Мои литературные святцы

***

В своё время князя Петра Владимировича Долгорукова (родился 8 января 1817 года) подозревали в том, что он изготовил знаменитый диплом рогоносца, направленный Пушкину и в конечном счёте послуживший причиной гибели поэта.

Несколько раз проводили графологические экспертизы. В 1927 году некий судебный эксперт, Алексей Андреевич Сальков, нашёл, что авторство Долгорукова несомненно.

Однако у дипломата Г. В. Чичерина экспертиза вызвала сомнение. Вместе с П. В. Щёголевым он не согласился с Сальковым. Повторную экспертизу провёл в 1966 году эксперт В. В. Томилин. Тот уверенно отвёл авторство Долгорукова, но высказал предположение, что диплом писал И. С. Гагарин, который одно время сожительствовал с Долгоруковым.

Надо сказать, что и Гагарин, и Долгоруков стали эмигрантами. Поэтому кое-каким советским кругам очень хотелось, чтобы пасквилянт, ненавидящий Пушкина, был бы найден в кругу эмиграции.

Но из этого ничего не вышло. Экспертиза, организованная историком-археографом Г. Хаитом и проводившаяся сотрудниками Всесоюзного НИИ Судебных экспертиз, нашла, что диплом написан не Долгоруковым и не Гагариным, а «третьим лицом».

Что же до Долгорукова, то не так давно – в 80-х годах прошлого века в экземпляре «Воспоминаний» Ф. Булгарина, принадлежащего Долгорукову, обнаружили примечания, сделанные рукою князя. В них Долгоруков опровергает Булгарина, стремящегося после смерти Пушкина, «уколоть его побольнее. Так сказать, в памяти потомства».

В 1840 году под псевдонимом «граф Альмагро» Долгоруков издал в Париже на французском языке «Заметку о главных фамилиях России», где раскрыл немало исторических фактов, порочащих русское самодержавие и аристократию.

Вольнодумство Долгорукова раздражило Николая. Князь был вызван из-за границы и сослан в Вятку в 1843 году, но через год освобождён с запрещением проживать в столицах.

В 1854 году Долгоруков завершил ревизию и пополнение ранее опубликованного родословного сборника и приступил к публикации «Российской родословной книги» – наиболее полного в XIX веке изложения генеалогии русского дворянства. Вышло 4 тома, после чего Долгоруков уехал в эмиграцию и публикация «родословной книги» прекратилась.

За границей Долгоруков издал книгу «Правда о России», содержащую резкую критику правительства. В ответ он был лишён гражданства, княжеского титула, состояния. И вот тут-то волшебным образом и появилось обвинение Долгорукова в том, что он написал пасквильный диплом Пушкина.

В 1867 году он напечатал на французском языке свои «Записки», которые были переведены и напечатаны на родине только через 140 лет.

Свой богатый архив Долгоруков завещал другу Герцена, польскому эмигранту С. Тхоржецкому. Тот, не имея средств для публикации, продал архив в 1869 году при условии обязательного их обнародования подполковнику Постникову, который, как выяснилось, был агентом Третьего отделения. Рукописи Долгорукова были привезены в Россию и поступили в архив Зимнего дворца, где их в советское время обнаружил Н. Я. Эйдельман.

Умер князь Пётр Долгоруков 18 августа 1868 года.

***

С отрывками из не совсем обычных мемуаров этой мужественной женщины читателя познакомил перестроечный «Огонёк». А необычность заключалась в том, что Евфросиния Антоновна Керсновская (родилась 8 января 1907 года) свою рукопись сопроводила удивительными рисунками, выполненными в дадаистской манере.

Рисунков было 700, а рукопись насчитывала 2200 страниц (от руки). Полностью эти мемуары опубликованы только в 2001—2002 годах.

Их семья оказалась в Бессарабии, которая в то время была частью Румынии, когда бежала от ЧК из Одессы. Однако 28 июня 1940 года СССР аннексировал Бессарабию и сразу же начал там репрессии.

