Глава 3
Кропотливая работа над логлайном затянулась на долгие часы. Банка с кофе наполовину опустела, а измазанные чернильной краской пальцы, – Григорич по старинке любил черкать бумагу, а не электронный экран, – лихорадочно дрожали от стремительного напора их неутомимого хозяина. Лаконичный же логлайн никак не выходил и выпирал в разные стороны то какой-нибудь яркой метафорой, а то важным фактом, без которого автор считал невозможным донести до зрителя ясное понимание действий персонажа. Стараясь отталкиваться от новой формулировки идеи: обиды, которые мы наносим, постепенно сокращают жизнь обиженному человеку, а значит все мы – убийцы и должны расплатиться за это, Григорич призадумался. Идти по легкому пути и придумывать типичного уголовника или маньяка показалось слишком плоским решением. Нужен был иной архетип и Григорич, который все более проецировал героя на себя, подумал, что это вполне мог быть и преподаватель-самодур, который в силу своей деятельности довольно часто обижает людей, простите, студентов. В памяти всплывали разные истории, особенно экзаменационные, когда некоторых мучеников чуть ли не выносили из аудитории после часовых издевательств. Многие из тех, кому не удавалось договориться с неподкупным тираном, до сих пор особо люто ненавидят Григорича. Однако он не испытывал в отношении подобных неучей каких-либо угрызений и не считал себя убийцей – этаким Григоричем-истребителем невежд. Нельзя же, в конце концов, обижаться на того, кто отказывается от взяток в обмен на оценку. «Если же подобная обида, – рассуждал бывший преподаватель, – и приблизила час смерти какого-нибудь олуха, то туда ему и дорога. Пусть договаривается на том свете, а я посмотрю – удастся ли ему вернуться на следующий курс жизни».
Кроме того тема: Преподаватель – Студент настолько уже изъезженная и набившая оскомину, что хотелось создать персонажа нового типа, более современного и ожидаемого всей аудиторией. «А что если стендап-комик? – подумал Григорич. – На это вполне может клюнуть продюсер. Стендаперство давно уже стало субкультурой, а уж как стендаперы могут обижать – и говорить не приходится. Итак, скандальный стендапер?» Довольный неожиданной находкой, Григорич перешел к следующему пункту: проблема, с которой сталкивается главный герой. Задумался, грызя ручку. «Он обидел со сцены, скажем, мэра города. А дальше? На выходе из зала получает в челюсть от людей без лиц? Или со связанными руками его бросают в иномарку с тонированными стеклами?» Попахивало тошнотворной чернухой девяностых, которой и так полно на всех телеканалах. Григорич сразу же отверг банальный предсказуемый вариант. Его интересовала драматическая или даже мелодраматическая история об антигерое, который поначалу выглядит циничным хамом и бессовестным мерзавцем, но проходя через опасные испытания, встречая на своем пути и любовь и предательство, многое начинает осознавать, во многом раскаивается и в финале меняется в лучшую сторону.
Пока ясно было одно: Вадим Гранин (фамилия придумалась не случайно – герой все время ведет себя на грани фола с людьми, из-за чего и сам балансирует между жизнью и смертью) сталкивается с проблемой: он обидел человека, который вскорости умер. И родственник покойного… Григорич задумался: «Конфликт. Какой здесь конфликт? Это должен быть антагонист, который сильнее Вадима не физически, а морально, обладает каким-то даром, компроматом, тайной, раскрытие которой для Гранина смерти подобно. Что-нибудь эдакое, иначе зритель просто переключит на другой канал. «Антагонист….антагонистка…» От волнения у Григорича из-за никак не приходящей нужной мысли пересохло в горле. Тихонько поднявшись, чтобы не разбудить жену, которая и без того все время ворочалась и скорее всего притворялась спящей, ибо тоже волновалась, он вышел на кухню за очередной банкой кофейного напитка. Когда вернулся, Рита слегка привстала на кровати и полушепотом произнесла:
– Пусть Вадим будет виноват в смерти ее ребенка.
Банка чуть не выпала из рук Григорича. Удивленный, он спросил:
– Тебе что-то приснилось? Спи.
– Ты просто уже полчаса вслух разговариваешь.
Наступила пауза и Рита сказала о другом.
– Мама приснилась. Давай на кладбище съездим.
– Угу, – пробурчал Григорич. – Съездим.
– Я Вову попрошу, пусть нас отвезет.
