Мои литературные святцы

***

Сергей Александрович Семёнов в 1922 году выпустил роман «Голод», написанный от лица 15-летней девочки и описывающий голод 1919-го, от которого умер отец Семёнова. 9 изданий выдержал роман. И, возможно, его продолжали допечатывать и дальше, если б тему голода 1918—1920 и голода 1929—1933 не стали замалчивать.

Сергей Александрович принял участие в трёх громких экспедициях на «Сибирякове» (1932), «Челюскине» (1933—1934), «Садко» (1936). Написал книгу «Экспедиция на „Сибирякове“» (1933) и пьесу «Не сдаёмся» (1935).

А до этого несколько повестей и роман «Наталья Тарпова» в двух книгах.

Последняя его книга издана в 1970-м. Значительно после смерти. Он был батальонным комиссаром на Волховском фронте. И умер во фронтовом госпитале 12 января 1942 года (родился 19 октября 1893-го).

Его приёмным сыном является чудесный поэт Глеб Семёнов.

***

С Львом Александровичем Кривенко, меня познакомил Борис Балтер, который очень рекомендовал его печатать. «Это – настоящее», – говорил он о его рассказах. Так же, как и Балтер, Кривенко был автором калужского альманаха «Тарусские страницы» – своеобразного «Метро́поля» тех лет, потому что подвергся не меньшему, чем в будущем «Метро́поль», официальному остракизму. Сразу же после критики «Тарусских страниц» воронежский «Подъём» выломал из макета номера и вернул Лёве его «Фурье». Не спасло рассказ предисловие учителя Кривенко (и Балтера, и многих других, с которыми я познакомился и подружился именно в доме Кривенко) Константина Георгиевича Паустовского.

С этим предисловием и мы в «Семье и школе» заслали этот рассказ Льва Кривенко в набор. Но, увы. Пропустивший определённое количество радовавших нас материалов, цензор проснулся после злобной реплики «Красной звезды» по поводу опубликованного в «Семье и школе» стихотворения. О публикации засланных в набор материалов нечего было и думать. Но оплатить материалы, как не пошедшие не по вине авторов, было можно. В этом случае автору полагалось 50% от гонорара, который он получил бы за напечатанный материал. И ответственный секретарь «Семьи и школы» Пётр Ильич Гелазония никого из тех, чьи материалы мы послали в набор, не обидел. В том числе и Лёву, любимого ученика Паустовского.

Но из всех учеников Паустовского был Кривенко человеком, пожалуй, самой несчастной творческой судьбы. Фронтовик, командир взвода автоматчиков, тяжело раненый и демобилизованный в 43-м по инвалидности, он рассказывал мне о том, как его ранило:

– Практически все успели перебраться через шоссе на другую сторону леса, оставались мы, изготовились, и вдруг заработал пулемёт. Да не пулемёт, а пулемёты. Шоссе под огневым ливнем. Пули рикошетят. Вжались в землю, лежим. Час, два, а пулемёты не смолкают. Я говорю ребятам: «И так и так плохо! Но лучше, наверное, перебежать – отделаешься пулей в заднице. А так сильно отстанем от своих – верная смерть. Или плен. Рванём», – говорю я взводу. Рванули. Меня сразу ожгло. Но быстро, быстро на другую сторону. Бежим. Полчаса несёмся как угорелые. Всё! Вот они – наши. Падаю. Голова гудит. «Все живы?» – спрашиваю. А ответа не слышу. Очнулся в полевом госпитале.

– И сколько, – спрашиваю, – выжило?

– Все! – гордо отвечает Лёва. – И ранены все. Каждый свою пулю получил. Но я, видишь как неудачно!

Пуля раздробила Лёве локтевой сустав, отчего его левая рука никогда не разгибается. Ею, согнутой в локте, он жестикулирует, когда рассказывает. Как будто рубит перед собой воздух.

