СВВАУЛШ-77

   Глава -3

Присяга -

Парашютные прыжки

   02.09.1973г – СВВАУЛШ – Принятие Присяги.

   Наступил сентябрь, он стал как бы рубежом между нашей подготовкой к роли курсанта и самой этой роли. Начинались учебные занятия, второго сентября мы торжественно, на строевом плацу, приняли Присягу. Торжественность этого дня сопровождалась тем, что ко многим приехали родители и родственники. Кто жил недалеко, ну и ещё среди курсантов было немало местных, – ставропольцев. И стали мы военнослужащими, курсантами, другими словами – военными студентами. В каком-то смысле это была черта, за которой уже не было обратного пути.

    Только не все преодолели эту черту – курсант Конько из нашего классного отделения во время этой торжественной церемонии потерял сознание и просто выпал из строя. Что-то подвело здоровье, наверное, переволновался. Был он списан с «лётного обучения» и продолжил учится на отделении ШБУ. Вскоре последовала ещё одна «потеря», а за ней и целая «перетасовка». Во время «получения» какого-то очередного укола в санчасти, потерял сознание наш новоиспечённый младший командир Павлов. Его тоже списали с «лётного обучения». Продолжать учёбу на ШБУ он не пожелал и был отправлен, как говорилось, – в войска, дослуживать два года солдатом. Заодно, за какую-то провинность, был снят со своей должности и второй наш командир отделения Юра Джасыбаев. Вместо Павлова капитан Щербахин, наш командир взвода, поставил Ваню Ткаченко, а вместо Юры Джасыбаева – Володю Стенникова.

    После всей «усушки-утряски» продолжило занятия наше родное 104-ое классное отделение в количестве тридцати двух «орлов».

    Была в нашей ротной иерархии ещё такая знаменательная фигура, как – старшина роты. Эту должность как-то сразу и намертво занял Лёша Полищук. Ему, ну прямо на роду было написано, – быть старшиной. Он уже отслужил год и пришёл в училище сержантом. Как понимаю, его сразу приметил Юрий Игнатьич и поставил на эту должность. Каждое утро будил нас старшина своим зычным голосом с характерным украинским говором:

– Подъём! Выходим строиться! Побыстром! Побыстром!

   Как ни хотелось нам поспать ещё в эти ранние шесть часов, мы обречённо вставали и плелись на построение. Но, когда Лёша вдруг, сдуру, начал нас будить за десять минут до подъёма совсем не уставной командой:

– Приготовиться к подъёму! – тут мы не выдержали и полетели в Лёшу сапоги и другие не прикреплённые предметы. Пришлось ему отменить своё нововведение.

    Поменялся кардинально и наш распорядок дня. Утро, до самого завтрака, в принципе, ничем не отличалось, но после завтрака весь курсантский состав училища – лётное отделение и штурманское, выстраивались поротно на плацу. Проводился, так называемый, развод на занятия. Строем, классными отделения, проходили торжественным маршем, (насколько, конечно, получался строй торжественным) и шли на занятия по учебным корпусам. Занятия проводились до обеда, – три пары по два академических часа. Пары проходили в разных учебных корпусах и передвигались мы между этими корпусами на разные пары только строем. Так что шагали и шагали. Не зря комбат говорил про «лётно-пехотное». Потом обед, после которого полчаса отдыха в казарме и снова движемся тем же самым строем в те же самые учебные корпуса, но уже на «сампо». Так называли самостоятельную подготовку. Сампо продолжалось до ужина, ну а дальше распорядок такой же

    Предметов, по которым стали заниматься, было как-то многовато. Ведь наряду с авиационными, самолётными, были и обычные, «гражданские». Всякие там – Техническое черчение, Математика, Физика, Иностранный язык, незабвенная История КПСС. Это мы считали вроде «нагрузки». Зато с удовольствием выводили на тетрадях названия таких предметы, как – Авиационное оборудование, Теория реактивного двигателя, Конструкция самолёта, Штурманская подготовка, Аэродинамика и прочие. Был такой противный предмет, как РТО – Радио Техническое Оборудование, где помимо изучения всякого радиооборудования, каждое утро в классе в начале первой пары надо было прослушивать через динамик, висящий в каждом классе, «ти-ти-таа-ти» – набор знаков Азбуки Морзе и записывать в тетрадь, потом периодически эти тетради проверялись и выставлялись оценки. По результатам этого, некоторым приходилось ходить на дополнительные занятия.

