Психоанализ сновидений. Практикум расшифровки тайного языка нашего Я

Коллеги сватают ее к новому молодому сотруднику: он холост, может быть брак. Но она не хочет заводить служебный роман. Тем более что он не в ее вкусе, не похож ни на персонажа ее сна, ни на ее отца. Она не говорит на работе, что встречается со Степой, хотя не стесняется того, что у него нет высшего образования и что он деревенский мужичок. В это понятие она вкладывает «крепкий, земной».

Я держу в руках китайские шары, вставленные друг в друга, которые отец сделал, намеренно проигнорировав инструкцию по изготовлению. Мне очень жалко, что в них выпал какой-то кусок. Летают корабли-монстры. Страшная голова клоуна с раскрашенными глазами в черной шляпе-котелке. Он приподнимает шляпу, в левый глаз влетает яйцо – жизненная сила или пилот. Со мной проводник, как Вергилий, он всё здесь знает. Мне страшновато, но больше удивительно – это не мультики, а реальность. Внутренний диалог: «Это что такое, откуда они взялись?» – «Это же твои страхи, ты сама их породила когда-то. Потом они материализовались и теперь живут самостоятельно».

Кусок – фрагмент сна, в котором Тамара испытывает сожаление, связанное с покойным отцом. Он выпал из ее жизни, смерть накрыла его черной шляпой. При жизни он игнорировал Тому. Мать интересовалась лишь ее делами и теми переживаниями, которые считала важными. Тамаре, как и мне – Вергилию, – стало не страшно, а интересно заглядывать в себя. Теперь ее глаза ожили.

Большая овчарка тянет меня за руку, а потом за ягодицу к окну. Прихватывает сильно, но на удивление не больно. В окне ничего не видно. Я иду по Тбилиси своего детства: трансформаторная будка, будка сапожника, конура овчарки. Мне хорошо, вольно. Опускается ночь, мне приготовлено место на улице в укромном месте, закрытом деревьями. Там для меня стоит раскладушка (со смущенной предвкушающей улыбкой), но меня беспокоит, что рядом оказываются еще какие-то койки.

Степа любит по-собачьи. В их отношениях нет перспективы. Стремление раскрепоститься ассоциируется у Тамары с половой распущенностью: уличная девка в разных койках. Ее женская сучность…

Тамара предложила Степе разойтись по разным комнатам, он ответил: «Лежи тут и сопи в две ноздри». Мол, в деревне баб держат за второй сорт, а она строит из себя барыню. Тамаре впервые приснилась покойная мама, она выглядела приветливой. Тамара перевезла вещи на квартиру к дочери – со Степой стало невыносимо. Как она могла так унижаться?

Я на балконе, который в раннем сне выходил на бурное грязное море с обломками после кораблекрушения. Это не Тбилиси, внизу течет река, более спокойная, чем Кура. Тут нет хаоса и обломков крушения.

В детстве Тамары было мало любви и свободы. Она застряла в эдиповой фазе в мазохистской позиции. Надо было дойти до дна, чтобы оттолкнуться от него и всплыть.

Мазохизм – это способность растворять ненависть в любви.

Отто Кернберг

Четверо в лодке, не считая собаки

Не знаю почему, но вид человека, который спит, когда я уже встал, приводит меня в неистовство. Меня возмущает, что драгоценные часы нашей жизни, эти чудесные мгновения, которые никогда уже не вернутся, бесцельно тратятся на скотский сон.

Джером К. Джером

Жанна постоянно ссорится с Резо. Так она избегает секса, в котором он импульсивно разряжается. Он дважды хотел начать акт без презерватива, пришлось остановить. Она предупредит его, что третий раз будет последним. Она не будет рожать от мужчины, который орет на нее.

Светло-каштановая сучка-лабрадор не отходит от ворот дома. Там между прутьев застрял щенок, а ко льду примерз другой. Хозяева предлагают забрать их, они не будут их кормить, они им не нужны, якобы они бедствуют. Видно, что это не так. Возьму их, хотя это перевернет мою жизнь. Хозяева кладут щенков в сумку и дают еще одну. Из дома выбегает бойцовская собака с обрезанными ушками, всех забираю. Дома звоню папе, ожидая понимания, что не могла их бросить, он понимает меня.

