Наследники Дерсу

– За что честь такая? Не пойму, – спросил Сергей, с удивлением обращаясь к хозяину, старшему на все шестьдесят с гаком лет.

– Ну, если сейчас не понял, доживёшь до моих лет – поймёшь.

– А я слышал, что если староверы в тайге и дадут воды напиться, то посуду эту уже поганой считают.

– Всякий человек по-своему чтит свою веру. Не суди и не судим будешь. Не осуждай. А от людей не спрятаться. Вон сын у меня бригадир лесорубов. Уважаемый человек. Жена его учительница, из православных, крещёная, но атеистка, говорит. Пионеркой и комсомолкой была. Да и мы своим детям не перечили, смирились. Вера, она ведь тоже всякая бывает. Без веры нельзя. И без школы нельзя.

– Когда мне было семь лет, бабушка возила меня в Семипалатинскую церковь крестить. У неё на столике Евангелие лежало, и я любил старославянские слова разглядывать, а вот понять смысл не получалось. В первом классе в октябрята приняли, к опрятности и прилежанию приучали. Чтобы чистый воротничок был, руки чистые, ногти подстрижены, не кричал во время перемен, не дрался, рос приличным человеком и хорошо учился. Вот, собственно, и вся идеология для ребёнка. Затем – в пионеры. Тут – то же самое, но уже осмысленно поступали. Главные лозунги говорили, как надо поступать: «Пионер – всем ребятам пример!» и «Один за всех – и все за одного», а во всём хорошем, что нужно сделать для семьи, города, страны, «Будь готов! – Всегда готов!» Вот такая вера у меня и моего поколения сформировалась, это, действительно, другая вера, вера в построение самого гуманного человеческого общества. Мы после войны родились. И в шестьдесят первом году нам объявили, что мы через двадцать лет будем жить при коммунизме. И мы поверили.

– Да, слышал такое от детей, а уразуметь не можем мы с матушкой. Не может такого быть. Когда всё твоё – в твоей же семье остаётся, понятно, но если ты трудишься, а принадлежит всем – не пойму. Это ведь кто как работает. Получается, по-твоему, бездельник придёт ко мне в дом, как к себе, и подай ему?

– У вас свои понятия, таёжные. А наука так вперёд убежала, что трактором на поле можно по радио управлять: задали программу – и он за человека всё сам сделает: вспашет, потом посеет и урожай соберёт. И заводы будут без единого рабочего. За человека машины будут работать.

– Так кто ж работать будет? Отучатся, бездельники наплодятся. Интересная твоя коммунизма: не надо работать, не надо думать. Что ж это за жизнь? Я вот поработал – и мне на душе божий праздник, вон чего могу ещё. И всякий год усадебку облагородить, и деревце посадить, за пчёлками приглядеть, и заготовки сделать на зиму. Как без этого? На печи день-деньской лежать? Непонятно мне это.

