Наконец им объявили, что назавтра их повезут в Кремль для награждения. И вот наступило утро следующего дня. Большой автобус, похожий на экскурсионный, в сопровождении военных регулировщиков повез их в Москву, в центр, и, наконец, в Кремль.

Происходящее дальше, показалось Стасику похожим на чудесную сказку, которую он много раз видел в детстве. Только на этот раз он сам был одним из главных действующих лиц. Их повели во дворец, через сияющие электрическими огнями залы, пока они не оказались в самом красивом и самом величественном. Затем в зале появился президент России, и их стали по списку приглашать для награждения.

Все остальное он видел, как в тумане. И как назвали его фамилию, и как президент приколол к его груди Звезду Героя России, и как Стасик сбился, когда подошел к микрофону. Очнулся он только тогда, когда президент подошел к нему и совсем по – родственному ободряюще положил руку на плечо. После этого «Левша» уже почти свободно закончил свое выступление, а последние слова вырвались у него неожиданно сами:

– Если бы видела меня сейчас мама!

Через два дня Стасик сидел за столом в своем домике с жарко натопленной буржуйкой. Вот-вот должна была прийти после дежурства в госпитале любимая жена, которую он не видел больше двух недель. А еще через пару часов обещала собраться вся команда «Тюльпана», который вследствие вынужденного отсутствия командира проходил регламентные работы.

Их командир готовился встречать их в парадном мундире, с приколотой с левой стороны «Золотой Звездой». Но почему-то не было покоя в его душе. И состояние это началось в тот самый момент, когда он с особой остротой и болью вспомнил о матери. Как она там живет – этот вопрос все больше волновал его и не давал покоя.

Находясь в таком расслабленном состоянии, даже не полностью отдавая себе отчет в том, что он делает, Стасик достал и вставил в смартфон симку, которой не пользовался со времен ранения.

Мобильник включился, но продолжал долго молчать. Стасик уже собрался выключить бесполезный телефон, как вдруг экран засветился и такой родной голос спросил с плохо скрываемой надеждой:

– Стасик, сынок, это ты?

От неожиданности его как будто током ударило.

– Здравствуй, мама, как ты себя чувствуешь?

– Спасибо, сынок. Поздравляю тебя с высокой наградой!

А ты откуда об этом узнала, ведь у вас, по слухам, даже электричества нет.

– Со вчерашнего дня все работает, сынок, и электричество, и даже газ есть. Ведь это такая честь, сам президент тебе награду вручал!

– Я тебя не совсем понимаю, мама, откуда ты знаешь, какой президент?

– Как какой президент? Конечно наш, Зеленский!

– Мам, а ты это сама видела?

– Сама. Твой сослуживец приехал и ролик в смартфоне показывал. Ты еще сказал тогда:

«Если бы видела меня сейчас мама!». Вот я и увидела. Твой сослуживец такой отзывчивый. Он и свет помог подключить, и газ. И так тепло о тебе отзывался. Так хвалил тебя!

Как будто что-то щелкнуло у него внутри и наступила полная ясность. За ним началась охота. Не случайно враги переделали ролик и создали фейк, заменив президента России на своего, продажного, иуду. Но для очистки совести он спросил:

– Мама, а как зовут этого моего сослуживца?

И получил ответ, которого, точно, ожидал.

– Его зовут Богдан, такой очень отзывчивый человек.

Тогда Стасик очень спокойно попросил:

– Мама, а не могла бы ты дать ему трубку, ведь он рядом?

– Але, Стас, очень рад тебя слышать, – раздался самый ненавистный на свете голос.

– Еще бы не рад, ведь твоя охота на меня почти удалась. Но ты еще меня не уничтожил. Может быть, до прилета снаряда мне осталось жить несколько секунд, а может – и минут. Я могу бросить трубку и убежать довольно далеко. Но я не стану делать этого, если ты дашь слово не трогать мою маму. Обещаешь? – все это Стасик произнес ровным, спокойным голосом, чтобы собеседнику был ясен смысл каждого его слова.

До того дошло.

