В продолжение всего вечера Андрей не отходил от Иринки ни на шаг, и она танцевала только с ним. Она решила, что для первого дня знакомства этого достаточно. И когда Андрей предложил провести ее домой, ответила, что она возвращается вместе с девчонками, но он может идти вместе с ними.

Так она говорила всегда, если не хотела оставаться с парнем наедине.

К последнему танцу девчонки все-таки собрались вместе. Дорога домой показалась Иринке значительно короче, потому что Андрей без конца веселил компанию, так что тени буквально шарахались от дружного хохота.

Иринка жила дальше всех, поэтому последние метры они шли с Андреем вдвоем.

У калитки сказала:

– До свидания.

Прокралась в дом, разделась и мгновенно уснула.

Прошло всего несколько дней их знакомства, а ей казалось – годы. Андрея сразу приняли в компанию. Он был низменно весел и для всех как-то удобен.

На пляж он являлся позже всех и начинал колобродить. То придумает совершенно немыслимые шапочки, то битву всадников на лошадях.

Однажды достал две старые плоскодонки, и они отправились вниз по реке в поход к заброшенной мельнице. Сыро, темно кругом, а он рассказывает историю о мрачной славе этого места. Невольно встанешь с камня, который оказывается развалиной старинной мельницы. В темной глубине омута притаилась тайна.

А тут Андрей клянется, что это место невозможно сфотографировать. Девушки недоверчиво хмыкают. Он берет фотоаппарат, снимает, а на следующий день действительно приносит засвеченную пленку, причем остальные кадры оказываются нормальными.

В другой раз он приволок огромный букет цветущей акации, и вся комната наполнилась сладким дурманящим ароматом весны. Иринка никак не могла добиться, где он взял эти белые грозди в средине лета.

Признаться, ей не очень нравилась его бесшабашная веселость, которая казалась девушке скорее напускной, чем искренней. Гораздо больше ее привлекали часы, когда они оставались вдвоем.

Он казался грустным, говорил мало, и слова давались ему с видимым трудом. Но вместе с придуманной им ролью массовика-затейника, словно старая кора с дерева, спадало его позерство, и он становился самим собой.

Андрей редко рассказывал о себе, но эти немногословные рассказы Иринка слушала с большим вниманием. Андрей хорошо учился, но после окончания школы заболел менингитом. Сейчас он уже здоров, разве что иногда побаливает голова.

Он с детства увлекался фотографией, и поэтому, когда представилась возможность, с охотой превратил развлечение в работу.

Денег получает достаточно, особенно летом, когда в санатории много отдыхающих, а в городке полно приезжих. Он и после школы не знал, где учиться дальше, а теперь ему и вовсе расхотелось поступать в институт.

Девушка чувствовала, что за этими словами таится неуверенность в себе, и принималась убеждать, что ему обязательно следует учиться дальше. Постепенно Андрей стал как будто соглашаться с ней.

Зато гораздо охотнее рассказывал он о мастерстве фотографии. По его словам, можно быть не только фотографом, но и художником одновременно.

Здесь уже Иринка выражала сомнения. Она была тогда просто не искушенной девочкой, и ей только предстояло изучать в институте курс истории искусств. К тому же это было так давно, в эпоху черно-белой фотографии и за много лет до появления компьютерной графики.

Тем более удивительно, что этот юноша доходил до всего самостоятельно.

Андрей горячился и принимался доказывать, как это важно – правильно видеть. Тогда в самых простых вещах открывается удивительный мир. Он говорил, что просто ненавидит большинство своих работ, в которых портреты выходят бездушными, а позы – нелепыми. Он печатает снимки, и ему становится противно и стыдно за фальш этих поз и выражений. В них нет жизни, потому что нет движения.

Он говорил, что иногда прямо танцует от радости, когда ему удается поймать мгновение. Без чувства и интереса нельзя снимать даже кусты и деревья.

