Та, чьё второе имя Танит

11

Однажды вечером, когда они с Петал, убаюкав сына, перепоручили его Иде, на пороге дома появилась молодая женщина с измученным, заплаканным лицом. За её спиной стояла толстая старуха с корзинкой, накрытой чем-то белым.

Бласт, приняв их за странниц, уже хотел уточнить, в чём, кроме ночлега, они нуждаются, как в памяти вспыхнули картины детской беготни, и свадьбы отца, и назойливый женский взгляд, преследующий его.

Это ведь жена отца, его молодая мачеха! Бласт настолько не ожидал увидеть её, настолько была она явлением из другой жизни, что с трудом вспомнил имя – Лия.

Сердце его заколотилось.

– Что случилось? Что? Что с отцом?

Вопрос будто подкосил гостью. Долго сдерживаемые слёзы полились тёплым потоком. Петал бросилась к ней, отстранив растерянного мужа.

Он уже всё знал. Ему не надо было рассказывать. Он видел то, что произошло. Ему только надо было уточнить.

– Это было три дня тому назад?

– Да, – Лия не могла говорить из-за судорожных рыданий.

– Это младший брат отца убил его?

– Да! Это было ужасно! Откуда ты знаешь? Кто-то прибыл сюда раньше нас? Но этого не может быть!

…Запах прогретых жарким солнцем досок, смолы. Плотник, любующийся новой мачтой, установленной на старом паруснике.

…И треск!!!

С креплений в соседнем доке сорвался недостроенный корпус будущего судна, ещё без руля. И со всего маху протаранил старую свежепросмоленную, приготовленную к плаванью посудину.

Прозрачны и безмятежны воды Адриатики.

Только две дощечки остались в протянутой руке…

В это время корзинка на коленях вытирающей слёзы толстухи пискнула. Петал, давно подозрительно косящаяся на неё, откинула покров и всплеснула руками: двое новорождённых младенцев, разлепив ротики, готовились закричать.

Старуха, подхватив крошечные свёртки, поднесла к груди своей хозяйки. Младенцы с готовностью принялись было чмокать, но снова залились удвоенным криком: от пережитого у Лии пропало молоко.

Петал решительно взяла их на руки и приложила к своей груди. Лия с облегчением вздохнула. Потом медленно соскользнула с лавки, встав на колени перед Петал. Бласт бросился к ней, думая, что бедняжка упала. Но она взмолилась, глядя в глаза Петал.

– Выкорми моих сирот, сжалься! Убийцы идут по моему следу, мне нужно скрыться! Но куда мне деть детей! Они пропадут без молока! Я тебе оставлю свою няньку в помощь! Не откажи, умоляю!

Старая нянька, глядя на свою госпожу, начала подвывать от сочувствия.

Наутро Лия покинула их дом, оставив детей и старуху няньку.

Близнецы, будто почувствовав, что не только отец, но и мать покинула их, реванули вдвоём так, что Бласт занервничал. Потому что их собственный сын тоже раскричался за компанию. Петал старалась по очереди накормить всех троих, но одному, самому терпеливому, всё равно выпадало ожидание своей очереди. Бласт ужаснулся, что обрёк свою жену на такие переживания. Но Петал улыбнулась.

– Я справлюсь, не бойся!

– Боги, что же это у моего отца снова близнецы! Я говорил тебе, что и я из близнецов? Правда, мой брат не выжил. Как же мы справимся с ними со всеми?

– Не переживай, я уже придумала!

– Это такая тягость! Чем могу я отблагодарить тебя?

– Раз ты спросил. Гривна. Она не даёт мне покоя. Это не будет трудно. Только белый камень в гривну. Ты быстро справишься.

Бласт понял, что его шансы отказаться слабеют, и Петал силой характера всё равно добьётся своего. А аргументов у неё прибавилось ровно на два.

Тайна таны

1

– Бедная моя госпожа! И красавица, и благородная, и образование какое получила! А счастья нет! Никак нет! А этой белоглазой дикарке из прỏклятых всеми Богами земель – всё дано даром! И как только мог Бласт связаться с ней и привезти с собой в Италийские земли? А моя госпожа так любила его! Так любила! Не оценил!

Петал приходилось делать вид, что не слышит слезливых бормотаний и вздохов старой глупой няньки, оставленной в её доме при осиротевших близнецах. Но приоткрытую тайну о давней и безуспешной влюблённости Лии в пасынка намотала на ус…

Она будто не замечала, что старуха всё время старается подсунуть ей «сироток» на кормление раньше родного сына, который теперь вынужден был довольствоваться тем, что осталось.