На кухне, похожей на родительскую, открываю сумки. Там много щенков. Я им рада. Смотрю на бойцовскую собаку, это пес, он кажется теперь красивым. Во второй сумке оказывается кошка, я их боюсь, у меня аллергия на кошачью шерсть. Кошка видит, что я не рада, и оскаливается. Рука тянется ее погладить, она мягонькая, расслабляется. Радость перевешивает тревогу, что я не справлюсь. Во сне постоянно где-то маячит мужская фигура, дающая поддержку. Нужно, чтобы папа и Резо разделяли мои чувства.

После неоднократных уходов и возвращений Резо Жанна наконец по-настоящему рассталась с ним. Иногда кажется странным, что это ее квартира. Она у нее уже пять лет. Стена, которую сделал прежний хозяин, ей не нравится, но она не убрала ее. Купила лишь двуспальную кровать и платяной шкаф. Резо в этом не участвовал.

Моя старшая коллега, с которой мы иногда обсуждаем религию и психологию, нашла пять щенков и пять котят. Они хорошенькие, маленькие, такие теплые, беленькие и светло-песочные. Невозможно их бросить, но и взять нельзя. У щенка большие лапы, вырастет большой собакой, перевернет мне жизнь. Показываю маме, та безучастно повторяет, что они маленькие. Узнаю, что бабка засунула их в мешок и отдала отнести в мусорку. Едем с сестрой искать их в контейнере. Мама не участвует. Находим в зеленом контейнере мешок, похожий на мамин халат из лоскутов. Она оставила его у меня, когда жила в моей квартире во время моих командировок. Когда мама приезжает, я не могу его найти. В мешке нет движения, они умерли. Мы уезжаем. Просыпаюсь с чувством вины: не посмотрела, вдруг они живые.

Появление собаки напоминает рождение сестры в пять лет. Оно перевернуло положение Жанны в семье. Родить девочку – родить соперницу. Сестра избегает Жанны. Родить мальчика после ненависти к мужикам – биологическому отцу и отчиму, предпочитавшему родную дочь?

Резо не оставил после себя никаких следов. Только разбитый бокал из хрустального сервиза. Как будто и не было пяти лет с ним. Он не починил ни замок в прихожей, ни дверной звонок. Жанна видит повторяющий сон:

Кто-то настойчиво пытается позвонить в дверь. Звонок не работает. Я полусонная кутаюсь в одеяло и иду к двери. Смотрю в глазок, дверь квартиры напротив открыта. Я вываливаюсь с дверью, падаю на пол, одеяло сползает. Из квартиры выходят соседи. Я встаю и захожу в свою квартиру, закрываю дверь. Но язычок замка не заскакивает. Это не моя дверь – та открывается в другую сторону. Я паникую: кто-то может войти, что-нибудь сломать, а мне с этим жить.

Жанна не может встретиться с отцом, бабка с матерью не простят ей этого предательства. Мать против ее воли хозяйничала в ее квартире, наводила порядок в шкафу. С трудом удалось отучить ее от этого. Жанна различает ее голос в своих мыслях, но не может противостоять ему. Вместо этого ругает мамиными словами себя. Гипноз какой-то.

Двухкомнатная квартира, я в ней живу, тут мебель из моей однушки. Открываю шкаф, намечаю перебрать вещи. Пришла мама, я ей очень рада. Я выхожу, а когда вхожу, вижу, что она сбрасывает на пол мои вещи с полок, говорит, что разберет их. Она не слышит моих возражений. Я выталкиваю ее из квартиры, она сопротивляется. Я жалуюсь по телефону подруге. Мама открывает дверь ключом – она сходила и сделала дубликат. Она складывает вещи стопкой, там перемешаны вещи, которые я ношу и не ношу. Я говорю, что мне так неудобно, она не слушает. Я в истерике кричу на нее, выталкиваю и закрываю дверь. Мама при этом невозмутима, она опять придет.

