На конечной станции машинист электрички при обходе вагонов обнаружил как будто спящего пожилого седого мужчину. Прилично одетый, с небольшой аккуратной бородкой человек интеллигентного вида подозрений не вызывал. Разбудить его не удалось ни голосом, ни встряхиванием. Не учуяв запаха спиртного и нащупав слабый пульс, машинист вызвал полицию и скорую.

Ни телефона, ни документов у пассажира не оказалось.

– Скорее всего, обчистили наши «гаврики», – сказал старший полицейского наряда, имея в виду местную поездную шпану, вагонных воришек.

Не обнаружив никаких повреждений на теле, фельдшеры «Скорой» доставили не приходящего в сознание человека в местную больницу. Анализы не выявили в его организме ни отравления, ни алкоголя, ни психотропных веществ. Зато на грудной клетке был найден большой шрам от операции на открытом сердце, а также следы от двух полостных операций на обеих почках. Кардиограмма требовала очень осторожного обращения с ним при проведении процедур для возвращения его к жизни. Их все-таки провели, но они не дали результата.

На коматозное состояние всё это тоже не было похоже. Организм жил, хотя процессы, в нем протекавшие, выглядели замедленными: давление приемлемое, хотя и пониженное, дыхание поверхностное, малозаметное, реакция на внешние раздражители оказалась крайне слабой. Однако все это не требовало поддержания пациента искусственными аппаратами жизнедеятельности, как это бывает при коме. Да и скрытых черепно-мозговых травм, следствием которых часто бывает коматозное состояние, рентген не зафиксировал. Предположили что-то вроде летаргического, то есть значительно более длительного, чем обычно, сна.

Как-то само собой получилось, что этого человека стали называть «Стариком». Заявлений о пропаже человека в полицию не поступало, отпечатки его пальцев в Картотеке дактилоскопии не числилось, а Старик и не думал открывать глаза. Испытание холодом в реанимации не дало результатов. Через трое суток его перевели из реанимации в общую палату под наблюдение больных: а вдруг очнётся или подаст более заметные признаки жизни. Но прошли ещё сутки, и врачи уже определённо констатировали у Старика летаргический сон. Им было известно, что летаргия возможна от критического недостатка некоторых элементов в организме или даже от вирусного заражения. Долгий сон может наступить и после сильных волнений, стресса, резкого упадка физических и духовных сил. А что предшествовало моменту, когда Старик «вырубился»? Об этом можно было лишь гадать.

За эти несколько дней Старик сильно зарос щетиной и заметно похудел. Зная, что люди в состоянии летаргического сна могут принимать мягкую пищу и жидкости, его покормили. Он принял и треть стакана апельсинового сока, и жиденькую манную кашу. Значит обмен веществ идёт. Это подтверждало диагноз – летаргический сон.

Но государственные медицинские учреждения лишь в исключительных случаях держат в своих палатах «летаргиков». Обычно их правдами и неправдами отправляют к родственникам. Здесь родственники никак не проявляли себя.

Пока в медицинских кабинетах на районном и областном уровнях ломали головы, как быть, Старик устроил переполох в палате. Когда поздним вечером после отбоя в палате выключили свет и установилась тишина, из угла, где стояла койка Старика, громко прозвучало несколько непонятных слов. Сначала все промолчали, решив, что бормочет кто-то из своих. Но тут молодой пациент, лежавший напротив Старика, через проход, воскликнул:

– Ничего себе, кто это у нас шарит на чистейшем итальянском?

И с соседней со Стариком койки раздался голос:

– Мужики, я в ступоре, не сразу сообразил. Это ж наш бедолага старикан заговорил, как будто какого-то Михаила звал или Микела.

Кто-то вскочил, включил свет, подошёл к Старику. Вся палата внимательно, молча, наблюдала. Старик по-прежнему лежал безмолвно и также безмятежно.

– Толкните его, – посоветовал кто-то.

Потолкали так, что кровать заскрипела. Никакой реакции. Вызвали дежурного врача. Снова тормошили, но безрезультатно. Врач решил, что это дурацкий розыгрыш. Палата была шебутная, много молодёжи.

После ухода врача больные долго не успокаивались. Выяснилось, что парень, который заявил, что слышал итальянскую речь, сам языка не знает, но является большим любителем итальянской музыки и запросто узнает этот язык. Он проговорил несколько строк из известной ему итальянской песни, и все признали, что услышанная ночью фраза была действительно похожа на итальянскую речь.