Лёва описал злоключения своего взвода в повести, которая очень горячо была принята на семинаре Паустовского. Защищённая как диплом в Литинституте, она получила высшую оценку и дала возможность её автору продолжать учёбу в аспирантуре. А вот с её публикацией дело обстояло не так здорово. Московские и ленинградские журналы печатать её не решились: слишком не похоже было толкование фронтовых событий в этой повести на то, к чему стали приучать послевоенного читателя. (Вспомним, что даже получившая сперва сталинскую премию «Молодая гвардия» через короткое время была признана порочной, и её автору было предложено ввести в повествование якобы действующее в подполье партийное руководство молодёжной организацией, что Фадеев и сделал, хотя знал, что райком партии позорно бежал, когда немцы подошли к Краснодону.) Паустовский не унимался и продолжал предлагать Лёвину повесть любому объявляющему о себе областному альманаху. В результате из одного из них повесть отправилась в агитпроп ЦК, где её внимательно прочитали и добились по ней некоего закрытого постановления, пресекающего любые Лёвины попытки напечататься. Не имея ни одной публикации, Кривенко попал в чёрный список тех, кто их никогда иметь не будет.

Ничто не вечно под луною! Хрущёвская оттепель сняла табу с Лёвиного имени, и «Тарусские страницы», как я уже сказал, рассказ Кривенко напечатали. Однако эта публикация повлекла за собой новое табу. Сразу же после выхода «Тарусских страниц» по альманаху был нанесён из многих идеологических орудий мощный залп, и 75 тысяч экземпляров, заявленные в выходных данных, на самом деле не поступили в продажу: половина тиража, оставшаяся на складе издательства, была немедленно уничтожена по верховному приказу из Москвы.

Я подарил Лёве гранки нашего набора, и он подколол их к набору воронежского «Подъёма». «Тираж – 2 экземпляра», – невесело констатировал он.

Было в нём, однако, какое-то удивительное жизнелюбие, привлекавшее к нему многих. Я любил бывать у него на улице Чаплыгина в доме, где прежде находилось общество бывших политкаторжан и его издательство, выпускавшее документальные свидетельства очевидцев разного рода революционных событий. В этом же доме бывшие политкаторжане и жили. Отсюда их увезли на «воронках» славные наши чекисты после того, как общество было разогнано, а издательство закрыто. Надо ли говорить, что с советской каторги или из советских застенков большинство бывших политкаторжан не вернулось? Среди них – Александр Кривенков, отец Лёвы (почему потерялась в их фамилии «в», Лёва не знал). Семью после ареста отца уплотнили, подселили соседей.

В комнате, которую занимали Лёва с женой Еленой Савельевной (Лёлей), вечно было шумно, накурено, но чисто. Чистюля Лёля, работавшая в ведомственном журнале, весь день пропадала там, а в это время у Лёвы собиралась разношёрстная компания. Лёва курил свои папиросы и сигареты гостей, часто очень артистично читал собственные рассказы («сырой ещё, – предупреждал он, надевая очки, – ночью закончил»), иногда играл в шахматы – особенно азартно с Юрием Трифоновым (оба считали себя сильными шахматистами, впрочем, оба неизменно проигрывали Балтеру!) и, наконец, угощал друзей великим множеством баек, особенно фронтовых. Вечером возвращалась Лёля, компания уходила. Иногда – вместе с хозяином, чтобы расположиться во дворе на скамейках вокруг стола, слегка выпивать и слушать Лёвины очень живописные байки.

Уже после Хрущёва в той же Калуге стараниями Лёвиных друзей была издана первая небольшая книжка его рассказов «Голубая лодка». Через какое-то время Лёву приняли в Союз писателей. Но печатали всё так же неохотно. Толстую же свою книгу, которая вышла в «Советском писателе» и даёт более-менее неискажённое представление о его творчестве, он так и не увидел. Лёва умер рано, 12 января 1978 года, от рака. (Он родился 4 ноября 1920 года.) Книгу потом уже собрала и издала Лёля: к мёртвому писателю советская власть всегда относилась лучше, чем к живому. Может, потому ещё, что в этом случае редактор получал значительно больше воли: что-то вычёркивал, что-то заменял, а родственники умершего, как правило, вели себя куда более покладисто, чем живой автор.

***

Известный востоковед Игорь Михайлович Дьяконов (родился 12 января 1915 года) известен ещё и своими скандалами с коллегами.

Во-первых, его юность пришлась на годы сталинских репрессий. А это значит, что студентов (и Дьяконова в том числе) вызывали в НКВД для дачи показаний на уже арестованных.

Так из двух ассирологов, учившихся вместе с Дьяконовым, уцелел только Лев Александрович Липин. Другой Николай Ерехович был арестован и погиб в заключении. По его делу вызывали Дьяконова и Липина, которые впоследствии упрекнут друг друга в причастности к аресту и гибели товарища.