– Ну не все же люди в деревнях живут. Большая часть в городах, они и мыслят по-другому. Отчего ж нельзя коммунизм построить? Можно. Только каждый его по-своему понимает, как ему выгоднее. А чтобы все по одному принципу жили – надо научить людей поступать нравственно, без жадности, без воровства, без убийств. Человек на земле должен при жизни жить, как в раю, а не ждать его в загробной жизни. Человек и есть сам бог на земле. Вот тогда он человек с большой буквы. У нас в школе огромный стенд стоял, на весь этаж высотой, метра три. И там все заповеди Морального кодекса строителя коммунизма. Мы его назубок учили и на комсомольских собраниях очень бурно обсуждали. Я говорил вам, что бабушка у меня верующая была, царство ей небесное, и я Библию листал. В Нагорной проповеди многое похоже на то, что в Кодексе написано. Но есть различие. По Библии люди – рабы божьи, а в Кодексе мы не рабы. Мы сами и судьбу свою устраиваем, и страну преображаем. А главная власть – это совет самих людей: правят страной Советы народных депутатов разных уровней, от местного до Союзного государства, СССР. Руководящую и направляющую роль играет партия коммунистов. У них и расписана программа, как поэтапно построить это самое гуманное общество, а для начала – социализм. В первую очередь от рождения человек здоровым должен быть. В СССР живут народы ста национальностей. И все равны: с рождения каждому ребёнку есть место в яслях, садиках, чтоб и питание было полноценным, и развитие шло так, чтоб талант каждого раскрыть в школе. В кружках, в домах пионеров, в школах юных техников каждому даётся возможность себя найти, проявить дарования от природы и затем специальность любую, близкую сердцу, получить. Чтобы все имели высшее образование – и рабочие, и инженеры. Культуру прививать, чтобы научный прогресс на пользу шёл, чтобы заводы по заданной программе сами всякую продукцию выпускали, чтобы рабочий день был четыре часа в сутки, а остальное время – на собственное развитие тратить, на досуг. Кому что ближе. Я вот хочу придумать, как кедром засеять всю площадь, где пожары прошли, и успеть многое сделать за свою жизнь. Техникум лесной закончил, теперь в институт на лесной факультет готовлюсь. Заочно окончу – ума-разума наберусь. Учёба-то бесплатная. А разве это уже не признак коммунизма, когда доход страны тратят на здравоохранение, образование, на молодых, культуру, старшему поколению на пенсию? Вот это и есть, по-моему, социализм. А взять жильё? Сколько мы платим из заработной платы? В техникуме учился – ничего не платил, у городских жителей рабочий или специалист квартиру бесплатную от предприятия получает, а за отопление зимой – три рубля в месяц. А если печка в двухквартирном доме – то получай талон бесплатный на уголь или дрова. Самая маленькая зарплата шестьдесят рублей, получается за всё пять процентов – за горячую воду зимой, за холодную летом, за уборку городов от мусора и возле дома. За всё государство платит.

– Жильё-то мы своими руками делали, а налог за аренду земли и дом, действительно, не обременителен. А в тайге-то мы никому никогда ничего не платили. Да в чужую церковь со своими молитвами не ходят. Платить налог за усадьбу? Что ж поделаешь? Значит, платим.

– Настанет когда-нибудь время, когда деньги перестанут быть мерой труда. Сейчас как? Человек продаёт свой труд государству, а оно ему предоставляет всё необходимое для жизни, но за символические деньги, платит маленькую зарплату, чтобы на жизнь хватало. Возможно, скоро, а может быть и не так уж скоро, но отпадёт нужда и вовсе иметь на руках деньги. Что-нибудь другое придумают. Главное, что ты есть, что ты работаешь, поднимаешь свой образовательный и культурный уровень, значит от тебя всё большая отдача обществу. В Библии пишется: «Не убий!», а в Кодексе строителя Коммунизма прописано: «Человек человеку друг, товарищ и брат». Это на сколько порядков выше?! Если поразмыслить – коммунизм возможен. И фундамент, как ни странно, Библией заложен, точнее Иисусом. Надо только творчески подойти, если ты сам хозяин своей судьбы. Коммунизм – это новая религия. Может быть, люди не сразу осмыслят, время надо, но её примут! Кому выгодно людей за рабов держать, те будут противиться всеми доступными и недоступными способами. После революции, когда абсолютно все были безграмотны, в школах на классной доске писали мелом первые слова: «Мы не рабы, рабы не мы». И гляньте только, вон какие красивые города, громадину страну Советский Союз построили за короткое время! В космос людей вывели. На Луну полетим, на Марс. А всё от того, что грамотными люди стали.

– Да. С трудом такое понять можно. Но ведь и время-то как меняет всё вокруг. Люди другими стали, это правда. И в тайге, считай, город вырос, как по волшебству какому.