– Обещаю, мы ее не тронем.

– Хорошо, тогда дай маме трубку.

– Я слушаю тебя сынок, – услышал он снова ее голос, – что-то случилось?

– Нет, мама, ничего, все хорошо. Надеюсь, у нас еще есть с тобой несколько минут… А знаешь, давай споем с тобой нашу любимую песню:

«Нiч яка мiсячна, зоряна ясная,

Видно, хоч голки збирай.

Вийди, коханая, працею зморена,

Хоч на хвилиночку в гай.

Сядемо вкупочцi тут пiд калиною

I над панами я пан,

Глянь, моя рибонько, срiбною хвилею

Стелеться полем туман.

Гай чарiвний, нiби променем всипаний,

Чи загадався, чи спить,

Он на стрункiй та високiй осичинi

Листя пестливо тремтить.

Небо незмiряне всипане зорями,

Що то за Божа краса.

Перлами ясними ген пiд тополями

Грає краплиста роса.

Сплять вороги твої знудженi працею,

Нас не сполоха їх смiх,

Чи ж нам, окраденим долею нашею,

Й хвиля кохання за грiх!»

Стасик еще не успел допеть любимую песню до конца, когда высокоточный снаряд, выпущенный из дальнобойной натовской мортиры, наведенный по GPS на сигнал его смартфона, обрушил стены крошечного домика, который облюбовали Стасик и его медсестра Танечка для счастливой совместной жизни.

Родом из Больших Стерляг

Едва проснувшись рано утром в воскресенье, я планировала для себя отдых перед очередной поездкой в составе волонтерской бригады в воюющий Донбасс. Неожиданный звонок моего шефа главного редактора нашей газеты – Демьяниваныча спутал все мои планы.

– Алина, ты, помнится, родом из Верхних Стерляг? Я не ошибаюсь?

– Нет, Демьян Иванович, Вы все правильно запомнили. У меня и фамилия соответствующая – Стерлигова.

– Так вот, Алиночка, сейчас весь Рунет звенит о ваших Стерлягах, где некий Сергей Выхухолев, бывший боец ЧВК, зарезал престарелую бабушку. Ситуацию сильно напрягает тот факт, что и в ЧВК этот самый Выхухолев попал из колонии, где он отбывал срок за убийство. Больше того, интернет полон роликами о собрании жителей деревни, где они просят защиты от этого пьяницы и дебошира. У меня есть подозрение, что эти протесты кем-то неплохо срежиссированы. Ты представляешь, какую «бучу» могут раздуть из этого наши «заклятые друзья»?

Наш Демьяниваныч просто душка! Раз уж он сел на своего конька, то теперь не остановится до тех пор, пока не объяснит все скрытые мотивы этого события. В период «диалектического материализма» это называлось бы «классовой борьбой», а сейчас? Впрочем, неохотно отходя ото сна, я не сразу смогла придумать подходящий термин и, за неимением лучшего, остановилась на «геополитической борьбе». Хотя, какая уж тут «геополитика» в наших Больших Стерлягах?

Затем я вспомнила свою родную деревню и себя в неполные пятнадцать лет. Я заканчивала девятый класс, и мои родители собирались переезжать в Нижний Новгород, где жили мои дедушка с бабушкой.

Я никогда не была красоткой, в отличие от той же Варьки Хорьковой, за которой все мои одноклассники просто «табуном бегали». Но мальчики мне уже нравились. Особенно Митя Оглоблин, видный такой парень. Но на меня он даже внимания не обращал. Единственный из ребят, кто «уделял» мне внимание, был мальчик Сережа со странной фамилией «Выхухолев». Кто-то из ребят вычитал в энциклопедии статью об этом реликтовом зверьке, и с тех пор Сергея иначе как «выхухолем» никто и не называл. Иногда правда, к этому прозвищу добавлялось еще одно или два слова и получалось вообще что-то невообразимое.