Во-вторых, научная работа Дьяконова, связанная с шумерским языком, поссорила его с академиком Василием Васильевичем Струве, в то время самым известным специалистом по шумерологии в СССР, директором Института востоковедения АН СССР.

Сперва Дьяконов выступил с несколькими статьями, пересматривающими хозяйственную систему Шумера, давно уже предложенную Струве. Струве ответил, что Дьяконов базирует свои утверждения на ошибочной трактовке некоторых шумерских слов.

В конце пятидесятых полемика между академиком и кандидатом филологических наук Дьяконовым разгорелась с новой силой. Дьяконов критиковал ранние переводы Струве.

В 1959 году Дьяконов пытался защитить докторскую диссертацию по своей книге «Общественный и государственный строй древнего Двуречья: Шумер» (автореферат её вышел ещё в 1957 г.), выбрав в качестве оппонента именно Струве. Но тот выступил с таким количеством поправок, которые Дьяконов не принял и отказался слушать. Защитить докторскую Дьяконову помог Гафуров, бывший первый секретарь ЦК компартии Таджикистана, назначенный директором Института востоковедения АН СССР.

Надо сказать, что Гафуров помог Дьяконову восстановить истину. Игорь Михайлович – действительно один из крупнейших наших востоковедов. Шумеролог, ассириолог, иранист – в каждой из этих дисциплин он сказал новое слово. Он содействовал дешифровке древней письменности и переводу её на русский язык. Он – оригинальный историк, утверждающий, что в древности рабовладельческой формации нигде и никогда не существовало. Он перевёл Эпос о Гильгамеше для серии «Литературные памятники».

Кстати, по этому поводу Дьяконову пришлось пережить ещё один скандал. Его стали обвинять чуть ли не в плагиате отдельных кусков, якобы уже переведённых В. К. Шилейко. Скандал утих, когда в архиве семьи Шулейко нашли письмо вдовы к И. М. Дьяконову. Она пишет:

«В Вашем письме Вы спрашиваете, не сохранилось ли в бумагах Владимира Казимировича переводов других текстов Гильгамеша (помимо VI таблицы). К сожалению, нет, хотя Владимиром Казимировичем были переведены все части Гильгамеша полностью, и им об этом эпосе было подготовлено большое исследование. Но по воле рока все материалы по этой его работе пропали на его ленинградской квартире во время пребывания в Москве. Пропажа эта была тяжёлым ударом моему покойному мужу, хотя он и имел обыкновение говорить, что горевать не о чем, так как то, что не удалось завершить ему, всё равно сделают другие. И он, наверно, порадовался бы, найдя в Вашем лице себе продолжателя».

Дьяконов не был избран в Академию наук СССР, хотя состоял в академии Британской Академии наук, почётным членом Американского востоковедного общества, Королевского Азиатского общества Великобритании, Азиатского общества Франции, Американской Академии искусств.

Умер Игорь Михайлович 2 мая 1999 года.

13 января

Собственно лучше всех о Лилианне Зиновьевне Лунгиной рассказала она сама в пятнадцатисерийном фильме «Подстрочник», который сделан на основе воспоминаний Лунгиной режиссёром Олегом Дорманом и оператором Вадимом Юсовым.

Фильм появился на телевидении в 2009 году, пролежав на полке из-за позиции руководства центральных каналов ТВ 11 лет. Когда в 2010 году фильм был удостоен премии ТЭФИ-2010, Дорман не приехал получать приз, а его представитель зачитал текст: «Среди членов Академии, её жюри, учредителей и так далее – люди, из-за которых наш фильм одиннадцать лет не мог попасть к зрителям. Люди, которые презирают публику и которые сделали телевидение главным фактором нравственной и общественной катастрофы, произошедшей за десять последних лет».

Я помню Бориса Грибанова, который заведовал в Детгизе зарубежной редакцией. Он учился вместе с Лилианной Зиновьевной. Та в совершенстве знала (преподавала) французский и немецкий языки. Знала и шведский.

Грибанов сказал ей, что получить для перевода французскую или немецкую книгу – пустой номер. Как рассказывает сама Лунгина, он сказал ей, что ему не разрешают давать переводить с этих языков евреям. Узнав, что она знает ещё и шведский, он посоветовал ей почитать шведскую литературу: вдруг что-нибудь найдётся для Детгиза.

Нашлось не «что-то», а «Малыш и Карлсон, который живёт на крыше» Астрид Линдгрен. «Я сразу почувствовала, – вспоминает Лунгина. – что перевести такую книжку – это счастье».