Главврач больницы, которому доложили о ночном происшествии на утренней планёрке, отправился в палату лично и подробнейшим образом расспросил пациентов. Он попросил парня – любителя итальянской музыки, прокрутить на смартфоне какую-нибудь не очень быструю итальянскую песенку в мужском исполнении. Все семь пациентов палаты, никогда на слух не жаловались. Из них только четверо слышали что-то ночью. Остальные больные уже спали к моменту происшествия. И все четверо сейчас согласились, что ночью звучало что-то похожее на услышанные ими сейчас слова итальянской песни.

– Ну, может, кто-нибудь разобрал хоть одно слово, кроме «Михаил»? – спросил врач уже перед уходом.

– Мне показалось, там было ещё что-то вроде «аманте», – откликнулся ближний к койке старика сосед, – или «атанте».

– Может, «атеншен»? – включился в гадание ещё один больной. – По-английски «атеншен» значит – «внимание».

Попросив обитателей палаты «держать ушки на макушке», главврач вернулся в свой кабинет. Довольно улыбаясь, он заварил себе крепкого кофе и ещё раз обдумал предстоящие ему действия.

Он не исключал шутки или розыгрыша. Могло иметь место и недоразумение. В палате были больные с серьёзными заболеваниями, получавшие во время вечерних процедур сильнодействующие препараты. Такие больные нередко засыпают ещё до отбоя. И вполне могло случиться, что кто-то из них в полудрёме что-то пробормотал. А такие бормотания почти всегда очень неразборчивы.

В ночном происшествии главврач увидел возможность избавиться от проблемного пациента. Набрав номер областного начальства, он сообщил, что человек с предварительным диагнозом «летаргический сон» говорит по ночам на иностранном языке и, вероятно, является иностранцем, а такому не место во второразрядной районной больнице.

Область поставила в известность Минздрав. Там решили, что поскольку «итальянец» был обнаружен в электричке, вышедшей из Москвы, то, во избежание возможных международных осложнений, его лучше туда и вернуть для расследования или лечения.

В столичной клинике диагноз летаргии подтвердили. А на запрос в итальянское посольство на предмет пропажи в России их гражданина, в МВД был получен отрицательный ответ.

Таким образом, не исключалось, что Старик мог быть и своим, российским, гражданином. В полицейской фототеке бесследно исчезнувших за последние годы мужчин, совпадений с его лицом компьютер не выявил. Но времени прошло немного и надеялись, что со временем в криминальной среде всплывут пропавшие документы. Кто-то где-то обязательно попробует что-нибудь незаконно получить по паспорту Старика. Или попадётся при попытке бесплатно прокатиться на электричке по его социальной карте. У мошенников на применение чужих документов отлажено множество схем. Должен засветиться и телефон. Да и без родственников людей редко встретишь, рано или поздно кто-нибудь обратится с заявлением в органы.

НЕЗРИМОЙ ТЕНЬЮ РЯДОМ С КАРАВАДЖО

«Кодла» великовозрастных пацанов, не брезговавших грабежом подвыпивших пассажиров, приметила крепко спящего седого старика. Они подсели к нему, дождались, когда вагон опустеет, и обчистили спящего.

А ОН продолжал оставаться во сне в мастерской Художника, занимая место Христа в той композиции, которую готовил Караваджо для будущей картины. Обирание его поездными воришками совпало с действиями Караваджо и натурщиков, приглашённых им в качестве моделей для образов апостола Иоанна, поддерживающего тело покойника под мышки, и старца Никодима, подхватывающего тело под колени. Художник искал оптимальное решение для расположения фигуры Христа на полотне. Лазание шпаны по его карманам, ОН ощущал во сне как манипуляции художника и натурщиков с его телом.

Какое-то время, пока им занимались полиция и врачи, его сновидение иногда прерывалось, застилалось серо-чёрной пеленой, из-за которой доносились какие-то глухие звуки, неразборчивые голоса, шумы, гудение. ОН слышал их как бы из-за стены или из-под земли. Но беспокойства не испытывал. Потом и шум, и видения исчезали вовсе. По времени это совпало с помещением Старика в реанимацию и попытками врачей вернуть его к жизни, в том числе разного рода инъекциями. Для него они закончились погружением в полный мрак. У него возникло физическое ощущение мягкой бархатистости Тьмы, порождающей что-то вроде благостности, постепенно заполняющей душу. Тревожность, которую он вынес из выставочного зала, и которая не оставляла его подсознание до сих пор, теперь рассасывалась и поглощалась Тьмой. Он почувствовал неожиданную ясность мысли.