Честно говоря, Иринка не могла этого понять: любовь и ненависть фотографа… Нужно ли это?

Он останавливался на полуслове, заметив, что она слушает рассеянно, и снова становился грустен и молчалив. Иринка знала, что Андрей избалован вниманием женщин и, очевидно, не привык долго быть воздыхателем. Она была готова противостоять ему, но он ничего не предпринимал, и ее предубеждение постепенно рассеялось.

Так проходил день за днем, заканчивался июль, приближался ее день рождения, и Иринка уже представляла, какое платье она наденет на свой день рождения, и как она будет танцевать с Андреем в этот день.

Она проводила с ним целые дни, и ей не было скучно. Третьим был фотоаппарат ФЭД.

Андрей снимал почти беспрерывно. Деревья, листву, освещенную солнцем, и светом уличного фонаря, излучину реки, бегущую трясогузку, мимику и жесты людей.

Он настойчиво приглашал девушку смотреть на мир его глазами, его цепким взором фотографа, и она постепенно все больше попадала под его влияние.

Андрей работал очень быстро и иногда приносил снимки уже на следующее утро.

Юным читателям, привыкшим к цифровым фотоаппаратам или, тем более, к смартфонам, напомню, что с пленочным фотоаппаратом все было гораздо сложнее. Пленку нужно было сначала проявить, потом фиксировать, а затем уже печатать каждый снимок отдельно. Последний этап был особенно длительным.

Иринка удивлялась, когда же он успевает, ведь не печатает же ночью. Оказалось, что это именно так. Тогда она поняла значение его поздних утренних визитов и происхождение темных кругов под глазами.

Ей было жаль парня, и она серьезно ему выговаривала. Андрей отвечал, что давно привык так работать, когда никто не мешает, и получается лучше и быстрее, чем днем.

Однажды вечером он привел девушку в свою мастерскую. Она располагалась в маленьком подвальчике одного из немногих двухэтажных домов на центральной улице городка.

Андрей принялся колдовать над пленкой, а Иринка расшалилась, выдвинула ящички письменного стола, стала вертеть свертки и рассыпала пачку фотографий.

Ей бросился в глаза портрет девушки. Лицо, повернутое в профиль, было почти неразличимо. Свет падал и освещал только волосы: огромный, по тогдашней моде, шиньон, небрежно сколотый, так что выбившиеся пряди слегка завивались на виске и затылке. Было такое ощущение, что они светятся сами – так странно дробились в завитках и исчезали в их сиянии тени.

Иринка схватила этот снимок и спросила у Андрея:

– Кто это?

Он, казалось, смутился:

– Отдай, это одна моя знакомая. Ты ее не знаешь.

– А почему ты не сделаешь ни одного моего снимка? Ведь ты фотографировал меня много раз.

Он помедлил и сказал:

– Погоди, немного, еще увидишь, – и заторопился выключить свет, оставив только маленькую лампочку красного цвета.

Девушка пыталась помогать, но только опрокинула в темноте баночку фиксатора, затем села поодаль и принялась смотреть, как двигается по полу его красноватая тень.

В комнате было душно и так резко пахло химикатами, что на лбу у нее выступила испарина.

Единственное окно, пробитое в стене на уровне земли, не открывалось. Только узкая полоска света от фонаря на противоположной стороне улицы с трудом пробивалась сквозь мутное стекло.

Вдруг Иринке показалось, что она уже никогда не сможет вырваться отсюда, и ей стало страшно. Дрожащим голосом она попросила Андрея выйти отсюда, и они отправились на улицу.

Стояла полная луна. Ее свет серебрил листья пирамидальных тополей по обочинам дороги. От нагретого асфальта тянулись струйки теплого воздуха. В палисадниках за забором сладко и томительно пахла почти неразличимая в темноте ночная фиалка – маттиола и белые граммофончики ночного табака.

