Глава 18
Слов не хватит рассказать, а фантазии описать, как облегченно вздохнули Григорич с Ритой, когда Быдловичи, оставив детей, умчали, наконец, на машине в Россию. Григорич включил «Вечную любовь» и обнявшись с Ритой, стал кружить жену по комнате, выпархивать в танце в двери, дефилировать по коридору и посбивав везде угля, преимущественно телом самой партнерши, угомонился только тогда, когда запахи подгорающих оладушек как магнитом поманили обоих на кухню. Все утро муж с женой словно летали, у Риты на удивление совсем не болела голова, а Григоричу даже захотелось сделать зарядку. В общем, оба пребывали в возбуждении, и только легкая тень касалась лица супругов, когда они представляли, какой гвалт и вакханалия начнутся, как только проснутся внучки и почувствуют свободу.
Долго им пришлось ждать, пока Кира с Ирочкой соизволят встать – почти до двух часов дня. А проснувшись и умывшись, они первым делом спросили, что они будут кушать. Хлопотливая Рита тотчас стала запаривать кашку, варить сосиски и наливать на оладьи сметану. Еще вялые после сна девочки кое-как поковырялись в еде, оставив Риту в полном расстройстве, и молча отправились в свою комнату.
– Ты что-нибудь понимаешь? – спросил Григорич, внимательно наблюдавший всю картину. – У них родители уехали. Впрочем, может быть это шок.
– Ой, не говори ерунды, – отмахнулась полотенцем Рита и с недовольным видом стала убирать в холодильник недоедки со стола. – Просто соскучились и все.
– По кому? Быдловичи умотали всего-то два часа тому назад, когда дети спали.
Но странный феномен объяснялся легко: На фоне вечно ссорящихся родителей Кира с Ирочкой давно научились абстрагироваться и развлекать себя сами. Кира переписывалась с подругами в телефоне, а Ирочка что-нибудь рисовала или играла с куклами. Вот и теперь они молча ушли в комнату и не общаясь друг с дружкой, предались своим любимым занятиям. Для них в сущности ничего не поменялось, разве что стало вокруг тише, на них никто не кричал и не раздавал указаний. Григорич с Ритой только сейчас поняли, как проводят время внучки и очень этому огорчились. И если Рита как-то спокойно отнеслась к этому, для нее важно было, чтобы никто не ссорился и не оставался голодным, то Григоричу казалось важным не молчаливое отчуждение, а коллективное общение. Поэтому когда он с благородными помыслами зашел в комнату к внучкам, те сразу съежились и напряглись. Кира бросила косой взгляд на дедушку. В ее глазах дикого волчонка легко читался испуг, мол, стряслось что-то неординарное, а Ирочка прикрыла локтем подставку, на которой были разбросаны кусочки пластилина, из которых она что-то с большим усердием лепила, судя по тому, что в пластилине было все: стол, пол, подоконник, рот и даже волосы самой Ирочки.
– Создаешь какой-то секрет? – поинтересовался Григорич у младшенькой, поглаживая ту по плечу.
– Неа, – пробурчала Ирочка и нахмурилась. – Я просто никогда никому не показываю.
– Почему же?
Ирочка потупила глаза в стол и молчала.
– А кому это интересно? – равнодушным тоном сказала Кира, и Григорич уловил в интонации старшей внучки смесь скрытой горечи и обиды.
Все замолчали. Наконец, чтобы не усугублять удрученное настроение, Григорич решил снять напряженную паузу.
– Когда я был маленьким, я обожал лепить мушкетеров в плащах со шпагами из иголок и в шляпах с перьями, – сказал он.
– А где ты брал перья? – вяло поинтересовалась Ирочка.
– Выдергивал из уголков подушек, – улыбнулся дедушка. – У нас были тогда такие подушки. Мои мушкетеры дрались на шпагах, гуляли со своими подружками и пели песенки. А еще они жили в домике, я сам его делал.
Григорич так увлеченно говорил, что не заметил, как в голосе стали проявляться детские интонации мальчика-задаваки. Хотя может быть, просто ожило его детство, когда он еще не был Григоричем, а в игрушечные миры верил как в реальную жизнь.
