Когда мы научимся летать

Когда через пару дней снова раздался звонок и отворившая дверь Наташка повела кого-то в свою комнату, сердце Валерки испуганно и радостно забилось. Сомнений быть не могло: он узнал ее голос. В прихожей рядом с изящными туфельками сестры стояли знакомые тапочки. Он постучал в дверь и на удивленное «Да!» сестры – вошел.

– Здравствуйте, – он мучительно подыскивал слова, – вы нашли тогда маму?

– Да, нашла. Здравствуй, – она привстала с дивана, протянула руку и посмотрела ему в глаза, – меня зовут Таня.

От этого взгляда у него замерло все внутри и, пожимая руку, он проговорил скороговоркой:

– Валерка.

В ответ раздался ехидный смешок сестры, который еще больше смутил его.

– Это мой старший брат Валерий Анатольевич, но вы как будто уже знакомы?

Наташа достала из тумбочки и положила на стол стопку журналов мод в ярких обложках.

– Вот что я тебе хотела показать.

Девочки склонились над столом, а Валерка, чувствуя себя лишним, убрался в свою берлогу. Постепенно к нему вернулось бодрое расположение духа, но читать он уже не мог. Сидел прислушиваясь к тому, что делалось в соседней комнате. А оттуда доносились смешки, негромкий разговор потом послышался стук в стену.

– Да!

– Валерка, пойдем с нами в карты играть. Вдвоем скучно.

Он сидит с ними за столом, держа раскрытые карты, но мысли его далеко от игры. Не удивительно, что он уже в десятый раз подряд остается «дураком». К вящему удовольствию девочек. Какие они обе хорошенькие, хотя совсем не похожи друг на друга. Они даже радуются по – разному. Наташка играет старательно, следит за вышедшими из игры картами и, окончив первой, торжествующе улыбается. А у Тани все написано на лице. Окончив, она хлопает в ладоши и счастливо смеется. А если карты неважные, она таким страдальческим взглядом смотрит на Валерку, что у того не поднимается рука подбросить ей лишнюю карту. А если ход под него – берет, даже если мог бы отбиться.

– Нет, так не честно. Он поддается! – сердится безжалостная Наташка, – я так не играю!

– Ну, ладно. Больше не буду, – обещает Валерка, но все повторяется сначала и, получив благодарственную улыбку, он расцветает от счастья.

– Дурачок, дурачок! Бэ-э-э! – смеется Таня и он тоже смеется над собой.

От былого смущения нет и следа.

– Постой! – Таня перегибается через стол, берет его ладонями за виски, поворачивает к свету – у тебя глаза зеленые, как болото, а я думала карие. А у Наташи синие. И, вообще, никогда бы не догадалась, что вы брат и сестра.

– Зато характеры у нас похожие, – тонко улыбается сестра, не поймешь, шутит она или серьезно.

– Как интересно! – Таня подперла щеку кулачком, а в глазах смешинки, – окончим школу, разъедемся кто куда. Вот бы узнать, кто из нас кем станет.

– Валерка будет математиком. Он на школьных олимпиадах всегда первое место завоевывает и даже в область ездил. Он у нас в маму – усидчивый.

– Наташа поступит в физкультурный институт, – в тон сестре отозвался Валерка, – мастер спорта – Наталья Козлова! Каково?

– Ну, а я не знаю, кем буду. У меня с английским хорошо получается. Может быть поступлю в иняз, или МИМО. Буду экономистом в области внешних сношений. Вообще мне хочется объездить все страны. Я у нас во многих местах была: и в Москве, и на Севере, там мой папа служил, а теперь вот здесь. А скоро, может быть, мы поедем на Дальний Восток. Папа говорил, что его обещают перевести.

Ах, как хорошо было сидеть вот так, за столом, рядом с ней и ни о чем не думать, и не бояться, что можешь сказать что-то не так, и смотреть на нее. Теперь, каждый раз, когда Таня приходила к Наташке, Валерка без спросу заявлялся в комнату к сестре. Но, к сожалению, так было всего несколько раз.