– Отвезет? – поднял брови муж.
– Мне кажется, после инцидента с Машей он чувствует вину и захочет….
Григорич усмехнулся, от чего Рита нахмурилась.
– Он и вдруг чувствует вину? Мы точно об одном и том же царьке говорим?
– Прекрати. Ты со мной?
– А как же, – задумчиво вперив глаза в стол, пробубнил Григорич. – Только давай утром поговорим, ладно? Я и так специально не включаю компьютер, чтобы он не тарахтел на твои нервы. Спи.
– К маме хочется… – прошептала Рита и снова легла. Она повернулась на другой бок и вздохнула. «Снова обидел ее, – вздохнул и Григорич. – Вот чего я такой придурок? Ритулька – единственный дорогой мне человек, без ее забот я давно бы умер. Вижу, как она страдает, как хочет всех помирить, всем помочь, как разрывается между всеми, а меня словно изнутри бесы мордуют: нет-нет да ляпну что-нибудь дрянное. Нет, я и есть мой главный герой. Прости, мася. Хм…виноват в смерти ее ребенка, говоришь. То есть его враг – женщина. А он чем-то оскорбил ее сына со сцены и тот…. Что же тот? Повесился? Или…Нет-нет, сложнее надо. Сложнее и неожиданней».
Впервые за последние десять лет Григорич пожалел, что бросил курить. Сигарета хоть и благодаря внушению, но всегда стимулировала его к размышлениям. Григорича зацепил антагонист. Противоборство с женщиной всегда интригует и никто никогда не знает, к чему оно приведет: к любви или ненависти, будет ли великое спасение или подлый удар в спину, а может, придется испытать все сразу – как в общем-то и случается, если имеешь дело с женщиной. Правда, Григорич решил не указывать в логлайне имя антагониста, ибо к нему полагалось добавлять и фамилию, а это еще одно лишнее слово. О лаконичности он не забывал на протяжении всей ночи, и вздрагивал как от занозы в пятке. Наделив врага Вадима коротким и емким именем – неизвестный, Григорич перешел к пункту: Что случится, если герой не добьется цели? Не колеблясь, автор решил, что ставка должна быть очень высокой, а именно: жизнь. Правда, для этого нужно так развить персонажа, чтобы зритель стал сопереживать ему и не находить себе места при каждой опасности, которой подвергается Вадим Гранин. Но дело осложнялось тем, что в сценарии протагонист и антагонист как бы меняются местами и зритель скорее посочувствует женщине, у которой погиб сын, а не Вадиму, который хоть и косвенно, но все же виновен в смерти ее мальчика. «Задачка», – хмурился Григорич и продолжал блуждать в дебрях сюжетных перипетий, стараясь как-то помочь выбраться своему герою из той каши, которую заварил жестокосердный автор.
А ночь постепенно стала убывать. Уже минули так называемые часы волка – с двух до четырех. Уже стало холодать, как обычно бывает под утро. Уже стали пробуждаться робким зеленым светом уличные фонари, разгораясь в более уверенный и жизнеутверждающий светло-желтый. А Григорич, который уже ничего не соображал от обилия вариантов, тупо смотрел на стопку исписанной бумаги толщиной сантиметров в шесть и спрашивал себя вслух:
– Блин! Как же теперь все это вместить в двадцать пять слов? Я столько знаю и о внутреннем мире Вадима и о его сильном и вместе с тем несчастном враге, и о той невообразимой психологической драме, которая между ними разгорится, и о тайне, которую Гранин скрывает вот уже двадцать пять лет, и о многом другом. А какой гениальный финал я придумал! Такого еще не случалось в мировом кинематографе, клянусь. Зритель ахнет на последней секунде. Возможно, разрыдается. И вот если я упущу в логлайне хоть малейшую деталь из всего придуманного, редактор ничего не поймет, скривится от скуки и равнодушно удалит заявку в корзину. Ах, а в сценарии столько вкусностей, философии, ума и юмора. Обидно, как же обидно будет не рассказать все зрителю до конца. Какой же я бездарно многословный.
