Письма странника. Спаси себя сам

«Все это я посвящаю Учителю Мориа и Рерихам, – писала она в сопроводительном письме к присланной мне кассете с «Гимном», – а все другие могут понять и иначе. Но я молилась и просила простить меня, если что не так. Писала же музыку и слова от всего сердца и старалась все лучшее, на что способна, вложить…» (январь 1981).

«Здравствуйте, дорогая Зельма Робертовна, – отвечал я в одном из писем на поставленные ею вопросы. – Темы, о которых стоило бы поговорить не для писем. Я же вас постоянно в сердце держу. Рад вашим успехам и той неукротимой энергии, с которой вы вершите свои духовные дела…

Продолжая начатую в прошлом письме тему, хочу уточнить, что, конечно же, многие миллионы лет нашей земной жизни Великие Братья человечества ведут нас по пути эволюции. Ведут именно все человечество – по множеству путей, понятных и совершенно непонятных нам.

Хотим мы того или нет – наше движение вперед по Спирали Жизни все же происходит. Нам своевременно даются Учения, Указания, на Землю в узловые моменты ее истории нисходят величайшие гении человечества, пророки, крупнейшие деятели науки и искусства, философии и религии.

Дано человечеству много, но понято и принято нами – почти ничего. Вот в чем проблема…» (июль 1982).

Происходило все большее духовное сближение и взаимопонимание между мной и поэтом Александром Ибрагимовым, с его женой художницей Анной, с солистами камерного хора Новосибирска Лилией Королевой, Натальей Егоровой и Игорем Гельманом, с руководителем камерного хора в Красноярске Александром Черепановым, с будущим композитором Борисом Лисицыным, с электронщиком Олегом Лысковым. По мере своих возможностей я старался отдать им все, что имел и в сердце, и на книжных полках.

Они же поддерживали и вдохновляли меня своей молодостью, энтузиазмом и искренним желанием принять и постичь Премудрость Мира. И так же щедро делились со мной результатами своих творческих поисков и достижений.

Всегда радовал меня своими стихами Александр Ибрагимов.

Еще в 1980 году он переехал с женой Анной из Кемерово на Алтай в село Мульта. В то время рериховские подвижники создали в алтайском селе Чендек «Школу искусств», в которой Анна, каждый раз пересекая пешком Уймонскую долину, взялась преподавать уроки живописи. В январе 1981 года Саша, приехав в Новосибирск, привез свои новые, еще не напечатанные тогда поэмы: «Звезда в Звезде», триптих «Родина. Сын. Поле Куликово» и цикл стихов.

А в мае состоялась встреча с Анной Ибрагимовой. В этот раз она была особенно светла, открыта и радостна. С интересом рассматривал я эскизы ее новых картин.

Ранее намеченная нами тема «Я и Господь единое есть», из сферы замыслов легла на бумагу, обрела зримость, форму и убедительность. Особенно хорошо звучали в этом контексте ее картины «Любовь», «Женское начало», «Дарение», «Дар Христа». Нежность красок и нежность образов особенно одухотворяли лица, звучащие на зов Беспредельности.

Много неожиданного рождала талантливая рука Анны. Конечно же, было обсуждение эскизов и беседа от сердца к сердцу. Быстро промелькнули во времени несколько дней нашего общения. И память сохранила надолго взаимопонимание и взаимотворчество.

«Между всеми расстояние – любовь», – философски подытожила Анна нашу встречу. В дневнике же она писала:

«Теперь я сама – только сама должна очищать сердце, чтобы улавливать знаки Высшего повсюду. Благодарна всем, кто шел в эти годы рядом зримо и незримо и за уроки через них…».

Вскоре я получил от нее и несколько писем:

«Бесконечно тянутся нити, словно золотистые паутинки, соединяющие наши души. Приедешь – будут гореть свечи, светиться сердца. Свято чувство! Прими меня, Господи!..» (апрель 1981).