Сергей был, как теперь говорят, «из неблагополучной семьи», его воспитывала одна мать – доярка в здешнем «колхозе», а от отца, кроме необычной фамилии у них ничего больше не осталось. Это был очень впечатлительный ребенок, с не совсем устойчивой психикой, отчего насмешки ребят вызывали в нем бурный протест, который обычно заканчивался слезами. Поэтому его дразнили еще «плаксой-ваксой». Судя по всему, Сергей был в меня влюблен, потому что в разговоре со мной смущался, краснел и даже начинал странно заикаться.

И вот выходит, что теперь этот застенчивый мальчик Сережа вырос настоящим изувером и «двойным убийцей»? Нет, это решительно не укладывалось у меня в голове!

– Алин, ты спишь? – оторвал меня от воспоминаний голос Демьяниваныча, – ты не спи!

– Не сплю я, не сплю, Демьян Иванович.

– А если не спишь, то, верно, уже поняла, какое будет от меня предложение, – так он всегда говорил, обращая любое указание в форму вроде бы необязательную, – поехать на свою малую родину и разобраться в сути происходящих там событий. Командировочные я тебе уже перевел на карточку. Так что жду вестей из этих ваших Больших Стерляг. Ну, и с богом!

Воскресный день еще не успел погаснуть, а я уже подъезжала на пригородном автобусе к родной деревне. В пути мы миновали уже пару заброшенных деревень и меня непроизвольно начали одолевать смутные сомнения. А вдруг моя деревенька окажется такой же покинутой людьми? Что мне делать тогда?

Но чем ближе мы подъезжали, тем больше крепла у меня надежда встретить своих односельчан в добром здравии. Против ожидания, встреча со знакомыми перелесками взволновала и вызвала у меня много приятных воспоминаний. Была ранняя весна. Поля в большинстве своем освободились от снега. И только в оврагах и на опушках леса оставались его серые неопрятные клочки.

Вон в той березовой рощице росла самая вкусная в округе малина. Я даже почувствовала на губах ее аромат. Хотя, по нынешним временам, купить в овощном супермаркете коробочку свежей малины вовсе не является большой проблемой. Были бы деньги.

А там, за пригорком под набухшим ломким льдом лежит маленькое озерцо, которое раньше всех нагревалось теплым весенним солнышком, и мы, тогда еще дошколята, именно в нем открывали свой купальный сезон.

– Девушка, – обратился ко мне водитель нашего «Пазика», – Вы до Больших Стерляг билет брали? Подъезжаем!

Возле автобусной остановки высилась новенькая сотовая вышка. Рядом с остановкой находился продуктовый магазин. Он был новый, или я его просто не узнала. Ассортимент продуктов был вполне обычный. Продавщица, девушка кавказской наружности, при виде незнакомки расплылась в широкой профессиональной улыбке. Она не ошиблась. Я заказала связку баранок, нарезной батон, кольцо полукопченой «Краковской» колбасы и бутылку водки.

– Вам «Аминовскую»? – уточнила продавщица.

Я не поняла и повторила:

– Да, вон ту, «Российскую».

– Вы надолго к нам? -поинтересовалась девушка.

И добавила:

– Чужие к нам редко приезжают.

Я продолжила разговор, стараясь получить от всезнающей продавщицы нужную мне информацию.

– Я жила в Больших Стерлягах до пятнадцати лет, а потом уехала вместе с родителями в Нижний. Хочу остановиться на пару дней у кого-нибудь из знакомых. Баба Нюра, например, как поживает?

– Живет помаленьку, а что ей сделается? – с видимым равнодушием ответила продавщица, – дочь из города несколько раз приезжала, уговаривала поехать с ней, а та ни в какую.

Я расплатилась картой, отметив про себя, что технический прогресс не миновал и нашу деревню, сложила покупки в свой полупустой рюкзачок, поблагодарила продавщицу и отправилась знакомой дорогой к домику бабы Нюры. Чем дольше я шла по родной деревне, тем больше убеждалась, что запустение ей не грозит. По крайней мере пока.

