Глава 6
В этот на удивление прохладный августовский вечер Григорич шел по школьной аллее вдоль клумб с оранжевыми лилиями, и уже виднелась решетка забора детского садика, а в голове кружился вопрос: «А что если?» Кружился-кружился, но ни на чем не останавливался. Вокруг все выглядело вполне обыденным и традиционным. Вон по левую сторону от Григорича возле киоска стоял традиционный пьяный и по традиции ссорился с продавщицей. А вот на школьном стадионе традиционные дворовые бугаи, насыщая атмосферу традиционной матерщиной, пинали мяч. Дети традиционно гоняли на самокатах и традиционно кто-то из малолетних «шумахеров» со всей дури обрушивался на утоптанный предыдущими падениями асфальт. Обычные сцены с обычными людьми в обычном скучном мире. Однако соблюдая ритуал, Григорич все-таки щелкнул пальцами, чем спугнул только стайку ворон со школьного забора и привлек внимание традиционной шавки с более чем традиционной кличкой Собака. Она гавкнула, отбежала к кусту сирени, помочилась, перепрыгнула через валявшуюся бетонную плиту и исчезла. И было во всем этом столько абсолютно традиционно банального, что Григорич чуть не заснул. «Ну что тут придумать?» – спросил себя он, с отчаянием бросив взгляд вслед мамаше, гулявшей с коляской. «Разве что в коляске у тетки не ребенок, а бомба? – предположил Григорич. – Да ну, чушь какая. Кто в это поверит?» и не отвлекаясь по сторонам, направился прямо к воротам детского садика.
Погода наладилась и всех детей уже вывели гулять. Долго искать группу своей внучки Григоричу не пришлось. Ирочку он заметил сразу по некоторым характерным особенностям. Она никогда не любила толпу – признак интеллектуального свойства, который очень импонировал Григоричу. Он сам был индивидуалистом и любил тех, кто не вливался в коллектив. Пока гурьба детсадовцев играла в «кучу-малу», Ирочка гуляла с какой-нибудь такой же индивидуалисткой и получала большое удовольствие просто от общения. Ей всегда было чем заняться: то они увлеченно искали ежиков, то наблюдали бурную жизнь комаров, расширяя их владения, за что получали нагоняй от воспитательницы, то просто гуляли и сплетничали о мальчиках. Сегодня Ирочка ходила одна, и по ее лицу было видно: она не в духе. Григорич вздохнул, предчувствуя серьезный разговор с воспитательницей, и не ошибся. Оксана Борисовна вывалила на дедушку все сразу: и что Ирочка сегодня отказывалась кушать кашу с молоком, и что не давала помыть ей руки, и что всем мешала спать.
– Как мешала? – подал голос Григорич, чтобы хоть как-то показать вид, что его это крайне волнует.
– Ползала под кроватями детей и стучала по сетке. А когда ее уложили, она спряталась под одеяло и о чем-то разговаривала сама с собой. Я считаю, родители Ирочки должны обратить особое внимание на поведение дочки. Возможно, лучше будет показаться врачу.
Оксана Борисовна замолчала, чтобы перевести дыхание, но Григорич уже взял Ирочку за руку и пообещав, что все передаст родителям, вывел приготовившуюся к отпору внучку за территорию. Для самозащиты у Ирочки на любой случай всегда было одно и то же довольно эффективное оружие – слезы. Но Григорич и не думал ругаться, а просто поинтересовался:
– Тебе тоже не нравится в садике?
Ирочка, насупленная, молча шла рядом с дедушкой.
– Оксана Борисовна достала или мальчишки пристают?
Ирочка что-то промычала, мол, отстань.
– А знаешь, что, – предложил Григорич заговорщицкой интонацией. – Давай помечтаем. Хочешь, я сейчас щелкну пальцами, и ты превратишься в Оксану Борисовну, а она – в тебя.
Ирочка оживилась и неуверенно кивнула. Но щелчок пальцев разочаровал ее.
– Не обманывай, дедушка, – промямлила Ирочка.
– И в мыслях не было, – с убеждением в голосе заявил Григорич. – Мало ли что ты не вымахала как ваша воспитательница под три метра, как жирафа. Зато представь, что тебя назначили Оксаной Борисовной. Что бы ты сделала?