Евфросиния Керсновская работала до этого на сельскохозяйственных работах. Была человеком зажиточным: работать она умела от зари до зари. Кроме того, она нередко нанимала соседей, помогавших ей трудиться в поле.

НКВД объявил её бывшей помещицей, всё отобрал и выгнал на улицу. Она устраивалась работать по частному найму: работать с людьми ей было запрещено.

Получив советский паспорт, она на выборах перечеркнула бюллетень, увидев среди кандидатов бывшую проститутку.

14 июня 1941 года её и других арестованных поместили в товарные вагоны и через месяц привезли в Нарымский край (теперь Тюменская область).

Её определили на лесоповал, где постоянно не давали выполнить норму, – заставляя голодать.

В феврале 1942 года она заболела, но ей отказались выдать освобождение от работы. И тогда она бежала. Одна через всю Западную Сибирь. За 6 месяцев она прошла 1500 километров.

24 августа 1942 года её из-за отсутствия документов задержали. Переправили в пересылочную тюрьму Новосибирска, и всю зиму 1942 года она провела в неотапливаемой камере предварительного заключения. Она отказалась что-либо подписывать. Тогда, чтобы выбить из неё признание «вины» ей дали лист бумаги, на котором предложили написать просьбу о помиловании. Но она написала: «Требовать справедливости – не могу, просить милости – не хочу. Дон-Кихот».

Выездная сессия Нарымского суда в Новосибирске приговорила её к расстрелу, который в феврале 43 года заменили 10 годами лагерей и последующей ссылкой на 5 лет.

В 1944-м ей дали ещё 10 лет за «контрреволюционную агитацию».

В 1952-м освободилась в Норильске, работала шахтёром на угольных шахтах. После окончательного освобождения переехала в Ессентуки, где в 1964—1968 писала мемуары.

В 1982 году они распространялись через самиздат, пока перестройка не сделала их достоянием общественности.

Читать эти мемуары тяжело из-за огромного сочувствия, которое вызывает к себе их автор.

С другой стороны, читать их безумно интересно из-за чудесного живого языка, на котором пишет Керсновская.

На основе этих мемуаров снято два документальных фильма Владимира Мелетина «Евфросинья Керсновская: Житие» (2008) и Григория Илугдина «Альбом Евфросинии» (2006).

Умерла Керсновская 8 марта 1994 года.

***

К этому писателю относятся по-разному. Были у меня когда-то студенты, которые на дух не принимали прозу Андрея Белого (псевдоним Бориса Николаевича Бугаева). Доказать, чем хороша его проза, я им не мог. Потому что, по правде, она мне тоже не слишком нравилась. Не люблю писателей-философов. Шкловский говорил, что Пильняк – тень от дыма, если Белый – дым. Но мне тень была понятней дыма.

А вот стихи его мне нравились:

 
Уж с год таскается за мной
Повсюду марбургский философ
Мой ум он топит в мгле ночной
Метафизических вопросов.
Когда над восковым челом
Волос каштановая грива
Волнуется под ветерком,
Взъерошивши её, игриво
На робкий роковой вопрос
Ответствует философ этот,
Почёсывая бледный нос,
Что истина, что правда… – метод.
Средь молодых, весенних чащ,
Омытый предвечерним светом,
Он, кутаясь в свой чёрный плащ,
Шагает тёмным силуэтом;
Тряхнёт плащом, как нетопырь,
Взмахнувший чёрными крылами…
Новодевичий Монастырь
Блистает ясными крестами:
– Здесь мы встречаемся… Сидим
На лавочке, вперивши взоры
В полей зазеленевший дым,
Глядим на Воробьёвы горы.
«Жизнь, – шепчет он, остановясь
Средь зеленеющих могилок, —
«Метафизическая связь
Трансцендентальных предпосылок!..
Рассеется она, как дым:
Она не жизнь, а тень суждений»…
И клонится лицом своим
В лиловые кусты сирени.
Пред взором неживым меня
Охватывает трепет жуткий. —
И бьются на венках, звеня,
Фарфоровые незабудки.
Как будто из зелёных трав
Покойники, восстав крестами,
Кресты, как руки, ввысь подъяв
Моргают жёлтыми очами.
 