Теплый летний вечер опустился над казахской степью. Дышать стало намного легче и поэтому свободное от службы народонаселение городка буквально высыпало на природу. По бетонной дорожке, проложенной вдоль высокого берега реки, прогуливаются трое подростков: две девушки и парень. Особенного выбора для маршрутов здесь не было. Полсотни домов, образующих городок, можно было обойти по периметру за полчаса. Несколько выложенных бетонными плитами дорожек, оканчивающихся крутыми и мелкими ступенями к пляжу и одна вдоль берега, проложенная совсем недавно, как и большинство сооружений подобного рода солдатиками. По застывающему бетону писали палочками: «Ашхабад», «Ташкент», «Кишинев» – кто откуда приехал, и объединяющее всех: «демба». Проложили и разъехались, а по дорожкам ходят те, для кого они предназначались, и читают названия чужих городов.

– Конечно, наша мама, – мудрая женщина, – рассуждает Наташа, – и еще она просто моральный авторитет семьи. Да, да именно моральный авторитет. Однако жить с такой высокоморальной мамой порой бывает ох как не просто остальным членам семьи. Но именно из-за своего нравственного превосходства такие люди часто просто не могут понять и принять других, скажем так, не таких высокоморальных.

– Наташка, ну что ты несешь. Какая тебя муха укусила? – пытается урезонить сестру Валерка, – мама у нас действительно очень умный человек, и семья у нас нормальная, дружная.

Но его сестра уже, кажется, что называется, вошла в раж.

– А я, что, по-твоему, глупая? Не вижу, как живут люди в нашем городке? У нас нормальная семья, говоришь? А ты знаешь, как называют за глаза нашего папочку?

– Ничего не знаю.

– «Битый летчик» его называют, вот как!

– Что за ерунда! Причем здесь «сбитый летчик»? Ведь отец не летчик, а технарь.

– Ну, ты, так же, как и наша мама, не только слепой, но и глухой. Я ведь сказала не сбитый, а битый. Потому что били его неоднократно за пристрастие к чужим женам. А «летчик» – это так, для красного словца. Юмор у них такой.

– Ох, и злая же ты, Наташка. Верно говорят про таких как ты: «Ради красного словца не пожалеет и отца». Отец у нас и вправду, очень красивый, а тебя он, знаешь, как любит?

– Да, знаю, любит. Он, вообще, таких как я, синеглазых, любит. Поэтому и старается умножить их количество в нашем гарнизоне.

– Наташка, окстись, ну что за бред ты несешь? Я что-то еще никого из синеглазых кроме тебя и отца в гарнизоне пока не встречал.

– Ну, так встретишь еще. А что касается тебя братишка, так это не удивительно, что ты ничего не замечаешь. Ведь ты у нас вслед за мамой очень высокоморальный. Правда, я на днях, убирая у тебя в берлоге, с интересом прочла в одной тетрадке очень занимательные мысли о том, как ты с одной известной нам особой во сне по воздуху летаешь.

И, увидев в сгущающейся темноте, как брат начинает в ярости сжимать кулаки, добавила:

–Но может, ты сам об этих полетах во сне расскажешь?

– Ну-ка, Валерка, что ты там такого наговорил вчера девочкам? Наташка мне все уши прожужжала, – деланно равнодушным тоном спросила Ольга Павловна.

Был вечер: уже не день, но еще и не ночь. На западе догорала заря, а противоположная сторона неба казалась почти черной. В квартирах уже начали зажигаться огни. Это было время задушевных бесед матери с сыном. Оба они были домоседами, потому, что Наташка вечно пропадала у кого-нибудь у подруг, а отец, как правило, был еще на аэродроме.

Ольга Павловна чувствовала, что как раз такой разговор должен произойти у них сегодня. Они были одной с ним породы и любили откровенные тихие беседы, все проясняющие до самой глубинки, после которых так хорошо и легко становится на душе и начинаешь думать, что есть на свете человек, который любит тебя, и думает и понимает мир так же, как и ты.