Выдали нам для занятий папки на молниях, в которых мы носили тетради, учебники были у нас только на сампо. Для этого из нас были назначены «специальные люди», которые и приносили из библиотеки эти учебники.

    С первых же дней сентября начались у нас, можно сказать, интенсивные занятия по ПДС – Парашютно Десантной Подготовке. Предстояли парашютные прыжки. В классе изучали теорию, в парашютном городке тренировались на разных тренажёрах, как правильно отделяться от самолёта, как управлять парашютом, как приземляться. На футбольном поле учились укладывать парашют ПД-47. Сдали зачёты, получили на складе бэушные лётные комбезы, такие же демисезонные лётные куртки и пятнадцатого сентября подъём был очень ранним, часов в пять.

    Первым делом двинулись в санчасть проходить доктора, – померять давление и температуру. Вроде никого не забраковал. Первый раз попали в лётную столовую, съели первый в своей жизни лётный лёгкий завтрак – два яйца, по кусочку колбасы с сыром и чай. Почти в темноте в кузове бортового Урала поехали на аэродром. Ехали молча, все были в ожидании парашютных прыжков, – как они пройдут, всё ли будет нормально… Парашютные прыжки были определённым этапом в нашей курсантской судьбе и, кое для кого, даже барьером.

    Приехали на полевой ДОСААФовский аэродром, что расположен в шести километрах от Ставрополя у села Грушовое, кстати, недалеко от того Приёмника, где проходило наше поступление в училище. Дальше события завертелись быстрее – разбирали и подгоняли парашюты, подгоняли «запаски» – запасные парашюты. Преподаватели ПДС, они же инструктора-парашютисты, разбивали нас на группы по десять человек, так называемые «подъёмы», определили очерёдность

    Рассвело, слышался уже характерный звук работы двигателя Ан-2, с которого нам и предстояло прыгать. Инструктора построили нас, провели инструктаж, проверили наши парашюты. Было уже прохладно, тем более раннее утро, все мы нахлобучили на голову зимние шапки-ушанки, тем более, что на высоте ещё холоднее. Мы уже знали из теории, что на каждый километр высоты температура падает примерно на шесть градусов. Чтобы шапку не потерять при прыжке, её надо было завязать под подбородком. Так что вид у всех нас был не очень презентабельный. Ну, и «торжественность» момента тоже отражалась на наших, несколько погрустневших лицах. Куда делись постоянно присутствующие подколы и шутки.

    Подрулил зелёный Ан-2, и первая группа «поплелась» к самолёту. Парашютные прыжки начались. Ан-2 долго набирает необходимую тысячу метров, негромко стрекочет в небе. Вот он вышел, как говорят, на боевой курс, подошёл к рассчитанному по ветру нужному месту выброса, на короткое время почти стих звук его мотора, это лётчик убрал обороты, чтобы уменьшить скорость для выброса первых двух парашютистов. Снова заревел мотор, значит выброска произошла. А вот уже один за другим с характерным хлопком раскрываются белые купола парашютов. Прыгаем то мы «на верёвке», то есть купол за привязанный к тросу в кабине самолёта принудительно вытягивается из парашютного ранца и открывается без участия парашютиста. Медленно опускаются парашюты, с земли уже начинают подавать им команды типа:

– Встать на малый! Осмотреть купол!

Это значит надо развернуться на «малый относ», чтобы уменьшить горизонтальную скорость парашюта, и не улететь за пределы аэродрома.

    Наступила и наша очередь. По команде идём друг за другом к самолёту. Очерёдность определяется весом парашютиста, первыми прыгать будут те, кто тяжелее, чтобы в воздухе при снижении они не догнали тех, кто легче. Но сей час в самолёт первыми лезут как раз лёгкие, они пройдут вперёд к лётной кабине, а прыгать будут последними.

   15.09.73 – аэр. Грушовое – Парашютные прыжки. (справа налево – И.Ткаченко, В.Криль, Г.Чергизов…

    Самым первым лезет Ваня Ткаченко со своим несерьёзным весом, потом Вася Криль. Занимаем в самолёте места вдоль бортов, по пять человек с каждой стороны. Выпускающий инструктор остаётся у двери. Самолёт сначала рулит, покачиваясь, по траве аэродрома, потом выруливает на взлётную полосу и взревев своим мотором, начинает разбег. Приходиться держаться за что получится, чтобы от тряски и ускорения не свалиться. Вот самолёт отрывается от земли, тряска прекращается, мы в воздухе. Натужно гудит мотор, самолёт набирает высоту. Инструктор даёт команду пристегнуть карабины вытяжного фала за трос, что тянется под потолком кабины, проверяет каждого. Теперь ждём набора нужной высоты и будем прыгать. Прыгать, конечно, страшно. Хорохоримся, пытаемся улыбаться. Кто-то шутит, перекрикивая шум:

– Встретимся в воздухе!