– Я бы накормила ее гречневой кашей, – тут же выпалила Ирочка. – Пусть целую бочку съест. И пока не съест, даже….даже…в песочницу с нами не пойдет.
– Да ты просто Малюта Скуратов! – рассмеялся Григорич. Ирочка тоже засмеялась и продолжила, задыхаясь от нетерпения:
– А еще…. а еще….
Григорич одобрительно захлопал в ладоши и присоединился к внучке в луже. Ирочка выкрикивала имена и придумывала наказания своим недругам. Дедушка безостановочно поддакивал:
– Так с ними! Так! Громи! Круши! Бей! А еще что? А еще?
И тут Ирочка посерьезнела, подошла к дедушке и спокойно призналась:
– А еще я хочу, чтобы вернулась Анечка. Это моя самая-пресамая лучшая подружка. Я думала, что она заболела и в садик не ходит. Каждый день жду ее и жду. А сегодня Оксана Борисовна сказала, что Анечка уехала в другой город и никогда не вернется. Вот.
– А с другими девочками ты дружить не хочешь? – спросил Григорич.
На нахмуренном лице внучки появилось удивление.
– С другими? Ты что! Они ведь не Анечка.
На лице Ирочки отразилось нечто вроде брезгливости, словно она увидела в тарелке с супом живую жабу.
«Так вот в чем дело, – подумал Григорич. – Похоже, это была настоящая дружба».
– Пойдем погуляем, – вдруг предложил он.
– Пойдем, – согласилась внучка. – Сходим на крепость?
И они пошли на детскую площадку с огромной крепостью посредине – шикарной постройкой с всевозможными мостиками, лабиринтами, сетками для взбирания, канатами, цепями, батутами, домиками с окошками и балкончиками и прочими миниатюрными архитектурными элементами. Крепость была излюбленным местом для детских игр. Каждый из детишек представлял себя либо королем, либо воином, либо самим орудием. Разворачивались целые баталии, похожие на нашествия дикарей или вторжение марсианских пришельцев. Малолетки, словно с цепи сорвавшиеся, в полной мере овладели искусством «А что если» и крайне привлекали внимание Григорича. У каждого ребятенка в голове явно роился четкий и непредсказуемый образ самого себя и мира вокруг, в реальности которого тот был четко убежден. С гиканьями и визжанием проносились с горки, пролетали на тарзанке и перепрыгивали через рвы эти варвары, рыцари и орки. А из крепости отстреливались, изрыгали пламя и поливали водой храбрые защитники. В общем, жизнь кипела довольно активно, у каждого была своя роль, и каждый вполне гармонично вписывался в общую сюжетную картину истеричной вакханалии перед неминуемо приближающимся концом света.
Ирочку Григорич тоже видел в своей роли – прекрасной русоволосой принцессы-несмеяны с голубыми глазами и удивленно приподнятыми бровками. Не возникало и тени сомнения, что его внучка включится в общий сюжет и легковозбудимая красивая девочка будет с радостью принята всеми сторонами. Но Ирочка как-то вяло реагировала на происходящее, я бы даже сказал, снисходительно взирая на беснующихся малолеток, среди которых она ощущала себя гораздо старше. «Может быть, – предполагал Григорич, – она еще не вышла из образа Оксаны Борисовны». Ирочку окликали знакомые, приглашая играть то на стороне варваров, то на стороне защитников, перед ней бравировали прекрасные принцы и не прочь были полакомиться трехголовые драконы. Но все это Ирочке было неинтересно. С натянутой улыбочкой, в разрез скоростной суете очень медленно она обходила сказочный замок, с гордым видом, не на карачках, как другие, поднималась она по лестнице и прохаживалась по террасе. Подойдя к горке, с которой каждый из ребятишек с радостью сталкивал друг друга вниз, Ирочка как-то по-особенному посмотрела на всех и мальчишки тоже как-то внезапно смутились и съежились. Они расступились перед принцессой, а та спокойно присела на край горки, осмотрелась и так же спокойно съехала вниз. Никто ее не толкал, никто не ловил внизу. Затем она прошла в домик, побыла там какое-то время и вышла, пожимая плечами и держа в руке палочку. За странной девочкой стали следить десятки любопытных глаз, а Ирочка начала подходить к каждому, дотрагиваться палочкой до плеча или головы, что-то шептала и шла к следующему. В глазах ее не было ни тени улыбки, а скорее чувствовалась тревога. В среде детишек тоже быстро возникло волнение, и каждый старался чем-то помочь девочке, которая явно чего-то добивалась. Один предлагал ей покататься на машинке, другой предлагал пойти на качели, третий гонял вокруг Ирочки с воздушным шариком, но та так на него посмотрела, что малыш отпрянул назад и свалился в канаву. Тут же подлетела его мамаша и хотела пристыдить девочку, но внучку подозвал к себе Григорич и мамаша успокоилась. Ирочка подошла к дедушке и снисходительным тоном произнесла, небрежно отмахиваясь в сторону крепости:
– Что с них взять, дети.