Одноэтажные дома, хоть и казались маленькими после привычки жить в городе-миллионнике, но зато они не выглядели мертвыми каменными коробками, а были живые, деревянные, украшенные разноцветными наличниками и мезонинами с крохотными резными балкончиками. Я не удержалась чтобы не отправить своеобразный видеоотчет моему главреду Демьяниванычу и заодно запостить свой авторский блог снимками родной деревни.

Для того, чтобы немного разнообразить мой стрим, я завела разговор о происхождении названия родной деревни и связанной с этим названием одноименной рыбы.

В большинстве этимологических словарей русского языка утверждается, что слово «стерлядь» имеет германское происхождение. Однако некоторые отечественные ученые считают это утверждение некорректным. Скорее всего, пишут они, произошло обратное. Именно в германских языках заимствовали это русское слово. Дело в том, что рыба стерлядь в большинстве европейских стран вообще не встречается или распространена крайне редко, в то время, как в России, тем более в прежние века, она считалась обычным уловом. Скорее всего это слово появилось в сочинении немецкого ученого Олеария (1647 г.) о путешествии по Московии. Так что, будем считать слово «стерлядь» исконно русским. И множественное число «стерляги» соответствует древнерусской традиции. Отсюда происходят и фамилии: Стерлягов и Стерлигов.

Было, однако, одно сделанное мельком наблюдение, которому сначала не придала серьезного значения, но постепенно оно вырастало в совсем нешуточную проблему. Встреченные мною прохожие или просто выглядывающие из домов сельчане, торопливо ответив на мое приветствие, как-то уж больно поспешно старались пройти мимо или спрятаться за своим забором.

– Наверное, они меня просто не узнают, – помню, решила тогда я.

Прошло еще минут десять и на мой стук отворила двери хозяйка маленького, слегка даже покосившегося деревянного домика – Анна Тимофеевна Варежкина – баба Нюра. Она, кажется, даже не очень удивилась, увидев меня, свою дальнюю родственницу, потому что в деревне почти все раньше были родственниками, как говорится «седьмая вода на киселе».

Просто сказала:

– Здравствуй, Алинка! – и обняла меня.

И тут я увидела, какая она стала маленькая и сгорбленная. Я сама не то чтобы высокого росточка, а баба Нюра мне чуть не по плечо. Но внешне она как будто совсем не изменилась: как была в моем детстве маленькой сморщенной старушкой, так такой и осталась.

Позже я раздумывала над реакцией бабы Нюры на мое появление и пришла к выводу, что все дело в возрасте и в разном понимании продолжительности нашей разлуки. Это для меня мы не виделись практически половину моей жизни, а для нее – просто совсем небольшой отрезок: как была она в моем детстве пенсионеркой, так сейчас ею и осталась.

Баба Нюра вскипятила воду в электрическом чайнике, и мы долго сидели, попивая собственноручно изготовленный ею кипрейный чай и вспоминая разные разности. Но Сергея Выхухолева, ни словом не касаясь, как будто его на белом свете не существовало и вовсе. Я рассказала, что осталась совсем одна после смерти родителей от ковида, и совсем коротко, о том, что работаю корреспондентом в газете и веду свой блог в интернете.

Баба Нюра не только хорошо сохранилась внешне, но и нисколько не потеряла ни ясности ума, ни трезвости памяти. Тихонько посерпывая чаек она рассказывала мне о тех изменениях, которые происходили в деревне за прошедшие годы и которые начинались еще при мне.

– Ты думаешь, твои родители просто так постарались увезти тебя из Стерляг? Нет, голубушка. Уже тогда начали приезжать к нам люди чужого рода – племени, которые не давали проходу нашим девчонкам, но до серьезных бед еще не доходило. И вот тогда твоя мать, Анфиса – покойница, царство ей небесное – окончательно решилась на переезд. Чувствовало, видать, ее сердце, что недобрые времена нас ожидают.

– Ну, и что же получилось сейчас? Бояться начали люди. У нас глава деревни не из местных, зовут – Амин. Он не просто глава, но и полный ее хозяин. Здесь ему все принадлежит: и бывшая колхозная земля, и все бывшее колхозное хозяйство.