– Эта новая религия пока называется социализмом. Мы свидетели тому. Надо только захотеть увидеть. Императорам, царям, князьям нужны рабы. Чем рабов или подданных больше, тем знатнее и богаче король, он император. Религия им пригодилась, чтобы народы держать в страхе. Внушать, что император поставлен на трон богом, а посредником выступает церковь, поэтому дети наследуют титул. Именем Бога проливалась кровь, казнили неугодных бояр, самозванцев и претендентов на престол, учёных. Религия, как цемент, помогала складывать такие устои в государстве, чтобы оно укреплялось. Язычество, когда каждый молился своему Богу – дереву, камню, Солнцу, осталось позади, оно в прошлом. Но оно осталось в каждом из нас в виде любви к природе. А христианская религия за тысячу лет на Руси много чего сделала полезного. Общество, которым правит религия, карабкается в своём развитии постепенно, словно человек с завязанными глазами вверх по той горе, а затем выползает на скалы – и не видит и не знает, за что бы уцепиться, и разбивается. А при социализме человек – высшая ценность. Его здоровье, его интеллект, его высокий нравственный потенциал принадлежат государству, и оно ежедневно заботится о человеке, это и есть политика. Цена каждого в том, на что он способен. Какой след оставит после себя – дом, города, парки, сады и леса, детей? Но… каких? Надо сделать так, чтобы вся планета Земля стала цветущей, нетронутой и заповедной, а человек был на ней созидателем. Иначе можно уничтожить вокруг себя всё! И никого и ничего после себя не оставить. Это и есть путь к вымиранию и гибели цивилизации. Выбор есть у каждого!.. А всё начинается с малого: как себя ведёт человек, есть ли у него в сердце любовь, а в голове разум.

– Ты мудр, как Ленин.

– Нам в техникуме повезло на учителя. Ничего нового я не открыл. А вот преподаватель был очень непростой, бывалый человек. Попивал изрядно, но это оттого, как он говорил, чтоб снова не отправили за границу в разведку. Ну, не хотел он жить на Западе в условиях капитализма. Он не верил, что коммунизм за двадцать лет построят, забуксовало, говорил, что-то общество, энтузиазм революции угасает. Цель-то хорошая, коммунизм, но не видимая отчётливо. Чтобы построить коммунизм, как говорил он, люди должны совершить культурную революцию прежде всего в умах, должны стать совсем другими, очиститься от зависти, злобы, стяжательства, от мысли кому-то причинить душевную боль, одним словом, избавиться от всего негативного, низкого, грязного в помыслах и делах. Должны стать совершенством. И сделать это сами по указке своего сердца и отвечать только перед своей совестью. Надо каждый день задавать себе вопрос: совершенен ли ты или надо над чем-то ещё поработать, отказаться от недостойных поступков? Как говорил комсомолец и писатель Николай Островский – от всего подленького, чтобы не жёг позор за своё прошлое. Вот в этом ориентир заложен. А когда и насколько совершенным человек станет, это вопрос. У общества и государства должна быть идея, это как флаг в руках. Тогда, может быть, что-нибудь и получится. Ведь человек рождается с талантом, его лишь разглядеть надо, у каждого от природы заложены какие-то наклонности – рисовать, петь, изобретать, и надо дать развиться этим способностям. У меня в детстве друг был по школе Лев Глуховский, он занимался в судостроительном кружке и меня туда затянул. Я даже лодочку какую-то начал мастерить, но не моё это, не загорелся. Морская стихия не по мне, меня тайга манит. А Лев в Ленинграде окончил морское училище, стал помощником капитана. Как-то в Лондоне во время стоянки читал в библиотеке в подлиннике Шекспира. Вот это я понимаю, какая у парня оказалась степень целеустремлённости, трудолюбия и усидчивости! Ему удалось в совершенстве овладеть современным английским языком, и он смог понять текст, написанный на старом английском!.. Каждый должен сам добиваться совершенства своих возможностей. Коммунизм наступит тогда, когда не станет тюрем. Если там отсиживают свой срок люди, то в этом виновато государство. Если это опасный для общества и неисправимый рецидивист и у него что-то не в порядке с генами, то его надо лечить, исправлять его гены. Если талант реализован, человек испытывает от этого гордость, что он человек с большой буквы, что он приносит обществу радость уже только тем, что он есть, что у него прекрасная семья, прекрасные дети и вообще всё прекрасно. Это и есть рай на земле, а не в заоблачном пространстве, и то после смерти.

Мурачёв молчал. Мужчины допили квас, ароматный и терпкий, хлебный. Поблагодарив за угощение и приём, Сергей поклонился хозяину и вышел из избы. Мурачёв проводил до калитки, крепко пожал руку.