Хорошее настроение снова вернулось к девушке, и только при воспоминании об этом душном аде пробегала по спине холодная дрожь.

Она дала себе слово, что постарается вытащить Андрея из этого места, где он рискует окончательно подорвать себе здоровье.

На следующее утро Иринка проснулась непривычно рано и долго лежала не шевелясь. Двигаться не хотелось, и приходили на ум какие-то приятные и спокойные мысли. Девушка отдалась их течению и плыла в полудреме куда-то далеко. Постепенно мысли приобрели четкость, и она поняла, что думает об Андрее и ни на минуту не переставала думать о нем.

Вдруг, сначала еле заметно, как будто из глубины, а затем все сильнее с каждым толчком крови в висках стала нарастать неясная и совершенно необъяснимая тревога. Она не знала, откуда появилось это чувство, и как противостоять неизвестной, подстерегавшей ее опасности. Всеми силами пытаясь отодвинуться и отвлечься от дурных предчувствий, она лежала неподвижно, боясь даже пошевелиться.

Иринка чувствовала, как беззвучно ползет по виску, постепенно перебираясь на затылок отражающийся в зеркале лучик солнечного света. И также постепенно стала уходить тревога. Не в силах бороться с нахлынувшей вдруг усталостью, девушка уснула вновь.

После завтрака она поделилась своей тревогой с Ритой. Но лучшая подруга, обычно очень чуткая и внимательная, отмахнулась от нее:

– Иришенька, не мучай себя пустыми тревогами. Все будет хорошо.

У Ритки продолжался очередной роман, и она была целиком им поглощена.

А в полдень того же дня, когда они были вместе со все компанией на пляже, Андрей вдруг предложил:

– Хочешь вареников с вишнями? Тогда пойдем к нам.

Он знал, что вареники с вишнями были ее любимым блюдом, и это было хорошим поводом познакомить ее с матерью.

Как и большинство в Санжарах, Андрей с матерью жили в собственном доме из белого кирпича с двускатной железной кровлей. Ей понравился этот домик с аккуратным садиком за задним двором и палисадником перед окнами. Андрей обитал в одной из двух комнат – маленькой и светлой.

Иринка подошла к письменному столу напротив окна и под толстым стеклом увидела множество своих фотографий. Она никогда еще не видела их так много. Две из них ей особенно понравились.

На первой был портрет грустной девушки с красивыми волосами. На другой она выходила из воды, исчерканной яркими бликами, и улыбалась.

И вдруг она как-то особенно ясно почувствовала, что нравится Андрею, и, может быть, любима.

Солнце светило в окна, на подоконнике в простом кувшине алели георгины. И также ярко и солнечно было у нее на душе.

Пришла мать Андрея, маленькая женщина с мягкой улыбкой. Кажется, девушка узнала бы ее даже в толпе.

– Здравствуй, Ириночка, – сказала она, – я хорошо знаю тебя по фотографиям. Андрейка сказал, что ты любишь вареники с вишнями. Я приготовила их специально для тебя.

Они сидели друг напротив друга за кухонным столом, покрытым клеенкой в мелкий цветочек. Осторожно надкусывали уголки вареников и высасывали сладкий сок, норовивший забрызгать лица и одежду, и улыбались.

Когда вышли на улицу, солнце стояло уже низко и впереди по дороге тянулись, взявшись за руки, две тени. Их тени.

Они долго бродили по большому старому парку. Пробиваясь в просветы стволов, солнечные лучи расцвечивали аллею оранжевыми прямоугольниками. Потом все меньше становилось красок в сини над головой и зелени листьев. И, наконец, сереющие сумерки выползли из кустарников прозрачными облаками тумана.

Когда они вышли к излучине реки на полосу серого песка и светлого заката, охватившего небо желтым и красным, Андрей обнял и поцеловал ее. Было очень хорошо и очень странно от его ласк. Хотелось плакать и смеяться, и кружилась голова.

