Глава 11
Вечером Григорьевич бродил по дому задумчивый и не вполне вменяемый, бормоча себе что-то под нос, и никак не реагировал на просьбы Риты: то почистить картошки, то помочь ей развесить мокрое белье, то, в конце концов, сесть и серьезно поговорить об их отношениях. На любую попытку отвлечь мужа от глубоких «государственных» дум, тот лишь нервно отмахивался:
– Времени нет.
Оставив тщетные попытки достучаться до зачарованного благоверного, жена демонстративно распахнула перед ним наружную дверь и в сердцах заявила:
– Торопишься? Иди.
– Куда? – спросил Григорич, тупо уставившись в дверной проем.
– Куда хочешь, – отрезала жена, развернулась и ушла в ванную. Уже оттуда холодным тоном отозвалась: – Я тебя не держу, и бегать за тобой не собираюсь.
На стук мужа в дверь она не отозвалась, Григорич услышал только звук журчащей воды из крана и глухие всхлипывания.
– Глупо, – также глухо произнес он. – Глупо же, Ритуль. И не натурально.
Григорич вздохнул и вышел из дому, громко хлопнув дверью.
С Евой они договорились встретиться на том же месте, где и расстались днем – у выхода из базара, что в дух шагах от автобусной остановки. Григорич заранее выпросил у бывшей одноклассницы Наташи надувную резиновую лодку с насосом и водрузив рюкзак на плечи, взял в руки огромный тесак на случай нападения диких животных и предстал перед режиссершей. На удивленный вопрос Григорича: «Где же твоя камера?» Ева сказала, что все драфты она снимает только на смартфон и добавила, прильнув губами к уху мужчины:
– На Кэнон или Панавижн ты пока не заслужил.
В ответ на игривую улыбку девушки Григорич вяло улыбнулся, но от ее поцелуя уклонился, чем вызвал легкое недоумение в глазах спутницы. Та лишь подернула плечиками и изображая деловитость, приказала Григоричу следовать вперед. Они пересекли трассу и спустились по насыпи к лесу. По пути через чащобу и бурелом разговорчивая Ева вновь подсела на своего конька знаменитой режиссерши. Не замечая вокруг себя ничего, она продолжала поучать неопытного сценариста, внушая тому, что настоящий автор должен быть правдив и обязан доставать из себя все даже самые низменные и пошлые чувства, которые, в общем-то, есть природные и понятные зрителю, и только тогда он добьется успеха. В подтверждение своих слов она рассказывала о том, что ее фильм «Стадо» признали лучшим по натуральности и глубине подачи эмоций, невзирая на короткий метр, а Российская Академия кино даже ходатайствовала о направлении картины на Казанский кинофестиваль. С особым восторгом талантливая режиссер бравировала именами российских и зарубежных продюсеров, которые уже заинтересовались ее творчеством, и отмечала, что даже сам великий Кинг выразил желание, чтобы его последний роман экранизировала именно она. В голове Евы роились грандиозные планы и о создании собственной киностудии, и о своем театре чувств, и о наборе в команду настоящих профессионалов, среди которых мог бы оказаться и сегодняшний спутник, если, конечно, пройдет ее личный кастинг.
Сделав многозначительную паузу, Ева с усмешкой спросила, понял ли он ее. Григорич кивнул, но сейчас его, идущего впереди, больше заботило, чтобы нежные ножки будущего классика кино не поранились о какую-нибудь острую корягу. С рвением преданного королевского пажа Григорич активно расчищал путь от крапивы и вовремя поднимал ветки орешника, чтобы Её деловое режиссерское Величество не дай Бог не споткнулось и не оцарапало себе презентабельное личико. Тогда пиши пропало: гениальная режиссерша разгневается, творческий пыл ее погаснет и она категорически откажется снимать их золотую сцену, а Григоричу никогда больше не удастся постичь тайны написания идеального сценария. Поэтому он чуть ли не вылизывал путь своей начальнице и предупреждал малейшее неудобство, молясь, чтобы уже поскорей добраться до места, тем более, где-то вдалеке начинало греметь, и возникала опасность надвигающегося дождя.