Сам Амин живет в районном центре, в деревню приезжает на «Мерседесе», шофер у не тоже свой – из диаспоры (это слово баба Нюра произнесла с видимым усилием). Вообще их полно сейчас в деревне: все охранники и помощники Амина. И что обиднее всего – считают себя главными, а нас чуть ли не слугами.

– А уж местным девчонкам, тем, кто посимпатичнее, просто проходу не дают. Все началось с Вареньки Хорьковой, помнишь, видная такая была девочка. Повадилась она в город на дискотеку ездить, а домой все на попутных с чужими возвращалась. Но однажды так и не вернулась. Пропала, бедняжка. Дело было еще летом, а уж на следующий год, весной, нашли ее тело в пруду за деревней. С трудом по колечку, бабушкой подаренному, ее опознали. А как она в пруд попала, никто не знает. Были и другие пропажи наших девушек, но никого из них так и не нашли.

– С той поры стараются наши девчонки держаться от приезжих подальше. А то вон, даже продавщица в магазине, Лейла, бывшая жена Мити Оглоблина, и та нос задирает. Переехала в город, а в магазин приезжает на собственной машине. А откуда у простой продавщицы могут быть деньги на машину? Ее «бывший» – Митя, так тот до сих пор на стареньком «Урале» мотается. А он ведь у нас тоже власть – участковый милиционер – единственный из наших деревенских. Митя мой внучатый племянник, ты с ним в одном классе училась и неравнодушно по нему «вздыхала». Он обещал завтра ко мне в гости зайти.

– Я не очень жалую этих, чужих людей, но есть и от них какая-то польза. Не будь у нас таких, как Амин, может быть, давно уже обезлюдели бы наши Большие Стерляги, как другие окрестные села. А так, эти чужие работу какую – никакую дают. И в «колхозе», и на заводишке местном, водочном. К нам даже из райцентра многие на работу приезжают.

Последние соображения бабы Нюры я слышала уже как бы в полусне и не особо обратила на них внимание.

А наутро, во время довольно позднего, учитывая наши вчерашние ночные бдения, завтрака, баба Нюра буквально сразила меня своей проницательностью.

– Ох, и хитрая же ты, Алинка, – заявила она, сощурившись правым глазом, – ты думаешь, я не понимаю, зачем ты после стольких лет отсутствия к нам на деревню примчалась? Своего Серегу Выхухолева выручать! А ведь вчера ни словом о нем не обмолвилась.

– Ты только не подумай ничего плохого, баба Нюра. Я приехала в Большие Стерляги, действительно, по заданию редакции. Но только я не собираюсь своего, как ты выразилась, Серегу выручать. Во-первых, он совсем не мой, а во-вторых, мне важно самой во всем разобраться. Поэтому так важно было для меня твое мнение обо всем, что в наших Стерлягах происходит. Но, если уж зашла речь о Выхухолеве, то расскажи, пожалуйста, что ты сама обо всем этом думаешь.

– А что тебя, больше интересует: убийство старой учительницы Веры Степановны или сама судьба несчастного Сереги?

– Как, неужели убили Веру Степановну? – ужаснулась я.

– Так ты, выходит, ничего об этом не знаешь? – удивилась баба Нюра.

– Ничего, баба Нюра, абсолютно ничего.

– Это было ужасное злодейство, убить несчастную старушку, и пусть бог покарает того, кто это совершил!

– Так ты считаешь, что это не Выхухолев? – почти вскрикнула я.

– Не знаю, Алиночка, не знаю. Вот придет Митя, он подробнее расскажет, но он не сомневается, что это Серегиных рук дело, а я сомневаюсь, очень сомневаюсь. Хоть ты убей меня, а все равно не поверю, что Серега законченным душегубом сделался.

– Баба Нюра, а ты еще про водочный завод в нашей деревне говорила. А ты ничего здесь не попутала? – перевела я разговор на другую тему.

Баба Нюра даже обиделась.

– Я точно знаю, на старой ферме расположился заводик водочный. Об этом все наши деревенские знают, а многие даже на нем работают. Водку эту, нашенскую даже «Аминовской» кличут. По имени своего хозяина. А ты говоришь, «попутала».