В последние годы он не раз размышлял о природе жизни и сущности смерти, интересовался освещением этих тем в литературе. Буддистская традиция его не особенно увлекла, но она была простой и ее концепцию Нирваны он трактовал по-своему.

– Не Нирвана ли спустилась на меня – эта мягкая, расслабляющая, убаюкивающая Тьма? – подумалось вдруг ему. – Нирвана – недостижимая грёза живого человека. Ни забот, ни страданий, ни добра, ни зла.

Но свойственное ему при жизни критическое или, по меньшей мере, скептическое отношение к разного рода мистике, неотеологическим построениям и эзотерическим учениям, и способность подшучивать над собой, не оставило его и во сне.

– Разбежался, брат, с Нирваной, – осадил ОН себя. – Темнота всегда рождает тревогу. Нирване, как абсолютной безмятежности, не по пути с тревогой. Кроме того, достигший Нирваны не может отдавать себе отчёта в том, что он в Нирване. Нирвана – это полное отрешение от мыслей. А это возможно, только если мозг мёртв. В живом теле мозг не может не мыслить. Отдающий отчёт – мыслит. Пока человек мыслит, он не может быть избавлен от тревог, забот, страданий, как ни старайся. Нирвана и жизнь несовместимы. Нирвана нисходит только к мёртвому. И рассыпается вместе с ним на частицы праха земного, и уносится во вселенский круговорот. А ты мыслишь, значит – жив.

Такие псевдологические мимолётные рассуждения по разным поводам были характерны для него в его реальной жизни. Оправдывая перед самим собой своё одиночество, затворничество, тем, что его внутренний мир вполне самодостаточен, чтобы не нуждаться в соприкосновении с мирами других людей, ОН упражнялся в такого рода софизмах, сидя перед мольбертом.

Мрак как пришёл, так и рассеялся – внезапно. Тревожность его оставила. Вновь вернулась лента сновидений с его присутствием незримой тенью рядом с Живописцем. Некогда прочитанные им, подчас противоречивые, истории жизни и творчества Караваджо разных авторов осели в закоулках памяти и теперь просачивались в сон сменяющими друг друга картинами и сценками.

Вот высветилась одна из мастерских Художника в самый интенсивный и плодотворный период его творчества в первое пятилетие 17 века. Три разновеликих мольберта, на которых стояли полотна большого формата в разной степени готовности, свидетельствовали о том, что Художник работал сразу над несколькими картинами. Одни были только начаты, другие находились в стадии завершения, третьи подлежали, видимо, переделке или переписыванию.

Тематика была преимущественно религиозная. Художник явно не испытывал недостатка в заказах от римских церквей на иллюстрацию событий библейской истории.

Спящий знал об огромном спросе в Риме на художественные произведения – живопись и скульптуру – в начале 17 века, знал, с чем это было связано. Память листала во сне страницы истории Рима того периода. Как раз тогда не самые святые римские папы Секст Четвёртый и Климент Восьмой развернули активную строительную деятельность. Рим, по словам исследователей, "вырвался из архитектурного безвременья" предшествующего периода, обновился множеством новых церквей и дворцов. Все они требовали украшения. Заказы художникам и скульпторам сыпались со всех сторон и от церквей, и от знати. Караваджо тоже получал хорошие заказы, в том числе благодаря покровительству, которое ему оказывал кардинал Франческо дель Монте.

Наблюдаемые Спящим во сне сцены однозначно свидетельствовали о колоссальном трудолюбии Художника. Не щадил он и своих помощников, и учеников: Бартоломео Манфреди, Марио де Фьори, Спада, с которыми работал с 1601 года. Им поручалось исполнение в основном чисто технических, но трудоёмких и затратных по времени операций. Результатом становилось невероятно быстрое выполнение Художником заказов, причём одновременно нескольких сразу.

В сменяющих друг друга сновидениях всплывали сцены приёмки заказчиками завершённых картин. Эти сюжеты появлялись не раз, что являлось следствием его сопереживания Художнику ещё в то время, когда ОН читал о трудностях, с которыми сталкивался Караваджо при сдаче картин заказчикам от церквей. И подсознание где-то в своих недрах закрепило этот нюанс мыслительной процедуры – сочувствие Художнику и наяву, и во сне.