Ей и самой нестерпимо жалко было несчастных подкидышей, присасывающихся к её груди с такой жадностью! Будто эти беспомощные комочки тёплой плоти чувствовали: после гибели отца и ухода матери их жизнь повисла на волоске. И они страстно вцепились в эту жизнь, воплотившуюся для них в благодатных молочных грудях Петал.

…Когда насытившиеся дети сонно отпали от вытянутых жадными ротиками сосков, тяжёлой поступью по-хозяйски подошла насупленная нянька и ревнивым захватом забрала оба свёртка, значительно потяжелевших и притихших на ближайшие полчаса.

На Петал, занявшуюся сыном, она даже не взглянула.

Была б её воля, младенцев своей любимой госпожи она и вовсе не спускала бы с рук!

Жена Бласта была для неё только средством сохранения жизни порученных ей детей и не заслуживала отдельного внимания, не говоря уже о какой-то благодарности! Пусть считает за честь, что ей доверили выкармливать господских детей вместе с её собственным щенком!

Петал было неимоверно трудно испытывать по отношению к себе столь незаслуженную враждебность. Но Бласта, пропадавшего на стройке от темна до темна, она старалась не волновать своей обидой. Просто стала больше отгораживаться от злобной ворчуньи.

***

А с некоторых пор старуху сильно озадачивало, как это юная жена Бласта умудряется кормить всех трёх младенцев сразу? И заметила это не она одна. Болтовню глупых слуг нянька, конечно же, презирала. Она привыкла считать себя почти членом семьи. Но какая-то тайна тут всё-таки была…

То, что кормление шло одновременно, было понятно из резкого умолкания тройного голодного рёва.

Но больше всего старую няньку возмущало, что молодая мать стала запираться от неё на время кормления! От неё, к которой никогда не относились как к прислуге, и для которой всегда были открыты любые двери в доме господ!

Однажды поутру старуха, некоторое время послонявшись с поджатыми губами вокруг недоступной комнаты, решила украдкой, по неимоверно скрипящей строительной лестнице, пробраться на недостроенный чердак.

Ревность вознесла её туда, куда не загнала бы даже угроза.

Она очень старалась пробираться бесшумно и не чихнуть от строительной пыли, взметаемой её обширнейшими юбками и накидками. В рассветных сумерках это было нелегко. К тому же вес её тучного тела явно превышал возможности лёгкой постройки. Доски скрипели и угрожающе прогибались.

Несмотря ни на что, она решила продвинуться ещё чуть-чуть. Потом ещё немножко. Потом…

Сначала она сослепу не рассмотрела, что там внизу: ей привиделся лежащий диковинный зверь, с головой и хвостом, …с опорой на три зубца. Будто прорисованный на белом какой-то странный иероглиф. Но этого же не могло быть!

– Что за чудеса? Совсем я, старая, слепая стала!

С усилием проморгавшись для остроты зрения, она ногой подраздвинула хлипкие доски перекрытия.

…То, что она увидела у себя под ногами, заставило её обомлеть. Она ожидала чего угодно, но не этого!

На ложе, укрытом шкурами, растянулась …рыжеватая волчица!

А младенцы, все трое, мирно лежали у неё под брюхом, вцепившись жадными ротиками в тёмные звериные сосцы!

Кулачками они решительно подталкивали волчицу в живот, усиливая тем самым ход молока. А она терпеливо удерживала позу, удобную для маленьких деспотов.

Потом…

О, ужас! Волчица, задрав лобастую голову, зевнула и, склонившись над одним из близнецов, начала заботливо вылизывать его!

У старой няньки от вида её черноатласной пасти захолонуло сердце. Ноги сомлели, и она рухнула прямо там, где и стояла. Недостроенный помост не вынес её туши, доски раздвинулись, и старуха с грохотом свалилась с высоты, подняв тучу пыли и сломав лодыжку.

Когда пыль осела, первое, что она увидела перед собой, – гневный взгляд Петал.

Свободная серая туника привольными складками укрывала её тело. Трое младенцев, сытые, покряхтывали на ложе, готовясь заснуть. На них грохот падения не произвел такого впечатления, как на Петал.

Вся она была будто взъерошенный зверь, приготовившийся к прыжку. Смотрела исподлобья.

– Что ты там, вверху, делала, старуха?

Вынести белый провал её взгляда было непосильно для старой няньки. Боль и страх ответили за неё: она жалобно заплакала.

Но это её не спасло.

2

Бласт узнал о страшном несчастье поздним вечером, когда вернулся домой со стройки.

Тело бедной няньки уже было подготовлено к сжиганию на погребальном костре. От него ждали только команды, как от хозяина.

