуны, что ее величество поспешно оставила двор и, поселившись в уединенном местечке, вела там самый скромный, замкнутый образ жизни. Значение и влияние маленькой парикмахерши так возвысились после ее отъезда, император осыпал ее такими милостями, что положение ее было немногим ниже царствующей императрицы. Но дни ее величия были кратковременны: партия императрицы снова одержала верх. Императрица возвратилась из добровольного изгнания, пылая намерением с избытком отплатить за все прошлое, и девушке пришлось скрыться, спасая свою жизнь.

Во время ее бегства из дворца ей было всего 27 лет.

Как много она переиспытала в течение своей короткой жизни! Подняться до высших ступеней общественной лестницы, о чем ей не могло грезиться даже в самых смелых мечтах, и затем внезапно выпить до самого дна горькую чашу все возможных унижений и оскорблений! Скрываясь от преследований, опасаясь за самую жизнь, ей удалось найти приют у старинной знакомой, простой женщины, занимавшейся стиркой белья. Чтобы себя пропитать, ей пришлось трудиться. Она пекла пирожки из смеси дешевых зеленых бобов с рисом, продавая их чернорабочим. Но это занятие не было прибыльным: в скором времени ей пришлось ходить в старых лохмотьях. Знакомая прачка тоже не могла ничем ей помочь – ее собственные дела были очень плохи, она еле зарабатывала на насущный хлеб. На помощь к несчастной девушке пришло Провидение в лице некоего Коу, бедного торговца платьем в Сеуле, который сделал ей предложение. Безвыходное положение заставило ее согласиться стать его женой; они тайно обвенчались и у нее сначала родился сын, а затем дочь.

Спустя продолжительное время одной придворной даме все-таки удалось разузнать местопребывание своей любимой парикмахерши. Она тотчас навестила бедную хижину Коу, откуда вышла причесанная прежним неподражаемым образом. Сделавшись постоянной посетительницей их семьи, знатная дама стала интересоваться не только парикмахерским искусством жены, но и самим почтенным господином Коу. Желая загладить обиду, нанесенную парикмахерше, как супруге, придворная дама усердно начала хлопотать о возвращении ее ко двору. Смерть императрицы, последовавшая 8 октября 1895 года, облегчила ее старания. Девушка вновь поселилась во дворце.

Теперь она не имела соперниц и нераздельно господствовала над сердцем императора. К сожалению, заняв высокое положение покойной императрицы, она стала выказывать такую же бешеную ревность, какая характеризовала ее предшественницу. В скором времени по рождении ее сына, принца Ина (20 октября 1899 г.) ей донесли, что на одном из торжественных обедов император по-видимому нашел большое удовольствие в дружеском разговоре с дамой, имя которой в переводе значит Лунный Свет. Не теряя времени, она тотчас приказала арестовать эту придворную даму и подвергнуть ее пытке. Для точности следует прибавить, что после такого, конечно, немного резкого выражения неудовольствия, дама вскоре была освобождена. Другой неприятный инцидент произошел, когда во дворец были приглашены дамы из Пхеньяна, славящиеся своей красотой, мужеством и музыкальными совершенствами. К несчастью, император выпил вина более обыкновенного и взяв за руку одну из приглашенных пхеньянских дам, с энтузиазмом выражал ей свое удовольствие и одобрение. Об этом прискорбном случае шпионы тотчас донесли фаворитке. Пхеньянские дамы начали уговаривать свою подругу немедленно возвратиться домой, опасаясь гнева всесильной любимицы, но та с мужеством отказалась. «На свете нет высшей чести, – сказала она, – как удостоиться пожатия руки императора; испытав это счастье, я не боюсь смерти». Но ее приятельницы, обладавшие, по-видимому, наравне с очаровательной внешностью, большой дозой здравого смысла, всячески старались ее убедить. Наконец, их советы возымели действие: она согласилась бежать из дворца. Рассказывают однако, что на обратном пути она «пропала неизвестно куда». Это не более, как осторожная корейская манера констатировать факт, что один из посланных фавориткой убийц подстерег ее на дороге и исполнил данное ему поручение.

Теперь бывшей парикмахерше 50 лет. Она полновластно царит во дворце в ожидании дня, когда официально будет провозглашена императрицей, а сын ее, принц Ин, законным наследником трона.