Наконец, когда среди густо разросшихся кустов и деревьев что-то сверкнуло и откуда-то совсем рядом потянуло свежестью влаги, а гуляющий на свободе ветерок обдул лицо Григорича, утомленный путник с облегчением вздохнул и понял, что они пришли. Перед путешественниками блестело довольно большое полноводное озеро с прозрачной водой, в которой неспешно текла своя жизнь. Ева крикнула: «Ура!» и потянулась на носочках, глубоко вдыхая лесной воздух. Ее стройное тело стало еще тоньше и еще изящнее, она стала похожа на гордую гибкую лань перед решительным броском. Грудь напряглась, ножки сомкнулись, а всегда легкомысленная и непослушная шевелюра волос на этот раз тоже замерла, будто опасаясь ослушаться приказа режиссера, возвестившего о начале съемки. Григорич и сам понимал, что сейчас некогда расслабляться на пустяковый флирт – дорога каждая минута для работы из-за уходящей на сон натуры. Он немедля сбросил с плеч рюкзак и стал расчехлять лодку. Пока Ева с видом деловой озабоченности дефилировала вдоль берега и осматривала ландшафт, рассекая тесаком воздух и делая стремительные танцевальные па, будто вела ожесточенное сражение, Григорич поплевал на руки и взялся за насос. Его так и подмывало задать вопрос, зачем, собственно, говоря, лодка, но он не решался отвлечь режиссера от важного занятия.
Хотя уже вечерело и на сизом небе на большой скорости проплывали неуклюжие чернеющие облака с разорванными краями, Григоричу не было холодно. Занимаясь монотонной работой, он взбадривался, и в голове рождались идеи нового сценария о любви парня и девушки, меж которых был вбит болезненный клин – собака. И хотя история была о подростках, своего главного героя Григорич ассоциировал с собой. Раз излюбленной фишкой его продвинутой режиссерши является достоверность переживаний, то он надеялся, что уж свои собственные чувства он сумеет описать правдиво. Имя героя пришло само собой: Гоша. Было в этом имени что-то простоватое, добродушное и очень наивное. Герой явно не красавец, можно сказать, неотесанный чурбан деревенского типа, косолап, с легким косоглазием и глуповатой улыбкой на лице. А героиню – прекрасную длинноволосую кокетку можно было бы назвать….
– Кариной! – сказала Ева.
Увлекшись описанием персонажей, Григорич и не заметил, как стал говорить вслух и тотчас заинтересовал девушку.
– Пусть ее зовут Кариной, не возражаешь? – спросила она, поддерживая Григорича под локоть.
Он не возражал и Ева продолжила:
– Обожаю это имя – есть в нем нечто восточно-таинственное и жгуче-сексуальное. Девушку с таким именем все любят, она всегда звезда и изюминка в любом обществе. Никогда не слащава, от нее пахнет перчиком и лавандой. С ней все хотят подружиться, она это понимает, но зная себе цену, выбирает только достойного. Очень осторожна в выборе, но уж если выбрала, лучше ей не сопротивляться – все равно добьется своего. Я уже слышу ее шаги. А ты?
Бархатный тембр голоса Евы перешел на взволнованный шепот, девушка широко раскрыла глаза, и на какой-то миг Григоричу стало не по себе – ему почудилось, что в глазах Евы вспыхнули огоньки. В следующую секунду режиссерша вновь заговорила в полный голос:
– Гоша с Кариной учатся в одном институте он – невзрачный незаметный чурбан, давно ухлестывает за первой красоткой курса. Нелепые попытки Гоши пригласить Карину то в кино, то на рыбалку, вызывают бури смеха окружающих и в общем, красотка не воспринимает Гошу всерьез, пока….
– Пока что? – заинтересовался Григорич.