Мама во время ремонта жила у Жанны, постоянно перекладывала вещи в шкафах, несмотря на возражения дочери. Жанна забрала у нее ключи от своей квартиры, мать ночевала у себя на работе на стульях. Дед помогал матери убираться по дому, так как она не очень соблюдает порядок. Бабка педантичная и гоняла мать по этому поводу. Мама охотно впускала деда и была благодарна ему за помощь. Когда у маленькой Жанны была ангина, мама пыталась влезть ей в горло, чтобы помазать люголем, била по рукам, чтобы не мешала. Она не простила мать и не верит, что ей можно доверять. Когда у Жанны заболело ухо, папа отвел ее к соседу-отоларингологу, который был пьян и засунул ей в ухо турунду со спиртом, от которого боль стала нестерпимой.

Жанна долго не решалась на сессии по скайпу. Впустить в свой дом – как в тело или еще страшнее – в душу. Безопаснее на нейтральной территории, где я при исполнении, ничего личного. Даже сейчас они с папой встречаются на маминой даче в присутствии маминых собак. В пять лет Жанна оставалась наедине с дедом, когда бабка уезжала продавать цветы. Дед не смог собрать ее длинные волосы и привез к себе на работу, чтобы женщины ее причесали. Очень тепло вспоминается (У Жанны дрожит голос, она трет глаза). Папа из этого времени не вспоминается.

Жанна набралась смелости и уверенно отстаивает свои интересы перед начальством. Ей интересно наблюдать за своей новой ролью.

Я иду от вас после сессии на площадь трех вокзалов. Иду к трамвайной остановке по трамвайным путям, они уходят вдаль. Блестят на сером асфальте. Дохожу до трамвайной остановки, кирпичное здание краснеет под солнцем. Сворачиваю в сторону, оказываюсь под мостом у ручья. Там на сосне прыгает оранжевая белка, уводит меня. У нее голова перевернута глазами вниз, ртом вверх. Она шла наверх, и ей так было удобнее, сейчас ей лучше развернуть голову обратно. Так и получилось. Иду за ней, вижу красивую птичку. Может, в нее превратилась белка, она улетает. Появляется еще одна белка, потом бельчонок и еще один совсем маленький. Кто-то говорит, что это хомяк. Мне хочется думать, что это бельчонок, хотя, может, это хомяк. Я фотографирую птичек на проводах справа. За ручьем вижу стаю красивых оранжевых уток. Всё ускоряется. С левого пригорка разносится залп, летят тарелки, чтобы убить уток. Они испуганно взлетают, одна из них попадает под тарелку, которая тащит ее вниз. Я в ужасе кричу: «Выбирайся!» Две утки пытаются ей помочь. Собирается народ. В небе появляется много бело-голубых зонтиков с иголками, которые должны нейтрализовать тарелки. Кто-то кричит: «Вот гады, сотрудники Shelf, так развлекаются!» Люди достают зонты и идут в укрытие, бело-голубые зонтики дырявят зонты. Кто-то берет меня под свой зонт, его зонт остается у меня, он продырявленный и мокрый, я его складываю. Вокруг стоят коллеги.

С Каланчёвки, где три вокзала, Жанна ездит к родителям со светлыми чувствами. Трамвайные пути во сне ее не пугали. Она очень любит белок, милых, домовитых и запасливых. Они могут близко подпустить и убежать, они очень умные. Жанну называют белкой за запасливость, она ничего не выбрасывает. Мама дарила ей игрушечных белок. Жанна видит себя в белке из сна. Ей было удобно шиворот-навыворот, а потом повернуть голову обратно. Если надо куда-то вскарабкаться, можно развернуть голову, а потом вернуть. Она всегда кормит уточек. Бело-голубые зонтики напоминают выцветшую тельняшку деда, иголки у них колючие, как его щетина. Зонт открытый – это что-то женское, его продырявили иголочки-сперматозоиды, она закрыла свой зонт, превратила в фаллический жезл, символ власти. Тарелка давит, как власть материнской компании Shelf. Надо выбираться из-под нее. Где же защитник?