– Да, задал ты мне загадку разгадывать под старость лет. Всё это на сказку похоже. А сказки деткам тоже надо придумывать. Даст Бог, что-нибудь у молодых и выйдет. Да мало таких сказочников, как ты. Поживём – увидим.

* * *

Раньше всех зарделись молодым красным соком высоченные красавицы вековухи ивы – реликтовые деревья чозении, в обхват, а то и больше, толщиной, дожившие до наших дней с ледникового периода. К середине апреля отцвели по склонам сопок в окрестностях Кавалерово и лещина, и ольха, и берёза. Берут пчёлы с них пыльцу и нектар. Постепенно, после зимней полусонной жизни, набирают силу пчелиные семьи. С каждым весенним днём добавляется и чуточку тепла. Чернеют дубы, темнеют малахитом осинники, глянцем отливают стволики черёмух, лопаются почки на бледно-зелёных лиственницах. На покатых оживающих сопках разлились озёрца багульника, они перекатываются через хребты и сливаются в розовато-светлое цветущее море. С высоты птичьего полёта оживающий Сихотэ-Алинь и его отроги стали похожи на застывшую череду волн.

Отражаясь в росе на листьях багульника, вставало над утренним розовым горизонтом красное солнце.

Перед уходом на работу Сергей глянул в зеркало на стене в прихожей, как он выглядит в отглаженной с вечера форме помощника лесничего, поправил звёздочку в петлице. «Скоро их тут будет три!» – и прикинул, где прикрепит очередную. Причесав волосы, надел фуражку с золотистым гербом лесной охраны, остался доволен собой. Глянул во двор Ломакиных, не появилась ли на крыльце Лена. Подождал немного, чтобы вместе идти по дороге в лесхоз.

– Привет! – обрадовался он.

– Привет! – Лена отметила, что он успел загореть на свежем воздухе, выезжая на пожары и лесные деляны, а тёмные глаза и чёрные вразлёт брови делали привлекательным обветренное лицо.

– Папка попросил напомнить тебе, чтобы ты выписал лесной билет пасеку вывезти на ключ Болотный.

– Куда торопиться? Успеем выписать. Всё в наших руках! Ещё полтора месяца впереди до лета.

– Так спокойнее, а то придёт кто-нибудь из общества пчеловодов и потребует. Место-то свободное пока.

– Вчера вечером мне Фёдор Басаргин тоже напоминал про ключ Болотный. Вчетвером, выходит, стоять будем. Фёдор, его дядька Николай Тихонович, твой отец Пётр Иванович и я. Один улей у Фёдора купил и ещё девять у какого-то дедка, занемог он. Деньги ему отдал, улья во дворе у него до мая месяца постоят, а он пока учит меня, как за ними ухаживать, улья почистить, пересадить, какие рамки перетопить на воск, какие оставить, – опытом делится, мне с ним интересно. Теперь у меня весь свой инструмент есть: и пчеловодный, и плотницкий, фляги, маски, дымарь, стамески. Даже палатка досталась. Надеюсь, что я тоже мёда летом накачаю.

– Быстро ты обжился!

– Осенью на орехах заработал.

– Для начала неплохо. У нас больше двадцати уликов пчеловоды не держат.

– Отчего так?

– Мёд качать с липы не успевают, а улья с рамками, полными мёда, перевозить не получается – они тяжеленные, плечики ломаются, рамки портятся, и мёд вытекает из улья.

– Болотный ключ и пчёлы как-то не сочетаются в моём понимании. Что там Пётр Иванович присмотрел?

– Нет там никакого болота. Там земля глинистая, летом лесовозам не проехать, вот и прозвали так, а на склонах обычная тайга. Там заготовки шли, волока малиной заросли. Вначале цветут клёны, затем черёмуха медвежья, актинидия, затем малина. Вкусный весенний мёд получается, его перед липой откачивают, я приезжаю папке помогать. Там и директор недалеко стоит. Весь июнь на том месте стоят, а к первому июля переезжаем на Карпаты.