Но, несмотря на это, какая-то смутная тревога не покидала Ольгу Павловну весь день. Она знала, что не просто так, и не с бухты-барахты завел Валерка этот бессмысленный с точки зрения дочери разговор, а есть нечто, заставляющее его долго, может быть, мучительно долго искать выход и думать. Она знала сына в такие минуты, помнила его отсутствующий взгляд и напряженное, почти злое выражение лица. Она чувствовала натуру сына, потому, что сама была такая и знала, что, если что-то взбредет ему в голову, – он не остановится на полпути, а пройдет его до конца.

Они оба ничего не умели делать вполсилы и вот за эту душевную прямоту и бескомпромиссность особенно любила сына Ольга Павловна. Любила, но и даже побаивалась одновременно, как будто чувствовала, что однажды подобное решение сына может стать роковым для них обоих. Нет, их отношения никогда не были чересчур благодушными. Они были как полет двух птиц: они вместе пока в такт машут крыльями и одинаково рвутся вверх.

– Выкладывай, что там у тебя стряслось? – торопит она, пытаясь шуткой развеять напряженное молчание сына.

– Да ничего, мам, просто мне приснилось, будто мы летали над лугом, а потом над рекой. И так хорошо это было, я до сих пор помню это чувство.

– Значит, ты растешь. Это всегда так: когда растешь ночью, кажется, что летаешь. И я тоже летала в детстве.

– Да я не об этом, мама! – упрямо мотает он головой. Его уже не устраивает подсказанный матерью выход, – я представил, что когда-нибудь люди научатся летать. Просто так, понимаешь, не на самолетах или ракетах, а просто так – подумал и полетел.

– Ну, ну, – подбадривает его Ольга Павловна, а он уже и сам загорелся, и куда только делась его всегдашняя стеснительность и угловатость.

– Ты, конечно, подумаешь, что это просто детская фантазия, и, возможно, будешь права. Но не это главное в моем сне. Я думал вот о чем. Что делают люди с Землей? Разрушают горы, рубят леса, загрязняют океан – природа меняется, и никто пока не знает, что будет с нашей планетой через несколько столетий.

Современному человечеству, для того, чтобы оно развивалось, необходимы уголь, нефть, газ, металлы, ну, а что произойдет, когда все полезные ископаемые будут добыты? Начнут сверлить Землю насквозь или летать на другие планеты. А когда и там все кончится?

Все это ты знаешь – читала – и я тебе ничего нового не сказал, а повторил вот зачем: а что, если выбранный человечеством путь развития приведет к тупику, кризису цивилизации? Ты меня спросишь: а где же выход? Что же предстоит людям в будущем? Возвращаться в пещеры и каменному топору? Нет, ни в пещеры и ни к топору, хотя может быть и это, но уже людям не глупым, а умным, научившимся управлять природой.

Но каким же образом управлять? Опять с помощью техники? Ведь, если подумать, то окажется, что и нефть, и газ и уголь нужны для производства техники: машин, производящих новые машины и так без конца. Создавая технику человек не стал ее хозяином. Больше того, он создал себе господина, очередное божество.

А что если человечество научится управлять природой без техники? Ведь тогда все производство, вся промышленность будут совершенно не нужны. И будет чистый воздух, чистая вода и луга, и леса. Все будет так, как будто и нет человека, и все это будет для него. Но что это может быть за способ – управлять природой без орудий труда, без техники? А вот как: прежде всего люди научатся управлять своим телом и мыслями.

Но для этого наука должна будет сильно измениться, и изучать не отдельные процессы и явления, а пытаться найти всеобщие закономерности, которым подчиняется все во Вселенной. А ведь человек – это тоже часть Космоса, поэтому и законы, которым подчиняется и природа, и человек должны быть одни и те же.

Я не знаю, когда люди дойдут до этого, но я верю, что человечество может это сделать, ведь не даром верят, что Человек – это венец Природы.

Тяжело дыша, как будто после нелегкого подъема в гору, сжав кулаки и нахмурив брови, Валерка стоял перед матерью, ожидая ее ответа. Ольга Павловна смотрела на него и думала, что же ему ответить, чтобы он не обиделся и не подумал, что она его жалеет или поучает.

«А ведь он хорош сейчас и почти красив», – отметила она про себя, а вслух произнесла:

– И ты всерьез веришь, тому, что сейчас наговорил?