«Думаю обо всех с любовью. Чувствую твои посылки помощи сердцем – благодарю тебя! – писала она. – Сегодня рисовала «Течение сознания». Так ведь и есть на листе – гармония. Еще начала «Раковину вечного времени». Через тело время, как вода, принимает свою форму – и восхождение, и нисхождение…» (август 1981).

Наши дискуссии с Анной и Сашей часто касались вопросов существования сил добра и зла.

– Если и есть силы зла, – говорил Саша, – то лишь как результат человеческого невежества, и зло не может распространяться за пределы планеты.

– Человеческое невежество, конечно же, мощный фактор, задерживающий наше продвижение по пути эволюции, но есть факторы и надземного плана, мешающие нам двигаться по этому пути более целенаправленно и плодотворно. В Живой Этике, – уточнял я, – есть весьма ясные на этот счет строки:

«Закрытие глаз на существующее зло и на его породителя низвергает человека еще ниже… Если бы открыть кажущееся стройным существование, то каждый дух ужаснулся бы разложению основ… Человеческое разумение не постигает, что разложение на духовном плане гораздо мощнее, нежели на физическом. Перевес сил разрушения несомненен, но трансмутация духа и очищение пространства и человечества дадут новое предопределение» (ЖЭ).

Несколько месяцев спустя я узнал, что в сентябре Саша и Анна, временно покинув Алтай, вернулись в Кемерово – ждала Анна ребенка. На этот раз они хотели сына. В ноябре уже с «животиком» Анна еще раз приезжала в Новосибирск. Смотрели ее новые акварели: «Шестикрылое пространство», «Танец Искры Божественной». Особенно мне понравилась очень пластичная и вдохновенная картина «Прими меня, Господи». Хороша была и акварель «Купель Господа», посвященная дочери. И на душе Анны снова было легко и радостно, после некоторого периода упаднических настроений, возникших в связи с алтайскими проблемами. Дело в том, что Алтай не принимал «чужаков». Быт алтайцев был весьма и весьма далек от тех духовных высот, на которые хотели «поднять» их молодые и интеллигентные подвижники. И первое «хождение в народ» постепенно утрачивало свой первоначальный душевный подъем и желание биться «головой о стену».

Но неудачный опыт – тоже опыт и, может быть, придет время, когда Вселенская Радуга, духовно соединяющая собой вершины Алтая и Гималаев, зримо засияет всем своим семицветием и на Алтайских просторах.

Особые отношения складывались у меня и с Лилией Королевой. Вот держу в руках две фотографии. На одной – Лилия в составе камерного хора, в длинном темном платье с широким белым воротником. И всегда она была обращена куда-то вглубь себя. Даже когда Лилия была одета по-спортивному – в брюках и вязаной кофте, с теннисной ракеткой в руках. На другой фотографии эта самоуглубленность ее не пропадала. Порой мне казалось, что лишь длинные до пояса волосы составляли ее плоть, все же остальное было прозрачно и невесомо. Как-то в папке своих стихов я нашел строчки, которыми можно было бы оттенить эту утонченность Лилии.

 
На подушке лежат неприбранные
И груди касаются ласково
Твои волосы, тайной призрачной
Обволакивают как сказкою.
Пряди тонкие я в ладонь беру,
Упиваясь их мягкой свежестью.
Я губами к ним прикоснусь, прильну
К этим локонам с детской нежностью.
В этих локонах – в них вся женщина,
Как в ладонях рук ее линии.
В твоих локонах твоя женственность
И твои очертания милые.
 

– Я вижу руки свои как бы в ослепительном сиянии зеленых всполохов пламени вокруг солнечного диска, – рассказывала она мне в одной из наших бесед. – И руки как бы переплетаются с лучами солнца. Потом я вижу несколько таких солнц рядом. И сверху как бы фиолетовая дорога, как бы луч, устремленный ко мне. И воздух светится. И руки, протянутые к солнцу, срастаются с этим светом. И горят. И чувствую я, как тело мое начинает изгибаться в такт неведомым ритмам. И я уже будто лечу в неведомое.