– А что это у тебя? – спросил Григорич у внучки.
Ирочка повертела в руках палочку, вздохнула и выбросила ее.
– Просто она была волшебной. Это наша с Анечкой палочка.
– Но ты касалась ею каждого мальчика и девочки.
– Я загадала желание, чтобы кто-нибудь из них превратился в Анечку. А может ее заколдовали в них. Но Анечки здесь нет.
На грустную Ирочку было больно смотреть, и Григорич предложил купить что-нибудь вкусненькое. Ирочка не возражала. Они взяли в АТБ пиццу и сок «Агушу» и расположились в парке на лавочке. Еще дедушка купил внучке куклу, у которой, как заявила Ирочка, глаза были похожи на Анины. Ирочка обняла куклу и стала бережно баюкать ее, а когда руки были заняты соком и куском пиццы, просто держала куклу под мышкой. Через время Ирочка дернула Григорича за рукав и шепотом сказала, указывая на скамейку напротив, где сидела довольно объемная женщина и о чем-то эмоционально разговаривала по телефону:
– Дедушка, видишь тетю?
– Вижу.
– Она все время за нами наблюдает.
– Хочешь сказать, она – шпионка? – таким же тоном спросил дедушка.
– А вдруг! – выдохнула внучка. – Нам в садике про них рассказывали. Они разговаривать по телефону и высматривать людей.
– Хм, резонно, – согласился дедушка. – Что ты предлагаешь?
Ирочка ничего не ответила, но они оба вперили взгляды в женщину, да так, что вызвали тревогу на лице объявленной шпионки. Женщина встала и не прекращая держать у уха телефон, вышла из парка на проспект. За ней последовали и Григорич с Ирочкой, которая приложила пальчик к губам куклы и велела той молчать. Женщина оглянулась и преследовавшие увидели, как у той подогнулись коленки. Она ускорила шаги и столкнувшись с идущим на нее мужчиной, испуганно взвизгнула и вприпрыжку через тротуарные плитки выбежала на площадь. Преследователи не отставали, и как только женщина в очередной раз обернулась, Григорич сделал вид, что кому-то машет рукой, мол, сейчас она перейдет дорогу, а ты хватай ее. Язык жестов женщина поняла слишком правильно и передумала переходить проезжую часть, а резко свернула вбок и побежала во двор дома. Григорич с Ирочкой побежали следом, смеясь и гикая. Но их веселье прервал звук сирены вывернувшей из-за дома полицейской машины, в которой сидела та женщина и нервно тыкала в стекло пальцем, указывая на охотников за шпионками.
Дед с внучкой галопом побежали прочь и минуя два или три двора, только тогда остановились, чтобы перевести дух. Застывший испуг быстро улетучился, сменившись на обоюдный всплеск смеха. Настроение поднялось и Григорич с Ирочкой спокойно направились в свой квартал. Они шли и оживленно продолжали играть в игру: «А что если». Ирочка смотрела на кошку и говорила: А что если это крокодил и он очень мучается без воды и ищет речку. Григорич категорически отказался брать кошку-крокодила на руки и бросать с моста в реку даже ради ее спасения. Зато сам предложил, заметив в кустах дипломат:
– А что если в нем миллион денег!