– Кто из нас сценарист? – с упреком в голосе воскликнула девица, опасно дирижируя тесаком.
Ева проверила ножками пузатые бока лодки, затем присела и попрыгала. Одобрительно кивнув, она тотчас приказала толкать лодку в воду.
В густеющих сумерках позднего вечера, когда резкие краски дня уже успели смириться перед приближающейся ночной стихией и стали расплываться, а дремучий лес провалился в такую глухую тишь, какой никогда не бывает днем, на середине озера в безмоторной резиновой лодке на банках друг напротив друга сидели Григорич с Евой. Сидели и прислушивались к тишине – странной весьма, какая обычно бывает перед очень страшной бурей. С задумчивым выражением на лице Ева, чьи контуры тоже слегка размывались в полумраке, деликатно скрывающим недостатки ее фигурки, томно вздыхала и бросала мимолетные и крайне недвусмысленные взгляды на мужчину, который упорно возился с непослушными веслами.
На лице Григорича, который делал неоднократные попытки уложить весла на борта лодки и иногда поеживался от налетающих порывов свежего ветерка, отпечаталась задумчивость иного рода, нежели у Евы. Сейчас, когда цель путешествия была почти достигнута, и можно было слегка расслабиться, созерцая сказочную водную гладь, в голову лезли неприятные воспоминания о резком разговоре Григорича с Ритой. После того как прошло уже время, стихли волны бесконтрольного гнева и улеглось накопившееся раздражение, Григоричу стало неимоверно стыдно от того, что он очень сильно и незаслуженно обидел жену, – впрочем обида всегда бывает незаслуженной, – от чего у него резко защемило в груди, из которой непроизвольно донесся протяжный глухой стон. Понимая, что находится не один, он все же в виде самобичевания треснул себя по щеке, как если бы это сделала Рита, и поделом. Но уже минуты три как наблюдавшая мужчину Ева по-своему расценила и его молчание, и глубокие стоны, и этот странный шлепок, в воображении девушки якобы отгоняющий нарастающее возбуждение от выпуклых прелестей юной красотки. Подчеркивая изгибы своих бедер, Ева слегка сдвинула ножки влево и оттопырила попу, и затем наигранно спросила мягким голосом:
– Что с тобой, милый?
– Да комары проклятущие, – нашелся Григорич и усмехнулся. – Нигде от них не скрыться.
– Они нас преследуют, – хихикнула Ева и оголенным носком ноги прикоснулась к голени мужчины. Стараясь держать глазки опущенными, девушка плавно заскользила ногой по наружной части бедра ноги Григорича и медленно перенесла ногу на внутреннюю часть, продолжая гладить и дразнить пальчиками налитую плоть ляжек ее спутника. Григорич вяло улыбался, но пересекаясь быстрыми взглядами с Евой, взбадривался и принимая правила игры, ловил пальцы ног девушки и щекотал нежную плоть ее ступни. Легкими судорожными движениями Ева отводила ногу в сторону, смеялась и показывала Григоричу острый язычок. Когда дух мужчины достаточно ожил, девушка подскочила в лодке приблизилась к спутнику, подняла ногу и поставила пятку на его колено. Взгляд Григорича скользнул по всей длине ноги Евы, обвел сочные упругие бедра и тупо уставился в лобок, рельефно выпирающий под облегающей кожей шортиков. Непроизвольно сглотнув слюну, Григорич закашлялся и довольная произведенным эффектом девица, хлопая мужчину по спине, ласково спросила:
– Я тебе нравлюсь?
Если бы она ничего не говорила, то презентацию изящной ножки можно было расценить как милую шутку, достойную минутного смеха. Но своим вопросом Ева дала понять Григоричу, что шутить не собирается. Устремляя хищный взгляд карих глаз на жертву, она медленно наклонилась, окутывая лицо мужчины шелком густых волос, источавших горьковатые ароматы луговых трав, и уже раскрыла губки для поцелуя, как вдруг жертва громко чихнула. Ева отскочила и прыснула от смеха, а по лесу тотчас разнеслось дивное переливчатое эхо – рассыпалось на ехидные смешинки и затерялось где-то в чаще, кривляясь, кряхтя и затухая. Лодка опасно покачнулась, и на лице Григорича отразилось волнение.