На что инструктор грозит ему кулаком:

– Я тебе встречусь! В воздухе не сближаться!

    Вот загорается жёлтая сигнальная лампа и раздаётся противный сигнал. Это команда – «Приготовиться к прыжку!» Встают первые два человека и гуськом продвигаются к выходу. Инструктор открыл дверь, в кабину ворвался громкий гул мотора, свист воздушного потока. Нам только этого звукового сопровождения и не хватало. Страшновато. Инструктор ещё раз проверяет карабины, осматривает парашюты и подвесные системы. Загорается зелёная лампа и раздаётся ещё один звуковой сигнал, это уже команда – «Прыжок». Инструктор жестом приглашает первого «счастливца» к открытой двери, тот подходит, ставит ногу на обрез проёма двери, руки на запасной парашют и после команды инструктора – «Пошёл!», просто …выпадает из самолёта. Лица парашютиста не видно, но не думаю, что оно было радостным. Так же, без паузы, по команде выпускающего инструктора «выпадает» и второй товарищ.

    Инструктор, высунувшись далеко из кабины, проводил взглядом выпрыгнувших парашютистов и стал энергично затягивать в кабину вытяжные фалы, прижатые снаружи к борту самолёта. Закрыл дверь. Тут же взревел мотор Ан-2 и самолёт стал разворачиваться для нового захода.

    Всё повторяется. Самолёт выходит на боевой курс, открывается дверь, сигнал. Теперь моя очередь. Подхожу к открытой двери, ставлю ногу на обрез, руки на запаску, осторожно выглядываю наружу. И страшно, и страшно красиво – внизу вижу лес, поле, аэродром с мелкими, как муравьи, людишками, маленькие машинки на дороге. Инструктор хлопает по плечу, отталкиваюсь ногой от обреза двери и …выпадаю. Глаза зажмуриваются сами. Проваливаюсь в пустоту, тело само сжимается в комок, изо всех сил «держусь» за запаску. Ощущаю сильный рывок и слышу громкий хлопок открывшегося купола. Открываю глаза, смотрю вверх, вижу квадратный купол парашюта и удаляющийся, негромко стрекочущий самолёт. Меня раскачивает под куполом.

    Резко становиться радостно, вдыхаю, наконец, полной грудью воздух, а то, кажется, и не дышал вовсе, пока парашют не открылся. Слышу ещё хлопок открывшегося купола и немного в стороне и выше вижу того, кто выпрыгивал за мной. Болтается под куполом и что-то орёт. Громко орёт, слышимость хорошая. Меня тут же охватывает эйфория, я тоже что-то кричу. Тут приходит мысль в голову, что надо что-то делать. Лихорадочно вспоминаю действия парашютиста, «после раскрытия парашюта». Смотрю вверх, осматриваю купол, стропы, лямки подвесной системы, – вроде всё нормально. Стягиваю, как учили, «чулки» с лямок подвесной системы. Усаживаюсь на круговую лямку и осматриваюсь.

    Внизу под собой вижу аэродромное поле, я вроде попадаю на него, никуда не отнесло. Там передвигаются людишки, хорошо слышны голоса. Видны на поле белые купола парашютов тех, кто прыгал первыми. Снижение сначала и не ощущалось, но потом всё явственнее стала приближаться земля. Вначале деревья, люди и машины как будто разбегались во все стороны. Но потом, по мере приближения к земле, наоборот аэродромная трава стала просто набегать.

– Приготовиться к приземлению! Ноги вместе! – это доносятся команды с земли. Как учили, сдвигаю вместе, слегка согнутые ноги, ступни параллельно земли, напряжены. Трава просто несётся на меня, земля совсем близко. Затягиваю задние лямки, готовлюсь к встрече с земной твердью. Помню, что не надо стараться устоять на ногах, и тут же завалиться набок. Удар! Заваливаюсь. Да, земля довольно больно встречает! Тут же вскакиваю и стараюсь подтянуть нижние стропы парашюта, чтобы погасить купол, который медленно складывается на траву. Как учили, собираю стропы в бесконечную петлю, приближаясь к, уже поникшему, куполу. Расстёгиваю и снимаю с себя подвесную систему, беру парашютную сумку, которая всё время была со мной под грудной лямкой. Собираю в сумку купол, стропы, осматриваюсь.