Пока Григорич неистово жалел себя любимого, рука автоматически водила по листу, а перед глазами стояли его персонажи – как положительные, так и отрицательные – и ждали появления на свет, взволнованно смотря вдаль – в будущую жизнь, которую уготовил им неуверенный в себе автор. Они словно хотели сказать ему: «Да плюнь ты на эти двадцать пять слов. Мы скажем больше, но зато так, что мир содрогнется, а отголоски наших слов войдут в каждое сердце и поселятся в нем навсегда». Бледный, измученный автор с красными слезящимися глазами и чернильными разводами вокруг губ шептал, обращаясь к персонажам: «Простите за краткость» и вымарывая фразу за фразой, будто затягивая петли на шеях и лишая оживших героев мыслей и слов, машинально выводил на бумаге двухсотый по счету вариант логлайна:
Спасаясь от преследования неизвестной, скандальный стендапер Вадим Гранин попадает на кладбище с могилами обиженных им людей и чтобы выбраться оттуда, должен отчитаться на Суде мертвых.
– Ровно двадцать пять, – выдохнул Григорич и уронил голову на бумагу. Через минуту он уже храпел. Рита, словно и не спала, повернулась к мужу и довольная прошептала в его сторону:
– Спокойного утра, мой милый.
Когда утром Григорич вышел на связь со своей четверкой и поделился ночными мытарствами в поисках сестры таланта, его коллеги-соученики крайне поразились. Оказалось, никто из них особо не заморачивался количеством слов в логлайне. У одного насчитывалось сорок, а у другого цифра приближалась к сотне. Еле скрывая самодовольство, Григорич искренне посочувствовал им и по-дружески высказал опасение, что Кухарук может не принять домашнее задание недоделанным. Но товарищи не беспокоились. Один из них, фонтанирующий идеями Вася Первушин, со знанием дела убеждал, что поскольку пишет шестнадцатисерийный сериал, то и логлайн должен составлять не менее ста слов. Алена Винницкая с легким равнодушием заявила, что пошла в киношколу только ради мужа, который сделал ей странный подарок на день рождения – оплатил курс обучения. А третий коллега, Геша Терехин, который витал в каких-то фантасмагорических мирах, вообще не понял, что такое логлайн. В общем, Григорич, будучи не злым, все же радовался тому, что хоть в чем-то он – везучий.
Каково же было его удивление, когда выяснилось, что двадцать пять слов в логлайне придумали американцы. А поскольку русский язык гораздо многословнее английского в плане перевода, то соответственно и количество слов может быть увеличено. Григорича возмутило, что Кухарук на занятии ни словом не обмолвился об этой разнице в языках и даже напротив, лицемерно настаивал на лимите. Уже было собиравшийся написать гневное письмо руководителю курса, муж был вовремя остановлен Ритой, подоспевшей с его любимыми рыбными отбивными. Она тут же возразила:
– Не злись на Кухарука, он хоть и жестоко, но правильно поступил. Зато ты научишься коротко и ясно излагать мысли. Посмотри: актеры во всех классных фильмах не говорят слишком длинно. Все лаконично и красиво, заслушаешься. А кто им пишет тексты?
– Сценарист, – ответил успокоившийся муж и принялся поглощать золотистые кусочки пангасиуса.
Логлайн был первым препятствием для Григорича, которое он не без помощи своей музы Риты успешно преодолел. Затем в процессе обучения в киношколе будут и другие, связанные и с библией героя, и с системой поворотных пунктов и точек невозврата, с разбивкой на акты и битшитами, с поэпизодниками, и массой других инструментов, мастерское владение которыми и создает в результате фильмы, которые десятилетиями могут не сходить с экранов. За несколько дней Григорич вдохновенный логлайном, написал сценарий психологической драмы с элементами мистики под названием «Колокол по тебе» и невзирая на то, что обучение в киношколе еще только началось, был убежден, что уже все умеет и никакие киношколы ему больше не нужны. Сгорая от нетерпения, он начал рассылать сценарий по студиям. Предлагаю и вам, дорогой читатель, почитать его в адаптированном виде.
Глава 4
Афиша на воротах парка: Сегодня 1 сентября 2021 года известный стендап-комик Вадим Гранин со скандально-популярной программой "Дддаже не зззаикайтесь!". Вадим Гранин (40) выступает в эстрадной ракушке перед публикой, уже разогретой смехом.
Вадим (на подъеме вдохновения). А я что вам говорю? Стресс влияет на нас в обе стороны. Нет, конечно, можно чудотворных теток искать и молиться всем богам до усрачки, и даже песни выть. Хреня все это. А вы стрессом лечиться пробовали? Заики у нас есть? Не отвечайте – просто поднимите руки.