Вот завершена картина «Положение во гроб». Ученики бегут известить об этом заказчиков – священников церкви. Не сразу, а лишь через несколько дней, они являются без предупреждения.

– Мир дому твоему, сын мой, Микеле! Примешь ли рабов божьих взглянуть на творения рук твоих во славу Господа нашего о событиях священных и божественных? – снисходительно обращается к художнику старший из церковнослужителей.

Караваджо и его ученики стаскивают со своих курчавых шевелюр головные уборы, вытирают об одежду руки, подходят к священникам.

– Ваше преосвященство, благословите! – восклицает Художник и, преклонив левое колено перед святым отцом, целует священное кольцо на протянутой руке епископа. Ученики выполняют тот же ритуал, стоя на двух коленях.

Караваджо сдёргивает покрывало с одного из мольбертов, поворачивает его в поисках лучшей освещённости.

– Вот, ваша милость, взгляните, – произносит он с волнением и отступает в сторону.

Священники долго и внимательно молча лицезрят фигуры на полотне. Осмотрев их, стоя строго по центру, смещаются сначала на левый край, затем на правый, рассматривая картину под самыми разными углами. Ведь в просторном помещении церкви не все смогут видеть картину прямо перед собой, большинству придётся наблюдать изображение сбоку. Поэтому естественные искажения наблюдаемого изображения под любым углом не должны быть двусмысленными, и, не дай бог, не должны вызывать смешки, а это в живописи случается. Художники – народ озорной.

Наконец, епископ, дородный полный мужчина, положил руку на плечо Караваджо.

– Сын мой, я не сомневаюсь, что ты проникся всей глубиной сердечного трепета, изучая эту священную страницу Бытия Христа. Но я не вижу здесь Преображения Господня. У тебя это просто картина натурального траура, скорби живых людей по вчера ещё живому человеку, как это можно увидеть каждый день на любом римском кладбище. Безусловно, это талантливо, трогательно и проникновенно. Но это не священнодействие. Твоя картина не способствует постижению человеком, творением божьим, истинной сущности божественной ипостаси.

– Может быть, ваше преосвященство, подскажете, что я должен исправить, чтобы придать картине святости, – скрывая насмешку, спрашивает Караваджо. – Я ни в чём не отступил от канонического описания сцены положения Христа во гроб. А к символам святости, изображений которых церковь раньше требовала от нас, художников, теперь другое отношение. Ваши новые правила требуют правдивости, жизненной достоверности изображаемого, не полагаться на путь к сердцу верующего только через божественную символику. А ведь только символы и придавали святость обычным живописным работам.

– Не святотатствуй, сын мой, – строго реагировал монсеньор. – Не клевещи на церковь. Ты художником стал не как иначе, как произволением Божьим. Он вложил тебе в руки кисть для того, чтобы ты нёс миру его божественные промыслы, приобщал к ним заблудших, язычников и еретиков. Вот и ищи в себе то, к чему ты предназначен Всевышним. Не сваливай с больной головы на здоровую.

Караваджо, уставившись в пол, молча прослушал эту отповедь. Спящий догадывался, о чём думал в этот момент Художник. Караваджо сам считал, что талант живописца дан ему Богом, а как иначе? Откуда он взялся, талант этот? Что касается всего остального, что было ему сказано, он сомневался, что достоин миссионерской роли, к которой его склонял священник. И в этом отношении, зная образ жизни и поведения Художника, Спящий с ним был совершенно согласен.

– Что скажете, братья, – обратился епископ к сопровождающим его церковнослужителям? – Можем мы согласиться с пониманием мастером Микеланджело де Меризи Священного писания? Дон Фиделио, вы, кажется, не первый раз имеете дело с живописцами.

– Осмелюсь обратить ваше внимание, Монсеньор, на образ Девы Марии, – начал тот, тыкая пальцем в лицо простой, пожилой, скорбящей женщины, изображённой на картине. В последнем порыве любви к сыну она простёрла над ним руки. – Да, это же старуха какая-то! Кто же в церкви осенит себя крестным знамением при виде такой Матери Божьей. Никакой святости здесь нет. Паства вопросы будет задавать, кто здесь изображён?

– В самом деле, сын мой, – прервал епископ кипящего возмущением священника. – Не привычен этот образ для прихожан. Они всегда поклонялись молодой, прекрасной женщине – Матери Сына Божьего.