Я припомнила, что именно так называла мне вчера эту водку продавщица Лейла.

Перед приходом деревенского участкового Дмитрия Оглоблина баба Нюра предупредила меня:

– Ты на Митю особо внимания не обращай. Он сейчас ходит как будто обухом по голове ударенный. А все любовь. Он свою Лейлу на руках носить готов был, а она все рога ему наставляла со своими парнями из диаспоры. А потом и вовсе хвостом вильнула и уехала жить в райцентр. Вестимо, там жить сподручнее: и водопровод, и все другие удобства. А у нас что? Все удобства на дворе. Она, бывшая его, к этому, видите ли «не привычная». А так, Митя, парень хороший. Это я тебе от души говорю, а не потому, что он мой сродственник.

– Да знаю, я, баба Нюра, по правде говоря, Митя в школе мне очень нравился, а он на меня внимания никакого не обращал. Да, что уж там вспоминать давно прошедшее.

– А у самой тебя как дела на личном фронте? – поинтересовалась баба Нюра, – небось, замужем давно?

– Да нет у меня никого. Сначала учеба в университете, потом работа ненормированная, а тут смерть родителей, до личной жизни ли теперь? И я уже почти старуха, скоро тридцать разменяю, кто меня такую замуж возьмет? – невесело пошутила я.

– Ай, Алиночка, не скажи, мне бы твои годы. Ну хотя бы полтину сбросить! Уж я бы развернулась! – воскликнула баба Нюра.

Тут в дверь постучали.

– Полицию вызывали? – спросил бархатный баритон.

Это пришел Митя Оглоблин, деревенский участковый уполномоченный.

Ему очень шла форма полицейского. Я иногда обращала внимание как мешковато выглядела куртка на других, а на нем сидела просто отлично. Куртка делала плечи Мити еще шире, а фуражка с высокой тульей его рост – еще выше.

– А, теперь я знаю, какой сюрприз приготовила для меня баба Нюра! – воскликнул он, едва войдя в дом. И добавил приветливо, заглянув мне в глаза, пожалуй, впервые на моей памяти.

– Здравствуй, Алинка!

Он положил ладони мне на плечи и по-родственному чмокнул в щеку. В конце концов мы все были из одной деревни, а, значит, почти родственниками.

На мгновение я опять почувствовала себя подростком и едва не заробела перед этим видным мужчиной. Мне помог опыт корреспондентской работы, и я быстро справилась с подступившим волнением. Мы разговорились. Митя с юмором рассказал несколько случаев из своей практики, и мы втроем от души смеялись.

Я помнила, что Митя и прежде был красивым парнем. И удивительно, теперь он стал еще лучше. Исчезла некоторая слащавость и неопределенность в облике этого человека и в глазах появилась грусть, как это бывает с людьми, пережившими настоящее горе. Эта грустинка периодически проскальзывала в его словах и жестах, отчего мне почему-то захотелось его обнять. Разумеется, по-родственному.

В тот день я долго разговаривала с моим бывшим одноклассником.

Нет, по службе у него все было в порядке, по крайней мере, он так считал. Он не видел особых проблем в том, что Амин и его компания захватили власть в его родной деревне и даже в районном центре. Я предположила, что мнение бабы Нюры о положительном влиянии компании Амина на народонаселение нашей деревни сформировалось у нее именно под влиянием Оглоблина. Митя неоднократно принимал участие в попойках веселой компании, в которую входили и его городские начальники, но всегда сохранял трезвый рассудок и не был замешан ни в одной из безобразных выходок.

Митя тяжело переживал уход Лейлы и винил в разводе одного себя. Однако в чем состояла его вина, он не мог конкретно даже выразить, и эта невысказанность тяготила его больше всего. И точно так же он явно не хотел видеть глубоких противоречий в жизни родной деревни.

– Митя, скажи пожалуйста, и ты с чистой совестью отправил своего бывшего одноклассника в тюрьму? – задала ему мучивший меня вопрос.