Валерка ожидал чего угодно, но только не этого. Он уже готовил аргументы, чтобы защищать придуманную им теорию, если она начнет возражать, боялся насмешки, и верил, что мать не будет посмеиваться над ним, но все-таки в душе готов был к отпору и топорщился, как еж. Но тут он не выдержал и широко, совсем по-детски улыбнувшись, махнул рукой на серьезность минуты и придуманные им обиды, с размаху плюхнулся на диван, к матери «под бочок». Она была уже гораздо ниже его, и он прижался к ней, обняв рукой за плечо.

– Конечно, нет. Просто я представил себе, как хорошо должны жить люди в далеком будущем. И первое, что я решил про себя: они должны научиться летать. Потом я начал думать о том, что значит летать по желанию. Это значит усилием воли преодолевать силу земного притяжения. Но тогда они и все остальное должны научиться. И не будут нужны ни заводы, ни шахты, ни самолеты. Потом я начал фантазировать какими будут наука и обучение. Ведь тогда все будет по-другому. Все будут учеными и будут творить «чудеса». Только этому нужно будет научиться, и учеба будет не такая, как сейчас. Ведь мы в основном зубрим. А тогда нужно будет понимать.

Когда поймет человек, что он живет не один, а вокруг него много людей и он не сможет пожелать зла никому – тогда он поднимется на первую ступень развития и научится устраивать самое простое «чудо»: летать или создавать деревья, или цветы. Потом будет еще несколько ступеней и высшая – это та, когда человек поймет свое единство со всем миром, почувствует гармонию Вселенной – тогда откроются ему все силы природы

Ольга Павловна покачала головой. Это снова был ее Валерка, каким он был еще в детстве, когда таскал домой облезлых кошек и больных голубей: «Жалко их, мама». А когда подрос немного, не стал жестоким, как это бывает с подростками, не мучил животных и никогда не дрался, несмотря на то, что был хоть и неуклюжим, но очень сильным.

– Ах, Валерка, Валерка, маменькин сынок, – думает Ольга Павловна, проводя рукой по жесткому ежику волос сына, – что-то будет у тебя в жизни? Мой милый «гадкий утенок»!

Теперь Валерка говорил торопливо, будто опасаясь, что его прервут и заглядывал матери в глаза:

– Понимаешь меня, понимаешь?

И находил в ее глазах грустную поддержку:

– Хорошо, сынок, это немного наивно, но все равно – хорошо.

Когда он перестал говорить, мать и сын сидели некоторое время молча. Наконец, Ольга Павловна нарушила молчание:

– Валер, а та девушка, с которой ты летал – это была Таня?

Он помолчал немного, а потом ответил со всей искренностью, на которую был способен:

– Ты знаешь, мама, еще вчера я был в этом почти уверен, а сейчас я уже не знаю.

С этого дня полеты больше не снились Валерке и проблемы будущего человечества как-то потеряли для него прежнюю остроту.

– Валер, ну, ты как, еще не научился летать? – спрашивала его иногда с ехидцей Наташка.

– Учусь, сестра, учусь. Есть кое-какие сдвиги, – заученно отвечал Валерка, но уже не сердился как прежде.

В конце июня на острове расцвели диковинные цветы. Они были похожи на мальву, но это были дикорастущие дельфиниумы: высокие стебли, усыпанные великолепными синими розетками. Пахли они необычайно сильно и сладко. Валерка отправился вглубь острова за букетом, принес цветы домой и представлял себе с каким выражением примет такой букет Таня, которая незадолго до этого уехала на каникулы к тетке в далекую Россию. В тоскливом ожидании прошло больше месяца.

Но и после своего возвращения девочка ни разу больше не появилась в квартире Козловых. Пришлось Валерке сменить свою тактику. Теперь он стал регулярно, как на дежурстве, просиживать на берегу долгие часы. Но что бы он ни делал, нет-нет, да и взглянет – не появится ли на пляже знакомая девичья фигурка. Ее появление он чувствовал почти инстинктивно и по внезапному сердцебиению узнавал, что это она. Таня была выше всех, у нее был самый красивый купальник и самая элегантная походка. – она шла, высоко подняв голову с опущенными почти неподвижными руками.