Я в танцевальном клубе, там мои коллеги, они удивлены меня здесь видеть. Директриса, с которой мы были в ссоре, танцует, потом подходит ко мне и говорит: «Что ты сидишь с журналами? Так ты красоту не сохранишь. Я сегодня выбирала, пойти молиться или танцевать». Она лечилась в Индии по аюрведе. Я удивляюсь, что она выбрала танцевать. Она говорит, что вожделела преподавателя. Я говорю, что сексуальное желание меня пугает. Ручей превращается в реку, мост теперь впереди, я говорю вам: «Там лошадь плывет, а на ней собака лежит. Лошадь спасает ее». Вы говорите, что, может быть, они просто плывут. Они выходят на сушу. Лошадь кладет собаку на землю, та не может двигаться. Она охотничья, была пестрая, как долматин, а на земле становится белой.

Я с родителями на даче. Папа пытается подружить со своим котом соседского мальчика, но тот не реагирует на кота. Мама вскапывает грядку, кот ищет во вскопанной земле мышек, мама хвалит его за это. Темная земля смешана со светлым песком.

У них все собаки ищут мышек. Папа потакал им, они играли с ними, пока мыши не умирали (улыбается).

– Вы сейчас на стороне собаки.

– Да, мне было весело. Они портили урожай. И я была на стороне сильного. Папа травит собаками кошек, хотя их любит.

– На огороде мама хвалит собаку.

– В жизни она нейтральна. Во сне папа пытается подружить кота с мальчиком, в жизни он никого не сдруживал, этим занималась мама.

– Во втором сне мама упорядочивала всё по-своему, вам интересно, какие у нее критерии?

– Когда вмешиваются в мое пространство, мне это не важно, я только хочу убрать этого человека из своего пространства.

– А если он не враг, разве нельзя выяснить, почему он так?

– Я пять лет потратила на Резо, а он только прошелся по моим ранам. Не собираюсь я в нем разбираться, и с женщинами тоже. Биологический отец со своей перепиской разжег такую агрессию, что просто из автомата бы перестреляла всех.

– Это похоже на агрессию мамы или папы?

– Мама молчала.

– Она радовалась вашим страданиям?

– Нет. Мама всегда подчеркивала, что папа жестокий. Да и во мне этого много. Я бы радовалась мучениям умирающего врага. Надо выпускать куда-нибудь этот садизм. Я бы выпустила на сестру (улыбается), но потом включился бы мазохизм.

– Мазохизм затормозится инстинктом самосохранения. А садизм?

– Да, мы над этим не работали.

– Вы приписали его маме.

– Когда она мазала люголем, она успокаивала свою тревогу.

– Но ведь не радовалась.

– Для меня тревога страшнее садизма. Подруга в очередной раз пропала на несколько дней, мы разобрались, что она видит во мне свою маму и мстит ей. Она призналась, что не чувствует себя передо мной виноватой.

– А с папой вы дружите или ограничиваетесь дружескими жестами?

– Я очень боюсь близости. Потеряю тогда, на кого злиться. Папе невозможно сказать, что я его люблю. Он изобразит, что ему всё равно. Скажет, ты придумала ерунду какую-то.

– Такое бывало?

– Мне очень засело, когда сестра разводилась, она попросила папу обнять ее, он сказал: «Что ты придумала? Зачем тебе это надо?»

– Она дарила ему свою любовь или требовала от него?

– Действительно… Так просто, а я путаюсь.

На работе очень некомфортно, никто не хочет работать, приходится всех пинать. Вчера был танцевальный турнир. Она впервые танцевала на заключительном балу сальсу с партнером, получилось очень хорошо. Перед турниром ей приснился сон на второй день месячных.

Я иду с папой босиком по влажной дороге после дождя. Это коричневая грунтовая дорога, посыпанная бесцветным битым стеклом. Я боюсь: изрежу себе все ноги, будет больно и много крови, попадет инфекция. Удивительно, что обутый папа не замечает, что я босая.

Жанне часто снится, что она босиком в туалете, в коричневой жиже, это вызывает удивление и омерзение. Она показывала папе видео своих танцев при маме и сестре, чтобы та завидовала. Папа сдержанно хвалил: «Нормально». Сестра занималась бальными танцами профессионально, но после окончания школы по настоянию родителей бросила их. Папа считает танцы баловством. Жанна послала ему видео своего выступления и со страхом ждет его реакции.