Он привел Иринку на какую-то лавочку в тени деревьев. В темноте шептались листья, и горели губы от его поцелуев. Его руки были очень нежными, и она чувствовала себя беззащитной перед этим мужчиной, но сил и желания противиться чувству больше не было.

Но вдруг случилось что-то необъяснимое. Он отстранился и, как бы обессилев, опустил руки.

Когда Андрей заговорил, смысл его слов поначалу не доходил до нее. Внезапно какая-то незнакомая интонация в его голосе заставила прийти в себя.

Что он говорит? У него были раньше женщины, но то, что он чувствовал с ними, нельзя назвать любовью. Он никогда не терялся с опытными женщинами, но он не хочет, чтобы так было и с ней.

– До этого у нас было так хорошо и не похоже на все остальное. А сейчас я чувствую то же, что и с ними, и не могу… Я очень люблю тебя, наверное, как сестру… Но я не люблю тебя, как…

– Так зачем же тогда? – Иринка вдруг поняла ужасный смысл его слов.

Как будто разбилось вдребезги что-то очень хрупкое, что еще не объединяло, только могло объединить их. Отчаяние и стыд заставили ее отпрянуть прочь.

Андрей, видимо, совсем не ожидал такого эффекта от своих слов.

– Иринка!

Не помня себя, она оттолкнула его и убежала. Все, где она была в тот вечер, выпало у нее из памяти. Только стоял в ушах его нервный скомканный голос, и стыд, и отвращение душили ее.

Иринка приплелась домой, совершенно выбившись из сил. Сухие глаза болели от невыплаканных слез. Она повалилась на постель, и, сказавшись больной, провела так остаток ночи и весь следующий день.

Бабушка и зашедшая проведать Ритка, видимо, догадываясь о чем-то, не трогали ее. Несколько раз с утра заходил Андрей, но Иринка просила бабушку отвечать, что ее нет дома.

Она просто ненавидела его тогда.

Прошло несколько дней. Все время она проводила со своей компанией. На людях боль от обиды постепенно затягивалась. Тем более, что Андрей вообще не появлялся в эти дни. Когда же он пришел, она сделала вид, что вообще не замечает его. А он краснел и бледнел перед ней, пытался и не мог заговорить.

В конце концов их помирили, и случилось это в день рождения Иринки – 7 августа. Она даже станцевала с ним несколько раз. Решив, очевидно, что он полностью прощен, Андрей пробовал объясниться, почему он так сказал, и в чем состояла его ошибка. Но это было уже безразлично для нее.

Она уже никогда не смогла его простить.

И хотя у них сохранилась видимость прежних отношений, они встречались только в компании, и почти никогда – наедине.

Да и что ей оставалось делать?

Она бы с радостью согласилась не видеть его вовсе, но Санжары для этого были слишком маленьким городишком. И потом, все в их компании были по двое, а ей совсем не улыбалось оставаться одной до самого конца августа, когда все начинали разъезжаться по домам.

Однажды Иринка снова побывала у Андрея дома. Под стеклом, по-прежнему, лежали ее фотографии, и, как бы в насмешку, снова были вареники с вишнями.

Иринка молча глотала слезы, и от этого вареники казались ей горькими и солеными.

– Ириночка, – спрашивала мать Андрея, – почему ты такая грустная? Раньше глаза у тебя были веселые, как солнышко, а теперь, глядя на тебя мне самой плакать хочется. Андрейка обидел тебя?

– Нет, что вы,– отвечала она, – у нас все хорошо. И собравшись силами заговорила о том, что Андрею непременно нужно готовиться в институт.

Мать горячо отозвалась, и они долго говорили на эту тему. Было решено, что Андрей начинает готовиться уже с осени. Иринка, в свою очередь, обещала узнать условия приема и специальности в некоторых институтах Москвы.