Несколько человек поднимают руки. Смех.
Вадим. Найдите у себя то, чего боитесь – тем и лечитесь. В детстве я заикался и жутко боялся кладбищ. Вот отец и свел меня туда на ночь. А креатив какой выдумал: голоса, огоньки, призраки. Не скучал я до самого утра. Орал так, что мертвые воскресли, а те, кто у кладбища жили, заикаться стали. Ну а я ничего – заговорил, правда, матом.
Вадим обращается к заике из публики.
Вадим. Вот вы чего боитесь? Поездов? Ха! Ищешь ж/д путь, ждешь дизеля, а сам уже в позе Карениной на рельсах затаился. Только товарища посильнее найди, пусть держит тебя до последнего, когда уже и орешь и ссышься и посинел весь. А только до поезда метр – сразу пусть дергает. И мечта сбудется. У тебя или у поезда – тут уж как повезет.
ВЕРА (31) сидит в джипе с эмблемой "Приморское лесничество" почти у самой эстрады и слушает Вадима через окно. У нее хмурое лицо, играют желваки. Она читает в ноутбуке сведения о Вадиме Гранине: фотографии Вадима, родителей и сестры. Статья под заголовком: Заику забрало море. Вера надевает черные очки и выходит из машины.
Вадим ходит по площадке и обращается к каждому: А У ВАС КАКАЯ МЕЧТА? Видит Веру в защитной куртке и очках.
Вадим (восторженно). О, какая амазонка! Подай же голос, прелестница. Если он так же прекрасен – я твой. Только, чур, не заикаться. О чем мечтаешь? Ну же!
Вера (холодно). Надеть на вас наручники.
Вадим. Ух ты, а шалунья с фантазией! Наручники, плетка, запах кожи, ммм. (Изображая возбуждение.) Ты арестуешь меня сегодня? За что?
Вера. Вы убили свою сестру 25 лет назад.
Вадим бледнеет, ему тяжело дышать, он пробирается к Вере и кричит: Стой! Но та уезжает.
Вадим едет в машине, он задумчив и хмур. Вспоминает 1996 год. Из ворот детдома выезжает на велосипеде ВАДИК (15), едет мимо ОЛИ (10), которая забрасывает мячик на дерево и показывает Вадику.
Оля (жалостливо). Вадь, ммможжже…
Вадик (отмахиваясь). Хватит мычать. Другие слова ищи.
Оля. Не ммммооо… Бббратик, не уезжжай.
Вадик уезжает, Оля закусывает губу и лезет на дерево.
Оля сидит на скамейке и обрабатывает зеленкой раны на руках. У ее ног мячик. Она, заикается, но старательно поет песню: "Да и на небе тучи, а тучи, тучи, а тучи, как люди. Как люди они одиноки. Но все-таки тучи не так жестоки да и на небе тучи". Вадик возвращается на велосипеде.
Вадик. Кончай выть эту дурацкую хреню!
Вадик выбивает мяч на дерево. Оля продолжает петь песню и плачет. Конец воспоминания.
Вадим резко тормозит – посреди дороги ящик. Выходит из машины, подходит ближе: это гробик в детский рост. Открывает, там порванный мячик в песке с надписью краской: ОЛЯ. Приходит смс: С 40-летием, братик! Вадим в шоке, нервно оглядывается.
Вадим (орет в лес). Кто ты, сука? Выходи – хуже будет.
Тишина. Вадим садится в машину и уезжает, сбив колесами гроб в кювет. Машина сворачивает на проселочную дорогу за указателем: пос. Приморское.
Вадим оставляет машину за двором, сам входит в калитку. Ему приходит аудио-смс. Женский голос: "Наша Оля громко плачет. Уронила в море мячик. Тише, Олечка, не плачь. Не утонет в море мяч". Вадим раздражен, идет в беседку и все время оглядывается. Из-под стола достает бутылку виски и хлебает из горла. В это время откуда-то детским заикающимся голосом звучит песня "Тучи". Вадим захлебывается и кашляет. Он не понимает, откуда звук.
Вадим (орет). Тварь! Какого хера прошлым меня терзаешь? Выйди – поговорим!
Звонит телефон. Вадим вздрагивает и боится ответить. Наконец, смотрит на дисплей и облегченно вздыхает.