Иногда же она поражала меня нахлынувшим вдруг на нее пессимизмом. Как-то с утра было у меня тягостное предчувствие, а в середине дня пришла Лиля. И такая безнадежность была во всей ее фигуре, в ее глазах и жестах, такая боль, что не оторваться ей от земли, не достигнуть заветного, что сердце мое сжалось в отчаянии.

– Уж тебе ли так думать, Лиля, отрешенной от всего мирского?

И долго мы еще говорили на эту тему. У нее же в сознании, как заноза, продолжала сидеть все та же мысль.

– Вот я голос недавно слышала: «Немного тебе жить осталось, девонька». И потом – все гробы и гробы снятся в последнее время. Умру я скоро.

– Ну что ты, Господи, – пытался я ее успокоить. – Знаешь, как в одном анекдоте: бабушка сидит на приеме к врачу и, слушая очередную историю болезни от находящихся с ней в очереди женщин, каждый раз вразумляет болящую: «Съела, небось, чего-нибудь, милочка». Так и ты – не съела ли чего-нибудь?

Желанным гостем в моем доме была и Наташа Егорова.

Есть у меня и ее фотография, на которой Наташа исполняет сольную партию в камерном хоре.

Вся в белом, одухотворенная и растворенная в музыке, она, кажется, вот-вот, словно ангел, оторвется от земли и, взмахнув крылами, сольется с синевой безбрежного неба.

 
Зима на дворе. И дорога в снегу.
Троллейбус застыл в середине маршрута.
Куда-то торопятся люди, бегут.
И я тороплюсь – и мне нет уюта.
Бегу через мост – ведь троллейбусы встали.
И речка внизу заспешила на юг
От наших забот и от наших печалей,
От этих снегов и разбуженных вьюг.
И взгляды людей словно ветер холодный.
На резкий вопрос – так же резок ответ.
Ноябрь на дворе – неулыбчивый, злобный.
Ноябрь на дворе – с ним одиннадцать бед.
И вдруг на перчатку, прижатую к носу,
Чтоб он не замерз на ветру, не застыл,
Зеленая бабочка села без спросу.
Зеленая бабочка – небыль и быль.
Откуда она в одеянии светлом,
Листочек живой – и надежда и вера…
А люди бежали, гонимые ветром, —
И не было людям до бабочки дела.
 

Вот такое настроение вызывала у меня Наташа – чистая и хрупкая девушка, летящая к Свету.

В апреле 1981 года проездом в Москву заехал в Новосибирск из Красноярска руководитель камерного хора Александр Черепанов лишь ради четырех часов нашей беседы. Это большой показатель человеческой устремленности. А как часто мы не находим времени, чтобы навестить друга, живущего на соседней улице или на расстоянии двух-трех троллейбусных остановок. Всегда легкими и радостными были мои встречи с Сашей.

«Хочу стать чище и лучше, – писал он. – Это так трудно. Мои недруги, живущие во мне, лезут – и много нужно приложить усилий, чтобы их укротить…» (июнь 1981).

«Задумываюсь о путях и задачах церкви, – делился он со мной самым для него сокровенным. – Какое у них будущее? Ведь там пел хор, произносились слова мудрости. Возможно, теперь мы должны понимать Храм, как храмовость в нас самих и как мир вокруг нас, где «небо как колокол, и наш дом – наш Храм, и наша жизнь – наш обряд…» (сентябрь 1981).

Как просто и правильно. Жизнь человека на планете и должна быть Обрядом Посвящения себя Космосу.

«Мы должны стать не выслушивающими и соглашающимися с Учением, но действенными творцами в выполнении начертаний», – призывала Елена Ивановна Рерих.

Были среди моих посетителей и москвичи-кришнаиты. Они знакомили меня с основами своего Учения – давали книги, приносили магнитофонные записи Богослужений.

Внимательно я прочитал и данную ими «Книгу индийского мышления», написанную их Учителем Свами Прабхупадой, и его же «Вне времени и пространства». Мне нравилось, как они восхваляли Кришну, как чисто и искренно были преданы Ему. Нравилась чистота их жизни и самоотверженность служения.

Я понимал своих гостей вполне, поскольку еще в лагерях ознакомился с «Бхагавад-Гитой».