Ее первой несчастной любовью был Саша. Она навязывалась ему, но они только целовались. Они договорились о сексе, она сказала, что девственница. Они пришли к ней в институтское общежитие, она очень нервничала, у него не возникла эрекция. Потом все получилось, ей было больно, крови почему-то не было. Потом у нее было чувство опустошения и стыда, она избегала его. До этого у нее были с мальчиками страстные ласки в петтинге, она ждала, что с Сашей будет еще лучше. Потом они изредка встречались для секса.

Она рассказала своему жениху о Саше, он – о своей несчастной любви. В их первую ночь они, как всегда при встрече, напились. Утром он упрекнул ее, что она его обманула – у нее была кровь. Не поверил, что это месячные. Потом он то отталкивал ее, то поворачивался спиной, то засыпал на ней, то посылал в другую комнату. Непонятно, зачем они съехались потом. Секса больше не было. Он был на 12 лет старше ее, много знал. Она затащила его для родительской функции. Теперь сама выполняет ее на работе.

Страшно, если папа посмотрит на нее с вожделением. У них дома выключали телевизор, когда там целовались. Мама пугала ее беременностью. Она не должна нравиться папе, тем более что он не родной. Вдруг он включится. У них в семье не было границы между импульсами и поступками. У нее тоже бывают истерики. Жених не контролировал свою тягу к алкоголю, он напивался до невменяемого состояния. Дед и папа опьянялись своим аффектом. Ее радует, что у учителя танцев есть семья, дети, поэтому можно позволить себе телесную близость в танце. Жанне приснилась серия снов перед сессией.

Холмы около дороги, поздняя осень, сухая трава. Надо поймать преступника. Он молодой, темноволосый, кудрявый, нравится моей подруге. Он полулежит на кровати, к нему садится подруга, это как присесть над больным. Он же наш враг – удивляюсь я ей. Потом провал, не вспоминается.

Деревянная постройка с огромными двойными окнами. Мужчины за спиной, какие-то фигуры, мы ждем защиту. Я бью стекла вдребезги палкой, а нужно – фигурами. Иду слева направо. Выбиваю сначала внешнее второе окно, потом всё полностью. Осколки летят на холмы. Третье окно выбиваю кусками. Это дает облегчение.

Смеркается – переходный момент, как и время года. Девушка Клава, с которой я обедаю на работе, – нет, это мой директор – спрашивает, написала ли я какому-то Котову. Я скрываю, что написала с опозданием. Я поднимаюсь вместо своего 27-го на 29-й этаж в другом лифте. Это последние этажи и в моем, и в этом бизнес-центре. Лифт останавливается между 28-м и 29-м этажом. Я нажимаю на 28-й этаж, потом пытаюсь вновь подняться на 29-й, не получается, спускаюсь на 28-й. Ищу воду, мужчина предлагает бутыль для кулера. Я же не смогу ее утащить. Все вокруг светлое и полупрозрачное, как вода. Я боюсь нырять. Мы с Клавой у ларька, я беру маленькую бутылку воды, Клава напоминает про оплату, я делаю удивленный вид, хотя понимаю, что надо заплатить (Жанна стала забывать оплачивать сессии). Приходим к Котову в деревянное помещение на природе. Ем конфеты с моим именем. Это уже третий раз такое. Думаю: «Жанн, нельзя есть». Я показываю конфету Котову, кладу ее в зазор кучи из конфет. Там есть и «Золотой ключик».

Это две ее ипостаси в первой части, одна испытывает симпатию к врагу, другая боится его. Внешнее стекло – защитная оболочка. Осколки летят на холмы – проекция своих недостатков внешности. Она недовольна своей фигурой, у нее очень широкие бедра, сексуальность прет, она расстроилась по этому поводу за час до сна. Котов – котяра. Второй год кризисы ее накрывают в ноябре. Нет, началось больше пяти лет назад. Она пришла ко мне в октябре. Обычно она осенью делает то, на что трудно решиться. Если сейчас не сделаешь, будет зима. Жанне остался один год до тридцатилетия, возраст, по ее понятиям, критический для брака.