Смертельно усталый, он уже почти дал отмашку начать ритуал. Но его остановили испуганные лица рабов и рабочих. Они сгрудились в углу двора, возле кучи строительных блоков, и испуганно перешёптывались.

Это ему не понравилось, как-то насторожило. В его доме происходило нечто, требующее сил и внимания. Бласт подозвал управляющего – темнокожего Вариса. Он-то и рассказал, какие странные раны получила старая женщина, свалившись с недостроенного чердака. На лице слуги явно боролись стремление услужить господину и временами перебивающий это стремление очень естественный ужас.

– На ноге у неё, мой господин, была несмертельная рана, перелом. Но горло! Госпожа сказала слугам, что бедняжка упала горлом прямо на кувшин, разбив его.

Слуга бешено вращал желтоватыми яблоками глаз. В мечущемся свете факела его возбуждённое лицо будто приплясывало. Это было бы даже смешно. Но Бласт внезапно испугался.

– Господин, эти раны на горле – не порезы от разбитого кувшина! Это следы звериных зубов! Я вырос в джунглях! Я видел людей, загрызенных дикими зверями!

Пламя факела в руках слуги притихло, будто затаилось, а потом вытянулось, выдернутое из черноты невесомым дымным завитком. Мучительное воспоминание прихлынуло в голову Бласта – «на что же это похоже?» – и, так и не найдя зацепки, растворилось бесследно.

Надо было что-то сказать, но слуга опередил.

– Господин, я понимаю, господин, что мои слова нелепы, – слуга засуетился. – Диким зверям здесь неоткуда взяться – я знаю! Но рабы глупы и пугливы, господин. Они твердят своё. Я не могу их переубедить. Боюсь, они разбегутся!

– А ты тогда зачем? Я тебе дам, «разбегутся»! – Бласт в очередной раз порадовался, что в своё время, по совету Петал, не стал нанимать слуг из соседних деревень, а купил рабов, которым, в общем-то, некуда разбегаться. Впрочем, ситуацию всё равно нельзя пускать на самотёк.

Но сперва надо поговорить с Петал о недопустимости подобных поступков, которые могут их погубить. Твёрдой рукой он почти бесшумно притворил дверь в спальню.

…Тревожная весенняя луна всей своей откровенной обнажённостью безмолвно присутствовала в комнате. Дети, все трое, молчали, будто затаились. Петал тихо дышала в тёмной глубине – он чувствовал её.

Он сел намеренно шумно, лишь бы сохранить свою решимость и разрушить этот заговор явно противостоящей ему тишины.

– И что теперь прикажешь с этим делать? Мы ведь договорились хранить в тайне твою сущность таны! Неужели ты не могла сдержаться!

Петал хранила молчание.

– Да, согласен, она старая дура… Была… Но она же не враг! Стоило ли с ней так? Здесь уже и так болтают о близнецах, выкормленных волчицей! Так нужно ли было лишний раз подтверждать это? Из-за этой нелепой случайности у нас могут быть огромные неприятности…

Петал решительно вышла из темноты, поймав глазами лунный свет. Волосы зримо поднялись дыбом на её затылке, будто на холке у воинственной волчицы. Губы над клыками подрагивали…

– Бласт, это не случайность! Она шпионила за мной! Она увидела меня! С ней невозможно было бы договориться! Она не стала бы молчать! Я обязана была защитить свой выводок! – лающие интонации захлестнули взвинченный голос Петал. В ответ обеспокоенно завозились младенцы.

Странное дело. Он чувствовал, что был прав. А она не права. Но не мог противостоять ей. Она будто перевешивала, самим фактом своего существования делала ничтожной весомость его доводов.

На её стороне были дети. Все трое, включая его сводных братцев-близнецов. За неё же была эта вторгшаяся в их дом огромная луна.

Да и сам он был за неё…

Какое нелепое завершение дня! Дня, в течение которого ему пришлось так успешно разрешить десятки труднейших ситуаций! Применять расчётливость, предусмотрительность, хитрость – да много ещё чего! Чувствовать себя сильным. Хозяином, владеющим ситуацией!

Сейчас же он осознавал свою полную беспомощность. От него ускользало что-то главное в этом происшествии. Разрешение проблемы с точки зрения человеческого разума здесь точно не срабатывало. А интуитивно он почему-то признавал правоту Петал, как и её верховенство вообще.

В их маленькой стае вожаком была она. Побеждало всегда её мнение. Как и на этот раз. Он сам не заметил, как это произошло: обнимая, он уже приглаживал её волосы, утешал.

– Я согласен с тобой, что это не случайность.