– А из чего домик? – дернула Григорича за рукав Ирочка, видя, что дедушка задумался и замолчал.
– Из картонной коробки из-под маминой обуви. Я вырезал двери, окна, все разукрашивал снаружи и изнутри. Вылепливал столы, стулья, чашечки, бутылочки и много чего еще. Даже кошку с собаками лепил.
Известная собачница Ирочка не сводила глаз со рта дедушки – так интересно он рассказывал. Сняла наушники и Кира, которая тотчас вспомнила, что у них есть такая коробка. Сестры договорились вместе создать домик, а Григорич пообещал достать где-нибудь перьев. Потихоньку Ирочка убрала локоть и показала дедушке свою поделку. Она лепила снеговика, правда, из черного куска и с шарами квадратной формы, а рядом себя на санках с колесиками. Григорич одобрительно сказал:
– У тебя очень оригинальный и правильный взгляд на мир, Ирчик. Многие позавидовали бы. Молодец. Сделаешь – принеси и покажи, ладно?
Внучка живо кивнула, а Григорич вышел из комнаты, провожаемый теплыми глазами внучек.
Григорич с Ритой наслаждались реальной тишиной, которая так благотворно действовала на всех, что совершенно не хотелось накапливать отрицательной энергетики: о чем-то спорить, ругаться по пустякам или просто повышать голос. Хотелось успеть насытиться положительными эмоциями, пока не вернулись Быдловичи, а те обещали явиться уже через неделю. Однако долго побыть в тишине Григоричу не удалось – раздался телефонный звонок. Номер был неизвестен, и первой мыслью было сбросить незнакомца. Но странное чутье подсказывало обратное: «Ответь». К тому же код был российским: +7.
– Добрый вечер, – произнес молодой женский голос, но без заигрывания и лести.
– Добрый, – настороженно ответил Григорич, лихорадочно пытаясь сообразить, кто из России может ему звонить. Не Быдловичи же, в самом деле.
Но звонившая по имени Евгения представилась питерским продюсером только что созданной студии бывших выпускников Института кино и деловым тоном рассказала о сути звонка. В данный момент она с командой занимаются поисками подходящего сценария для дипломной режиссерской работы ее мужа Александра.
– Из всего потока материала, – призналась продюсер, – режиссер не смог выбрать ничего для реализации под диплом, но я выделила именно ваш сценарий. У него отличная структура и персонажи, диалоги, поэтому дала время команде подумать над ним.
У Григорича перехватило дыхание и во рту стало сухо от волнения. Вот это: «я дала время команде» заставило его даже встать и отряхнуться, будто он стоял перед директором Голливуда и внимал.
– Скажите, – с легкой хрипотцой спросил он. – А о каком сценарии вы говорите?
– «Правда жизни». О Полине.
– Спасибо за оценку.
– А пока у меня к вам вопрос такого содержания, – продолжала Евгения, не меняя тона. – Как вы смотрите на предложения написания сценариев по сюжету или идее, которые даёт продюсер?
Нет, это была не пустышка Ева. У Евгении каждое слово был взвешено, отчеканено и сразу же вовлекало в деловую струю. Григорич пытался ради придания себе веса, выдержать паузу и не сразу соглашаться, но тяжеленный груз всего пережитого с такой силой обрушился на него, что сценарист не выдержал и тут же выразил согласие. Слушавшая весь разговор по громкой связи Рита одобрительно кивнула и перекрестила мужа, тихим голоском шепча молитву. Без лишних слов и абсолютно честно Евгения сообщила, что заплатить не может, но зато может предложить: имя в титрах в первой тройке, договор авторского заказа и участие в номинации «Сценарий» на кинофестивалях.
Далее, она пояснила, что у нее есть хорошая история, фильм по ней ждут в Казани на международном фестивале и перспектив у подобного материала масса. Но тот сценарий, что уже написан, ее не устраивает.
– Почему?– спросил Григорич.
– Он слишком иллюстративен и в нем много моралите, словно затянутый социальный ролик.
– Понимаю. Короткий метр?
– Да, максимум минут на тридцать.
Григоричу импонировала спокойная и одновременно решительная манера разговора продюсера. Он был убежден, что это не развод и легко сам перешел на деловой тон.