Так проходил день за днем, уже и август почти перевалил за половину, – но единственное, что он страстно хотел: хотя бы просто подойти и поздороваться, нет – это было выше его сил. Оставалось только надеяться на случай.

Как и многие мальчишки в городке, в детстве Валерка очень любил парады. Больше всего нравилось ему смотреть, как проходят колонны военных. Он помнил себя совсем еще маленьким, когда с мамой за ручку он приходил на главную улицу напротив штаба. Мама выводила его вперед, и он с замирающим сердцем следил за тем как торжественно и весело маршируют знакомые и не знакомые дяди, среди которых был такой же, как и все, непривычно нарядный, даже какой-то чужой и в то же время удивительно родной – его папа.

Но особенно торжественным ему представлялся парад в День Авиации.

В тот день, Валерка с Наташей вышли вслед за матерью смотреть парад. И когда, также, как и много лет назад мать приподнялась на цыпочки, и, сделавшись на мгновение удивительно молодой, взмахнула руками едва не вскрикнула: «Вот он, вот». Валерка почувствовал вдруг как в носу у него защипало, и он отвернулся. А мать уже немного смущенно взглянула на сына снизу вверх.

– Смотри, смотри! Наш папка все такой же стройный и молодой.

Сестра стояла рядом, с рассеянным видом грызла семечки и, казалось, не обращала ни малейшего внимания на эти сантименты. Когда парад закончился, Ольга Павловна заметила идущую рядом Валю Соловову тоже с детьми и окликнула ее. Они подошли друг к другу, заговорили и пошли рядом.

Сердце у Валерки забилось радостными толчками. Он представил, как направится сейчас к ним Таня, взглянет прямо в глаза и протянет руку, как это было во время их последней встречи. Но что это? Девочки как будто и не собирались здороваться. Вот они окинули друг друга холодными отсутствующими взглядами, постояли мгновение, затем повернулись и пошли в разные стороны. Валерка почувствовал этот брошенный мельком взгляд, обращенный даже не на него, а просто в сторону, как будто там, где он сейчас стоял было просто пустое место и понял, что это конец. Больше никогда он не будет стоять к ней так близко, чтобы видеть, как она широко улыбнется ему, обнажая белые зубы с щелочкой спереди. В несколько шагов он догнал ушедшую вперед сестру, тронул за локоть.

– Наташка, ты разве больше не дружишь с Таней?

Удивился, увидев ее тронутые ледком глаза.

–А тебе какое дело? Мы раззнакомились, – и сказала после паузы, – к тому же она все равно скоро уезжает.

– Как уезжает? – не понял Валерка, – насовсем?

– Очень просто. Как уезжают? Отцу предложили на Дальнем Востоке полковничью должность, вот они и уезжают.

Заметив, что Валерка стоит в остолбенении, какой-то молоденький лейтенант, хлопнул его по плечу.

– Что, парень, отшила? Не унывай!

– Да нет, это сестра, – махнул он рукой.

– Хорошенькая сестренка, вот бы познакомиться!

Валерка ничего не ответил и побрел прочь. Праздник был безнадежно испорчен.

Но удары судьбы на этом и не думали прекращаться. Чего стоила, например, еще одна встреча…

– Эй, старик, ты куда это разогнался? – послышалось со спрятавшейся в тени деревьев лавочки.

Валерка невольно остановился и вглядываясь в темноту, узнал своего школьного приятеля Юрку Пошехонова.

– Здравствуй, а ты что здесь делаешь?

– Да вот, сижу, курю, мать из дома выгнала. Нечего, говорит, коптить, ступай на улицу.

Юрка был одним из немногих десятиклассников, кому в семье открыто позволяли курить.

– Поддержишь? – он протянул Валерке пачку сигарет, – «Союз – Аполлон» – фирменные. Привез из Москвы.

Валерка взял коробку, попытался рассмотреть, что на ней изображено.

– Стыковочка… Высший класс. Наша «Ява» и «Филипп Морис».

Неизвестно было, к чему относится похвала Юрки: то ли к состоявшейся недавно космической встрече, то ли к качеству сигарет.