Андрей неплохо рисовал и больше интересовался архитектурным или строительным институтом. Девушка осталась довольна тем, что он, видимо, загорелся желанием учиться.

Теперь Иринка думала о доме, как об избавлении от этой обстановки, которая вызывала в ней только грусть и уныние. Здесь продолжалось лето, жаркое и солнечное, а девушке хотелось дождей и непогоды. Хотелось снова быть в Москве в привычной будничной обстановке, в которой множество больших и малых дел занимают большую часть времени, и которые наверняка отвлекут ее от тяжелых и грустных воспоминаний.

Ее даже начинала раздражать тишина, стоящая по утрам за окном. Иринке недоставало привычного, и от этого почти незаметного для уха горожанина, шума транспорта. Тогда она начинала вспоминать, как шумят троллейбусы под окном на московской улице. Сначала высоко и натужно, поднимаясь к Ленинскому проспекту, а потом торжествующе и радостно – вниз.

Иринка вспоминала этот шум и засыпала. Но по мере приближения осени, она просыпалась по утрам и вспоминала Москву все чаще.

Наконец, наступил день отъезда. Как ни старалась Иринка уехать незаметно, прощание с Андреем получилось тяжелым. На нем лица не было, и он едва сдерживал слезы. А она не могла ответить искренне, и это было для нее неприятно.

– Иринка, милая, ты сильная, намного сильнее, чем кажешься! Мне очень нужна твоя поддержка.

– Как же я могу быть сильной, я, слабая девчонка? Но в помощи я никогда не откажу, – отвечала она.

В Москве девушку обступили новые заботы, другие знакомые, и Санжары скоро стали казаться очень далекими.

Только письма напоминали еще о недавно прошедшем лете.

Андрей писал очень неровно. Иногда она получала странные нежные письма. Как будто он только что очнулся от тяжелого сна и теперь хочет уйти от его гнетущего впечатления.

Она угадывала за набросанными второпях строками любовь и растерянность.

Другие письма были скупыми и подавленными. Он присылал фотографии Санжар, и снимки эти также дышали грустью и запустением.

Ей казалось, иногда он понимал, что отношения их зашли в тупик, но противился этому чувству и строил планы на будущее, где они были вместе.

Она отвечала редко, посылала методические материалы для поступающих в вузы, рассказывала преимущественно о своей учебе в институте, о работе. Ведь Иринка училась на вечернем отделении и была вынуждена периодически работать.

И ни одного слова, что она думает о нем.

В середине зимы переписка почти прекратилась, но пришло письмо от его матери. Она писала, что Андрей совсем пал духом, стал очень нервным и перестал готовиться в институт.

Последнее письмо – увесистый конверт – пришло от Андрея в марте. Он писал, что не хочет никому быть обузой и считает ее свободной от данных ему обещаний. В конверте она нашла все фотографии, которые увидела под стеклом его письменного стола.

Иринка не ответила.

На следующее лето она приехала в Санжары в свой первый рабочий отпуск в конце июля.

Андрея она увидела в первый же день и едва узнала его. Он похудел еще больше, осунулся, и в воспаленных глазах его было что-то нездоровое, пугающее.

Однако заговорил он приветливо, и они встретились, как добрые старые знакомые. Но о прежней близости, конечно, не могло быть и речи.

Иринка заметила, что Андрей сторонится их кампании, и это было странно.

Затем некоторое время они не виделись совсем, для того чтобы встретиться потом самым неожиданным образом.

Однажды утром в домик к Берсеневым забежал мальчишка, и с порога выпалил, что Андрей зовет ее. Мальчишка этот был двоюродным братом Андрея. По выражению его лица Иринка поняла, что с Андреем что-то случилось.

Запыхавшись, они вошли в дом. Андрей лежал на кровати, прикрытый выцветшим байковым одеялом. Глаза его были испуганные и безумные. У двери, отворачиваясь от света, стояла мать и плакала.