Глава III

Искусство доктора Яби. Отплытие в базу адмирала Того. «Известное⁶ убежище». Экскурсия в Талиенванский залив. Посещение адмиральского корабля. Адмирал Того. Снова владивостокская эскадра. Возвращение в Японию.

По возвращении на «Маншу-Мару» нам сообщили радостное известие о том, что «русская эскадра 1 июля прошла Корейский пролив, держа курс на Владивосток». Это и был день нашего переполоха, когда мы так поспешно скрылись в бухту Хайджу. Запасшись водой и углем, мы вышли к Ялу. Военные власти пригласили нас посетить Антунг, главный город этого округа, с тем, однако, условием, что мы будем сами заботиться о себе и на свой собственный счет наймем джонки для дальнейшего путешествия в Ку-хе-шенг, место первой и самой серьезной сухопутной битвы. Именно здесь, в Ку-хе-шенге, японцы доказали всему свету, что они брали уроки не у одной только Англии, но и у Германии, и что японская армия ничем не уступает флоту. Место высадки в устье Ялу защищено со стороны открытого моря скалами и мелями; запутанный извилистый фарватер постоянно меняется. Когда мы туда пришли, там стояли на якоре госпитальное судно «Иокогама-Мару», несколько транспортов и пароходов. К величайшему нашему огорчению, маркиз Курода и доктор Яби заразились в Сеуле тифом и им пришлось воспользоваться услугами плавучого госпиталя. К доктору Яби я чувствую глубочайшую благодарность. У меня сделалась какая-то опухоль на нижнем левом веке, которую мне никак не удавалось вылечить в продолжении целых девяти месяцев. Три или четыре доктора, осматривавшие меня, сходились на том, что это полип, для удаления которого необходимо сделать разрез до самой скулы. Решив подвергнуться операции, я отправился в больницу, но за отсутствием хирурга, операцию пришлось отложить до его возвращения. Тем временем я ушел на «Маншу-Мару». Доктор Яби, обратив внимание на мой больной глаз, поинтересовался узнать, чем именно я его лечу. Я ответил, что по возвращении в Токио намереваюсь подвергнуться операции.

– Зачем? – спросил он.

– Ведь это же полип…

– Извините, но я не думаю, что это полип. Позвольте мне осмотреть ваш глаз…

После краткого осмотра он сказал:

– Я дам вам примочку, которая, по моему мнению, вас вполне излечит…

Действительно, после десятидневного употребления этой примочки опухоль совершенно исчезла.

К нашему великому разочарованию, военным властям не удалось осуществить их добрых намерений: мы получили приказание идти в базу адмирала Того и ждать там дальнейших инструкций. Проходя мимо места, где в 1894 г. было большое сражение⁷, мы с триумфом обнесли на руках вокруг всей палубы двух участников этой битвы – капитана Ямагуши и одного кондуктора.

В этот же день мы прошли мимо нескольких групп островов… Прямо перед нами виднелся длинный, высокий остров. За ним находился сборный пункт всего флота адмирала Того, известный целому миру только под кратким названием – «известное убежище». Мы обогнули мрачный, высокий мыс и перед глазами иностранцев в первый и последний раз поднялась завеса с таинственного «известного убежища». Готовые к немедленному отплытию, с поднятыми парами, там стояли длинные ряды военных кораблей во главе с грозным «Микаса», флагманским кораблем адмирала Того. Открывшееся зрелище на несколько минут захватило наше дыхание. В густом дыму, заволакивавшем бухту, корабли казались какими-то сказочными богатырями, производившими потрясающее впечатление силы и могущества. На своем веку я видел много морских смотров, но никогда нигде мне не представлялось более великолепного зрелища, чем эти могучие корабли, одетые стальной броней, которые, подобно сказочным драконам, дышали огнем и дымом. Их уединенное пристанище было со всех сторон ограждено бонами и минами от внезапных атак. Беспроволочный телеграф беспрерывно передавал известия о малейших движениях русских судов, за которыми неотступно наблюдали быстроходные крейсеры. Над бухтой господствовала гигантская скала, напоминавшая Гибралтар.