– Но Ваше преосвященство, – возражал Микеланджело Караваджо. – Иисус взошёл на Голгофу в 33 года. Следовательно, Святой Марии должно было быть не меньше 50-ти лет, немолодая уже женщина …

– Божественная святость неподвластна времени, – грубо прервал Художника третий священник.

– Так, брат, верно сказано, – сказал епископ, – именно: не подвластна и всегда молода, и красива, так её привык видеть народ и такой её любит.

– Хочу обратить ваше внимание, братья, – продолжил третий священник, – на грубый натурализм некоторых деталей на картине. Они носят вызывающий характер. Например, зачем вы, Микеле, заставили Святого Иоанна погрузить палец в рану Христа. Неужели нельзя было без этого обойтись?

На полотне апостол Иоанн, поддерживающий тело Христа под мышки, сам того не ведая, непроизвольно вложил палец правой руки в рану, оставленную копьём легионера на теле Распятого Христа.

У Спящего, стороннего наблюдателя этой страницы сновидения, сложилось впечатление, что молодые священники соревновались друг с другом, изощряясь в претензиях к картине. Видимо, такого же мнения был и художник, который отказался от оправданий и, заложив руки за спину, носком башмака молча катал по полу небольшой камешек. Он уже не рассчитывал на то, что заказчики картину примут.

– Мне кажется, фигура Старца Никодима нарушает гармонию остальной части картины, – опять начал один из экспертов. – Она слишком громоздкая, принимает на себя больше внимания, чем сам Христос.

– Что-то в лице Старца мне кажется знакомым. – добавлял другой священник. – Кто был натурщиком, Микеле? Уж не сам ли Микеланджело Буанаротти тебе позировал, сын мой?

– Нет, конечно, случайно получилось, – ответил Караваджо. – Никто пока не замечал.

Но Спящий знал, что Художник на самом деле намеренно, просто из озорства, придал лицу натурщика некоторые черты, характерные для лица великого живописца и скульптора.

Епископ не решился потребовать от Караваджо переписать образы двух библейских женщин не самого святого поведения – Марии Магдалины и Марии Клеоповой, так как их присутствие в акте похорон Христа было удостоверено самим Священным Писанием. Но серьёзно пожурил Художника за привлечение в качестве натурщиц хорошо известных в Риме девиц такого же лёгкого поведения. Он высказал пожелание, чтобы на картине лица их были менее узнаваемы, дабы избежать насмешек прихожан.

Спящий видел, что священники были готовы говорить, о чём угодно, но только не о ключевом элементе Картины. Они избегали дать оценку фигуре самого Христа. Епископ понял, что его спутники не собираются брать на себя ответственность, и решил взять дело в свои руки.

– Много было попыток воспроизвести Преображение Господне, сын мой, – вернулся он к теме, начатой им ранее в общем плане. – Мне трудно сказать, кто справился с делом хорошо. Судя по твоей картине, ты находишься под сильным влиянием античных мастеров, язычников. Твой Христос похож на древнегреческого атлета. Мы видим в твоём изображении, прежде всего, его физическую мощь, а не духовное совершенство. Думаю, братья, – обратился он к своим спутникам, – мастеру Микеланджело де Меризи нужно ещё поработать над картиной. Благословим его на великое свершение.

Братья, согласно кивая головами, подняли руки для осенения Художника крестом, но завершили этот обряд лишь тогда, когда первым сделал его Епископ.

– Потрудись во славу Божию, сын мой, поправь картину, придай ей больше святости, благообразия, не забывая современных канонов религиозной живописи, – лицемерно попрощался Епископ, протягивая руку для поцелуя.

Караваджо вновь преклонил колено и поцеловал священное кольцо. Спящий прекрасно осознавал, что художник при этом чувствовал. Художник работал, руководствуясь своим пониманием истории христианства, места и роли в ней действующих лиц, упоминаемых Библией, их побуждений и смысла их поступков. Первый вариант картины Караваджо «Положение во гроб», представленный церковникам в 1603 году, не был ими принят.

Склонность к реализму, натурализм, подчас чуть ли не беспощадный, пугали церковников. Так случилось с первоначальными вариантами «Распятия святого Петра», с «Обращением Савла», с «Успеньем Богоматери» и с некоторыми другими почти одновременно исполняемыми работами Караваджо.