Вадим. Алле! Веселюсь, мля. Какая-то сука шарманку завела на весь поселок. А?! С сорокалетием? Иди ты в жопу. Какие зайцы? Нет, силки не ставил. (Задумывается.) Хм, спасибо за идею. До связи.
Песня продолжается нон-стопом и все громче. Вадим вытаскивает из сарая силки и расставляет их в траве у крыльца дома. Затыкает уши лопухами, бежит в беседку, садится. Выпивает полбутылки и быстро опьянённый роняет голову на стол.
Вадим (бубня). Не виноватый я. Сама она… Сама.
Вадим всхлипывает и храпит. Сон-воспоминание: 1996-й. Дикий пляж. Вадик валяется на песке, читает журнал и дремлет. Оля играет мячиком и все время кидает его Вадику. Тот недовольно откидывает мяч далеко в воду. Оля смотрит на брата, затем бежит к морю и оглянувшись в последний раз прыгает с крутого обрыва. Оля кричит в воде. Вадим порывается к сестре, но испуганно отворачивается, будто спит. Оля тонет. Конец флэшбэка.
Вадим пробуждается от стука в забор. Песня уже не звучит. Входит Вера с обрезом в руках, направляя его на Вадима.
Вадим (насмешливо). О, амазонка! Какие мы грозные…
Вера передергивает затвором. Вадим смеется.
Вадим (игриво закрываясь руками). Ой, боюсь-боюсь. Ладно, детка, брось эту пукалку. Тебе хоть раз стрелять доводилось?
Вадим берет бутылку и хочет налить в стакан. Вера стреляет и метко выбивает стакан. Вадим в шоке.
Вадим (испуганно). Чего тебе надо, дура?
Вера (сквозь зубы). На совесть твою посмотреть, убийца.
Вадим. Мля, ты на кого гонишь?
Вера (ровно и холодно). Сидеть! Мой сын – заика, такой же, над какими ты насмехаешься и даешь дурацкие советы. Но ты даже не представляешь, как он страдает, как его травят в школе, унижают на улице, и как он ненавидит себя. Мы перепробовали все средства…
Вадим. Ну и к чему вся эта пурга?
Вера. Он боится высоты. Очень. И когда ты грязным языком начал варнякать о лечении стрессом… Тёма сорвался с крыши, и теперь он в коме.
Вадим (ерничая). Тема в коме. Стихи. Доведение до самоубийства, дамочка? Не выйдет. Я насильно его на крышу не толкал.
Вера злится и выстреливает в забор за спиной Вадима, разбивая висевшую на тыне банку. Вадим отшатывается.
Вера (с надрывом). Он искал помощи! Хоть от кого-то.
Вадим. Очень жаль, сочувствие и все такое. Но у меня шутошная программа, а не назидательная. Я бывалый чел, детка и меня на фуфле не поймаешь.
Вера холодно ухмыляется и кивает.
Вера. Я знала, что просто так тебя не поймать. Но меня тогда осенила мысль: такой хам и бездушный циник не мог не оставить по жизни грязных следов. И надо же, не ошиблась.
Вадим кусает губы и сжимает кулаки. Вытирает пот с шеи.
Вадим (настороженно). В смысле?
Вера. Ты ведь жил в детдоме вместе с младшей сестрой Ольгой.
Вадим. Ну да. Наши родители погибли в автокатастрофе и нас определили…
Вера. Я была в этом детдоме. Там вас помнят. Особенно тебя и твое отношение к сестре. Вместе со всеми ты смеялся над ее заиканием, хотя знал, что оно из-за гибели родных. Но тебя это так раздражало, что ты был бы рад избавиться от Оли. И вот случай – она падает с обрыва.
Вадим. Заткнись, чокнутая! Не упала, а сама прыгнула. Никто ее не тянул в воду. Она плавать не умела.
Вера. И тебе никогда не приходило в голову, почему она решила прыгнуть?
Вадим молчит, потупив голову в стол.
Вера. Ты убил ее, зверь
Вадим (волнуясь). Я уснул…
Вера. Врешь! У меня есть свидетели и они подтвердят. Ты слышал ее крики о помощи и не спас. Не спас! Почему?
Вадим закрывает лицо руками, стонет и всхлипывает.
Вадим. Я просто… испугался. Больно. Как же больно-то. Зачем тебе все это?