– Понимаешь Алина, мне было это очень не по душе, но что делать, если все улики указывают на то, что именно Серега Выхухолев виновен в убийстве старой учительницы. Я сам составил Протокол об обстоятельствах совершенного преступления. Мое начальство отметило его грамотность и обещало в скором времени представить меня к присвоению очередного звания – капитана полиции, – заявил он не без гордости. Вообще-то это запрещено, но я готов показать тебе этот документ.

Я сказала, что согласна поехать к нему в участок, но прежде предложила прокатиться на ферму к теперешнему водочному заводу. Не заметив в этом подвоха, Оглоблин согласился.

И вот, уже на следующее утро, мы тарахтим вдвоем на его стареньком мотоцикле по родному селу. Я закрывала глаза и пробовала представить, что это происходит не сейчас, спустя почти пятнадцать лет, с нами, уже взрослыми, серьезно потрепанными жизнью людьми, а в далекой юности. Ах, я, кажется, отдала бы тогда полжизни за то, чтобы мчаться вот так вместе с ним и несмело прижиматься к его широкой спине.

Я опять обратила внимание на странную реакцию встречавшихся нам односельчан. С ним здоровались все, но как-то даже приниженно и старались не задерживаться. А об обычных разговорах, какие я помнила раньше, речи вообще не шло.

Одноэтажные здания животноводческой фермы располагались вдоль проселочной дороги на порядочном расстоянии от деревни. Но было видно, что транспорт здесь ходит довольно часто и дорога находится в приличном состоянии. Чего никак нельзя было сказать о самой ферме. Когда-то белые стены облупились, подслеповатые окна давно не мылись, так что подойди к ним посторонний человек и попытайся рассмотреть, что происходит там внутри, он ничего бы не разобрал.

А между тем, внутри зданий, наверняка, что-то происходило. Иначе зачем было окружать бывшую ферму довольно высоким забором и выставлять охрану у ворот.

Митя остановил мотоцикл и подошел к двум бравым охранникам в защитной форме. Они явно были знакомы, потому что поздоровались с ним за руки, но пускать его внутрь им было, очевидно, не велено. Митя пытался им что-то доказывать, размахивал руками, но они твердо стояли на своем.

Наконец, он вернулся ко мне явно раздосадованный.

– Черт знает, что такое, – недовольно бурчал Оглоблин, – я тут представляю власть, а они твердят мне, что ферма эта – частная собственность и пускать посторонних категорически запрещено. А какой я им посторонний? Вот я завтра доложу Амину об этом самоуправстве и потребую разрешить допуск на завод представителю власти.

– Ладно Митя, – попыталась я успокоить своего «представителя власти», – давай объедем ферму вокруг и посмотрим, нет ли здесь еще чего-нибудь примечательного.

Едва мы свернули за угол, как почувствовали очень специфический и крайне неприятный запах. Мы успели добраться до средины забора, прежде чем выяснилась причина этого запаха. Из дыры в заборе торчала керамическая труба, из которой вытекала мутная пенящаяся жидкость. Дальше эта жижа попадала в неглубокую, видимо, в спешке прорытую канавку и стекала по естественному склону куда-то вниз.

Мы с участковым Митей молча переглянулись, потому что прекрасно знали, что там внизу находится. Все так же не сговариваясь, мы почти бегом начали спускаться по сырому склону.

Не знаю, что почувствовал Митя, а у меня просто сердце защемило от открывшейся картины. Там был памятный мне с детства пруд, с которого мы начинали свой купальный сезон, потому что вода в нем прогревалась быстрее всего. Я прекрасно помнила его ласковую прозрачную водичку. Так вот, этого пруда больше не существовало.

На его месте вздыбилась чудовищная мерзкая каша, уровень которой в несколько раз превышал объем прежнего прудика. Вот – вот, и она перехлестнет за пригорок, который служил естественной дамбой для нашего прудика, и тогда у нее больше не будет преград вплоть до пролегающего совсем рядом русла большой реки.

И тогда произойдет катастрофа уже республиканского масштаба.