Жёсткий запах пережитого ею стресса перебил мягкие ароматы грудного молока. И он вспомнил! Он вспомнил, на что похож был причудливо извивающийся во тьме дымный завиток факела.

На дракона.

Уродливо корчащегося дракона Хроноса. Край Белоглазых тан продолжал напоминать о себе. Он призывал, он вопил о спасении!

Бласт понял, что не выйдет у него затаиться, сделать вид, что всё у него в семье хорошо настолько, что никуда не надо плыть! Бог весть, сколько ещё ему нужно напоминаний, чтобы он решился, наконец, вернуться в Тановы земли! Одна надежда: эти напоминания не будут столь же жуткими, как последнее.

Но не успел развеянный над полями пепел старой няньки напитать весенние ростки, как произошло то, с чем жить дальше стало просто невозможно.

3

– Я не понимаю тебя, Бласт! – Петал со слезами отчаянья схватилась за голову. – Я не понимаю! Что я должна им передать? Этим, твоим подрядчикам?

Все трое младенцев заливисто орали, требуя немедленно накормить их.

В это время постучался Варис, их управляющий, и, пряча глаза, настоятельно попросил дать ему срочный расчёт, так как он уезжает к внезапно заболевшему отцу. Да, он раньше о нём не рассказывал. Но отец у него есть, и к нему надо ехать. Далеко. Навсегда.

А у ворот скандалили подрядчики, желающие выяснить, куда же всё-таки так подозрительно исчез Бласт? Почему он всё бросил на полуслове? И что им теперь делать с теми чрезвычайно дорогими материалами для храмовой постройки, посвящённой богине Минерве, которые он заказал у них? И кто им теперь заплатит? И куда девать нанятых рабочих? И почему, в конце концов, Бласт не выйдет к ним, чтобы разобраться по-мужски, даже если у него нет денег?

Вопросов было так много!

Увидев растерянность Петал, подрядчики укрепились в решимости ворваться в дом и разобраться как следует на месте.

От ворот их бесцеремонно оттеснила фигура в лохмотьях.

Когда они поняли, что это местная сумасшедшая, которая молится по ночам у придорожной статуи Минервы, они хотели отшвырнуть её, чтобы эта ненормальная не мешалась.

А «ненормальная», обратясь к Петал, по-свойски шепнула.

– Ну, что? Бласту не легче?

Петал в неподдельном ужасе округлила свои яркие глаза.

– Не бойсь! Не бойсь! Я никому не скажу, что это заразно! – забубнила безумная, с воодушевлением пуская пузыри слюны.

Энтузиазм желающих прорваться в ворота поубавился.

Тогда старуха, безуспешно попросив окружающих подержать свои подозрительные узелки, начала яростно чесать бока и с интересом заглядывать себе в тёмные прорехи. Тут уж самые воинственные отступили, пообещав, впрочем, наведаться завтра. Уходили все быстрым шагом, стеснительно почёсываясь и отплёвываясь.

Закрыв за гостями калитку, Петал обессилено привалилась к ней спиной. Потом, будто включив слух, помчалась к охрипшим от рёва детям.

***

Петал любила кормить детей.

И не только из-за того, что умолкал их требовательный голодный ор. Когда они присасывались к ней, всё остальное в большом мире будто останавливалось. А у неё с детьми наступалал такой взаимный покой и умиротворение, словно только они вчетвером существовали в этом, совершенно отдельном, замкнутом, пространстве. В котором никакие угрозы и заботы их ни за что не достанут!

Ей казалось, что вместе с молоком она переливает в детей свою душу. И тем самым распространяет себя за пределами материального тела, заполняет собой окружающее пространство, гармонизируя жизнь вокруг.

…Умирая, великий император города, уже при его жизни названного «вечным», не думал о ни о победах, ни о поражениях.

Его не уже тревожили предавшие друзья и недобитые враги.

Он не вспоминал, ни жену, ни детей. Даже ту женщину по имени тана, что считал своей матерью.

Одно и то же странное виденье преследовало его во все его мгновения болезненной слабости и предсмертного бреда: ощущение тепла и защищённости, исходящее от волчьего брюха, под которым он блаженно засыпает, сытый и такой любимый…

4

Наконец, насытившись, дети отвалились и заснули.

На очереди был вопрос: что же делать с Бластом? Серой тенью он молча сидел перед ней, смотрел в упор. Теперь она понимала его, понимала, что он хочет ей сказать. Но помочь по-прежнему не могла. Он не верил.

– Не мучай меня! Этого просто не может быть! Такой ужас просто невозможен в реальности!

– Бласт, не относись к этому так трагически! Ты жив-здоров, и мы вместе! Мы что-нибудь придумаем!