– Вот это новость!.. Карпаты на Западной Украине, насколько я помню!

– А у нас свои имеются, – Лена засмеялась, и её девичий голосок приятно взволновал что-то в душе, – так называют горы и между Чугуевкой и Арсеньевом. Украинцев здесь много, вот и дали горам такое название, оно и прижилось.

– Выходит, что я проезжал там осенью. Дорога, действительно, красивая, извилистая. Лианы винограда по кедрам до макушек забираются. И с перевалов перспектива открывается грандиозная: горы, распадки, хребты, долины. Красиво!

– И три опасных крутых поворота – серпантины, их называют «тёщиными языками».

– Заметил. Дорога на поворотах в обратную сторону загибается.

– А климат там для липы подходящий, четыре недели мёд берут, затем пасеки везут на побережье.

Не заметив, как пролетело время, молодые люди дошли до лесхоза.

На веранде, на доске объявлений, висел график дежурства на весенний пожароопасный период. Сергей нашёл свою фамилию. На тушение ему предстояло выезжать сегодня, если такое случится. Рядом висел приказ директора: в самых решительных тонах шофёру Иванову А. Н. из Кенцухинского лесничества за холостой прогон машины объявлялся выговор с вычетом из зарплаты стоимости горючего и амортизации машины, согласно существующим тарифам. Рядом приказ о премировании инженерно-технических работников и бухгалтерии в размере тридцати процентов от оклада за выполнение плана цехом ширпотреба. Здесь была и его фамилия, и Ломакиной.

– Поздравляю! – Лена улыбнулась. – Куда деньги девать будешь, пчеловод? – Она смеялась, но её внимательный взгляд изучал Сергея. Он посмотрел на девушку, отметив про себя, что все, пожалуй, женщины интересуются заработком мужчин, и в этом он плохого не видел.

– В институт поступать поеду, пригодятся.

– Дорогу и учебный отпуск тебе оплатят, а премии хватит в ресторан пригласить девушку, – Лена игриво глянула, но в её голосе Сергей уловил скрытую ревность, она озорно, с икорками, посмотрела ему в глаза. Он почувствовал, что Лена к нему неравнодушна.

– Ну, пока, – легонько махнула рукой и пошла по коридору в бухгалтерию.

Услышав разговор молодых людей, из приёмной навстречу вышла Анна Титова.

– Сергей Фёдорович, Елена Петровна! Одну минуточку! Нам комсомольское собрание надо провести в этом месяце. Давайте вечером, в семнадцать ноль-ноль! В Красном уголке!

Лена молча кивнула.

– Хорошо, приду, – согласился Сергей и постучал в дверь к инженерам.

Кутелев, держа линейку на строке развёрнутого перед ним отчёта, испещрённого цифрами, щёлкал деревянными костяшками счёт, умножая пятизначные цифры. Закончив операцию, он поставил карандашом галочку на строке, встал из-за стола, протянул руку.

– О!.. Какие люди к нам пожаловали! Рад видеть! Присаживайся, – кивнул на стул.

– Пасеку купил и в компанию напросился, мне лесной билет поручили выписать. На весеннее развитие повезём пчёл в тайгу.

– С кем стоять будешь? Где?

– Я, Ломакин и Басаргины.

– Знаю таких. И что их вместе держит? Не пойму. Такие люди разные.

– Соседи. Вот и сбились в компанию. Я тоже рядом с ними живу. Пётр Иванович интересный человек, фронтовик, сын командира партизанского отряда, представляешь! И я с Леной встречаюсь.

– Вижу частенько, как вы дружненько на работу идёте.

Кутелев нашёл на схеме ключ Болотный Сихотэ-Алинского лесничества, пометил карандашом место, где будет стоять пасека, вписал в лесной билет фамилии пчеловодов, место стоянки.

– Отчёт готовлю, надо успеть в управление к сроку отправить.

– Вижу!

– Считаю прирост по главным породам – кедру, ели, пихте, дубу, которые отдаём в рубку.

– Уму непостижимо! И ты этим занимаешься? Это ведь женское занятие – на счетах костяшками щёлкать. Раньше такого не было.