Каждый священник-заказчик напоминал Караваджо о новых правилах в отношении религиозных образов, установленных церковью в связи с протестантскими потрясениями в Европе и Контрреформацией в Италии. Но эти правила были довольно противоречивы. С одной стороны, от художников требовали отказаться от излишней идеализации библейских сюжетов, изображения святых на фоне роскоши и богатства. С другой – им запрещалось отображать то, что церковники называли «грязными» сторонами жизни и быта людей древности – современников Христа и библейских праотцов. Художники должны были избегать фиксирования на своих полотнах всего, что могло быть истолковано как суеверие, извращение, пьянство, развращённость.

В калейдоскопе сновидений Спящего раз за разом всплывал спор Художника и священников при демонстрации им своего первого варианта «Святого Матфея и ангела». В своё время, в реальной жизни, ОН много читал о судьбе этой картины.

– Отдаёшь ли ты себе отчёт, Микеле, что Матфей не просто писатель, а Творец Первого Евангелия и потому Святой, – взывал один падре к Художнику. – А кого ты изобразил? Да, он у тебя похож на простого крестьянина, случайно попавшего в городское жилище.

Караваджо изобразил Матфея таким, каким он был, по представлению Художника, до того, как стал Святым: обыкновенным человеком, босым, в простой обстановке. И в этом отношении он буквально исполнил новые церковные каноны живописи. Вплоть до того, что натруженные странствиями ступни будущего Святого, оказавшиеся на переднем плане, выглядят немытыми, с грязными ногтями. Что было вполне естественно для человека всю жизнь ходившего босиком или в открытых сандалиях.

– Ваша святость, – возражал Художник, – церковь требует от нас правдивости в описании жизни святых. А кем был Матфей до того, как Ангел вложил ему перо в руку?

– Но грязные ногти-то к чему, зачем, да ещё на первом плане?

– Святые обувь никогда не носят, босиком ходят, – богохульствовал Микеланджело.

– Ты неисправимый грешник, Микеле, это же просто святотатство, – возмущался падре. – А твой Ангел! Как можно брать в качестве натурщицы для его образа известную всему Риму куртизанку Элен? Паства будет зубоскалить перед картиной.

– Ангел должен быть прекрасен ликом, не так ли, падре? Прекрасные лики – творение божье. Если Господь дал такой лик грешнице, значит он не станет укорять меня за то, что я использую её лицо в качестве натуры. Не из собственной же головы мне выдумывать прекрасное. Это будет грех с моей стороны. Это дело божественной ипостаси, – не лез за словом в карман Караваджо.

– Богохульник, – возмущался священник, – А как ты изобразил Ангела! В какой позе? Да он же просто излучает сладострастие. Вы только посмотрите, как ваша натурщица прильнула к Святому Матфею!

– Ну, а как же Ангелу не стоять вплотную к Матфею, если он водит его рукой, обучая письму? – отбивался Художник.

Картина была отвергнута заказчиком. Церковники распустили слухи о богохульстве художника, которые были подхвачены его собратьями по ремеслу, отвергающими натуралистичность в религиозной живописи. Картина простояла в церкви недолго, осыпаемая нападкам всей церковной братии и недругов Караваджо. Он вывез её оттуда через несколько дней. И вскоре она была приобретена коллекционером живописи банкиром Джустиньяни.

Сон Спящего воспроизводил то, что ОН уже знал ранее о технологии творческого процесса Караваджо. ОН видел, что Художник редко тратит время на тщательно проработанные эскизы. Отсюда та быстрота, с какой он исполнял заказы. Предварительные рисунки будущих изображений часто носили весьма схематичный характер.

Лаконизм и простота композиции картин были особенностью творчества Караваджо, способствовали скорости их написания. Из восьми Иоаннов Крестителей, вышедших из-под кисти Караваджо за последние 10 лет его жизни, большая часть была написана именно в этот период. Тогда же были начаты или закончены: «Неверие апостола Фомы», «Взятие Христа под стражу», «Коронование терновым венцом», «Христос на Масличной горе», «Се человек» и другие.

Караваджо считался чуть ли не личным живописцем кардинала Франческо дель Монте, который благоволил к его творчеству и не раз защищал от необоснованной критики как священников, так и его конкурентов в живописи. Одного посещения кардиналом мастерской Караваджо порой было достаточно для пресечения очередной порции домыслов, обвинений или интриг против художника. Приобретая картины Караваджо, он вольно или невольно вызывал ажиотаж среди состоятельных коллекционеров живописи. Они скупали отвергнутые заказчиками полотна. Причём, некоторые создавали в своих дворцах целые галереи картин Караваджо. Например, банкир и меценат Винченцо Джустиньяни оставил своим наследникам 15 его картин. И он был не единственным коллекционером работ Караваджо.