Но как только они попытались приблизиться и схватить за кожаную ручку, откуда-то из глубины зарослей послышался хрип и мат, а через секунду показалась заросшая грязная физиономия бомжа. Ирочка поинтересовалась:
– Дедушка, а если у дяди столько денег, он что, не может помыться или к нам домой прийти и бабушка его пострижет.
Оценив доброе сердце внучки, Григорич, тем не менее, отверг ее добрые порывы, но на разумное замечание ответил, что в чемодане вероятно не деньги, а дядин дом. Дядя входит туда, и исчезает в волшебной стране. А иногда выходит сюда, так и путешествует в чемодане.
Уже стемнело и совершенно не хотелось домой. Бабушка, правда, звонила пару раз и справлялась, где они. Но когда она позвонила в третий раз и предупредила, что скоро явятся родители, Ирочка вздохнула и сказала:
– Пора.
Пройдя пару домов, Григорич остановился с тыльной стороны одной из пятиэтажек и посмотрел на балкон. Ирочка терпеливо ждала. Наконец, спросила:
– Ты куда смотришь?
– Знаешь, это уже стало традицией. Каждый раз, когда я гуляю по нашему району, я останавливаюсь здесь хоть на парочку минут и смотрю на этот балкон. Какой живописный вид сада, это балкон, увитый виноградом, а вон там видишь, там белочки живут.
– Настоящие? – оживленно спросила Ирочка.
Григорич кивнул и добавил, что он уже полгода смотрит на этот балкон и там ничего не меняется. Все так же приоткрыта створка, все там же стоит палка, все та же тряпка висит и сушится.
– Там никто не живет что ли? – настороженно спросила Ирочка.
– Наверное, – задумчиво ответил дедушка.
– А что если… Что если нам зайти туда и жить остаться, а?– щурясь, предложила внучка. – Вдруг квартира ничейная, а хозяйка ушла в другую страну тоже через чемодан? Или вообще….
Что «вообще» Ирочка не договорила, но оба округлили глаза и на цыпочках двинулись к дому. Поднявшись на второй этаж, они остановились у искомой квартиры с одиноким балконом. Прислушались – тишина. Ирочка щурилась, прижимая к себе куклу с пальцем у ее губ. Григорич слегка толкнул дверь. Квартира оказалась незапертой. Они вошли в коридор, и Ирочка чихнула от затхлого прогорклого духа сырости. В сумеречной тишине не было слышно даже звука часов. Ступая как можно мягче, дед с внучкой, держа друг друга за руки, двинулись в гостиную. Куклу Ирочка положила на трюмо и приказала сидеть тихо. В комнате не было ни души, только тени от высоких лип и каштанов в лунном сиянии распускали изумительный бисер по стенам со старой альфрейной росписью и Григорич понял, что ремонта здесь не было лет сорок. Григорич направился к балкону, а Ирочка встала у зеркала на стене и начала строить рожицы и снимать паутину. Когда зеркало было очищено, девочка обрадованно сказала:
– Все, дедушка, теперь здесь можно жить.
В тот же самый момент в зеркале мелькнула старая костлявая физиономия с крючковатым носом и Ирочка закричала. Он неожиданности она плюнула в зеркало, но картинка не изменилась. Григорич обернулся и подхватил внучку, которая ринулась к нему на руки.
– Кто вы такие и что здесь делаете? – прохрипел голос сгорбленной старухи с табуреткой в руках.
Григорич зарычал и двинулся на старуху. Сбив несчастную с ног, он вместе с Ирочкой бросился прочь из квартиры. И только выбежав из подъезда, они оба перевели дух. Вдруг Ирочка закричала:
– Моя кукла! Она там осталась.