На танцах она учится отдавать свой баланс, центр тяжести партнеру. Поэтому она взяла маленькую бутылку. Она боится остаться одна. Учитель танцев знает ее историю с Резо. Он спросил, почему она считает, что недостойна самого лучшего мужчины. Она занимается самоедством. «Золотой ключик» – любимые конфеты ее бабки. Кроме того, он золотой. И он открывает волшебную дверь. В детстве она много мечтала о Принце для Золушки, наряжала кукол, как на бал. Деревянное строение – бабушкина дача. Бабка не любила деда, так же как мать – отца и сестра – мужа. Жанна так не хочет, но другого образца нет.

Концертный зал, как в моей школе. Жду своего учителя танцев для выступления, мешает присутствие мужчин, я одна женщина среди них. Иду за кофе на кухоньку, встречаю подругу Надю, она старше меня, уехала в Амстердам, ждет ребенка. Надежда, что в самой отчаянной ситуации всё может сложиться. Мы щебечем, радуемся встрече. Возвращаюсь в зал одна, с грузом усталости. Учитель садится рядышком справа, я кладу голову на рюкзак слева, засыпаю, просыпаюсь оттого, что роняю голову. Он кладет руку мне на плечо, я кладу свою руку сверху. Другая его рука лежит на моей правой руке, которая лежит внизу, между моих ног. Он разворачивает свою ладонь к моей, то есть мою ладонь к своей. На мне одеяло, у меня голое плечо.

Сон убеждает, что мечты сбываются, надейся и жди. Надо быть весело пляшущей куколкой, и тогда отец сам всё сделает правильно. Только соперниц не надо, они могут соблазнить его или предъявить на него свои права жены или маленькой дочки. На второй день приснился другой сон. Жанна его не помнит, зачитывает, потом начинает вспоминать.

Мама собирает нам вещи, нам с папой и сестрой улетать. От мамы много тревоги, она хочет тоже лететь. Там еще моя подруга, которая погибла много лет назад. Я уговариваю, что поездом интереснее. Появляется то ли Резо, то ли детский приятель с яслей и до 11-го класса. Это у бабушки на квартире. Папа все собрал, я не могу запихнуть две подушки и одеяло. Вспоминаю еще про один чемодан, небольшой, советуюсь с Резо или одноклассником, как это сделать.

Вновь тема ожидания чего-то, сборов. Сестра появляется лишь для того, чтобы исчезнуть, как Жанна мечтала в детстве. Одеяло то на ней, то она пытается запихнуть в маленький для этого чемодан. Нельзя запихивать люголь в горло, мама запихала своих тараканов в ее мозги. При свернутом одеяле две подушки. Напоминает мужской прибор во влагалище. У подруги получилось заполучить. В распоряжении Жанны 11 лет до 40, когда еще можно стать матерью.

Я собираю чемодан, надо взять четыре книжки, они не влезают. Советуюсь с мамой, какую выбрать, маме это неинтересно, она отказывается. Мне обидно. Вспоминаю, что забыла положить летнюю шляпу или панаму, не могу выбрать. Попадается платок, мама снова не участвует в выборе. Самое трудное для меня – выбрать между двумя вещами.

Жанна будет встречать Новый год одна, чтобы не обижать ни маму, ни папу, ни бабку, ни деда (четверых близких людей). Ей не страшно теперь потерять свое место у папы, если родители сойдутся. Она отвоевала-таки его у всех. Папа хотел на Новый год уехать в деревню, но согласился на ее приезд 1 января. До него она заедет к маме. У нее есть пассивная и активная часть, она идентифицирует себя с пассивной частью.

Вызывает гендир. Я в домашних штанах, в которых жила в общежитии. Гендир орет на меня: «Дура в зеленых баклажанах!» Финансовый директор Абрам успокаивает меня. Какой-то мужчина, сестра и Абрам в лифте в доме бабушки с дедушкой. Он застревает. Свет еще есть. Мужчина обнимает и целует меня. Неудобно – при всех. Будем прощаться. Абрам раздвигает двери лифта и уходит с другими, я одна. Лифт падает. Я уверена, что он притормозит, так и происходит. Мы (с лифтом) доезжаем до первого этажа. Аэропорт. Мы куда-то летим. Надо найти своих. Звоню им. Отвечает сестра, она оказывается рядом, удивляется: как быстро я добралась, а они так долго шли.