    На аэродроме суета – приземлилась ещё одна пара парашютистов, в воздухе видны купола следующих. Слышаться команды парашютистам. Вверху тарахтит Ан-2. Тащу парашют на площадку. Подошёл доктор, бегло осмотрел меня. Видимо, убедился, что живой. Бегу, присоединяюсь к «встречающим». Наши ротные офицеры тоже здесь. Бдят. Вот приземлился Валера Преловский, не совсем удачно – дёрнул его купол после приземления и, ударившись головой о земную твердь, Валера на короткое время «отключился». Это видел командир взвода Бурбовский, тут же позвал доктора и, как не отбивался Валера от них, уложили его в санитарку. Ну, а вскоре списали Валеру в ШБУшники. Примерно такое же произошло и с Володей С., но поблизости не было никого из офицеров и мы, «встречающие», быстренько «прикрыли» Володю, собрали его парашют. В дальнейшем Володя без проблем продолжил лётное обучение и успешно окончил училище.

Глава-4

Учёба -

Воинская служба

    Я со школы ещё занимался фотографией и привёз из дома фотоаппарат ФЭД-3. Были и ещё среди нас такие фотографы-любители. Поначалу нам всем было не до фотографий. Но, начиная с парашютных прыжков, потихоньку начали «щёлкать, накопились плёнки. Пришло время что-то с ними делать. Скинулись как-то с очередной «получки», купили бачок для проявления плёнок, фотоувеличитель, химикаты и остальные «причиндалы». Для приготовления проявителя и закрепителя нужна была вода, определённой температуры. А какая тёплая вода в казарме? Аж никакой! Стали пробовать и с удивлением обнаружили, что можно пользоваться обычной холодной водопроводной водой. Для печатания фоток условий вообще не было. К тому же занятие фотографированием в училище не то чтобы запрещалось, но и не поощрялось. Приходилось тайно, после отбоя, то в каптёрке, то где-нибудь под лестницей, заниматься этим. Думается, что, если бы за этим занятием нас застукал Бумага, то это было бы приравнено к измене Родине. Но обходилось.

    Математику нам преподавал сильно пожилой полковник запаса Горбенко Сергей Сергеевич, которого за глаза мы называли Семён Семёнычем Горбунковым – уж очень похоже было его ФИО на имя героя, недавно прошедшего фильма «Бриллиантовая рука». Называли мы его не злобно, Сергей Сергеич был мужиком добродушным, кровь нам не портил, по мере сил пытался приобщить нас к высшей математике, чему мы изо всех сил сопротивлялись.

    Физику вёл тоже гражданский преподаватель по фамилии Агафонв, тот самый, который поставил мне спасительную тройку на вступительном экзамене. Был он человеком мягким, тихим, чем мы бессовестно пользовались, занимаясь на его лекциях каждый своим делом. Преподаватель обычно вёл лекцию, обращаясь к одному из курсантов, тот скоро уходил от его внимания, Физик искал другого и продолжал. Если он попадал на меня, мне уже приходилось до конца лекции отдуваться за всех, – безропотно выдерживать его внимание в благодарность за ту спасительную тройку.

    Для занятий иностранным языком были мы разделены на «англичан» и «немцев». Я попал к «немцам». Единственной женщиной-преподавателем была у нас преподаватель немецкого языка. Все мы по очереди должны были быть дежурными и встречать преподавателя докладом на немецком языке. Надолго запомнился этот доклад:

– «Genosse Lehrerin… Fluegschuleren … zum Unterricht… zustellen».

    Что примерно означало – «Товарищ преподаватель… курсанты… к занятиям… построены!»

    Наверное, это всё, что осталось в наших головах от училищного немецкого.

    Если занятия по физике и математике были нам в тягость, то на занятия по «Авиационному оборудованию» или на «Конструкцию самолёта» мы шли с удовольствием. С открытыми ртами слушали преподавателей, в основном действующих офицеров или отставников, были и бывшие лётчики, и авиационные инженеры. «Штурманскую подготовку» или, как ещё называли – СВЖ (Самолётовождение), вёл бывший лётчик отставной полковник Ромашов. С интересом мы слушали его рассказы о полётах, о лётной жизни. И предмет учили добросовестно. Мы знакомились с навигацией, изучали полётные карты, учились прокладывать на них маршруты. Нам это было очень интересно.