На смерть Белого (он умер 8 января 1934 года) отозвался Мандельштам:

 
Голубые глаза и горячая лобная кость —
Мировая манила тебя молодящая злость
И за то, что тебе суждена была чудная власть,
Положили тебя никогда не судить и не клясть.
На тебя надевали тиару – юрода колпак,
Бирюзовый учитель, мучитель, властитель, дурак!
Как снежок на Москве заводил кавардак гоголёк:
Непонятен-понятен, невнятен, запутан, легок…
Собиратель пространства, экзамены сдавший птенец,
Сочинитель, щеглёнок, студентик, студент, бубенец…
Конькобежец и первенец, веком гонимый взашей
Под морозную пыль образуемых вновь падежей.
Часто пишется казнь, а читается правильно – песнь,
Может быть, простота – уязвимая смертью болезнь?
Прямизна нашей речи не только пугач для детей —
Не бумажные дести, а вести спасают людей.
Как стрекозы садятся, не чуя воды, в камыши,
Налетели на мёртвого жирные карандаши.
На коленях держали для славных потомков листы,
Рисовали, просили прощенья у каждой черты
Меж тобой и страной ледяная рождается связь —
Так лежи, молодей и лежи, бесконечно прямясь.
Да не спросят тебя молодые, грядущие те,
Каково тебе там в пустоте, в чистоте, сироте…
 

А родился Белый 26 октября 1880 года. Прожил 53 года.

***

Ефим Николаевич Пермитин (родился 8 января 1896 года) воевал в Гражданскую в Сибири против колчаковцев. Был ранен.

Первый рассказ напечатал в барнаульской газете «Жизнь Алтая» (1921). В 1923 в Усть-Каменогорске выпускает первый в стране журнал «Охотник Алтая».

В 1925 в Новосибирске возглавил журнал «Охотник и пушник Сибири», где печатает первую свою повесть «Капкан». Повести, написанные позже, вошли в его роман «Горные орлы» (1951).

В 1938 был арестован и провёл в ссылке 6 лет (до 1944 года). Но в 1954 снова приезжает на Алтай. На этот раз с эшелоном первоцелинников, которым посвятил роман «Ручьи весенние».

С конца 1956 года писал автобиографическую трилогию: «Жизнь Алексея Рокотова»: «Раннее утро» (1956), «Первая любовь» (1962), «Поэма о лесах» (1969).

В 1970-м был избран секретарём Союза писателей РСФСР и тут же получил Госпремию за трилогию «Жизнь Рокотова».

А через год – 18 апреля 1971-го скончался.

Как писатель, может быть, запомнился только землякам. Проза его декларативна и малопривлекательна.

***

Вот прекрасный поэт Владимир Николаевич Корнилов, мой друг, увы, уже больше десяти лет ушедший от нас: умер 8 января 2002 года.

С ним у меня связано воспоминание о нештатной работе в 1965 году в «Семье и школе», где мы с ответственным секретарём журнала Петром Ильичём Гелазонией, пробивали мало проходимые по тем временам литературные произведения. В этом нас поддерживал член редколлегии Владимир Михайлович Померанцев.

Поначалу нам это удавалось. Настолько, что мы впали в эйфорию.

Эйфория наша длилась, однако, очень недолго. Причём споткнулись мы, а потом упали совершенно неожиданно: никак не ожидали, что гром грянет с почти безоблачного неба.

Мы напечатали подборку стихов Владимира Корнилова, среди которых мне особенно нравились стихи об Ахматовой. Они сейчас очень известные: «Ваши строки невесёлые, / Как российская тщета, / Но отчаянно высокие, / Как молитва и мечта, / Отмывали душу дочиста, / Уводя от суеты, / Благородством одиночества / И величием беды», ну и так далее: их легко найти в корниловских книжках.