Не успел Григорич и сообразить, как Ирочка пулей влетела в подъезд и исчезла в темноте. Несколько раз шлепнувшись, она таки добежала до нужной квартиры и на секунду замерла. В груди что-то предательски съежилось и стало жутковато. Ирочка обернулась назад, посмотрела вниз сквозь просвет перил и заколебалась. Но внутри тотчас что-то разжалось, и девочка открыла дверь квартиры. Зажмурившись, она продвигалась по коридору и стала рычать как дедушка, намереваясь напугать старуху, но на удивление в квартире никого не было. Ирочка схватила куклу, крепко обняла ее и поцеловала. Любопытства ради она заглянула в гостиную и заметила, что зеркало, в которое она прежде заметила бабку, было разбито и на полу валялись осколки. Ступая почти на цыпочках, Ирочка выскочила из квартиры и за ней с силой захлопнулась дверь. А за дверью еле слышно зазвенел колокольчик и раздался приглушенный смех. Ирочка заорала и ринулась вниз по лестнице.
У подъезда притормозил форд Вована, из которого выскочила разъяренная Маша, за нею Кира и наконец, вынес свою тушу и Вован, да и стал у капота, вальяжно опершись о крышу.
– Где моя дочь? – зло прокричала Маша Григоричу.
Тот не сразу нашелся, что ответить, но как только с этажа донесся крик Ирочки, Маша с Кирой со всех ног кинулись в подъезд. Двинулся было и Григорич, но его грубо оттолкнул Вован и задыхаясь, со стоном впихнул свою тушу в проем двери. Именно в эту тушу и попала Ирочка, да и отскочила как от батута, попав спиной в руки к матери. Маша зло фыркнула в сторону Григорича что-то вроде: «Нашли кому доверять моих детей» и взяв за руки уставшую после танцев Киру и плачущую Ирочку, зашагала в машину. Когда форд скрылся за поворотом, Григорич обошел дом и вновь посмотрел на балкон. Там все также никого не было и все вещи оставались на своих местах.
Первой новостью, которой Рита поделилась с Григоричем, было то, что наконец-таки на их дом нашелся покупатель.
– Слава Богу, – вздохнул Григорич и проследовал в комнату. Ему хотелось побыть одному, в тишине, и подумать, как быть дальше. Благо Рита ушла на кухню, где Маша готовила Киру к вечерним соревнованиям по танцам и по-садистки натягивала волосы дочери со лба чуть ли не на затылок. Пререкаясь с Кирой, которая орала белугой, Маша успевала поливать грязью Григорича и рассказывать о покупателе. Клиент попросил уже завтра освободить дом от вещей и мебели, поэтому утром Маше с Вованом придется ехать в деревню и решать проблемы. Рита взволнованно ходила по кухне и давала ценные наставления, какие вещи куда и кому можно сплавить. В это же время воинственная Маша требовала от Киры прекратить плач иначе: «На хер мне нужны эти твои танцы! Сегодня съездим на турнир и хватит: медалей куча, а в школе одни шестерки из-за танцулек». Кира огрызалась, хамила, стонала и умоляла не лишать ее танцев, обещая хорошо учиться, поэтому молча сидела перед зеркалом и терпела, прикусив губу. А Маша как специально то ухо прижжет феном, то волосы в хвост так затянет, чтобы пришпилить заколку, что обязательно вырвет клок.
Григорич включил телевизор и плюхнулся в кресло. Включил так, для фона, потому что на самом деле ему хотелось вспомнить весь вечер, который они провели с Ирочкой и хотя никакой темы из «А что если» не вышло, зато впечатление о сегодняшних приключениях он сохранил весьма приятные. Сегодня Ирочка действительно приятно его удивила и по крайней мере, он понял, что растет совсем незаурядная девочка. «Странно, может быть она в бабушку, – предположил Григорич, удивившись, как в семейке Быдловичей могла родиться девочка с таким ранимым к друзьям сердцем. Ему очень захотелось как-то помочь Ирочке отыскать Аню, и он спросил жену, вошедшую за ножницами:
– Ритуль, ты не знаешь, почему подруга Ирочки Аня ушла с садика.
– Они ж тут были беженцами, снимали квартиру, но хозяйка подняли цену. Платить стало очень дорого и за жилье и за садик, вот они и вернулись в Луганск.
– Черт, там же сепары бомбят! – воскликнул Григорич. – А что, в садике не могли подождать, пока мама Ани не найдет работу?
– Могли бы. Так и делается, но там какие-то личные трения между мамой Ани и заведующей. А почему ты спрашиваешь?