– Недавно ввели. Приходится ежегодную лесосеку высчитывать по таксационным таблицам. Лесоустроители раз в двадцать лет пересчитывают запас древесины в лесхозе, а тут пришло письмо из Управления: два раза в год нужно считать прирост, и на основе этих данных они утверждают годичную лесосеку. Вырубить кедра разрешают не больше, чем составит прирост.

– И ты, выходит, главный, кто отдаёт под вырубку кедр леспромхозу?

– И ему, и лесничествам на санитарные рубки, прочистки и прореживания, под строительство ЛЭП и дорог, населению строить дома и на дрова, совхозам. Так что извини, очень загружен. Вечером встретимся, поговорим.

Кутелев подал лесной билет зеленоватого цвета с водяными, как на денежных купюрах, знаками.

– Иди к директору на подпись и в бухгалтерии печать поставь.

– Приобщайся, – одобрил Лев Николаевич, сам заядлый пчеловод и искатель женьшеня. – Не ожидал, что ты так скоро начнёшь хозяйством обзаводиться. Полагал, что первым делом надо для тебя дом построить, потом женить тебя, а затем уж всё остальное.

– Как-то так само собой сложилось. Соседи пчёл держат. Басаргин да Ломакин подбили. Много чего интересного про пчёл рассказывают. Дай, думаю, рискну. Отпуск дадите летом?

– У тебя на сентябрь по графику, а тут у нас как раз осенний пожароопасный период начнётся. Так что летом отгуляешь, сделаем исключение. За год работы положено тебе сорок восемь рабочих дней. Это будет почти два месяца. Да полмесяца ещё даётся на сдачу экзаменов в институте. Так что с первого июля до середины сентября в твоём распоряжении. А в октябре пожары начнутся, будет не до отдыха. Да и лесничество примешь.

– Хочется в тайге пожить на пасеке. Мелкие твари пчёлки, а умные.

– А насчёт женитьбы? Не присмотрел? Вон Анечка Лобова у нас свободная! – расцвёл улыбкой директор.

– Так и Лена Ломакина… Жениться ещё успею! Какие мои годы? Присматриваюсь к девушкам, а там видно будет. Пока в институт готовлюсь, так что не до свиданий. А вот дом свой я надумал построить. В лесничестве – как? Пока работаешь в лесхозе – казённая квартира твоя. И пока на пенсии. А детям что я оставлю? Им не положено! Выселяйтесь, если не на должности государственной. Детям с родителями работать вместе в подчинении не положено.

– Дети вырастут и разлетятся-разъедутся в разные стороны, – не согласился директор. – Окончат институт – и по направлениям, только их и видал. А если пойдут по твоим стопам – в соседнем лесхозе получат и должность, и квартиру. Не вижу смысла тратить деньги на собственный дом.

– Я в своём доме вырос, прадед строил, знаю. Там жили мой дед, отец, теперь в нём брат с мамой живут. Дом достраивали, перестраивали. За землёй ухаживали, она нас кормит. Там труд всего нашего рода. В нём рождались наши мечты. Где яблоню посадить или построить сарайчик для скотины. И я топтался там. И, если пускать мне корни в Кавалерово, значит надо строить собственный дом, обустраиваться так, чтобы удобно было, как душе хочется, а не по-воробьиному: сегодня на этой веточке посидел, жизнь шуганула – сорвался, полетел в другой сад на веточку чирикать. Нет. Я построю свой просторный дом, омшаник, баню, женьшенарий, коровник. В лесхозе пилорама своя, брус куплю. А ждать да планы, лёжа на диване, строить «С чего бы начать?», так жизнь и пролетит незаметно. Контора – дом, дом – контора.

– Может, ты и прав. Дерзай! С пиловочником помогу. Участок под дом оформишь в райисполкоме, подойдёшь там к моей жене, она поможет. Под строительство дома каждому райисполком выделяет сто кубометров древесины. С лесниками выпилишь на лесосеке и привезёшь на пилораму в цех. Рамщику и рабочим сам заплатишь, в выходные дни распустите, дешевле брус обойдётся, чем выписывать. Напишешь заявление. Расходы за машину лес привезти и за электроэнергию из зарплаты удержим.