Курить не хотелось, но, чтобы поддержать разговор, Валерка взял сигарету, прикурил, и, отвернувшись, чтобы Юрка не увидел, как он скривился, спросил:

– А ты в Москву отдыхать ездил?

– Старик, кто же в Москву отдыхать ездит? Чисто деловая поездка. Ну, конечно, эстрадные концерты, ресторан – это тоже было. Но главное – налаживание деловых связей для будущего поступления в вуз. Ты куда надумал поступать?

– Я? – Валерку этот вопрос явно застал врасплох, – не знаю еще. Мать советует на математический, а я еще не решил. Может быть, политех.

– Вот, вот, – Юрка покровительственно похлопал его по плечу, – слушаю я тебя и думаю: какая же, мы провинция. Отстали от моды по крайней мере на десяток лет.

– А разве и здесь есть мода?

– А ты как думал? Ну, что такое современный инженерик или учитель? Банально. 120 рэ и серая будущность. Это у нас высшее образование еще редкость. А в столице – ткни пальцем в самого что ни есть замухрышку – окажется инженер. Сейчас, старик, главное – экономика. Только она решает все.

– У тебя, что: родственник какой экономист?

– Ну да, а ты как думал? Дядька, понимаешь, занимает солидный пост в министерстве. 400 рубликов оклад. Знакомства всякие. Он мне так и советует: Иди, говорит, в МИМО. А там знаешь, какая жизнь? Загранпоездки. Париж, Нью-Йорк…

– Так сразу и Париж? – не поверил Валерка.

–А ты думал! Ну, не сразу, конечно… А если не получится… Туда ведь, знаешь, какой конкурс? 150 человек на место. Честное слово. Тогда дядька в Плехановский обещал устроить. Это, уж точно.

– Да, кстати, старик, – круто перевел Юрка разговор на другую тему, – ты что на танцах не показываешься?

– А что? – удивился такому переходу Валерка.

– Просто девчонка одна о тебе справлялась. Догадываешься, старик, о ком речь? Ты зря упускаешь такой момент. Девчонка, то, что надо. И целуется взасос – высший класс. Я бы с ней занялся, да жаль, уезжает скоро.

– А когда ты успел? – внезапно осипшим голосом спросил Валерка.

– Долго ли умеючи! Потанцевал, проводил домой. Ну, а в подъезде…Да ты не ревнуй. Я тебе мешать не стану. Для друга чего не сделаешь? Ну, ладно, старик, мне пора. До скорого.

И удалился бойкой своей походочкой.

– Фу, черт! – у Валерки в горле все пересохло.

Дикая мысль ударила в голову: догнать и набить ему морду. Скрипнул зубами. Вцепился в деревянный поручень скамейки, что было силы.

– Да, что толку! Разве он виноват? Себе набить – это стоило. Все ведь так просто, а я нафантазировал черт знает что. Подумаешь, рыцарь, нашелся.

В ту ночь он снова отправился на реку. Холодная вода обжигала. А с черного неба прямо над островом висела огромная красная луна, предвещая что-то недоброе, такое, что еще никто из них даже представить не мог.

И еще один разговор.

– Валера, а ты знаешь, что через несколько дней Солововы уезжают? – спросила Ольг Павловна, входя в комнату сына.

– Знаю, а что?

– Да нет, ничего, – ответила Ольга Павловна, уловив враждебность в голосе сына, – просто я знаю, что Таня тебе нравилась. Попрощался бы с ней.

– Нравилась, да разонравилась.

– Что же это так вдруг?

– Просто она видеть меня не может. Смотрит на меня, как на пустое место.

– Ты еще во многом ребенок, Валерик, – сказала Ольга Павловна, – да, да, не улыбайся, а Таня давно уже не девочка. Не в прямом, конечно, смысле, а в другом, в смысле ее развития. И, к сожалению, она знает жизнь далеко не с лучшей стороны.

– Ты знаешь, какая у них семья? – спросила она Валерку.

– Ну, семья, как семья, ответил он, – а ты почему меня об этом спрашиваешь?

– А отца их хорошо знаешь?

– Да нет, не очень. Знаю, что он подполковник, командир, красивый такой. А еще я слышал, что он выпить любит.