– Ты боишься воды? – удивленно спросила его Ева, вновь подступая к нему.
– Просто я не умею плавать, – смущенно ответил тот. – И не хотел бы перевернуться.
– Не бойся, – сказала девушка, обхватывая рукой плечи Григорича. – Я спасу тебя, если будешь хорошим мальчиком.
Она вновь наклонилась над ним, но Григорич поспешил ответить, чтобы избежать очередной атаки Евы:
– Постараюсь. Но давай лучше о сценарии. Ты говорила о золотой сцене, о реализме. Мне очень нравятся твои мысли о натуральности. Может быть, начнем?
– А мы уже начали, – невозмутимо произнесла Ева и отсела на свое место.
Она незаметно включила камеру на дисплее и положила свой телефон на дно лодки. Затем медленно потянулась, зевнула и спокойно сказала:
– Ладно, не бойся, не съем. Скажи, какая сцена, по-твоему, самая главная в фильме?
– Полагаю, первая, – ответил Григорич. – Для меня всегда сложно начать.
– Главное, не начать, а вовремя кончить, – холодно сказала режиссерша. – Не понятно? Чтобы понять, с чего нужно начинать герою свой путь, придумай эффектный третий акт.
– Финал? – недоуменно воскликнул Григорич. – Ну, я люблю журналы листать с конца, но это машинально, потому что обычно на последних страницах печатают кроссворды или анекдоты.
– Анекдоты здесь не при чем, – холодно сказала Ева. – Все начинают писать сценарий с последней сцены фильма. Потому что именно от процесса и результата финальной битвы зависит, насколько важной является проблема в начале и каким путем должен идти герой, чтобы решить главный драматический вопрос, волнующий его в завязке: Удастся ли ему победить или нет. Финальная сцена – это катарсис, высвобождение всех накопленных за время пути эмоций, выброс огненной магмы, обрушение неба на землю. Это – освобождение себя из плоти и взрыв Вселенной в мозгу персонажа. В финальном поединке решается все: или он или его. Назад хода нет, а впереди – бездна. И ее надо перешагнуть иначе – смерть. Перешагнул – вот тогда и понял, что за беда должна была явиться в дом героя в самом начале фильма, чтобы вот так с ней расправиться в конце. Ясно?
– Перешагнуть бездну? – присвистнул Григорич. – Не слишком ли?
– Ничего смешного, – вновь отрезала режиссерша. – Я помогу тебе.
Легкая как бабочка Ева вновь перепорхнула на сторону Григорича и почти вплотную подсела к нему на банку. Становясь мягче и доступнее, она сказала:
– Возьми историю своего Гоши и Карины. Проблема у них есть: собака. По-твоему, кого Гоша предпочтет в финале: девушку или старую псину?
– Хм, даже не знаю, – почесал затылок Григорич. – Ты говорила, что нужны натуральные эмоции, но у меня никогда не было старой собаки и поэтому я затрудняюсь с выбором.
Ева усмехнулась и в глазах ее промелькнула хитринка.
– Неужели никогда?
– Никогда.
– Тогда обними меня, – резко приказала режиссерша.
– Зачем? – рассеянно спросил мужчина.
– Делай, что говорят.
Григорич слегка приобнял девушку за талию и тотчас поразился, насколько тонкой и гибкой та была, а от кожи исходил жар, невзирая на прохладную погоду.
– Давай откровенно, – предложила девушка.
– Давай.
– Хочешь натурализма – вперед, – быстро стала говорить Ева. – Возьмем нас с тобой. Мы познакомились, понравились друг другу и у нас уже завязываются отношения – пока деловые, но которые в финале доведут обоих до постели.