    Начали с нами проводить занятия на тренажной площадке, сначала мы просто познакомились с самим самолётом Л-29, который нам предстояло сначала изучить, а потом и научиться летать на нём. Впервые осторожно потрогали его дюралевое «тело». Затем «полезли» в кабину и стали «щупать», можно сказать, его изнутри. Поначалу смотрели на многочисленные приборы, сигнальные табло и разноцветные лампочки, кнопки и рычаги как «бараны на новые ворота».

   В классе «Авиационного оборудовании» было много разных стендов с самолётными приборами. Можно было рассмотреть, как устроен и как работает прибор. С интересом изучали каждый прибор, на контрольных работах приходилось рисовать по памяти приборную доску кабины самолёта Л-29. Все приборы, тумблера, сигнальные лампочки и органы управления. Сначала казалось, что невозможно запомнить такое количество всевозможного оборудования, но со временем, после получения двоек и незачётов, неоднократного повторения на сампо и зубрения по ночам в ленкомнате, проделывали это, если не запросто, то вполне правильно. Сами удивлялись.

    В классе «Конструкция двигателя» стояли настоящие реактивные двигатели, целые и в разрезе. От небольшого М-701 от Л-29 до ВК-1А от МиГ-17 и огромного АЛ-7Ф от Ту-128. Кстати, последний двигатель был настолько большим, что некоторые курсанты умудрялись на занятиях спать в его форсажной камере.

А спать хотелось часто. Были некоторые уникумы, что умудрялись спать, изображая конспектирование лекции. Был у нас Слава Гвозденко, – мог спать, сидя на лекции за столом, уткнув ручку в тетрадь. У него были очень большие ресницы и было непонятно, открыты или закрыты его глаза. Однажды преподаватель всё же заметил его сон, тихо подошёл к нему, убедился, что это так и сказал всему классу, чтобы мы сидели, а сам громко скомандовал:

– Встать! Смирно!

Мы все продолжаем сидеть, а Славик вскакивает как ужаленный и сразу кричит:

– Я не спал!

Было весело.

    Аэродинамику учили, понимали, что наука нужная, но шла она туго, – пощупать то было нечего, только плакаты, иногда учебные фильмы.

    На кафедре СВЖ был лаборант пожилой полковник в отставке, много интересного рассказывал нам, как в своё время он с товарищами осваивал Ту-16. Собирались мы вокруг него и слушали с раскрытыми ртами. Рассказывал, что, когда появился Ту-104, а это был практически «гражданский вариант» Ту-16, то где-то наверху появилась идея ознакомить всех командиров экипажей, начиная от командиров эскадрилий, с основными аэропортами Европы. Для этого они, одетые в аэрофлотовскую форму, летали в составе гражданских экипажей на Ту-104 по европейским аэропортам. Особенно отзывался о лондонском Хитроу, о его оборудование и его трёх полосах с разными курсами. У нас, говорил он, и сейчас так аэропорты не оборудованы.

    Занятия по физподготовке проходили на свежем воздухе в спортивном городке и на футбольном поле. Там мы «катались» в рейнских колёсах. Осваивали лопинг и крутились на время. Помимо этих занятий, физподготовкой мы, наверное, больше занимались каждый день, кроме воскресенья, на утренней зарядке. Там мы, по окончании выполнения разных гимнастических упражнений, в конце бежали вокруг училища. Это были не простые полтора километра, а по четвергам бежали два круга, это уже было три километра!

   Привыкали мы потихоньку к армейским порядкам – жить по строгому распорядку дня, ходить строем, не делать никаких планов…

    Строил и водил нас строем, в основном, Ваня Ткаченко, он был командиром одного из двух наших отделений и по совместительству старшиной нашего 104-го классного отделения. Мы, конечно, выполняли его команды и приказания, но Ваня не нашёл с нами «душевного» контакта и поначалу не был нами признан. Ну, а так, как он был командиром требовательным и решительным, то стал искоренять «нехорошие настроения» в 104-ом отделении – он стал направо и налево раздавать внеочередные наряды. Нас это не радовало, мы стали Ваню посылать «подальше». Он забегал в ротную канцелярию жаловаться и «колесо истории» завертелось. Сначала Ваня нам грозил, потом уговаривал, потом просил, но мы были непреклонны. Затем мы пошли в наступление на Ваню, но с той разницей, что мы не уговаривали и не просили, мы грозили расплатой, намекали на увольнения. Тогда Ваня стал награждать нас неделями «неувольнения». Кстати, я был первым награждённым одной неделей.