– Если бы только… А ты знаешь, что Валя Соловова, его жена, со слезами ждет каждых выходных? Боится. Потому, что каждый выходной этот красивый, как ты сказал, мужчина напивается пьяный, приходит домой, избивает и насилует жену, иногда даже на глазах у детей.

– Как же это? – не понял Валерка, – этого не может быть!

– Я сама бы ни за что не поверила, если бы Валентина не просила побыть у них дома, пока муж ее не угомонится и не уснет.

– Ну и как?

– Сначала помогало, а потом он привык и стало еще хуже.

– Он, что, и тебя бил? – воскликнул Валерка и почувствовал, как у него непроизвольно сжались кулаки.

– Да нет, меня он и пальцем не тронул… Понимаешь, она у него все равно, как заложница. Правда, любит он ее, но что из этого? Ревнует. Она только здесь на работу пошла, а то он ее из дома никуда не выпускал. Ни в кино, ни в гости к кому. Вот, только со мной она подружилась, и то, случайно.

– Прямо домострой какой-то. Почему же она не разведется?

– Куда же она пойдет? Это с двумя-то детьми. Ведь у нее ни профессии, ни дома. Взял он ее замуж в восемнадцать лет, едва 10 классов успела закончить. Жила она в деревне. Приехал в отпуск к своим родителям – дома их в деревне рядом стояли – капитан, летчик и забрал ее с собой. Если бы знала, говорит, тогда, что так будет. Вздыхает и плачет. Да, если бы знала… Ведь он ее прямо тиранит. Никак предохраняться не велит, а она без конца аборты вынуждена делать, болеет. Она сама говорит: «Жизнь моя кончена». Это в 33-то года. А дети, дети тут причем? Что они думают при таком-то зверстве и какими они вырастут при таком отце?

– А со стороны ни за что не подумаешь, что у Тани такой отец.

– Таня девочка способная и умница, красивая девочка. Ведь у нее отец и мать – красивые люди. И гордая, как же ей признаться в этом. Но ты представь себе, что она должна переживать. Ну, хорошо, маленькая была – не понимала, а теперь она взрослая, невеста почти. Ведь это же так важно – отношения в семье, между родителями. А какой у нее пример?

– Мама, но ведь я же не знал этого раньше…

– А я и не виню тебя в этом. Конечно, уже все равно. Для Тани все равно, как ты относишься к ней, а для тебя – нет. Ей уже не ты, а кто-то другой помогать должен.

– Мам, а ты с Наташкой об этом разговаривала?

– Да разговаривала. У нее на это один ответ: это их дело, пусть они сами в этом и разбираются.

Валерка вдруг почувствовал такую нежность и такую жалость к этой уже почти чужой девочке, какой он никогда не испытывал, когда видел улыбку, обращенную к нему и держал ее ладонь в своей руке. И вот только сейчас он понял, что уже никогда не сможет забыть ее до конца. И что эта боль и эта нежность, также останутся с ним навсегда.

– Ах, если бы я знал раньше! – повторил он про себя.

Оставшись один, Валерка достал из ящика письменного стола знакомую тетрадь и развернул, не глядя: «И взявшись за руки, они начали подниматься все выше и выше. А с земли казалось, будто две большие красивые птицы согласно плывут в бесконечном просторе неба».

Повторил про себя: «Две большие красивые птицы». Нет, к черту все это!

Валерка зашвырнул тетрадь обратно в ящик. Заходил по комнате быстро. Все: нет ни птиц, ни полетов. А вот что правда: «По выходным он напивается, орет на детей и начинает насиловать жену».

– Ты думаешь, тогда Таня в гости к нам приходила? Она о помощи моей прибегала просить, в слезах, чтобы успокоить отца изверга…

В ту ночь он долго не мог уснуть. Все ворочался, а сон никак не приходил. Все успокоилось, когда наступило утро. Утро его последнего дня.

Валерку хоронил весь военный городок на кладбище одноименной железнодорожной станции и расположенного при ней русско-казахского селения. Своего кладбища в городке не было. Люди в нем жили молодые и умирали редко. А в случае катастрофы или другого несчастного случая родственники погибшего, как правило, увозили на родину.