Окрылённый поддержкой, Сергей внимательно смотрел в глаза директору, пытаясь найти объяснение: почему он водителю объявил выговор за то, что тот использовал машину для себя, а ему, Сергею, делает шаг навстречу при одном только желании построить свой дом?..

– Лев Николаевич! Извините за вопрос бестактный. Я сейчас приказ читал, водителю Иванову выговор за холостой прогон машины. Ему нельзя использовать машину в личных целях, а мне можно?.. Почему? И машину использовать, и пилораму? Как понять вас?

– Ты не путай редьку с хреном. Машина, на которой он работает, выделена для охраны леса от пожаров. Он же может возникнуть в любую минуту. А водитель её погнал в районный центр по своим делам! Какими бы они ни были!.. У ребёнка его температура с вечера появилась, но родители день рождения отмечали друга. Вчера им некогда было, а днём всполошились, когда температура под сорок полезла! Я интересовался у доктора. Да и для больных есть скорая медицинская помощь. А у тебя? Другое дело! Мне специалистов задержать надо. Не хватает. Людей без диплома специалиста на инженерные должности брать приходится. Почему бы и не пойти тебе навстречу? Стройся! Значит, с Ломакиным стоять будешь? – перевёл разговор директор в другое русло. – Ну, да это ещё будет не скоро. В конце мая, в июне пчеловоды с пасеками в тайгу потянутся. Это правильно, что лесной билет пораньше оформили. Ваша пасека в полутора километрах от нашей будет, заходи. А могу и подвозить тебя на пасеку по пятницам. И обратно прихвачу. Скажешь.

– А у вас кто в компании?

– Казанцев, начальник цеха ширпотреба, и Шамбельский, пенсионер, лесником работал, он сторожит. Мы с Казанцевым тоже летом отпуск берём, в августе корнюем по красной ягоде. Кстати, я тебе обещал женьшень показать, возьму, поищешь свою удачу с нами.

– Спасибо, – подал руку Сергей и, попрощавшись, пошёл к беседке, где шутили, коротая время, дежурные лесники.

В форменном кителе лесной охраны степенной походкой вышел на крыльцо инженер охраны леса Фунтиков, с выправкой офицера, лет шестидесяти, высокого роста, суховатый, с проседью аккуратно подстриженных волос и ни о чём не говорящим взглядом. Сразу после увольнения по сокращению в армии он работал начальником ДОСААФ, затем, присмотревшись к работе в лесхозе, напросился на должность инженера охраны леса, в народе именуемого инспектором. Командным бархатистым голосом он объявил:

– Пожар в земфонде! Все в машину!

Первым заспешил под навес, где стояла пожарная машина, водитель Лобов, плотный мужчина лет сорока пяти приятной внешности, со светло-голубыми глазами, в клетчатой рубашке, сел в кабину красного вездехода ГАЗ-66, завёл двигатель. Фыркнув, он заурчал.

Начальник пожарно-химической станции, радист по совместительству, он же секретарь партийной организации лесхоза, Каменный Анатолий Михайлович, в защитном костюме, грубовато покрикивал, чтобы лесники поторопились. Он выдал со склада пожарные грабли дежурному сторожу Стрельникову, тот подал их в открытую дверцу второй кабины лесникам Девадзе и Калинину, пристроился рядом с ними, хлопнул дверцей. Сергей, ответственный за тушение, хотел было сесть рядом с водителем, но передумал.

Машина, выехав из ворот усадьбы лесхоза, помчалась с сиреной к быстрой речке Кенцухе заправиться водой. Сергей прислушался к разговору: лесник Калинин, лет шестидесяти, гладко выбритый и подстриженный, лукаво балагурил.

– А зимой, значит, холодно тебе до ветру ходьить? – подтрунивал Девадзе.