Мне ничего не нужно было объяснять. Еще накануне я проштудировала файлы о промышленном производстве алкогольной продукции. И видела, какие проблемы существуют даже на лицензионных водочных заводах. А здесь о существовании лицензии и проведении какой-либо экологической экспертизы нельзя было и мечтать. Наверняка, сплошная антисанитария царила и в цехах бывшей фермы.

И поэтому от барды, так называлась по-научному эта мерзкая жижа, у Больших Стерляг не было никакого спасения.

Мите я тоже ничего не стала объяснять. Он уже большой мальчик и должен во всем разобраться сам. Кроме того, мужчины вообще не любят, когда за них пытаются что-то решать, а тем более, делать выводы. Пусть додумывает все сам и решает, как ему поступать дальше.

Мы еще немного постояли на склоне, вдыхая миазмы застоявшейся барды. После этого меня еще как минимум пару дней будет преследовать эта мерзкая вонь.

– Мить, – спросила я своего бывшего одноклассника, – а что, до деревни этот аромат никогда не долетал?

– Ты знаешь, – ответил он, как всегда на полном серьезе, – я сам никогда не замечал, а вот баба Нюра еще прошлым летом жаловалась на какой-то неприятный запах.

–– Ну вот, – сказала я, – теперь все объяснилось в лучшем виде. А теперь мне хотелось бы познакомиться с твоим обещанным Протоколом.

Мы сидим в рабочем кабинете участкового. Спартанская обстановка не способствует долгому времяпровождению. Но мне нужно внимательно прочесть этот документ. Ведь на его основании моему бывшему однокласснику грозит, как минимум, длительный срок лишения свободы, а, может быть, и верная смерть на фронте.

Да, Митя не даром хвастал своим Протоколом. Чувствуется рука профессионала. Все изложено подробно, даже несколько занудно. Предполагаемое орудие убийства: армейский нож с нацарапанными инициалами «С» и «В». Удары наносились твердой рукой справа налево.

И тут меня как будто озарило, и я, вроде бы невзначай, спрашиваю Оглоблина:

– Митя, а ты не помнишь, как в нашей школе ребята дразнили Выхухолева?

– Ну, «выхухоль», ну, «маменькин сынок», – отвечает сбитый с толку мой криминалист.

– Правильно. А еще, ну, вспоминай!

– «Левша недоделанный»! – Оглоблин вспомнил прозвище, которое могло полностью изменить ключевой момент обвинения, – ну, конечно, Серега не мог быть убийцей, потому, что он…!

– Верно. Он левша и не мог наносить удары ножом справа налево, а только слева направо.

Свою оплошность Митя переживал очень живо, не скрываясь от меня. Он бегал по комнате, лупил по лбу и обзывал себя последним идиотом.

Я сидела в сторонке и не вмешивалась. Я понимала, что сейчас у Оглоблина рушатся не только обвинения против его бывшего одноклассника, но, вполне вероятно, вся благостная картина его внутреннего мира, которую он нарисовал для себя, оправдывая услужение уголовным элементам.

О том, что мы имеем дело с уголовщиной, лично у меня сомнений не оставалось. Во-первых, аргумент чисто экономический – криминальное производство водки в промышленных масштабах на нелицензионном предприятии в антисанитарных условиях. Во-вторых, аргумент социальный: убийства и пропажа девушек и молодых женщин.

Я понимала также и то, что мое теперешнее знание автоматически делает меня врагом здешней криминализованной диаспоры, и сторонников в начавшейся борьбе у меня нет. Пока нет. Но я не спешила паниковать. У меня теплилась надежда на то, что Митя Оглоблин, этот красивый, видный мужчина, разберется со своими демонами и в конце концов станет моим другом.

Разумеется, я тщательно сфотографировала документ и переслала его и моему главреду и в блог, и в облако, решив про себя, что лишняя копия делу не помешает.

Но оставалась, по крайней мере, еще одна проблема. Я подступала к ней медленно, потому что одно не вовремя произнесенное слово могло все испортить.