– Да так…. – грустно ответил Григорич и взгляд его упал на телекартинку: местные активисты в черных куртках и балаклавах сваливали бюст Жукову, обвязав его канатами. Когда с памятником было покончено, на постамент вспрыгнул черный кот, а кто-то из молодчиков прогремел: «Хэнде хох» и огрел кота лопатой под общий смех оголтелой толпы. Григорич застыл в кресле. Что-то начало шевелиться в его голове, глаза вперились в одну точку, а губы пролепетали:
– А что если….
И через минуту он уже знал, о чем будет его хай-концепт. Он бросился к столу, схватил кипу бумаги и принялся строчить. В комнату вбежала Ирочка с куклой на руках. Внучка на ушко дедушке призналась, что назвала куклу Анечкой. Теперь было ясно, почему она так стремительно бросилась в страшную квартиру за куклой. Она побежала спасать подружку.
«Удивительная девочка, – подумал Григорич. – Удивительная и совсем не похожая на Быдловичей. Ох, хоть бы не испортили ее». Взявши с нее слово, что она сегодня не будет мешать дедушке, Григорич дал внучке пару листиков для рисования и погрузился в работу над сценарием фильма, который назвал: "Свалка истории".
Глава 7
Само по себе разрушение исторических памятников деятелям и деятельницам далекого прошлого, которые своими делами заслужили столь великую честь быть увековеченными в мраморе или граните, почти всегда носит негативную политическую окраску. Кто разрушает – тот не обязательно политик или давний знакомый деятеля, который сводит теперь с ним счеты подобным не очень честным способом. Чаще всего это люди, которым до недавнего времени было абсолютно начхать на того, мимо которого они торопились на свидания, на работу или на футбол. И в принципе, никто – ни памятники людям, ни люди памятникам – никогда не переходили дорогу и как то так из года в год, из века в век вполне сносно существовали друг без друга. Никто из людей не чувствовал себя оскорбленным или гордым, что памятник этому бородачу стоит в этом городе. А памятнику вообще было наплевать, где стоять. Но вот подули ветра перемен, и кому-то стало тесно жить на одной земле с памятниками. Почему? Что произошло? Чем же заслужил безмолвный камень такую пощечину? В чем провинился? «Сколько вопросов» – размышлял Григорич, но как на них ответить? В какую сторону повернуть историю? У него не было ни малейших сомнений, что пощечина человека памятнику – это прямое оскорбление, нанесенное самой Истории, а значит это – пощечина и человеку, ибо он – ее часть. Сначала Григорич написал нечто пафосное, типа: «Прежде чем вырывать страницу истории, убедись, что на ней нет и твоей фамилии». Или что-то вроде: «Выискивая виновных в своём прошлом, рискуешь упереться в зеркало».
Перед глазами все еще стояла картинка свержения с постамента героя Великой Отечественной – маршала Победы и одержимые святой идеей лица посягателей на славное прошлое. Григоричу стало интересно, а вот деды этих молодцов, они воевали? Рассказывали ли они внукам о боях-походах, о выходе с одной гранатой навстречу колонне танков, о воздушных таранах, о последних словах, которые произносили умирающие друзья, о том, как солдаты грудью защищали матерей, жен, детей и клялись, что истребят всю нечисть и вернутся домой? Нет, наверное, не рассказывали. Интересно, а были ли эти дикари пионерами? Приходилось ли им стоять у Вечного огня и вглядываясь в пламя, видеть лица не вернувшихся с войны? Вряд ли. И чем глубже погружался Григорич в размышления, тем отчетливее понимал, что никак не обойтись без политики. Как говорится, если ты не хочешь заниматься политикой, тогда политика займется тобой. Он быстро накрапал драфт логлайна:
Перед предстоящими выборами для поднятия собственного рейтинга мэр Хрякин решает воспользоваться трагедией, случившейся с маленькой девочкой, пострадавшей от упавшего на неё чугунного фрагмента памятника Пушкину, и объявляет кампанию сноса памятников национальным врагам культуры и истории его народа. Но безмолвная доселе история не собирается оставаться в долгу.