Вера. Я хотела, чтоб ты мучился, страдал, как те, кого ты обидел. А сейчас ты пойдешь в полицию и признаешься. Станет легче, поверь. Носить в себе чувство вины столько лет – сердце не выдержит, если оно еще есть.
Вадим пьет из бутылки, икает и смотрит на Веру слезливыми глазами. Вера садится напротив и отбирает бутылку.
Вадим (с горечью). А ведь ты мне понравилась. Очень. Но мне никогда не везло с девушками. Правда-правда, не удивляйся. Это я на людях такой бравый. А на самом деле… Меня две жены бросили, знаешь, почему? Забеременеть не смогли. А от других смогли. Как тебя зовут, милая?
Вера сочувственно гладит его по руке.
Вера. Вера. Бедный ты, бедный. Пора тебе.
Вадим кивает, вздыхает и встает. Вера забирает у него телефон. Вадим уходит, Вера печально смотрит вслед.
За двором Вадим видит на заборе табличку: Вадим Гранин (1981-?), вдруг приходит в ужас и бежит к машине. Он рыщет в бардачке, находит другой телефон и звонит в полицию.
Вадим (шипит в трубку). Полицию на Рымарскую, 17. Нападение чокнутой. Она…она все-равно не отпустит меня живым. Убивают. (Кричит.) Кто пьян?! Да, не в себе! В меня щас из обреза стреляли, как я могу быть в себе? Тогда я приеду сам.
Вера прикладом разбивает стекло двери со стороны пассажира. Вадим лихорадочно заводит машину и отъезжает.
Вера (вскрикивая). Лжец! Стой! Если Тема не выживет, я тебя сама убью, и полиция уже не поможет. Сдайся, пока не поздно.
Машина уезжает. Вера печально вздыхает.
Вера (с печалью в голосе). Куда спешишь? Знал бы – не торопился. Но раз так рвешься от правосудия, накажи себя сам. Счастливого пути и спокойной ночи. Только где он покой? Спрячься за сотней засовов, тут же задышат в затылок души обиженных. Промчи сто километров, на сто первом все равно упрешься в кладбище своей совести. Какой стресс для тебя, не правда ли? Что ж, успешного лечения.
Вера возвращается в дом Вадима.
Пьяный Вадим петляет по трассе. Поворачивает влево, вправо, вглядывается в указатели и пожимает плечами.
Вадим (озадаченно). Че за хреня. Куда меня занесло?
Сверкают молнии, гремит гром. У Вадима перед глазами все плывет и в это время дорогу перебегает Оля. Вадим вскрикивает, руль в сторону и машину несет в кювет.
Льет дождь. Колокольный звон. Машина перевернута, вокруг ни деревца. Вадим промок, спрятаться негде. Он видит кладбище, над оградой которого серебрится крест часовни. Вадим вынужден бежать туда.
Вадим вбегает в ворота и бежит к часовне. Стучит в дверь.
Вадим. Есть кто дома?
Слышится позвякивание ключа изнутри, сквозь узкий проем двери видна бородатая физиономия СТОРОЖА (60).
Сторож (глухо). Чего надо?
Вадим (язвительно). Чего-чего. За пирогами пришел.
Сторож. Ступай себе с Богом.
Сторож хочет закрыть дверь, но Вадим придерживает ее плечом. Сквозь проем проскальзывает острие лопаты. Вадим отступает.
Вадим. Эй, отец, не чуди. Дай хоть дождь переждать? Божий человек должен помогать просящим. Или ты кто?
Сторож отворяет дверь, но не выпускает лопату из рук.
Вадим с театрально поднятыми руками бредет в маленькое помещение. Сторож подходит к иконе Богородицы и начинает креститься. Вадим тоже пытается креститься, но чертыхается, неумело копируя движения Сторожа.
Вадим (удивленно). Раньше здесь я кладбища не видал.
Сторож (хмуро). Недавно возвели.
Вадим (с иронией). За ночь что ли?
Сторож молча крестится. Вадим окидывает взглядом помещение, ощупывает иконы, подходит к окну и всматривается.
Вадим. Ты со мной не шути, отец. У меня дядька в органах – один звонок и все. Понаедут архаровцы и к лесу передом, а ко мне задом. (Наигранно.) Отвечай, борода, че у тебя тут: бордель, малина, наркопритон? А?
Вадим смеется, растегивая мокрую рубаху. Сторож прерывает молитву и направляет лопату на Вадима. Тот сторонится. Сторож наступает и подталкивает Вадима к выходу.