Трудно поверить, но сестру удалось опередить, превзойти. На следующий день снова приснился Абрам.

Путешествуем с мамой в группе, которой руководит Абрам. Остановка, пригорок, беседка, лавочка, трое одинаковых детей, говорят, их таких пять. Они щупают друг друга, могут себя, в смысле друг друга, съесть. Для них обычно съесть какие-то части друг друга. Уходим с мамой с этого пыльного песчаного места в зеленый лес. Мы с ней узнаем, что рядом с остановкой проходит электричка, надо ехать на ней домой. Обсуждаем: лучше бы автобусом. Здесь хорошо, не хочется домой. Кто-то говорит про ручей. Рисуется водопадик. Некогда смотреть. Идем к группе, там сухая трава, все ушли смотреть ручей.

На Жанне сейчас, во время скайп-сессии, штаны с восточными огурцами. В детстве она любила перечитывать Шахерезаду. Злой и добрый волшебник – гендир и Абрам, с которым они 13 лет работают вместе. Она однажды застряла в лифте у бабушки после ночевки. Надо было в школу, что-то забыла у них, дед пошел ее догонять на остановку. Она сидела в лифте тихо. В 3–4 года она просыпалась рано, сама одевалась и тихо играла (вытирает глаза). Она никогда не звала взрослых, спокойнее было быть одной. Дед ее вытащил из лифта, она пропустила первые два урока. Она до сих пор редко ездит на этом лифте.

Недавно Жанна обнаружила, что на работе много интересных людей. Она стала мамочкой для своей команды, теперь можно рассчитывать на поддержку ребят. У нее под елкой куча подарков с работы. Она договорилась с сестрой, что они не будут ничего друг другу дарить. Родителям она приготовила подарки. Жанне подарили два билета в театр на 31 декабря, подруга отказалась пойти с ней: я буду проводить время с самым любимым человеком – с собой. Самоедка.

Я собираюсь куда-то на квартире мамы, потом на даче, закончился сезон. Собираемся наперегонки с мамой. Лежим с мужчиной на чердаке, любуемся парящим огромным орлом, потом появляется другой орел, с крыльями в два раза короче. Он появился вроде бы из предыдущего сна. Пес Дымок, в реальности такого нет. Я говорю, что возьму его с собой, так как он, в отличие от папиных собак, не приспособлен жить на улице, не выживет. Если я не возьму его, его никто не возьмет. Папа собирается к тете Ире, соседке по даче, на самом деле ее зовут Нюрой. Дымок лежит со мной в кровати, прижавшись. Надо его отучить, неудобно – он уже большой. Он переживает, что папа собирается уезжать. Папа говорит, чтобы я его отпустила, он его заберет. Дымок срывается и бежит к папе в машину. Я понимаю, что ничего не взяли, только ошейник, в смысле – остальные вещи не взяли. Ничего, потом разберутся.

Жанна относится к собакам как к маленьким детям, которых надо защищать. Бабка не защищала от мамы, чтобы не вмешиваться в отношения. Папа тоже не защищал. Он бил по рукам, когда маленькая Жанна рисовала на обоях. Он жестко поднимал ее утром с постели, сдергивал одеяло. До сих пор она этого ждет, когда ночует у него. Она оставила дверь открытой, когда переодевалась, стояла спиной, он зашел, когда она была уже в лифчике, и деликатно отвернулся.

В двухкомнатной квартире все легли спать. Отец уже почти уснул, как вдруг сквозь сон слышит, как его трехлетняя дочь из смежной комнаты громко спрашивает:

– Пап, а пап, ты когда-нибудь с двумя женщинами спал?

Жена с интересом ждет, что ответит муж.

– Нет.

Дочь, глубоко вздохнув:

– Ладно, иду.