– Конечно. Вот я жене и говорю: «Пришей мне варежку к гульфику на кальсоны». Ну и пошёл во двор со скотиной управляться. Заношу дрова в дом, чтобы на ночь печь затопить, складываю у топки и смотрю искоса, а моя пришивает шерстяную варежку к кальсонам. Подхожу к ней и ласково так благодарю: «Спасибо, родная, только как же я нужду справлять стану? Придётся и передок, и зад оголять на морозе, чтоб добраться». Сконфузилась, сидит, думает, в руках кальсоны вертит. «И что теперь делать?» – спрашивает, не сразу дошло до неё, что разыграл. «Пошутил, – говорю, – а ты и уши развесила». «Ну и зараза же ты, чёрт старый!» – и швырнула в меня кальсонами. «Сам теперь отпарывай. А я тут целый час мудрила, как приделать варежку – пришить большим пальцем вперёд или всю рукавичку приспособить, чтоб всё твоё хозяйство вошло!»

Лесники прыснули со смеху.

Машина въехала на берег реки, лесники протянули заборный шланг в воду, насос фыркнул и перестал работать.

– Опять двадцать пять, – спокойно произнёс Лобов, – на ремонт надо.

Прошедшей осенью завезли воду в котельную для отопления конторы, пожарной машине не хватило места в тёплом гараже, и её оставили зимовать на морозе. В насосе оставалось немного воды, он размёрзся, и боевая машина огнеборцев, при всём своём грозном виде, сейчас оказалась беспомощной, чтобы подвезти воду поближе к кромке пожара.

Начерпав в резиновые двухведёрные ранцевые опрыскиватели воды, лесники расселись по кабинам, водитель включил сирену. Подпрыгивая на камнях на берегу реки, машина выбралась на асфальт и заспешила за окраину посёлка в сторону ключа Тигрового, ориентируясь на дым.

Коротая время, Калинин балагурил.

– Случай со мной был. Поехал на рыбалку весной, живу в зимовье. Выхожу утром из туалета в трусах и тапочках, а передо мной медведица, здоровая такая, бурая, не выпускает из нужника пройти в зимовьё, на задних лапах стоит. Я назад, дверь закрыл, в щель высматриваю, минут пятнадцать думаю: «Как к зимовью проскочить за ружьём, шугануть её?» А она ждёт! «Ну, думаю, была не была, сколько ж так в прятки играть?» Выхожу, а она как-то миролюбиво себя ведёт, пробую её обойти – никаких признаков агрессии, словно с мольбой в глазах, только чего ей надо от меня – понять не могу. Я вправо обойти её – она тоже вправо, я влево – она тоже и заставляет как бы меня в сторону леса идти. «Ну, – думаю, – будь что будет, что-то этой мишке от меня надо, уже бы задрала насмерть, коли захотела». Я задом, задом, потом полубоком, полубоком, потом спиной к ней повернулся и, оглядываясь, боковым зрением посматриваю на неё, туда ли иду, куда она меня загоняет. Сбежать от неё – так догонит и задерёт. На дерево залезть – деревьев подходящих нет, да и долго ли там просидишь? Вижу – передо мной яма, а в ней медвежонок. «Понятно, – думаю, – чего от меня ей надо, да вот только дотронешься до дитя, так она и порвёт на куски. Кто её знает, что у неё на уме? Медведь – зверь непредсказуемый». Залез в яму, взял за шкурку медвежонка и выкинул, сижу, жду, что будет. С полчаса просидел, выглядываю из ямы: медведицы с медвежонком нет. Вылез я из той ямы – и что есть духу бегом в зимовьё.

– Сматри, зверь какой такой умный! – восхитился Девадзе, глядя на Калинина огромными от удивления глазами. – Добрый зверь какой! А?.. Помощь у челавека просил! А?.. Савсем как челавек паступил, умный мишка, толко гаварьить не может. А?..

Владимир понял намерение Калинина: если помощник лесничего попадётся на удочку, выдав свою неосведомленность о повадках зверей в тайге, то станет посмешищем лесников и рабочих.

«Заткнуть его фонтан надо, – решил Владимир. – Промолчу, так Агильдин поймёт, что я его предал, тоже надсмеялся над ним. А зачем мне враг? За должность лесника надо побороться. Красиво жить не запретишь! И момент подходящий выдался. Зачтётся!»