Григорич хотел возразить, но Ева мягко, но решительно приложила свои пальчики к его губам, и мужчина инстинктивно поцеловал их. Девушка улыбнулась, закатив глазки.
– Вот так, милый. Но не будем останавливаться на конфетно-букетном периоде и быстро пролистаем второй акт.
– Второй акт – недоуменно повторил Григорич. – А что в нем?
– Бросаемые в меня втайне от своей жены сладострастные взгляды, стремление видеть меня как можно чаще, нервозность, если меня долго нет на горизонте, постоянная борьба морали с природными инстинктами, тайные эротические фантазии и онанизм в туалете, представляя, как насилуешь меня, сравнения моей молодой сочности и увядающей сухости твоей жены не в пользу последней и вот он – финал!
– Ой! – застонал Григорич.
– Только дай Бог, – с азартом продолжала Ева, – чтобы он не оказался ложным. Ненавижу ложных третьих актов. Итак, жена подозревает тебя в измене, ты безумно влюблен в меня и тебе придется сделать выбор. Прижми меня к себе. Ну же!
Руку Григорича словно парализовало. Он попытался отстраниться от напиравшей на него мощной энергетикой Евы, но та уже села всей попой ему на колени и обняла за шею.
– Ева… – сдавленным голосом промямлил Григорич, не силах противостоять. – Ты это…чего?
– Целуй же меня, глупенький, – грудным голосом приказывала режиссерша, ерзая ягодицами по коленям мужчины, который со страшной силой сжимал кулаки, чтобы сдержать нарастающее возбуждение в паху, но терпел фиаско. А Ева, ритмично покачивалась и не отпуская своих рук от шеи жертвы, с влажной улыбкой на лице чувствовала снизу горячую пульсирующую плоть, каждую секунду с опасением ожидая, что вот-вот кратер бушующего вулкана раскроется и из могучего жерла выплеснется горящий поток магмы, сожжет все преграды на пути и ворвется в нежную возбужденную женскую вульву.
– Еще не финал, – бормотала на ухо Григоричу одержимая девица. – Еще не финал. Терпи, милый. Я хочу…хочу….натуральных чувств. Говори же, что ощущаешь?
Григорич мычал и не мог пошевелиться – тело словно бы онемело.
– Нет! – захрипел он и на мгновение привел девицу в чувство. Но в следующее мгновение, не давая Григоричу пересесть, Ева опустилась на колени и расстегнула мужчине шорты. Обхватив ладонями выскочивший на свободу член, девушка принялась нежно массировать крайнюю плоть, постепенно оголяя ее. Руки девицы казались Григоричу такими всемогущими, что тот лишь безвольно дергался и постанывал, не в силах пошевелиться и отогнать от себя энергичную хищницу.
– Расслабься, пусть спадут оковы фальши, – шептала искусительница, продолжая массировать член пальчиками и жадно облизывая язычком уздечку. – Сегодня нет ничего, что нам может помешать быть самими собой. Мы ведь давно хотим друг друга, правда?
Григорич отрицательно покачал головой, но Ева уже охватила ртом головку и игриво заиграла с ней языком.
– Уйди….– хрипел мужчина, судорожно двигая бедрами. – Уйди на….
В голове стоял туман, по всему телу бегали стада мурашек и Григорич был уже на пределе.
– Не сдерживайся, милый, – плаксивым голоском призывала девушка. – Воздержание очень вредно для мужчины. Хочешь кричать – кричи, хочешь ударить – бей. Не стесняйся природных инстинктов. Испытай это или дай испытать мне. И рассказывай, рассказывай о каждом миге переживания перед самым главным. Давай, давай же!
– Что испытать? – сквозь зубы процедил Григорич, напрягая кулаки. – Я испытывал это десятки раз.
– Ты да, а я – нет.
– В смысле?
Благодаря поступлению непонятной информации, мозг мгновенно переключился на выполнение анализа и пик возбуждения сбросился. С недовольным видом Ева отпрянула от размякшего лакомства и отсела на дно лодки.