«Всей душой приветствую ваше устремление, – писал я одному из миссионеров. – Побольше бы таких преданных и телом, и душой, и духом. Но Господь Един. И все Пути, какие бы ни были они, ведут к Нему. Под множеством человеческих наименований – одна и та же Сущность Единого. И для меня одинаково свят как Путь христианина, так и Путь кришнаита. Благо им, если они видят источник своего Света и не затаптывают ногами светляков, идущих рядом. Но печально, если человеческое неразумие возводит только свой путь, только свое понимание Господа в Абсолют, оплевывая все остальное. Я осознаю смысл ваших задач и, если так можно сказать, представляю себе вашу Миссию. Но у меня несколько иной путь к Владыкам Мироздания. От всего сердца желаю и вам идти своим путем Светло и Чисто. Да хранит вас Кришна на путях ваших» (декабрь 1981).

Обо мне же ходили по Новосибирску разные домыслы. Говорили, в частности, что многие в городе интересуются йогой и антропософией, иглоукалыванием и массажем, гипнозом и эффектом Кирлиан, дзен-буддизмом и тантризмом. И все представители этих направлений как-то общаются между собой.

А вот этот Гаврилов стоит от всех в стороне – кустарь одиночка. И только узкий круг лиц соприкасается с ним. «Уж не сыроед ли он?» – делились догадками одни. «Не знаем, не знаем, но, вроде, лечит наложением рук», – сплетничали другие. Однако, ни ложки гнуть взглядом, ни ожоги вызывать на теле, ни шпаги глотать, ни лечить наложением рук я не стремился. Но каждому было открыто сердце мое – входи, стучащийся. Щами жирными не накормлю и плова не будет, но чая стакан и бутерброд утолит голод путника.

Чудо же само рождалось в каждодневности обихода. Заболевал, например, маленький Светик (теперь-то – большой ростом Святослав) – температура там у него, простуда или еще какая-нибудь напасть. Тогда на ночь я клал его с собой в постель. А утром он уже бегал, играл, катался по комнате на велосипедике. Любил и со мной посидеть рядом, когда горела в комнате свеча и играла духовная музыка. Тихо-тихо сидел, будто и не было его в комнате.

Теперь же, если заболевал маленький Севочка, то и его я брал с собой на ночь в постель, или перед сном носил на руках. Он же положит голову мне на плечо, да сам и поет колыбельную, пока не заснет. Утром, смотришь, опять вприпрыжку носится по квартире. В таких случаях он, обычно, говорил, что «у меня, папа, настроение, поплюсилось» – поправился, значит.

Постепенно и Павел Федорович выходил из болезни, длящейся уже более года. И хотя после паралича его рука действовала еще неважно и тело было недостаточно послушно, он, тем не менее, уже на час или два в день снова подсаживался к письменному столу и продолжал работу над «Духовной биографией». Готовился Павел Федорович и к встрече со Святославом Николаевичем, планировал поездку в Болгарию.

Мне же особенно хотелось вновь побывать в Козе-Ууэмыйза, снова увидеть своего земного Учителя, услышать его голос, побеседовать с ним или просто посидеть рядом.

В период моих переживаний о судьбе Павла Федоровича меня особенно поддерживали мои друзья Игорь Калинин и Петр Лабецкий. Тесно общаясь с ними по многим вопросам эзотеризма, я просто отдыхал душой, когда они были рядом – сильные и уверенные, одухотворенные мужчины, одним словом – сибиряки, на которых можно было положиться вполне во всем, что было для меня важным и значимым.

Каждый из нас шел своей дорогой и, в то же время, как могли, мы поддерживали друг друга на ее порою неожиданных ухабах и поворотах. И как правило, именно в семьях возникали вдруг такие ухабы у пытающихся жить не в русле общепринятого обихода.

Много может человек пережить и вынести, если он «как все» – всем тяжело, ну и я потерплю немножко. Но кто же захочет каждый день жить рядом с полем «рентгеновских излучений», например.

И на память приходят Евангельские строки:

 
Я пришел разделить человека с отцом его,
и дочь с матерью ее.
И враги человеку – домашние его.
 