Валерку хоронили посреди степи, потому, что он любил ее и здесь была его родина. Встречающиеся бабки торопливо крестились и спрашивали жадным шепотом:

– Кого везут-то?

– Парень один помер.

– Офицер?

– Да, нет, школьник еще. Давеча лодка на реке перевернулась, там много народу было, а нашли только этого с ребенком. Мальчишку-то откачали, а этот так и помер. Доктора говорят: сердце не выдержало.

– Господи, несчастье-то какое!

– А с лица-то он черный какой! Я думала старик.

– Молоденький, говорю, парнишка. Семнадцати еще не было.

Тяжело вздыхают старухи, а чья-то словоохотливая родственница тяжелой рысцой догоняет ушедшую колонну.

Слухи, слухи ползут по городку, страшные, почти нереальные. В это не хочется верить, но людей то нет – ищут.

– Шестеро в лодке из было, а ребятенок – седьмой.

–Таракан, Юрка, значит, лодку весной только купил, дюралевую с мотором.

Они на острове уху из стерлядей варили, день рождения у Таракана был. Ну, и перебрали, видно.

– Конечно, пьяные. Трезвые бы разве утонули?

– А ты пробовал реку ниже пристани переплыть? То-то же. Там и здоровому мужику солоно придется.

– Парень-то этот бросился с пристани спасать и, можно сказать, дважды против течения выплыл, да еще с ребенком на руках.

– Плыл да не доплыл, помер, ведь.

– Доплыл, тебе говорят. Мне Черкашин рассказывал. Они в тот день с Иваном Степанычем на даче были. Спускаются они к роднику, а он лежит. У самого берега. И мальчишка у него в руке. Начали они, когда их вытащили, мальчишку отцеплять. Да куда там. Вцепился как клещами. Все плечо у пацана синее.

– Сильный, видать, был парень. На одной руке реку переплыл и спас мальчонку.

– А себе жизнь не сохранил.

– Вот горе родителям…

Черная, черная степь перед глазами у матери, только один гроб красный, и там ее сын.

– Мама, ты знаешь, а я никогда не умру. Потому, что если меня не будет, то куда же это все денется? Я, вот, думал, думал, целый день сегодня думал, и вчера тоже. Мы будем всегда.

– Кто это «мы»?

– Ну я, ты, папа…

– А Наташа?

– Ну, пускай и Наташка, хотя она и вредная.

Он был весь в нее, в ее род, талантом, резкостью черт и некрасивостью. Ее «гадкий утенок», косолапка-малыш, который в последнее время вымахал на голову выше нее. А теперь снова стал маленьким, и теперь уже навсегда. Он мог многого достигнуть в любой области, какую бы ни выбрал, но у него было доброе сердце и слишком ранимая душа. Может быть она сама была виновата в этом. В том, что не отдала его улице, не закалила морально.

– Мама, ты не слушай. Наташка тебе, наверное, наболтала всякого. Это не выдумка и не сон. Ты знаешь, я думаю о том, какими люди будут в будущем. Не скоро, может быть, через тысячи лет, но мне кажется, они обязательно к этому придут.

– Мам, ты не спишь? Ты не спи. Я, знаешь, о чем думаю? Почему мне так жалко всех вас?

И папу, и тебя, но тебя все-таки больше. Вот, живем мы, как будто на краю света. Ничего не видим, даже травы настоящей и той мало. Военные с аэродрома идут хмурые, усталые, а их женам тоже не легче. Я прямо не знаю, что мне сделать для вас. А себя мне почему-то не жалко. Я чувствую, какая большая будет у меня жизнь.

– Ты был сильный и великодушный, мой сын.

– Слабый он был, твой Валерка, и трус. Когда я ему рассказал, что ты со мной, а не с ним решила дружить, он аж побледнел, губы дрожат и побежал на реку плавать. Ночью. Вот и доплавался…

– Не говори так, Юрка, он хороший был, добрый, только фантазер. Все про какие-то полеты мне говорил – как будто я с ним по воздуху. Во сне, говорю. Да нет, не только во сне. И, вообще, он такого понапридумывал, что мне даже скучно с ним стало.