У Андрея был жар. Капли пота выступили у него на лбу. Мокрые волосы слиплись.

Иринка смочила водой из стакана полотенце, висевшее на спинке кровати, и положила ему на лоб. Постепенно ему стало легче, он полежал немного с закрытыми глазами, потом открыл и, узнав ее, улыбнулся виновато.

– Андрей, что с тобой случилось? Расскажи, – попросила девушка.

Он начал рассказывать тихим голосом, потом заволновался, вскочил с постели, начал отчаянно жестикулировать, так что еле удалось его успокоить.

Она не знала, можно ли верить его словам.

Всю ночь он просидел в мастерской, выполняя срочный заказ. Голова болела очень сильно. Иногда он бегал по комнате и кричал. Чтобы ослабить жар внутри, прислонялся к прохладной штукатурке стены и стоял так долго.

На рассвете боль почти прошла, и он задремал. Проснулся поздно и вышел на улицу, чтобы купить, как обычно, пирожок в торговом ларьке на противоположной стороне улицы.

Солнце стояло высоко. Его жаркие прямые лучи больно били в глаза. Улица, обычно оживленная, казалась совершенно пустой. Андрей перешел улицу и остановился в нерешительности.

Старуха-продавщица показалась ему подозрительной. Она сидела, несмотря на жару, закутавшись в большой клетчатый плед, и глядела прямо на него напряженными злыми глазами.

– Фу ты, ерунда какая, – сказал Андрей вслух, чтобы ободрить себя, но голос его прозвучал хрипло и неубедительно.

Он подошел к ларьку и попросил два пирожка с вишнями.

Старуха протянула ему ватрушку.

– Но я же просил два с вишнями.

Старуха молчит, как будто это ее не касается.

– Эй! – молчит.

Андрей уже повернулся, чтобы уйти, когда ведьма зашевелилась.

– Сдачу забыли! – прошамкала она и сунула ему что-то прямо в руку.

Форма и размер этого предмета совсем не походили на монету.

Андрей раскрыл ладонь и вскрикнул: в руке был белый гладкий камешек. Он швырнул камешек прямо в старуху и, шатаясь, вбежал в мастерскую. Сердце его бешено колотилось.

Он понял, что сошел с ума.

Рассказ этот так измучил Андрея, что он долго лежал без движения, закрыв глаза. Матери нужно было на работу, и она ушла. Братишка тоже куда-то вышел, оставив их вдвоем.

Девушка тихонько гладила больного по рукаву.

И вдруг какая-то новая мысль возникла в его больном измененном сознании. Он резко вскочил, подбежал к двери и запер ее на ключ.

– Вот, – сказал он, глядя на Иринку сумасшедшими глазами, – ты никуда не уйдешь отсюда. Ты будешь моей женой!

Он, как пушинку, поднял ее и понес.

Руки у него были словно из железа.

Девушка страшно испугалась, но у нее хватило мужества не вырываться и не кричать. И это спасло ее.

– Андрей, – сказала она очень тихо и ласково, – успокойся, ну успокойся. Тебе плохо. Когда-нибудь, потом, я стану твоей женой. А сейчас тебе нужно лежать. Ну, пожалуйста, милый!

Она уговаривала его, проводила ладонью по его лбу, и руки у него опустились. Он позволил уложить себя.

Девушка отперла дверь и вышла за калитку. Ноги у нее дрожали, она бессильно опустилась на лавочку и заплакала.

Андрея увезли в больницу в Полтаву.

Скоро закончился отпуск, и Иринка вернулась в Москву. Больше в Санжары она не приезжала.

Она не знала, как живет и что делает Андрей. Знакомая из их компании в Санжарах писала, что он полностью выздоровел и хорошо выглядит.

Может, быть.

Но если вдруг Иринка получала застающее ее врасплох письмо или телеграмму от Андрея с уверениями в любви и надеждой на скорое свидание – она ясно понимала, что он все еще болен.