Бинокли и зрительные трубы, – все было пущено в ход. Недовольные и нетерпеливые члены нашей компании, и те, наконец, вполне удовлетворились: наше давно лелеянное, заветное желание наконец исполнилось: мы находились на театре настоящих активных операций. В каждый момент мы могли стать действующими лицами в сражении, от решения которого зависела бы участь народов. Приблизительно в двадцати милях виднелся маньчжурский берег; его белые утесы, блестевшие подобно меловым скалам Англии, были так тихи и невозмутимо спокойны, точно за ними не крылось никаких кровавых тайн. В защищенной бухте был разбит большой военный лагерь, к которому и направился наш пароход. С замиранием сердца ожидали мы высадки на берег, но нам не позволили подойти ближе и сигналом приказали остановиться.

Этот достопамятный день, таким образом, в общем скорее принес нам разочарование: мы должны были ошвартоваться во внешней гавани, под прикрытием орудий с судов адмирала Того.

Вечером на пароход возвратился Такараби. Его посылали с поручением к генералу Ноги, главнокомандующему армией, осаждавшей Порт-Артур. Он обещал на следующий день сообщить нам результаты своей интересной поездки. Оказалось, что он доезжал до передовых линий и видел неприятельские армии на позициях в восьми милях друг от друга. По его мнению, было очень вероятно, что Порт-Артуру удастся продержаться долее предполагаемого срока, так как встретились непредвиденные затруднения при взятии некоторых фортов. Вследствие этого, нам приходилось отказаться, по крайней мере, в ближайшем будущем от проектированного посещения Дальнего и Талиенвана. Японцы опасались даже возможности внезапного нападения со стороны русских и потому «Маншу-Мару» приказано было сняться с якоря и отойти в совершенно защищенную, укромную бухту в тылу позиции адмирала Того. Там нас окружили рыбаки на своих лодках и началась оживленная торговля. Забавно было наблюдать, с какой осторожностью и недоверчивостью относились продавцы-китайцы к покупателям – они ни за что не выпускали рыбу из рук, пока на ладони не было соответствующей монеты.

Вид на Парт-Артур

Мы все впали в глубочайшее уныние, прочтя утром вывешенное на доске объявление: «пароход немедленно возвращается в Нагасаки». Этот удар нас ошеломил. Подойти так близко к интересному месту и возвратиться назад, даже не побывав на театре военных действий! Мне сказали частным образом, что единственной причиной отсылки нас в Японию было опасение внезапного движения со стороны русских. В этом случае «Маншу-Мару» мог в любой момент оказаться в безвыходно критическом положении. Мы немного воспрянули духом, когда около 10 часов вечера нам сигнализировали, что на следующее утро мы будем приняты адмиралом Того на его флагманском судне. Предварительно же, нам разрешалось подойти на расстояние 10 миль к Порт-Артуру, чтобы окинуть взглядом театр общих военных действий. Затем, в сопровождении быстроходного крейсера «Тсукай»⁸, первого из вновь построенных в Японии судов, мы должны были идти на соединение с адмиралом Того на другой его сборный пункт, у островов Блонд.

Мы двинулись к Талиенванскому заливу; там были целые флотилии миноносцев и контр-миноносцев, идущих или возвращающихся со своих позиций в блокаде. Ровно в полдень мы увидели ожидавшие нас в назначенном месте броненосцы «Микаса» и «Асахи»⁹. На броненосце «Микаса» офицеры приняли нас очень любезно и провели в очень просто убранную свою кают-компанию. На буфете лежал осколок 12-дюймовой бомбы, вырвавшей кусок из ноги лейтенанта Матсумура, – тяжелое, но славное воспоминание!

Скоро вышел к нам и адмирал Того. Ему лет 50 с лишком. Он высокого роста, хорошо сложен, но немного сутуловат. При появлении человека, имя которого было на устах всего цивилизованного мира, все разговоры разом замолкли. Лицо его несомненно должно производить сильное впечатление, хотя общее его выражение добродушно приветливое, часто встречающееся у людей науки. Оно все изрезано глубокими морщинами, – результат сознания тяжелой ответственности и постоянных забот в течение последних шести месяцев. Глаза у него черные и блестящие, как и у всех японцев; легкие морщинки в углах глаз указывают на прирожденный юмор. Небольшой отвислый нос, сжатый рот с немного выдающейся верхней губой, большая голова хорошей формы с ясно обрисованными выпуклостями, жидкие, очень коротко остриженные волосы, – вот главные черты его наружности. Он носит небольшую бороду, уже седеющую на подбородке, хотя жидкие усы еще совершенно черны. Подобно всем великим людям, он легко может обходиться без всякого общества. Говорят, что он в состоянии целые недели проводить в полном одиночестве, не имея другого товарища, кроме своей трубки, без которой, подобно Бисмарку, он не может обойтись ни минуты. Ни с кем из нас он не вступил в какой-либо продолжительный разговор, хотя очень любезно заметил, что считает наш визит большой для себя честью.