Находясь во сне в мастерской Художника, Спящий видел то, что уже знал о нем из литературы. Что, несмотря на значительные средства, выручаемые от продажи картин, Караваджо оставался непритязательным в быту, вёл большей частью очень скромный образ жизни. В его мастерских, которые ему иногда предоставляли меценаты или заказчики картин в подвалах или пристройках, или которые он сам снимал в Риме, мало что можно было найти, кроме мольбертов, подрамников, холстов, красок, то есть всего того, что требовалось ему для работы. Там же он часто и жил.

Спящий, бывший в реальной жизни человеком плоть от плоти образа жизни двадцатого века, сам привыкший к комфорту и удобствам, и знающий, что в 17 веке он не может ожидать ничего подобного, тем не менее с огорчением воспринимал быт некоторых мастерских великого Художника. ОН видел там, как правило, голые или обшарпанные стены, колченогий стол, нередко просто сбитый из досок, такой же лежак с тюфяком, набитым соломой, большое зеркало (нередко он сам себе был натурщиком), чаны и тазы для естественных надобностей, умывания и омовения, пару табуреток разной высоты (невысокий ростом художник предпочитал работать с полотнами больших размеров), лютню (Караваджо обладал неплохим слухом и в часы отдыха играл на ней), подсвечники и свечи.

Во всяком случае, только эти вещи присутствуют в судебной описи его имущества, при разбирательстве дела о неуплате арендной платы за одну из его мастерских.

Спящий подсознательно с неудовольствием наблюдал во сне, как расходует Караваджо большие деньги, зарабатываемые им за картины. Лишь небольшая часть тратилась на материалы для живописных работ и улучшение его быта и внешнего вида. Остальные уходили на азартные игры, развлечения и кутежи с друзьями, на оплату долгов. Периоды интенсивной работы сменялись у него временами буйной разгульной жизни, нередко заканчивавшейся приводами в полицию и даже судебными разбирательствами.

Спящий в реальной жизни был человеком пожилым и в силу этого, естественно, с неодобрением относился к экзальтированному поведению и невоздержанности в питье. И это обстоятельство давало о себе знать и во сне. Удивительно, но ему хотелось исправить поведение Караваджо, его стиль жизни. ОН сознавал, что сделать ничего не может, но от этого его желание помочь Художнику встать на праведный путь у него ничуть не убывало.

Спящий иногда видел себя во сне, идущим за Караваджо по пятам. Вот Художник швырнул кисть ученикам, крепко выругался, спрыгнул с табурета, сбросил с себя рабочее рубище и склонился над чаном. Один из учеников подхватил кувшин и стал поливать ему на руки, потом на голову и спину. Вытершись какой-то тряпкой не первой свежести, Художник растёр тело и лицо приятно пахнущей смесью и, напевая римскую уличную песенку, направился к стене, где висела его одежда.

Ученики помогли ему натянуть «кальцони» – узкие штаны-трико со шнурками по верху, на бёдрах. Штаны были пошиты точно по фигуре, в обтяжку. Потом надели «камичи» – белую просторную рубаху с пышными рукавами и стоячим воротом, а поверх неё «соттовесте» – узкую куртку без рукавов с плечиками, под которыми болтались шнурки для привязывания к куртке рукавов в случае необходимости. К куртке снизу привязали шнурками «кальцони». Теперь настала очередь чулок и «брэ» – брюк до колен. Поверх них привязали не очень объёмный гульфик. Наряд завершил кафтан с буфами на плечах и объёмными рукавами, а также пояс, к которому пристегнули шпагу. Кошелёк Караваджо благоразумно спрятал под кафтан. Осмотрев себя в зеркале и надев на свою курчавую шевелюру нечто среднее между плоским тюрбаном и пышным беретом, Караваджо сделал пару хороших глотков из кувшина с вином и отправился искать приключений.

Спящий, хорошо начитанный по исторической тематике, знал кое-что о жизни в Италии на исходе средневековья. Сопровождая Караваджо во сне в его передвижениях по Риму, по его злачным местам и местам развлечений, ОН теперь как бы воочию наблюдал знакомую ему по литературе римскую действительность того времени.