– Так придумай же скорей! Тебя, наверняка, учили этому, ты просто забыла! Ну, скажи!

– Такого не забудешь. Если бы учили, я помнила бы! Не тешь себя иллюзиями. Я бессильна что-то изменить!

– Ты ещё скажи, что я сам виноват! – Бласт хрипло зарычал и уронил тяжёлую волчью голову на пол…

…Вчера утром сон его был разорван хищным когтем месяца на светлеющем небосклоне.

Тёмная лапа наползающей тучи то втягивала его, то выпускала…

И тогда он вонзился прямо в голову, так что треснул …сон!

Почему он не воспринял это как предостережение?!

Почему не стал осторожнее?!

Даже становясь волком, он всё ещё по инерции использовал человеческие жесты: он так накрыл глаза лапами, будто человек в горе.

Сердце Петал разрывалось от сочувствия и беспомощности.

Нужно было перепеленать детей, но Петал не решилась покинуть свой волчий облик и тем самым оставить мужа без возможности контакта с ней. Став человеком, она отчасти переставала понимать его. А им сейчас надо многое обсудить. И лучше без слов, которые только мешают.

Тогда она по-волчьи начала вылизывать детей, ловко переворачивая лапами и мягкими захватами зубов, демонстративно сердито порыкивая. Будто показывая, что пока она занята главным, её лучше не злить.

Бласту так хотелось помочь жене в уходе за тремя младенцами: сыном и сводными братцами-близнецами! Но он не умел этого делать в своём волчьем облике, в котором застрял так глупо.

***

…Ночью, во время ставшей привычной прогулки, с ним случилось ужасное: он потерял материнский перстень.

Они с Петал обрыскали всю округу, переворошили кучу песка, подняли каждую травинку. Перстень так не нашли. Он будто провалился!

Сначала Бласт даже не поверил в окончательность происшедшего. Ужас обрушился с утра, когда он не смог явиться в назначенный час на встречи, запланированные заранее.

Вернее, явиться-то он мог.

Волком.

И в Тан-Аиде его поняли бы. Но не здесь, на Италийских холмах…

Теперь в человека ему уже, наверное, никогда не превратиться!

Как?! Как он мог потерять перстень?! Ведь Петал его предупреждала!

Но магическая вещица была такой старой, такой стёртой! Ободок совсем истончился за время ношения его матерью – жрецом Гиером…

И зачем только ему понадобилось так рисковать!

…Он сам не заметил, как всё больше и больше увлекался волкопревращением.

После безумных трудовых будней, волнений и забот, они с Петал так любили уходить в ночь, сливаться с ней безмолвными серыми тенями!

Его тана многое рассказывала о прошлом своих предков. О жизни странной, незнакомой, причудливой, но принимаемой им с поразительной лёгкостью. От этих рассказов на сердце становилось тревожно, как от северного ветра или света луны.

У него всплывали, вот странно, послойные воспоминания давно-давно известных ему истин! Воспоминания о свободе, о великолепной жизненной игре, доступной ему в какой-то иной, но тоже его – жизни!

Доигрался.

Что же теперь делать-то? Неужели так и придётся до конца жизни бегать на четырёх?

– Петал, ты ведь меня даже из мёртвых в живые вернула! Помнишь, там, на реке? Неужели вернуть из волчьей в человечью шкуру – это труднее?

– Это не труднее, родной мой. К сожалению, это просто невозможно, – Петал помолчала, раздумывая. – Быть зверем или человеком это личная воля каждого. В это не может вмешиваться никто другой. Этого не бывает, понимаешь?

– А Чиста тогда, в доме Атея, превратила тебя!

– Нет, тогда она просто вернула меня в сознание. А превратилась я уже сама!

– А твоим перстнем я, действительно, не смогу воспользоваться, чтобы превратиться?

– Возьми, попробуй, если не веришь мне.

– Тебе-то верю. Но я не могу поверить, что этот ужас навсегда! Не могу поверить, что насовсем потерял возможность взять на руки сына и поцеловать его, а не лизнуть по-волчьи! Мне хоть бы временно стать человеком, разобраться с подрядами и закупками. Как я подвёл этих людей! А Варис! Как он мог покинуть тебя в такой трудный момент! Подлец!

– Он не подлец. Он просто трус и приспособленец. А вокруг нас слишком много слухов и странностей. Он решил поберечься.

Бласт решительно протянул лапу к перстню Петал, почти скрытому густой рыжеватой шерстью. Но, как он и ожидал, снять его через подушечку волчьего пальца было просто невозможно. Его собственный слетел, видимо, из-за перетёршегося ободка…