Но то стихотворение, которое нам вышло боком, Корнилов (родился 29 июня 1928 года) потом никогда не перепечатывал. Даже когда рухнула советская власть, и его восстановили в союзе писателей, и он получил возможность доносить до нового читателя все свои прежние вещи. Мне он объяснил, что не печатает «Пса», потому что Лара (его жена и взыскательный читатель), не очень любит, когда он в стихах погружается в быт. Я очень ценю Ларин вкус, но здесь позволю себе с ней не согласиться. По-моему, стихотворение, которое привожу по памяти, замечательное:

 
Пёс был шелудив и глуп,
Тощ и плюгав.
Пил из водосточных труб,
Жрал – из канав.
Непонятливый, никак
Взять не мог в толк,
Что хоть сто таких собак
Мог кормить полк.
А в полку у нас врачом
Дама была.
Мы пред ней стояли в чём
Мать родила,
Еле вытерпев позор,
Лезли в бельё.
Ну так вот. Из-за неё
Вспыхнул сыр-бор.
Увидала как-то раз
Лекарша пса
И пошла и завелась
На полчаса: —
Что за пёс? откуда пёс?
Что вам здесь – цирк?
Не хватало, чтоб занёс
Всяких бацилл!
А дежурным по полку
Был капитан.
Топал с шашкой на боку,
Плац подметал.
Заспешил на дамский клич,
Как джентльмен,
И осклабился, как хлыщ:
– Это в момент!
Пёс в щенячьей простоте
Не понимал.
А начальник пистолет
Приподымал.
По науке совмещал
С мушкой прицел.
Пёс лежал и не мешал,
Скучно глядел.
…Тонны в полторы удар
Вбил, вдавил в пыль.
Снайпер подмигнул: как дал?
Как, мол, убил?..
Но врачиха сникла вдруг:
Что ж тут смотреть…
Всё-таки не по нутру
Женщине – смерть.
…Вот и всё. Сошла, журча,
Дюжина лет.
Думаю, того хлыща
В армии нет.
Думаю, теперь урод
Малость поблёк:
Возглавляет гардероб
Или ларёк.
Женщины и не глядят
На дурака,
А жена – он был женат —
Ставит рога.
Думаю, забыл всю спесь,
Жалок стал, льстив
Думаю, что так и есть:
Мир справедлив!
 

Казалось бы, что здесь можно оспорить? К чему прицепиться? Позиция поэта кристально чиста. Его приговор бездушному негодяю понятен и естественен. Вот стихи, которые добавят человеческим душам гуманности, и потому они особенно уместны на страницах журнала, который называется «Семья и школа»!

Оказалось, что именно на его страницах они особенно неуместны. Потому что существует такое святое для каждого советского человека понятие, как «военно-патриотическое воспитание». Об этом нам напомнила «Красная звезда», напечатавшая обширную злобную реплику некого майора. Где в советской армии, возмущался майор, автор нашёл такого капитана? Что это как не попытка подорвать доверие читателей к овеянному славою советскому офицерству? По какому праву автор и, очевидно, разделяющая его мнение редакция… Впрочем, запал майора, которого сейчас тоже пересказываю по памяти, стандартен и шаблонен: так писали, когда жаждали крови, когда были убеждены, что кровь обязательно прольётся!

И не ошиблись. «Красная звезда» была органом всемогущего ведомства – политуправления армии. Её критика ничего другого, кроме оргвыводов не требовала. И спешно созванное совместное заседание коллегии Министерства просвещения и президиума Академии педагогических наук их немедленно сделало. Орлов получил выговор, Померанцева из редколлегии вывели (или добились, чтобы он сам из неё вышел, – не помню). Искали, конечно, стрелочника. Но я в штате не работал. И было понятно, что в обозримом будущем меня туда и не возьмут.

***

Зоя Ивановна Воскресенская по карьерной лестнице стала подниматься с 1923 года с должности политрука в колонии малолетних нарушителей.

Уже в августе 1929-го она работает в Иностранном отделе ЛГПУ, то есть во внешней разведке.

Была отправлена в Харбин, где два года выполняла ответственные задания ОГПУ во время острейшей борьбы на КВЖД.

В 1932 возглавляла Иностранный отдел постоянного представительства ОГПУ в Ленинграде.