И вот это последнее, воистину, так. Если нет в семье общего духовного стержня – семья начинает трещать по всем бытовым швам.

– Я тебя не трогаю и ты не лезь ко мне со своими дурацкими идеями, – борется одна половина с другой за сохранение исконно выбранных для себя прав – привычек, комфорта и развлечений.

– Да ты же ненормальный! Все книги твои порву, – напрягаются отношения у других.

– Только ради ребенка и живу с тобой, – струной натянулись отношения у третьих.

Яростно сопротивляется окружающая среда, если духовно устремленный человек вдруг решился выскочить из нее. Тогда виснет эта среда на его плечах и руках, не давая ему и шаг шагнут в сторону Надземного Света.

Вот и у одного моего знакомого сложно в семье. Шутка ли – трехкомнатная квартира, места навалом, а он свой сокровенный «кабинет» устроил в стенном шкафу в коридоре. Узенькие полочки там сделал для книг (ксерокопии, фотокопии, малогабаритные издания), пристроил стол-пятачок в уголок, табуреточку махонькую. Залезет туда, зажжет лампочку или свечу – и дышит воздухом духовной свободы. Таких условий бытия у меня даже в лагерных карцерах не было. Но, может быть, здесь я и ошибаюсь. Скорее всего, таким образом этот мой знакомый в то время просто подальше убирал от посторонних глаз свою «нелегальную литературу». Знавал я «приятелей», которые еще и в дом не успеют войти, а уже начинают шарить по всем его углам и полкам – «нет ли там чего-нибудь поджаристо интересненького».

У другого моего друга, рассудительного, заботливого и любящего отца, – семья не сложилась. Оказался он не «французом», не «альфонсом» – обычный книжник:

– Да пошел ты со своей макулатурой.

А следующий соратник по духу совсем у жены отбился от рук. «Как было хорошо, – думала она, – был мужик как мужик, бутылочку в праздник можно было раскупорить с ним, телевизор в обнимку посмотреть, туда да сюда по гостям пройтись, а теперь – читает, читает, читает… – дурак ненормальный».

Почему-то супруги друг друга реально и не представляют совсем. Может быть, действительно, собственного мужа в домашнем халате женщина не может считать иначе, как только частью своей косметички, а общую с ним постель – как удобное зеркало в своей сумочке.

Защищаясь от нового, человеку кажется, что он горой стоит за общее благо, но большей частью за этой яростной «борьбой» скрывается лишь защита своего чисто бытового интереса. Поэтому для сохранения и единения семьи общая для всех ее сочленов духовная вибрация крайне необходима.

Помню еще в Таллинне, когда я только начал соприкасаться с Учением Живой Этики, когда брал у Николая Речкина, а потом и у Павла Федоровича первые книги на эту тему, я, понимая, что женщинам недосуг читать все это, да и желания особого нет у них, сам читал жене целые фрагменты из многих книг, заинтересовавших меня, – на кухне, когда она готовила, в комнате, когда занималась домашними делами, или на совместной прогулке, с тогда еще совсем маленьким Святославом, рассказывал ей о наиболее интересном и значимом в прочитанных мною книгах.

– Вот, послушай, что пишет Клизовский, – говорил я ей.

– Как здесь здорово сказано в книге «Озарение», – обращал я внимание жены в следующий раз.

А в Новосибирске Галя уже сама внимательно читала «Тайную Доктрину» Блаватской, которую и мужики-то с трудом осваивали. До сих пор у меня хранятся сделанные ею выписки из этой книги. Когда же Игорь Калинин дал нам рукописные конспекты книги Б. Л. Смирнова «Мистерии года» – известного индолога и переводчика с санскрита знаменитой «Махабхараты», то Галя эти конспекты, а их было пять тетрадок, дополнила своими десятью тетрадками, сделав еще выписки из ксерокопии книги Смирнова, в которой проводился анализ мистерий различных религий, сопоставленный с единой Мистерией движения Солнца по Зодиаку.