Потирая руки, Григорич верил, что попал в тему и отписался о том Кухаруку. Начальник киношколы не замедлил предупредить: «Будьте осторожны! Хай-концепт – отличная вещь, но ее очень легко можно загубить, если сюжет окажется предсказуемым. Обратите внимание на точки невозврата».
«Как известно их в любом фильме три – вспомнил Григорич и задумался. – Мда, придется идти точно по структуре».
Наступала ночь, Рита досматривала кино в наушниках, о чем-то базарили за стенкой Быдловичи, но Григорич ничего этого уже не слышал, кроме…. Кроме храпа своего главного героя, который начинал уже просыпаться в собственном кабинете.
«Да-да, – думал автор, – …в собственном кабинете. Именно так и заявим его, а заодно дадим читателю осмотреться в новом мире».
Под утро мэру Хрякину снились черные воздушные коты, раздутые до неуклюже гигантских размеров. Бесформенными ленивыми сомнамбулами они тяжело проплывали над спящим, вяло улыбались ему, обнажая редкие гнилые зубы, и виновато спускали на него воздух, от которого Хрякин задыхался и брезгливо отплевывался. И тогда он сам тоже начинал сдуваться и вовсю разлагаться, да так ослабел, что почувствовал: еще миг и исчезнет в никуда. Но исчезать сегодня Хрякину не хотелось. Совсем не хотелось. Даже во сне он был уверен, что в пятьдесят лет жизнь только начинается. Поэтому резко прервав кошмарный сон, он вскакивает на кожаном диванчике и хмуро оглядывается.
Хрякин (уныло). Снова в кабинете задрых. (Зовет). Алла!
Нет ответа. Близорукий Хрякин встает, шарит по сторонам, находит очки и цепляет их на нос. Пошатываясь, бредет к столу заседаний, заваленному посудой и арбузными корками, на ходу отшвыривая ногами встречавшиеся пустые бутылки и скомканные обрывки всяких грамот и дипломов. Берет со стола стакан, наливает в него воды из графина и делает жадный глоток. Вдруг осознает, что это не вода, а водка, но уже поздно. Хрякин приободряется и протяжным, но срывающимся басом поет.
Хрякин (поет). Широка страна моя родная! Много в ней….того-сего и… мать его еще чего.
В тщетных попытках вспомнить чего и кого в его стране много, мэр включает телевизор, плюхается толстым задом в кресло и сопит. Утро начинается с новостей о предстоящих выборах мэра. Хрякина очень тревожит его падающий, да что там падающий – нулевой рейтинг.
«Вот и проблемка нарисовалась, – подметил Григорич и нахмурился. – Так-с. Сейчас и антагонист появится. Какой-нибудь страшный, сильный и беспощадный. Ух, какой вражина! Стихия неудержимая. Сущий апокалипсис. Этому Хрякину нужна основательная встряска, чтоб весь фильм висел на краю пропасти, а его еще и подталкивали».
Не в силах реагировать на телевизионную номенклатурную муру о вчерашнем праздновании Дня города, Хрякин хочет выключить телевизор, но камера переходит на улицы. Корреспондент берет интервью у избирателей, которые к удивлению мэра, совершенно не скрывают своих истинных чувств. Отзывы о кандидате не самые лестные, даже грубые, оскорбительно грубые. В приемной мэра слышно, как открывается дверь.
Хрякин (басом в сторону приемной). Алла! Бегом сюда!
На пороге тут же возникает длинноногая лань с конским хвостом на голове и быстро цокает острыми каблуками высоких сапог к креслу.
«О, нет, – улыбается Григорич. – Это еще не антагонист. Это молоденькая красотка лет двадцати восьми по имени Алла, которая кроме изящно сложенной фигурки особенным умом не отличается, а точнее он пропорционально короток длине её юбки. Антагонист появится чуть позже».
Алла не понимает Хрякина и решает сделать ему массаж, но мэр холодно отстраняет девушку и пальцем указывает на экран телевизора.
Хрякин (грозно). Что это?
Алла напрягается, с лица исчезает обычное «возьми меня» и глаза тупо смотрят в экран. Камера скользит мимо прохожих, выхватывая то одного то другого и нацеливаясь микрофоном, интересуется заискивающим и довольно въедливым голосом репортерши.