– Я никогда не испытывала оргазм, – сухо сказала она.
– Ты девочка? – поразился Григорич, застегивая шорты.
– Нет, просто мой бывший муж не отличался талантами Казановы. Но он был хорошим человеком, и ради сохранения отношений я притворялась, что он у меня супер. Вскоре наша жизнь превратилась в ад, чувства охладели, нас стали раздражать любые мелочи друг в друге, на которые раньше не обращали внимания, а в глазах само собой родилось обоюдное желание: избавиться друг от друга. Мы притворялись живыми, хотя давно уже стали мертвыми. С тобой же претворяться я не хочу. Хочу сильных эмоций, хочу взорваться, изойти соками изо всех дырочек, хочу разрыдаться от счастья, хочу умереть и вновь родиться, но уже счастливой женщиной и только с тобой. Помоги мне узнать природу самой жизненной и самой божественной эмоции на свете, которая называется оргазм. Раскрой мне тайну воскрешения из мертвых. Хочу стать настоящей Евой – дочерью Бога и познать натуральное чувство со всеми нюансами, оттенками и полутонами, понимаешь?
– Да, понимаю, – ухмыльнулся Григорич, и на лице его отразилась горькая улыбка разочарования. – Так вот она какая – твоя золотая сцена.
Ева тяжело задышала, глаза дико забегали по сторонам, растрепанные волосы стали липкими и очень ароматными. Она встала на корточки и броском раненой пантеры ринулась на мужчину, крепко обвивая его шею хваткими руками. Не давая тому опомниться, ненасытная девица свалила Григорича на дно и привстав, разорвала футболку на его груди. Утомленный борьбой, Григорич в отчаянии орал матом, хватал девушку руками, но гибкой Еве удавалось легко маневрировать и отбивать удары. С диким воплем она легко подтянулась коленками к лицу мужчины, стиснула голову бедрами и придвинулась вульвой к его подбородку. На лету подхватив и крепко сжав одной рукой обе руки Григорича, она привстала и другой рукой спустила свои шорты. Трусиков на девушке не было. Направляя влажные губы влагалища ко рту несчастного, Ева раздвинула их пальчиками и властно, как госпожа рабу, приказала:
– Целуй!
Григорич напрягся и собрав остаток сил, отбросил от себя девицу, которая отлетела в другую часть лодки, сам же быстро перегнулся через борт и в следующий миг его стошнило прямо в воду. Ошарашенная странной реакцией Ева на несколько секунд замерла и лишилась дара речи. Наконец, спросила:
– Что с тобой? Тебя вывернуло наизнанку.
– Прости, – признался Григорич, постанывая от болей в желудке. – Просто я представил, что могу изменить своей жене и мне стало плохо.
– Ты…ты придурок что ли? Впервые вижу мужика, которого тошнит от меня. Ослеп? Нет? Так посмотри на меня и на свою жену и найди сто отличий.
Григорич мрачно взглянул на взбешенную Еву, которая нервно подпрыгивала на попе и злобно зыркала дикими глазищами исподлобья.
– Ну, ты ж сама хотела натуральности, – вяло улыбнулся мужчина. – Вот мой организм натурально и отреагировал на тебя. Да и не важно, ты или не ты. Важен сам факт: я не способен изменить собственной жене. Она – мой крест, моя Голгофа, но что-то не дает мне предать Риту. Может быть совесть, может быть у меня нет того гена, который якобы вывели ученые у мужчин – ген измены. А может я просто часть моей жены – отними эту часть и что-то самое ценное умрет во мне. Черт его знает. Извини, ты девочка красивая, умная, но для меня совершенно пустая. Я могу сравнить тебя со своей женой, но боюсь, что отличий действительно наберется сто, а то и больше. Только, увы, все они будут не в твою пользу, зато натуральные – проверять не надо. А у тебя еще будут оргазмы, поверь. Только свистни – и оргия гарантирована. Ты любишь режиссировать, так может, стоит перейти на эдалт филмз? А понравится, так и актрисой заделаешься. Станешь первой, кто делает все натурально.