«Все религии культурных народов – читаю законспектированное ею тогда, – так или иначе связывают свой ритуал с годовым солнечным циклом. В различных религиях связь годового солнечного цикла с годовым богослужебным циклом выражена не с одинаковой ясностью. Нет надобности углубляться в этот вопрос, поскольку и без того очевиден особо выраженный параллелизм в религиях Озириса и Кришны. Христианство, органически претворив и синтезировав древние великие религии, в частности, религии Осириса, Адониса, Диониса и Митры, восприняло и параллелизм их астрального, в частности, солнечного и культового циклов. Все великие (двунадесятые) праздники Христианства, например, можно легко связать с зодиакальным положением Солнца, причем пребывание Солнца в двух координальных точках эклиптики (точке зимнего солнцестояния и весеннего равноденствия) отмечаются двумя самыми великими праздниками – Рождеством и Воскресением Христовым».

А сколько гостей бывало в нашей новосибирской квартире, когда днем, например, я разбирал с Олегом Лысковым непонятные ему места из «Агни-Иоги», а вечером отвечал на вопросы Игоря Гельмана по книге «Зов». Через несколько дней Владимира Слободанюка знакомил с «Письмами Елены Рерих», за ним – Наташа Егорова пришла, и читали написанные ею стихи. Потом, смотрит жена, в субботу с какой-то молоденькой девушкой муж в своей комнате беседует час или два. То вдруг в платочке зачастила какая-то к нему из церкви. Через неделю – Анну из Кемерово встречает, через другую – кого-то на Алтай провожает. Или после работы дела у него – с кем-то встреча на чьей-то квартире. Или поехал к Ключниковым, или – в Клуб книголюбов, или – в Дом ученых.

Какой же женщине понравится такой «проходной двор» в ее доме и такие мужнины «посиделки» с чужими для нее людьми, и поездки его неизвестно куда. Галя терпела, вероятно, многое, что не нравилось ей, но все же давала мне возможность общения с моими единомышленниками и им не мешала встречаться со мной. Для мужчины, занятого «своим делом», такая жена – находка.

И хотя годы спустя многое изменилось между нами, но до сих пор на стене ее комнаты, помимо репродукций с икон, есть и портрет Елены Рерих. И через этот портрет Галя обращается и советуется с ней в трудные для себя периоды жизни. «Иконы – хорошо, – говорила она, – но Елена Ивановна мне ближе».

Понемногу идеи Живой Этики стали входить и в нашу общественную повседневность. Так или иначе, но эти идеи уже начинали звучать на всю страну в таких, например, кинофильмах, как «Через тернии к звездам», «Синяя птица», «Молчание доктора Ивенса», «Солярис», «Сталкер», «Петля Ориона». Звучали они и в произведениях «Барьер», «Гадкие лебеди» и других. К этому времени уже были опубликованы книги «Николай Рерих. Письмена» (В. Сидоров, 1974), «Жизнь и творчество» (Сб. ст. о Н. К. Рерихе, 1978), «Зажигайте сердца» (Н. Рерих, 1978), «Избранное» (Н. К. Рерих, 1979). Журналы стали предоставлять свои страницы для обсуждения проблем сверхфизического существования человека, о передаче им мыслей на большие расстояния, о лечении наложением рук. Ученые серьезно занялись изучением энергетических излучений (ауры) как отдельных частей, так и всего организма растений, животных и человека. И я надеюсь, что придет время, когда мир земной и мир Надземный станут для человечества единым Миром, в котором каждый из нас осознанно, с надежной и любовью вслед за псалмопевцем Давидом произнесет:

 
Без Тебя, Боже, одинок и бессилен я.
Вне Тебя, Господи, я ничто —
Распыляюсь и исчезаю я.
Из Бездн взываю к Тебе —
Веди меня какими волишь Путями.
 

Как-то читая «Слова и речи» митрополита Николая, я нашел очень созвучное моему сердцу:

«Господь Спаситель сказал: «Пребудьте во Мне, и Я в вас». В этом вся сущность христианства, в этом цель и крещения нашего, в этом цель нашей жизни».