Были поданы бокалы и шампанское. Выпив за наше здоровье, он пожелал нам благополучного возвращения в Японию. «Микаса» выглядел таким изящным и безупречно чистым, что свободно мог бы участвовать в любом смотру на Спитхедском рейде. Мы сидели группами на палубе, весело разговаривая с японскими офицерами. Оркестр исполнял типическую английскую программу… А между тем, мы находились вблизи сферы действия русских орудий, злобно рявкавших целый день. Единственным видимым доказательством того, что и «Микаса» принимал участие в сражении, был след, оставленный бомбой на грот-мачте. Мы обошли весь броненосец. Казалось, на всей команде лежал отпечаток томительного шестимесячного напряжения, так ясно заметного на их адмирале! За все это время немногим матросам удавалось спать больше 4 часов каждую ночь.

Адмирал Х.Того

Броненосец «Микаса»

Как только мы вернулись на «Маншу-Мару», якорь сейчас же был поднят, и мы без всяких остановок пошли прямо в Японию. До Нагасаки мы дошли без всяких приключений. Здесь наш маршрут снова изменился – было получено известие о вторичном выходе владивостокской эскадры. Нам пришлось возвращаться внутренним морем, оставив дорогу Тихим океаном в руках неприятеля. Извещение главной квартиры гласило: «рыбаки доносят, что владивостокская эскадра идет через пролив Хокдидо». Мы были принуждены зайти в Кобе и ожидать там дальнейших известий. По прибытии туда оказалось, что никаких новых сведений мы там получить не могли. Не желая беcцельно ждать, все наше общество разъехалось по разным направлениям. Большинство направилось в Токио. Мне хотелось попасть в Иокогаму на пароходе общества Р. и О.¹⁰, но агенты не могли ручаться за безопасный переход. Вскоре они получили телеграфное распоряжение из Лондона выгрузить весь груз в Кобе и отослать пароход обратным рейсом в Англию¹¹. Делать было нечего: я поехал в Токио по железной дороге. Прибыв туда, я снова начал делить свое время между посольством и морским министерством.

Уличная жизнь в Токио представляет для европейца особый интерес. Там совсем неизвестны грохот и суматоха наших европейских городов. Почти вся переноска тяжестей совершается носильщиками, ловкие, бесшумные движения которых поражают непривычного человека. Шум колес джинирикшей¹², заменяющих наши кэбы, едва слышен. Единственным уличным шумом являются крики разносчиков, продающих разный товар, да заунывный свист автоматического парового свистка. Разве изредка долетит до слуха прохожего грустное пение работающих кули… Впрочем, толпы веселых детей, два раза в день, по дороге в школу и на обратном пути, оживляют тихие улицы своим веселым щебетаньем и криками. Большею же частью город молчит. Но это безмолвие отнюдь не сопряжено с праздностью: наоборот, – на каждом шагу видна работа, напряжение, тяжелый, упорный труд.

В Токио два с половиной миллиона жителей и каждый из них обязательно по крайней мере раз в день берет ванну. Это прекрасный обычай и многие из цивилизованных центров могли бы с успехом последовать примеру японцев и не без пользы у них поучиться. От берега моря вплоть до вершин гор вся Япония блещет чистотой. Народ чист не только по виду, он опрятен в действительности. Японцы настойчиво трудятся, но в них нет того бешеного стремления к наживе, которое является проклятием нашего современного промышленного строя. Они всегда веселы, довольствуясь малым. Прогулка за город всей семьей, чтобы полюбоваться кленами, или цветущими вишневыми деревьями, катанье в джонке вдоль по реке, – это их любимые удовольствия, поражающие своей простотой. Японцы любят природу; они наслаждаются ею и умеют ценить ее чудеса. Весь строй жизни этой страны, – наглядный урок жизни простой, патриархальной, не пресытившейся наслаждениями всякого рода; словом, той самой жизни, недостаток которой начинает так сильно чувствоваться за последнее время в Англии.