Григорич впервые за все время пребывания на озере расхохотался.
– Скотина! – зарычала Ева и ударила его в пах носком ноги. – Натурально?! Я не прощаю тех, кто вытирает об меня ноги, понял? Ты еще не знаешь, кого оскорбил. Ох, как горько пожалеешь, графоман! Бездарь! Ничтожество! Импотент!
Она задыхалась, не находя нужных острых ядовитых слов, а те, что находила, явно попадали в молоко. В полном отчаянии, стонущая от обиды и беспомощности, Ева схватила тесак и с силой провела острой частью лезвия по днищу лодки, кромсая и вырезая предохранительный клапан.
– Что ты творишь, сумасшедшая! – заорал Григорич, хватаясь руками за голову.
– А теперь испытай натуральность последних ощущений в жизни! – выкрикнула одержимая режиссерша, схватила свой телефон, тесак и прыгнула за борт. Подплыв под лодку, Ева сделала еще несколько сильных ударов лезвием по дну.
Григорич стал затыкать дырку подручными тряпками, но вода постепенно прибывала. Ощупав карманы шорт, он схватил телефон, и напряженно всматриваясь в тускло подсвечиваемый дисплей, стал судорожно набирать номер Риты. Сигнала не было. Тогда он открыл в телефоне функцию Заметок и задумался. Сверкнула молния, одна, вторая, за ними лесную округу оглушили раскаты грома. Стал накрапывать дождик и Григоричу пришлось накрыться клеенкой. То ли от дождя, то ли от волнения, горе-сценарист вытер рукавом влажное лицо, вздохнул и написал эпиграф: «Моей любимой жене Рите посвящается». И не обращая внимания на неудобства, с которыми приходилось считаться, преисполненный собственной установкой писать натурально, и щурясь от недостатка освещения, Григорич стал лихорадочно тыкать клавиши виртуальной клавиатуры и ваять очередной шедевр. Ни времени, ни возможностей расслабиться у него не было совершенно. Приходилось все время отвлекаться, сдерживая потопление лодки, так как вода все прибывала, ноги стыли, и уже не оставалось ни одной сухой тряпки, которой можно было бы заткнуть рваную дырку, оставленную острием ножа. Кроме того, разрез стал увеличиваться по шву спаянного брезента, что не внушало оптимизма, и сколько еще времени лодка могла продержаться на плаву – одному Богу было известно. Но Григорич думал только о сценарии и о том, что если и придется утонуть, то за секунду до последнего вздоха он постарается зашвырнуть телефон как можно ближе к берегу, чтобы тот мог впоследствии попасть в руки Рите. О том, чтобы просто потом переслать текст жене, лихорадочно работающий мозг уже не мог додуматься. В последний раз взглянул Григорич в сторону пляжа, на котором бесновалась тень Евы. Девушка размахивала руками, делала всевозможные обезьяньи позы, то выставляя к Григоричу оголенный зад, то делая руками недвусмысленные оскорбительные знаки, то конвульсивно подпрыгивая и падая в траву. В лодке не было слышно ни словечка с берега, но визуально Григорич мог наблюдать, что ротик Евы, искаженный до безобразия, не закрывался ни на секунду. Какой натурально мерзкой в тот момент казалась ему недавняя небожительница – идеал грации, изящества и ума, а ныне – опустившаяся до пошлости одержимая и весьма натуральная фурия. Наконец, визжа от грома и молний, Ева вприпрыжку исчезла среди деревьев, а Григорич начал набирать текст логлайна:
Невзрачный собачник Гоша счастлив: первая красавица курса Карина, наконец, соглашается ехать к нему на дачу. Омрачает лишь то, что она ненавидит собак, но Гоша наивно надеется подружить девушку с верным псом Каспером, не догадываясь, какое страшное условие поставит любимая.