В период 1981 года, в поисках своего подхода к церкви Христовой, помимо Библии и ее Нового Завета меня интересовали и другие источники, описывающие земную жизнь Иисуса Христа. Особенно же притягивали разного рода исторические документы. И Павел Федорович, как я уже отмечал, очень помог в этом, выслав мне «Палестинский сборник. Литературные памятники Кумранской общины» (Л.1979).

Разумеется, я переснял этот сборник, прибавив тем самым в свой архив еще одну толстую «фотокнигу», на первом листе которой видна даже печать – «Из книг Беликовых, отд. Б, № 363». Затем появилась и «фотокнига» «Апокрифы древних христиан», которая у нас официально вышла только в 1989 году.

Попала в руки и монография Амброджо Дониони «У истоков христианства» (М.,1979). Дошла очередь и до чтения очень своеобразного трехтомника Николая Морозова «Христос» (Л.,1924), фотокопия которого была сделана с книги, данной мне Ларисой Петиной. Более внимательно начал я просматривать его же книгу «Откровение в грозе и буре. История возникновения апокалипсиса» (С-Пб.,1907).

Из этого обилия литературы «Палестинский сборник» заинтересовал меня больше всего. В нем приводились манускрипты Хирбет-Кумрана и Айн-Фешхи в которых было много указаний о жившем на границе летоисчислений Учителе Праведности или, как его еще называли, – Учителе Справедливости, возглавлявшем общину ессеев.

Ученые обнаружили много общего между этим Учителем и Иисусом Христом в их проповеди любви к ближнему и целомудрии, в ритуальных очищениях и омовениях, в общих трапезах с преломлением хлеба и употреблением вина (виноградного сока), напоминавших Тайную вечерю учеников с Иисусом Христом.

В книге говорилось об отказе Учителя Праведности, как и Иисуса Христа, от собственности, об отрицании рабства и кровавых жертвоприношений.

Здесь есть также призывы следовать законам Моисея в их первозданной чистоте и разрыв с храмовым культом, вражда Учителя со священнослужителями Иерусалимского Храма и его первосвященником, предсказание гибели Иерусалима за преследование Учителя Праведности, его осуждение, а затем и казнь.

Учитель Праведности умер, по подсчетам кумратологов, в 65–63 годах до нашей эры, а Иисус Христос – около 30 года нашей эры.

Проводил я аналогии и между принципами, исповедуемыми Учителем Праведности в Кумране и Сергием Радонежским в России.

Как писал академик В. О. Ключевский:

«Во всей обители чуялся скрытый огонь, который без искр и вспышек обнаруживался живительной теплотой, обдававшей всякого, кто вступал в эту атмосферу труда, мысли и молитвы. Мир видел все это и уходил ободренный и освеженный».

После 1000-летия царствования на Руси церкви Христовой, хочется вместе с Николаем Рерихом воскликнуть:

«Где же оно – «Не убий»? где же оно – «Не укради»? где же оно – «Не прелюбы сотвори»? где же исполнение и всех прочих простых и ясно звучащих основ Бытия?»^[29].

«Не без горечи сообщаю, что мне пришлось оставить Архангельск и улететь восвояси, – доверительно писал мой солагерник и многолетний друг Олег Сенин о поисках своего пути к Православию. – Три с лишним месяца при епископе (послушником и иподиаконом) многое мне дали. В чем-то я еще более уверился, а в чем-то отступил от своих первоначальных представлений. Непреложно одно – при истовом и искреннем служении Господу всякий смертный облекается в подобие образа Христова, становясь носителем духа и истины в той мере, в какой он дерзает и обладает способностью к вмещению Божества в себе. Состояние же теперешнего православия плачевно. Золотую форму его почти оставил дух чистоты и бескорыстного служения (март 1981).

Дорогой Друг, 15 мая 1982 года ушел от нас Павел Федорович Беликов. Вспоминая Павла Федоровича, хочу отметить, что никогда после при всех моих непростых жизненных обстоятельствах не довелось мне встретить человека более чуткого, более отзывчивого и более бескорыстного в отношениях с окружающими его людьми – настоящего священника нового времени, настоящего посвященного Новой Эпохи, уже начавшейся для человечества.

