– Вообще то одна имеется, но работает нестабильно. Видите ли, бензина на всех не хватает. Я бы посоветовала запасаться загодя – в канистру, к примеру…
– Что-что?! В наше время – в канистру?! Я же говорю – фантастика! Ладно, все понятно. До города час езды, одна шина здесь, другая там – и заправляйся, сколько влезет. Нет проблем!
У Желтушки дорога до города занимала втрое больше, и от этого небрежно брошенного «час езды» стало почему-то тревожно. Она до боли отчетливо представила трассу, мчащиеся фуры, свист ветра, шорох колес и скорость, скорость, скорость…
– Послушайте, хотела бы вас предостеречь – на тридцать пятом километре очень неожиданное сужение, на сто сороковом – глубокая выбоина, но самое опасное – поворот на трассу. Деревья разрослись и совсем заслоняют знак…
– Детка, кого учишь жить! Для меня дорога – дом родной. Ты хоть представляешь, сколько в день наматываю? Эх, деревня…
Желтушка смущенно замолчала. В самом деле, получилось неловко. Поучать такого аса попросту нелепо.
– Вы не обижайтесь, я просто думала предупредить…
– Ладно, чего уж там. Предупрежден – значит, вооружен! Так, кажется? Ха-ха ха!..
Теперь и вовсе все темы казались исчерпанными. Желтушка с удовольствием поговорила бы еще, но ничего путного не приходило на ум. Оставалось стоять в тягостном молчании. Хорошо, что Семеныч, наконец, попрощался и направился к машине.
– Всего доброго. Удачной вам дороги.
– Тебе тоже, детка. Да смотри там, не лихачь! Ха-ха-ха!
Желтушка ехала, и это покровительственно-насмешливое «Не лихачь!» неотвязным рефреном отзывалось в ней. Было обидно. «Обижаться – значит, мстить себе за ошибки других», – вдруг вспомнилась ей философская фраза, услышанная как-то от Семеныча. Звучало мудрено, но походило на правду. «В самом деле, неправ сосед, а переживаю я. Разве это правильно?» – размышляла она. И тут на ум пришло еще одно изречение хозяина: «На обиженных – воду возят!». Нет уж, пусть воду возят на других!
Желтушка бодро катила по пыльному песчанику, улыбаясь своим мыслям. Хорошо все-таки быть философом!
8. Страшное место
До трассы оставалось рукой подать, но еще надо было проехать вдоль глубокого темного оврага, протянувшегося на несколько километров и отделяющего дорогу от лесного массива. Подобно горному ущелью, овраг круто уходил вниз, и его неприветливые глубокие тени вынуждали невольно притормаживать самых отъявленных лихачей. Когда-то сюда сбрасывали мусорный хлам со всей округи, но с недавних пор все изменилось. Приехали экскаваторы и огромные машины, закопали мусор, разровняли и залили асфальтом песчаные осыпи и водрузили бетонный забор, увенчанный колючей проволокой.
Желтушка не совсем понимала, зачем нужна эта весело блестевшая на солнце проволока. Если для того, чтобы упрятать происходящее в овраге от посторонних, то это было совершенно излишне. Сверху, с дороги, все и так отлично просматривалось. Всякий раз, когда Желтушка осторожно, будто крадучись, катила по краю дорожного полотна, открывалось зрелище, от которого холодело внутри.
Сначала оглушал невообразимый шум. Это был натужный рев двигателей огромных грузовиков, карабкающихся к оврагу со стороны леса. В их длиннющих кузовах в несколько ярусов теснились машины, вернее, то, что когда-то было машинами – энергичными, жизнерадостными, без устали отмеряющими бесконечные мили. Потом машины проржавели, состарились, просто устали, и их сдали в утиль. «Утиль» – слово Семеныча, сложноватое для Желтушки. Гораздо доступнее изъяснялись проезжающие мимо шофера, от которых Желтушка услышала короткое и понятное – «свалка».
Запылено-чумазые летом, мокрые и продрогшие зимой, машины теснились в кузове, угрюмо молча и обреченно дожидаясь своей участи. Долго стоять не приходилось: стрела могучего экскаватора, подобно членистой клешне доисторического чудовища, уверенно приближалась к своей жертве и зависала над ней. Гигантские щупальца раскрывались, охватывая сжавшееся от ужаса тело машины, и с громким скрежетом смыкались. Желтушка могла поклясться, что в это мгновение слышала глухой стон, исходящий из самого нутра механического существа. Быть может, ей только казалось?..
Экскаваторная стрела приподымалась, смещалась в сторону и, расслабив щупальца, сбрасывала безжизненный комок металла на землю. Желтушка помнила, как однажды матерый дальнобойщик, наблюдавший эту сцену, мрачно процедил сквозь огрызок сигареты:
– Теперь под пресс – и вся недолга…
Сама она старалась не задерживаться над оврагом. Хотелось мчаться прочь от этого места и навсегда забыть о нем. Но забыть не получалось.
«Неужели я тоже буду старой? Неужели такое же будет со мной? Значит, я умру? И это произойдет ВОТ ТАК? – снова и снова думала она. – Так жестоко и безжалостно? Если это неизбежно, то почему так жестоко и безжалостно? А по-иному, почему нельзя по-иному? Почему люди не поступают с нами по-человечески, по-людски – так, как с собой? Ведь с СОБОЙ они ТАКОЕ не вытворяют!..»
Желтушка ехала, и отчаяние от неспособности ответить на эти вопросы переполняло ее. Желтушка знала за собой эту особенность – погружаться целиком в себя и свои мысли. В такие минуты она смотрела на дорогу, не осознавая происходящего – недопустимая вольность в ее положении. В самый раз было остановиться и перевести дух. Но, похоже, Семеныч и не думал задерживаться. Тогда Желтушка вобрала в капот побольше воздуха, задержала его на секунду и медленно-медленно высвободила, чувствуя, как способность воспринимать окружающее понемногу возвращается к ней. Мир обретал свои черты и становился таким, каким он был – полным красок и звуков.
И очень вовремя: приближался поворот на трассу, и нужно было быть внимательной.