Сторож (мрачно). А ну-ка, сын мой, ступай, не то....
Вадим (испуганно). Ты чего-чего? Шуток не понимаешь?
Сторож. Вон ступай из Храма Господня.
Вадим выскакивает на крыльцо, перед ним захлопывается дверь.
Вера с обрезом в руке в кабинете Вадима. Над столом на стене висят фотопортреты Вадима, Оли и их родителей. Вера снимает портрет Оли и ставит на стол.
Вера. Какие чудесные голубые глазки-колокольчики. Ольчик-колокольчик. Красивая. Как и Темочка мой.
Вытаскивает из сумки фото Темы и ставит рядом.
Вера (вздыхая). Бедные, бедные дети.
Вера звенит игрушечными колокольчиками.
Вадим прячется под елью у ближней могилы, на тумбе которой дощечка: Оля Гранина (1986-1996). Вадим вскрикивает.
Вадим нервно барабанит в дверь кулаками и бьет сапогами.
Вадим (кричит). Эй, черт старый! Открывай!
Сторож (из-за двери). Не богохульствуй, сын мой.
Вадим (рукою в сторону могил). Там! Там могила моей сестры.
Сторож. А ты что ожидал на кладбище?
Вадим (задыхаясь от гнева). Как что? Ее тела не нашли! Куда я попал, а?
Вадим решительно направляется к выходу из кладбища.
Сторож облачается в рясу, становится у иконы Богородицы.
Сторож. Куда попал… На кладбище обид попал. Все сюда попадают. Все. Только не все выбраться могут.
Сторож прикладывает свои ладони к распростертым ладоням Богородицы и потирает их. Глаза Богородицы оживают.
Вадим дергает калитку, она заперта. Ворота тоже закрыты. Он замечает колючую проволоку поверх ограды по всему периметру территории кладбища. Вадим пытается набрать номер телефона, но связь не работает. Он возвращается на могилу сестры.
Вадим напряженно всматривается в лицо сестры на фото. У креста венок с лентой, на которой золотом выведено: От любимого брата. Вадим зажмуривает глаза и мотает головой. Он хватается руками за прибитую дощечку и хочет оторвать её, но слышит детский смех из глубины могильной плиты. Вадим отшатывается, смех прекращается. Он вновь касается дощечки. Снова смех. Вадим пинает сапогами прутья ограды. Из глубины надгробья слышится голос Оли и голос ее мамы, за которую говорит сама Оля.
Оля (плаксиво). Мам, а пппочему Вадик дддразнится?
Оля за маму. Как дддразнится?
Оля. Говорит, я ззаикаюсь. Наккажи его.
Оля за маму. Ммменя уже нет, дддоченька.
Оля. Неппправда! Для меня ты вввсегда есть. Накккажи его.
Оля за маму. Не ппплачь. Конннечно, накккажу.
Вадим (сдавленно). Ма…мама? Ты где? Где ты?
Оля. Он сссказал, что мне только ммморе поммможет. Надо прыгнуть и кричать, пока не ссспасут. И тогда я зззаговорю. Ппправда?
Оля за маму. Пппопробуй.
Вадим (визгливо). Что попробуй? Да вы что там обе?! Вы где? Олька! Мама! Поговорите со мной. Какая сука придумала этот цирк! Я же… я же шутил, Ольчик!
Вадим тяжело дышит, утирает слезы и потирает грудь. Он мечется, оббегает могилу несколько раз, высматривая, откуда могут доноситься голоса. Убегает к часовне.
Вадим вновь барабанит по двери. За ней слышен лязг лопаты.
Вадим (зло). Слышь! Что за игры такие, а? Пусти!
Сторож. Чего тебе нужно?
Вадим. Мне?! Мне Бог нужен.
Сторож. Да неужто? Как же ты, мил человек, все годы без Него обходился?
Вадим (умоляя). Послушай. Послушай меня, дедушка.
Сторож (глухо). Поздно. Теперь ты их слушай – обиженных.
Вадим (испуганно). Кого – их? Они же все давно…
За дверью слышится топот удаляющихся ног. Вадим пытается плечом вышибить дверь, но падает в грязь. Встает и медленно направляется к могилам, беспрестанно крестясь.
Вадим бредет мимо могил, читает надписи. Каждая могила разговаривает прижизненным голосом покойника. У одной Вадим читает надпись на ленте венка: От лучшего друга.