Первое издание на русском «Малыша» вышло в 1967 году. Успех был бешеным, тиражи требовались огромные.

Лунгина потом перевела немало книг: Шиллера, Гамсуна, Гауптмана, Фриша, Бёлля, Ибсена, Мориака, Виана, Кюртиса. Перевела пьесы Стриндберга и философские сказки XVIII века.

Но «Малыш и Карлсон» остались, как первая любовь, как навсегда незабываемое.

В конце семидесятых – начале восьмидесятых Лунгина вела в Союзе писателей семинар молодых переводчиков. Первым результатом работы был перевод новелл Бориса Виана. В сборник, который издали, вошёл роман «Пена дней» в переводе руководительницы и новеллы в переводе участников семинара.

Надо сказать, что состав семинара был сильным. В разное время семинар посещали Мария Иосифовна Канн (в её переводе вы читали «Крёстного отца» М. Пьезо), Наталья Самойловна Мавлевич (Франсуа Эмманюэль «Человеческий фактор», Марк Шагал «Моя жизнь»), Ирина Яковлевна Волевич (Франсуаза Саган «Рыбья кровь», Фредерик Бегбедер «99 франков»).

1990-м Лунгина по-французски написала книгу «Московские сезоны», показывающую французам Россию советских времён. В книге представлены многие советские реалии, рассказывается о писателях, деятелях культуры и науки, с которыми Лунгина была знакома, повествуется о жизни автора, который представляет даже свою домработницу Мотю. За эту книгу Лунгина получила премию журнала ELLE (в переводе с французского – ОНА).

Биография у Лунгиной необычна. Так получилось, что детство она провела в Германии, Палестине и Франции. Только в 14 лет вернулась к отцу в СССР. С Давидом Самойловым училась в одном классе. Поддерживала отношения с В. Некрасовым, А. Галичем.

Её дом, как вспоминает Владимир Войнович, был открыт всем хорошим людям. Лилианна Зиновьевна и Симон Львович (муж) Лунгины были люди гостеприимные. Интересные.

Впрочем, никакой пересказ её биографии не заменят «Подстрочника», который стоит посмотреть, стоит потратить на него время. Прекрасный фильм о прекрасном человеке!

Скончалась Лилианна Зиновьевна 13 января 1998 года (родилась 16 июня 1920-го).

14 января

Ну что? Я, наверное, как все дети моего возраста в моё время, любил книгу Анатолия Наумовича Рыбакова (родился 14 января 1911) «Кортик». Его продолжение – книга «Бронзовая птица» тогда ещё не вышла, а когда вышла, она мне не очень понравилась (возможно, я её тогда уже перерос).

Потом я больше знал книги Рыбакова по названием, нежели читал их. Вся история с Крошем прошла мимо меня. Я читал в детстве ещё роман Рыбакова «Водители», но он мне показался скучным.

По-настоящему захватил меня «Тяжёлый песок». Заставил поверить в талант Рыбакова. Такую книгу, как у него, я ещё не читал.

А «Дети Арбата» – хит перестройки, роман, принёсший Рыбакову всемирную славу, мне не понравился. Именно сталинскими главами, которые и сделали Рыбакова повсеместно известным писателем. Не понравился мне его Сталин, который всё время предугадывает события. Всё происходит так, как он об этом заранее размышляет.

В жизни даже прорицатели иногда ошибаются, а тут человек, стоящий во главе государства, не ошибается никогда. То есть взгляд писателя на него понятен: Рыбаков не любит Сталина, но признаёт его невероятный ум, неслыханную способность предвидеть события и ими руководить.

Конечно, такой комплексный взгляд отличает Рыбакова от Павленко или от Вирты. Но не очень сильно. И у Рыбакова Сталин – бог. Злой, беспощадный, бесчеловечный, но бог! То есть плюс у Вирты или Павленко сменился на минус.

Знаю, что со мной многие не согласятся. Но я и не ищу союзников. Просто высказываю своё мнение.

А писатель, судя по «Тяжёлому песку», Рыбаков был талантливый. Этого я не оспариваю.

Он умер 23 декабря 1998 года.

***

У Юрия Иосифовича Коринца (родился 14 января 1923 года) в 1938 году расстреляли отца.

Коринец был призван в армию в 1941-м. Но его часть была разгромлена. Он пешком пришёл в Москву и, зайдя в квартиру, увидел, как чекисты уводят его мать. Бросившегося ей на помощь сына немедленно арестовали и отправили в ссылку в Караганду, где он провёл 11 лет. Мать умерла в тюрьме.