Голос журналиста. Значит, вы не станете поддерживать нынешнего мэра Хрякина на предстоящих выборах?
Голос горожанина. Кого? Хрякина? Да я бы все это ворье на столбах вешал головой вниз и…
Запикивание длинной брани.
«А вот матерится уже он – антагонист, – Григорич кивает ему как старому знакомому. – По-простому, народ. Ух, как сложно придется мэру бороться с этой силищей могучей, хоть часто очень дремучей и глупой, но от того и опасно непредсказуемой. Кто кого и из какого оружия – неизвестно».
Хрякин (огрызаясь). Ох, уж мне эти пенсионеры. Вечно всем недовольные. А кто вам бесплатные туалеты в городе поставил? А? Только вам! Ходи – не хочу.
Алла (робко). Но многие из них не могут ходить, Николай Ильич. А после того как вы заблокировали карточки на проезд…
Алла замолкает, ловя на себе злой взгляд Хрякина.
Хрякин (в отчаянии). Пролечу. Как пить дать пролечу. Что же делать? (Алле раздраженно.) Я со стенкой разговариваю или своим пресс-секретарем? У меня рейтинг сдох, если ты не в курсе. А выборы через неделю. (Угрожающе.) Уволю!
Хрякин хватает Аллу за плечи, та начинает жалобно скулить.
Алла. Может быть… В зоопарке на днях голубая овца родила шестерых ягнят.
Хрякин (смотрит не мигая). И чего?
Алла (робко). Ну, вы могли бы сфотографироваться на фоне животных с детишками, а на колени маленьких ягняток усадить. По-моему, мило будет.
Хрякин (надуваясь). У тебя что, блондиновые дни начались? Какая овца? Какие ягнята? Я уже вижу заголовок: Мэр Хрякин среди других баранов. Еще есть предложения кроме идиотских?
«Вы заметили, дорогой зритель, – мысленно обращается к публике автор, – как накаляются страсти, какой серьезной становится проблема для Хрякина, а решения пока нет. Но выбор все равно сделать придется. Причем как правило это выбор между плохим и очень плохим».
Алла скулит еще громче и только открывает рот, как по телевизору начинают передавать новости из Ближнего Зарубежья. На экране видим момент сноса памятника Ленину.
Диктор. Вчера городская администрация при поддержке широких масс и активного участия национальной партии «Новая история» демонтировала памятник Владимиру Ильичу Ленину. Мэр сформулировал решение довольно просто: Вождь мирового пролетариата никакого отношения к городу не имеет, поскольку никогда здесь не был и ничего полезного для него не сделал. Жители в восторге от решительных действий хозяина города.
У Хрякина озарение на лице. Он ухмыляется и щелкает пальцами.
Хрякин (Алле). А ну-ка, принеси мне список наших объектов культурного наследия.
«Ну вот, – подумал Григорич, грызя кончик карандаша. – Вот и ППП – первый поворотный пункт истории, а иными словами вот она и есть – пресловутая первая точка невозврата. Если, конечно, Хрякин решится осуществить свой план – слабенький, рискованный, но какой есть. На другой уже нет времени – рейтинг падает, а кресло терять, ой как, не хочется».
Алла (с тревогой). Николай Ильич, но сносить памятники небезопасно. Можно не угадать и…
Хрякин (внушительно). А ты угадай, девочка. Угадай, если на панель вернуться не хочешь.
Алла послушно кивает и выбегает из кабинета.
Тойота мэра едет по центру города. Вокруг банки и рестораны. Хрякин напряженно смотрит в окно. Алла рассказывает о памятниках коту Бегемоту и Пушкину. Они установлены рядом друг с другом у входа в детский парк.
Алла. Их обоих поставили еще при бывшем мэре и в районе тут же начались неприятности.
Хрякин. Какие же?
Алла. Кто мимо пройдет, у того либо сердце схватит от странного взгляда кота, либо под машину бросится безо всякой причины. А на той неделе ураган страшный был, помните? Ну, когда мы с вами в лодке перевернулись, а потом грелись у костра. Но вы так замерзли, что мне пришлось…