С 1935 по 1939 – заместитель резидента разведки НКВД в Финляндии. Официально исполняла функции представителя Интуриста в Хельсинки под фамилией Ярцева. В 1936 году резидентом в Финляндию (под прикрытием должности консула) приехал Б. А Рыбкин. Поначалу у резидента и зама отношения не сложились. Когда разгневанный Центр приказал Воскресенской готовиться к отъезду, в ответ пришла просьба обоих: они просят пожениться.

И поженились.

В дальнейшем Воскресенская-Рыбкина до самой финской войны взаимодействовала с Павлом Анатольевичем Судоплатовым, за которым уже тогда числилось немало дел (убийство Троцкого, например).

Перед самой войной с Финляндией вернулась в Москву и занималась аналитической работой: обрабатывала информацию, которая к ней стекалась.

С 1941 по 1944 была пресс-секретарём советского посольства в Швеции. Послом была А. Коллонтай. Обе, каждая по своей линии, содействовали тому, что Финляндия разорвала договор с Гитлером.

После войны Воскресенская продолжала работать в центральном аппарате разведки, стала начальником немецкого отдела, выезжала со спецзаданиями в Берлин.

В 1947 году в автомобильной катастрофе погиб муж Воскресенской Рыбкин.

В 1953 году выступила в суде в защиту Судоплатова, которому вменялось много преступлений, в частности, организация убийства Михоэлса. Судоплатова посадили во Владимирскую тюрьму, где тот перенёс 3 инфаркта и стал инвалидом 2-й группы.

Однако реабилитации в 2002 году добился. Хотя общество «Мемориал» считает, что реабилитации он не заслуживал.

А Воскресенская была уволена из разведки. Поскольку она просила оставить её в органах до наступления пенсионного возраста, её направили начальником спецчасти в Воркутлаг, где прослужила около двух лет.

Выйдя на пенсию и узнав, что её рассекретили, она написала книгу «Теперь я могу сказать правду. Из воспоминаний разведчицы». Книга вышла в год её смерти. Она умерла 8 января 1992 года (родилась 28 апреля 1907 года), а в это время уже тиражи книг стремительно падали.

О тех, что у неё были прежде, ей полковнику, кавалеру многих боевых орденов, можно было только мечтать.

Ведь прежде с 1962 по 1980 год её книги были опубликованы тиражом в 21 миллион 642 тысячи экземпляров.

Почему – понятно. В детской литературе она занималась ленинской темой. Её госпремия СССР получена за сценарий и литературную основу фильма «Сердце матери» – о матери Ленина. А премия Ленинского комсомола за книгу «Надежда» (как звали жену Ленина?).

В общем, сумела ловко устроиться не только в органах разведки.

9 января

Почему так часто ставят на сцене пьесы Булгакова? Потому, должно быть, что своих пьес, годных для постановки, не хватает. На безрыбье даже «Дни Турбиных» – рыба. Конечно, очень легко «критиковать» и требовать запрета в отношении непролетарской литературы. Но самое лёгкое нельзя считать самым хорошим. Дело не в запрете, а в том, чтобы шаг за шагом выживать со сцены старую и новую непролетарскую макулатуру в порядке соревнования, путём создания могущих её заменить настоящих, интересных, художественных пьес советского характера. А соревнование – дело большое и серьёзное, ибо только в обстановке соревнования можно будет добиться сформирования и кристаллизации нашей пролетарской художественной литературы.

Что касается собственно пьесы «Дни Турбиных», то она не так уж плоха, ибо она даёт больше пользы, чем вреда. Не забудьте, что основное впечатление, остающееся у зрителя от этой пьесы, есть впечатление, благоприятное для большевиков: «если даже такие люди, как Турбины, вынуждены сложить оружие и покориться воле народа, признав своё дело окончательно проигранным, – значит, большевики непобедимы, с ними, большевиками, ничего не поделаешь», «Дни Турбиных» есть демонстрация всесокрушающей силы большевизма.

Конечно, автор ни в какой мере «не повинен» в этой демонстрации. Но какое нам до этого дело?