Освободившись, Коринец окончил Ташкентское художественное училище. Устроился художником в журнал «Пионер», где позже были напечатаны его стихи. Коринец поступил в Литературный институт, который окончил в 1958 году. А поскольку к этому времени у него было выпущено немало стихотворений и сказок, его приняли в Союз писателей.

В 1965 году он пишет повесть «Там вдали, за рекой», получившую на Всероссийском конкурсе первую премию. В 1967-м вышло продолжение – повесть «В белую ночь у костра».

Кроме детских стихов, которые он писал всю жизнь, он опубликовал для детей роман «Привет от Вернера» (1972), повесть «Володины братья» (1975), детскую фантастическую повесть «Заблудившийся робот» (1984).

На основе повести «Там вдали, за рекой» в 1971 году был поставлен фильм. Надо сказать, что эта повесть, и её продолжение «В белую ночь у костра», и роман «Привет от Вернера» написаны на автобиографическом материале.

Но мы тщетно стали бы искать там следы репрессий, которые выпали на долю Коринца и его родителей. Его книги написаны убеждённым большевиком, уверенным, что его жизнь прошла великолепно – среди героев и прекрасных людей.

Стихи для детей писал неплохие.

 
Не было печали —
В цирк братишку взяли.
Всем в квартире с этих пор
Страшно выйти в коридор,
Хищники из-за дверей
На людей кидаются:
Это братец мой
В зверей
Перевоплощается.
То, как лев,
На грудь мне вскочит,
То, как филин,
Захохочет.
Вчера большие валенки
Надел в прихожей он
И ногу мне,
Хоть маленький,
А отдавил, как слон.
Легла я вечером в кровать,
А он меня за пятку – хвать
И рычит: – Я тигр! —
Но мне уж не до игр…
Укротители зверей,
Приходите к нам скорей,
Укротите братца,
Чтоб не смел кусаться!
 

***

Зоя Александровна Крахмальникова (родилась 14 января 1929 года) физически была очень красивой женщиной. Она окончила Литинститут. Я её в «Литературной газете» не застал: она уже ушла из редакции, защитила диссертацию по творчеству эстонского писателя Ааду Хинта, работала научным сотрудником института социологии АН СССР.

Но в «Литературную газету» заходила часто. Особенно в отдел литератур народов СССР, где она прежде работала.

А потом в начале семидесятых обратилась в православие и серьёзно отнеслась к религии. Печататься по этим темам в СССР было негде, поэтому она отдавала статьи в самиздат. Печаталась и за рубежом в «Гранях», в «Вестнике РХД».

По благословению иерархов Русской Православной Церкви Зарубежной стала выпускать просветительский машинописный самиздатовский журнал «Надежда». Это был популярный среди христианской молодёжи журнал, где печатались Отцы Церкви, печатался и отец Димитрий Дудко, ещё не сломленный чекистами.

Она составила 10 номеров и в августе 1982 года была арестована. 1 апреля 1983 года приговорена к одному году заключения и пяти годам ссылки, которую отбывала в Горном Алтае. Освобождена в июле 1987 в рамках горбачёвской кампании по освобождению политических заключённых.

Она написала книги «Горькие плоды сладкого плена (1988—1990), «Слушай, тюрьма!» (1985), «Русская идея матери Марии» (1997; о Марии Скобцовой, арестованной немцами за помощь евреям и погибшей в концлагере). Она отказалась от услуг бывшего своего духовника Димитрия Дудко, до самой смерти 17 апреля 2008 года стала прихожанкой Богородичного Центра.

15 января

Фамилия Александра Сергеевича Грибоедова (родился 15 января 1795 года) являет собой перевод польской фамилии Гржибовский. Эту фамилию носил предок Грибоедова поляк, переселившийся в Россию в начале XVII века.

Уже в шесть лет Грибоедов свободно владел тремя иностранными языками. А в юности, помимо английского, французского, немецкого и итальянского, хорошо понимал латынь и древнегреческий.

В Московском университете он сперва окончил словесное отделение. Потом – нравственно-политическое. И наконец – физико-математическое.

Во время Отечественной войны 1812 года был корнетом Московского гусарского полка под руководством П. Салтыкова. Полк этот, когда французы были в Москве, находился в Казани, а при выдавливании наполеоновских войск последовал в Брест-Литовск присоединиться к разбитому драгунскому иркутскому полку и принял название иркутского гусарского.