Вадим (читает табличку). Берман. Петька? 1981-1995.
Голос Петьки. …мама, а разве еврей – это смешно? Почему тогда все смеялись? И Вадька с ними…
Вадим кусает губы.
Вадим. А я тут при чем?
Эхо: При чем....при чем…
Вадим проходит дальше, попадает в зону следующей могилы и тут же звучит голос взрослой девушки. Вадим вздрагивает.
Вадим. Ирка! Тебя тоже нет? 1984-2006.
Голос Ирки. …никто меня не бросал. Он погиб. Ничего! Сама рожу, сама воспитаю.
Вадим пытается отыскать на кресте динамик. Читает ленту на венке: От настоящего мужчины. Вадим закрывает уши ладонями.
Вадим. Неправда. Я просто не знал…
Эхо: Сбежал…сбежал…
Он мечется среди могил, стонет и рычит.
Вадим (читая имена). Инна Сергеевна… Ольховский… Кто вы такие? А это что за старуха? Ох, бабулечка. Но тебя-то чем я обидел?
Эхо: Обидел… обидел…
Вадим. Не смей! Ты бы все равно умерла.
Он читает ленту на венке: От заботливого внука. Вадим выбегает на просеку и с ужасом слышит, как голоса начинают разговаривать между собой о своем – прижизненном.
Вадим (орет). Заткнитесь! Кто вы такие, чтобы осуждать меня? Я столько пережил, столько нахлебался, а вы? Что вы знаете о жизни и обо мне? Нет у вас права судить живых. Вы все – покойники, так успокойтесь же!
Эхо: И ты… И ты…
Звонок Вере. Она слушает, кивает, бледнеет и закрывает глаза.
Вера (глухо). Умер. Мой Темочка…
Вера берет фото Темы и прижимает к груди. Она стреляет по окнам, в зеркала, и наконец, стреляет в портрет Вадима.
За окном слышатся сирены полицейских машин. Вера выскакивает на крыльцо. Сбегает со ступенек и попадает в силок. Вера падает и случайно нажимает на курок обреза дулом в шею. Выстрел.
С могил срываются ленты, опутывают Вадима и начинают душить.
Вадим (сдавленно). За что?
На лентах надписи: За предательство! За ложь! За трусость! Колокольный набат. Вадим отбегает к пожарному щитку, хватает лопату и ведро. Стуча ими друг о дружку, криво усмехаясь, ходит вдоль могил и бьет по оградам, ломает кресты и сбивает таблички. В ответ слышит отзвуки:
Дзинь! Зверь! Дзинь! Зверь!
Вадим рычит и трясет кресты за перекладины, словно за плечи. Мечется по кладбищу, подбегает к Сторожу, который копает яму.
Вадим (в истерике). Чего удумал, отец? Квартирку мне на тот свет роешь! Я жить хочу!
Вадим пытается вырвать у Сторожа лопату, но падает в яму.
Вадим открывает глаза, ощущает себя в свежевырытой яме и стонет. Сверху Сторож выливает на него ведро воды.
Вадим (вяло). Где я
Сторож. Все там же. Как ты, сын мой?
Вадим хочет приподняться, но что-то его держит снизу.
Вадим (еле шевеля губами). Если я виноват, пусть меня судит Небо, а не мертвецы.
Сторож. Но сначала надо умереть на земле.
Вадим (ехидно). Разве я их всех убил? Многих даже не знаю. Шалимов, например?
Сторож. Ты не уступил инвалиду место.
Вадим (ухмыляясь). И это все? Не понимаю.
Сторож. Любая обида – вроде бы мелочь, но тем самым ты на миг приблизил чью-то смерть. Каждая обида – капля в чашу грехов, из которой пьет твоя совесть. Пьет и травится. И чем больше пьет, тем сильнее угасает, а чаша все наполняется. И чем полнее она становится, тем меньше совести остается в тебе. Меньше человеческого и больше звериного. А сегодня твоя совесть задохнулась в силках.
Вадим оглядывает яму.
Вадим (мрачно и с горечью). Так значит, меня здесь и погребут. Хоромы. Но здесь места на двоих.
Сторож (печально). Эта яма не для тебя.
Сторож уходит. Вадим задумывается и вскрикивает. Нервными движениями нащупывает на земле телефон и дрожащими пальцами набирает разные номера. Наконец, ему отвечают.