Моя переписка с Павлом Федоровичем – целая страница жизни. Он рассеивал мои сомнения, ободрял в промахах и неудачах, терпеливо и ненавязчиво корректировал мой жизненный путь. Подробно и по существу я получал от него ответы на все, может быть, иногда и наивные вопросы, перечитывая которые мне становится неловко за то, что я отрывал его от той громадной работы, которую он вел в деле пропаганды, утверждения и сохранения философского, творческого и научного наследия Рерихов.

Воистину, Павел Федорович Беликов – один из значительнейших апостолов Учения Живой Этики.

В Учении Живой Этики – в Духе и Истине снизошел Свет Христов на землю не только России, но и всего земного мира. Но никто ничего замечать не хочет – все та же «суета сует и всякая суета».

Но XX веков назад никто не заметил и Пришествие Иисуса. Да и кто, по здравому-то смыслу, мог заметить родившегося буквально на дороге, в хлеву, среди незнакомых людей. До сих пор церкви не могут договориться как о единой дате Его рождения, так и дате Его Светлого Воскресения. Истории Великих Учителей их дальние последователи превращают в легенды, из-за чего реальное воплощение того или иного Вселенского Учителя теряет всякий практический смысл. Библейские пророки и ясновидцы только и делали, что ожидали и предсказывали воплощение Мессии, конкретизировали и место, и время этого воплощения.

И вот Свершилось – не узнали, не приняли, отвергли, распяли. Не Иуда предал, а священство руками Иуды предало его кесарю, чтобы никто не мешал их благоустроенной, ритуально отработанной до мелочей религии держать в повиновении своих сородичей.

И лишь потом – по крохам, по каплям, один там, другой здесь, по углам и катакомбам – ученики в тайне собрали фактический материал о жизни и деятельности своего Небесного Учителя.

И эти же ученики не только сохранили Его Наследие, но и литературно оформили. Но потребовалось еще несколько столетий, прежде чем зримо – на государственном уровне – обозначилась Церковь, на щите которой уже гласно было начертано Имя Иисуса Христа. Но и здесь из того, что было собрано и изучено об Иисусе Христе, лишь четыре Евангелия, как Магический Камень, легли в основание новой и теперь уже государственной Религии.

Последние же находки рукописей Кумранской общины у Мертвого моря (II в до н. э. – I в. н. э.) до сих пор являются камнем преткновения в толковании их как между церквями, так и между религией и наукой.

Но разве Христос пришел к нам не с новыми нормами этики для человечества: «Заповедь новую даю вам».

Именно это Новое и не было принято изжившим себя старым самосознанием церковнослужителей. Сейчас, как и в первые века христианства, Живая Этика – как Заповедь новая – также только обустраивается в нашем сознании, неспособном еще целостно принять и охватить то, что предложено ему. Отсюда – раздробленность, шатания и примитивизм среди последователей данного ныне Учения Света.

И как XX веков назад, церковь Христова и сегодня первая поднимает свой иерофантический жезл против нового Младенца.

Исторический опыт показывает, что нужно еще 200–300 лет, чтобы Учение Живой Этики прочно вошло в наше обновленное сознание, поскольку «не вливают вина молодого в мехи ветхие».

Затем обновится и Церковь – и признает «Сошествие Духа Святого» на новых апостолов Христа Жизнодавца.

В этот период времени мои духовные искания шаг за шагом привели к тому, что моя «гуманитарная» новосибирская жизнь стала все больше и больше вступать в противоречие с основной работой на вычислительных центрах.

И в ноябре 1981 года, собрав в папочку гуманитарные «грамоты» и «дипломы», газетные статьи и кое-какие «регалии», я вышел из дома, свернул направо, прошел через арку двора и оказался прямо у центрального входа во Дворец культуры и техники им. В. П. Чкалова, который был также близок от нашего дома, как и дом Николая Речкина в Таллинне. После непродолжительной беседы с директором Дворца культуры я был принят заведующим отделом по культмассовой работе.