До 1815 года служил корнетом под командованием генерала от кавалерии Андрея Семёновича Кологривова. В очерке «О кавалерийских резервах» (1814) Грибоедов описал деятельность своего начальника.

В 1815 году Грибоедов приезжает в Петербург, где знакомится с Гречем и драматургом Хмельницким.

Летом 1916 года опубликовал статью «О разборе вольного перевода Бюргеровой баллады „Ленора“» – отзыв на критические замечания Н. Гнедича о балладе Катенина «Ольга»: впервые Грибоедов обозначил свою литературную позицию.

В начале 1817 года стал одним из учредителей масонской ложи «Du Bien». Летом поступил на дипломатическую службу губернским секретарём (с зимы – переводчиком) Коллегии иностранных дел. В это же время знакомится с Пушкиным и Кюхельбекером, пишет совместно с Катениным комедию «Студент», совместно с А. А. Жандром комедию «Притворная нежность» и с А. А. Шаховским и с Н. И. Хмельницким комедию «Своя семья, или Замужняя невеста». Увы, художественной ценности эти вещи не имели.

В 1817 году произошла дуэль, которую спровоцировал Грибоедов. Он привёз в дом своего приятеля графа Завадовского балерину Истомину, где жил с ней два дня. Любовник Истоминой граф Шереметев вызвал Завадовского на дуэль. Она должна была быть «четверной»: то есть сперва стрелялись Шереметев и Завадовский, а потом секунданты Шереметева (корнет Якубович) и Завадовского (Грибоедов).

Но Шереметев получил смертельную рану, и дуэль Якубовича с Грибоедовым была перенесена на год.

В 1818-м дуэль состоялась в Тифлисе, Якубович отстрелил Грибоедову фалангу пальца левой руки. Именно по этой примете оказалось возможным опознать обезображенный труп Грибоедова, над которым глумились религиозные фанатики, разгромившие посольство России в Тегеране.

С февраля 1822 года Грибоедов – секретарь по дипломатической миссии при генерале Ермолове, командовавшем войсками на Кавказе.

В начале 1823 года покидает службу и поселяется в Москве. Но в 1825, призванный снова на службу, приезжает на Кавказ. По дороге в Грузию наведался в Киев, где встречался с Бестужевым-Рюминым, Н. Муравьёвым, Муравьёвым-Апостолом и С. Трубецким.

На Кавказе в январе 1826-го был арестован по подозрению в причастности к делу декабристов, привезён в Петербург, но смог оправдаться. Несмотря на это, Николай приказал установить за Грибоедовым негласный надзор.

В сентябре 1826 года вернулся в Тифлис, участвует в заключении выгодного для России Туркманчайского мирного договора (1828), доставляет его текст в Петербург. Назначен министром-резидентом (послом) в Иран, по пути провёл некоторое время в Тифлисе, женился на дочери великого грузинского поэта княжне Нине Чавчавадзе, с которой провести ему было суждено всего несколько недель.

Прибыв в Персию, Грибоедов поехал в Тегеран представляться главе государства Фетх Али-шаху. Во время этого визита во дворец ворвалась толпа религиозных фанатиков, убивших членов русской миссии. Было это 11 февраля 1829 года.

Комедия «Горе от ума» была закончена Грибоедовым в 1824 году в Тифлисе. В Петербурге он оставил авторизованный список своему другу – Фаддею Булгарину. Её долго не разрешали ни к публикации, ни к постановке в театре. Но когда разрешили, она в короткое время стала классическим русским произведением, введённым в школьные программы.

Будучи ещё и музыкальным сочинителем Грибоедов оставил несколько фортепианных пьес, из которых наиболее известны два вальса для фортепиано.

О романе Ю. Н. Тынянова «Смерть Вазир-Мухтара» знают все.

Менее известно, что в 1969 году на Ленинградском телевидении режиссёрами Розой Сиротой и Владимиром Рецептером был поставлен спектакль по этому роману. Главную роль сыграл Владимир Рецептер. В спектакле были заняты актёры Большого Драматического театра.

Однако Госкомитет по радио и телевидению пьесу запретил. Единственно, чего добилась протестующая интеллигенция, – это закрытый просмотр фильма-спектакля в музее Бахрушина в Москве. Несмотря на почти единодушие в восторженном приёме телеспектакля, он так и не появился на экранах.