Цитата из письма Сталина Владимиру Наумовичу Билль-Белоцерковскому (родился 9 января 1885 года), написавшему вождю кляузу на Художественный театр и его режиссёра Голованова, который отдаёт предпочтение Булгакову и даже поставил его контрреволюционную пьесу «Бег».

Насчёт «Бега» Сталин согласен:

«Бег» есть проявление попытки вызвать жалость, если не симпатию, к некоторым слоям антисоветской эмигрантщины, – стало быть, попытка оправдать или полуоправдать белогвардейское дело. «Бег», в том виде, в каком он есть, представляет антисоветское явление».

Правда, Сталин выдвигает и условия, при которых «Бег» может оказаться на театральной сцене:

«Впрочем, я бы не имел ничего против постановки „Бега“, если бы Булгаков прибавил к своим восьми снам ещё один или два сна, где бы он изобразил внутренние социальные пружины гражданской войны в СССР, чтобы зритель мог понять, что все эти, по-своему „честные“ Серафимы и всякие приват-доценты, оказались вышибленными из России не по капризу большевиков, а потому, что они сидели на шее у народа (несмотря на свою „честность“), что большевики, изгоняя вон этих „честных“ сторонников эксплуатации, осуществляли волю рабочих и крестьян и поступали поэтому совершенно правильно».

Мы знаем, что никаких сталинских условий Булгаков принимать не стал, но и Билль-Белоцерковский не добился желаемого результата своей кляузой. Наоборот. Ответ Сталина заставил театральных бюрократов озаботиться (ненадолго!) судьбой безработного, почти не имеющего средств к существованию Булгакова.

Что же до самого Билль-Белоцерковского, то стоит послушать его сына, известного правозащитника, эмигрировавшего из России при Брежневе:

Расскажу вкратце о литературной карьере отца. Он написал 14 пьес и том рассказов из западной и морской жизни. Некоторые из его пьес шли за границей. В Германии на рубеже 30-х годов большим успехом пользовалась комедия «Луна слева». Впервые её поставил в Берлине известный немецкий режиссер Эрвин Пискатор, а потом она шла и во многих других немецких театрах. У нас дома хранился толстый альбом вырезок из немецких газет с рецензиями на эту пьесу.

Но самое выдающееся произведение отца – пьеса «Шторм». В 20-е годы она шла по всей стране, а потом и за рубежом. В архиве отца я нашёл журнал «Театр» за 1928, кажется, год. Там был напечатан список наиболее «гонорарных» писателей, и возглавлял его отец! А конкуренция тогда была мощная. В выборе репертуара театры были совершенно свободны – широко шла классика и много кассовых, развесёлых штучек. Во МХАТе, к примеру, блистала пьеска под названием «Сара хочет негра». И там же шла «Белая гвардия» Булгакова. Но со «Штормом» тогда никто не мог конкурировать.

 

Конечно, определение сыном пьесы отца выше булгаковской ничем, кроме проявления родственных чувств, не объяснишь.

Сын упирает на то, что отец вышел в 1928 году из РАППа, и рапповцы обратились к Сталину за разрешением расправиться с изменником. Сталин им ответил:

«Много ли у вас таких революционных драматургов, как т. Б.-Белоцерковский?.. Неужели вы сомневаетесь, что ЦК не поддержит политики изничтожения Б.-Белоцерковского, проводимой „На литпосту“? За кого же вы принимаете ЦК? Может быть, в самом деле поставить вопрос на рассмотрение ЦК? По-дружески советую вам не настаивать на этом: невыгодно, – провалитесь наверняка».

Но, вглядываясь в биографию Билль-Белоцерковского, мы видим приспособленца, бесконечно переделывавшего свой «Шторм» по пожеланиям властей имеющих. Да и выход из РАППа ничем ему не грозил. Лично к нему Сталин относился хорошо.

Объективно говоря, Билль-Белоцерковский был человеком не без таланта. Но он растерял его, обслуживая властную верхушку.

Даже тряхнул стариной – написал после значительного перерыва пьесу «Цвет кожи» (1948), чтобы внести свой вклад в антиамериканскую кампанию.

Умер 1 марта 1970 года.