– Если не трудно, – попросил он, – опишите, пожалуйста, саму идею, персонажей, локации и все, что может понадобиться мне для поэпизодника. Я за ночь обдумаю и уже завтра смогу что-нибудь вам предложить.
На том конце провода охотно продолжили.
– Идея касается предстоящего развода, поэтому у нас есть мама, папа, девочка и ее воображаемый говорящий медведь, который в реальном мире простая игрушка, но для девочки он – друг, с которым она разговаривает. Зовут его Зефирка. Или как хотите, можете назвать. Локаций мало: детская комната, коридор, кухня (замкнутое пространство, как ассоциация к отдельной ячейке общества, семьи). Бюджет у нас маленький, извините.
Существует два мира: детский и взрослый. Ребенок с игрушками живет словно отдельно, а родители, их крики/ругань на кухне, как взрослый и тяжелый мир – отдельно. Лишь иногда в мир девочки доносятся крики, и они побуждают ее взрослеть и принимать решения.
– Это трагикомедия? – задумчиво спросил сам себя Григорич, но Евгения моментально отреагировала:
– Что вы! Я не буду загонять вас в рамки по жанру. Делайте, как будет вам удобно. Можно примешать немного сюра/абсурда, чтоб например, не было понятно, что за медведь. Может, родители будут подыгрывать ее общению с игрушкой. Варьируйте, как хотите, чтобы запутать зрителя.
– А финал? – поинтересовался Григорич. – Непременно хэппи-энд или открытый?
Евгения задумалась, собираясь с мыслями, и сказала:
– На самом деле – не важно, хороший финал или плохой, нам главное показать проблему развода и дать решение зрителю. Т.е. мы не можем заявить о проблеме и оставить зрителя думать самостоятельно. Родители должны развестись и это обязательное условие.
– И нет надежды на примирение?
– Понимаете, семья уже развалилась, мама и папа больше не хотят быть вместе, но у них есть ребенок. Но ведь дитя не клей для брака, он не должен насильно держать людей вместе, если они противны друг другу. Ребенок будет расти, чувствовать эту пустоту в семье, слышать ругань – это плохо для него. Согласны?
– В общем, да.
– Значит, мы обличаем это и показываем нашему обществу, что развод это нормально. Лучше если у мамы и папы будут дружеские отношения, они будут счастливы порознь, и не будут ломать детство для ребенка. Это наша мысль.
– То есть тут развод – действительно единственный выход, чтобы сохранить отношения.
– Да, развод в их случае единственный выход, и их задача это объяснить ребенку.
Григорич пожелал Евгении хорошего дня, а затем крепко обнял жену. Так крепко, что та чуть не потеряла сознание.
– Господи! – вскрикнул он и закружил Риту по комнате. – Неужели! Неужели у нас все получится! Господи!
Риту тоже переполняли эмоции, и она больше всего радовалась за мужа, который давно заслужил награды за свой каторжный труд и великое терпение. Целый день Григорич ходил как ошарашенный счастьем и никак не мог приступить к работе. Он все пытался отодвинуть этот волнительный и очень ответственный процесс на самое удобное время – ночь. Для этого прилег на часик, чтобы поднабраться сил перед делом его жизни. В первый раз он чувствовал, что будет работать не в пустоту – ему дали заказ и теперь Григорич должен проявить себя вовсю, применяя все-все знания, которые дала ему киношкола Кухарука, лично директор и, конечно же, учитывая свой нелегкий, но полезный опыт создания сценариев и фильмов. Лежа в кровати, Григорич все размышлял об идее нового фильма, представлял, через какие мытарства придется еще пройти и вместе с тем фантазировал себя и Риту в лучах славы и благополучия. Он уже видел, как снимаются его фильмы, поздравляют друзья, родные, звонят режиссеры театров с просьбами написать для них пьесу, терзают книжные издательства, наперебой предлагая гонорары и лучшие условия. В общем, так он мечтал-мечтал, пока не уснул до утра.
Рита не стала будить мужа, потому что и сама утомилась на кухне с детьми, пришла в комнату, прилегла и заснула. А утром Григорич вскочил и возопил:
– Проспал! Проспал!
Кое-как успокоив мужа, Рита спокойно сказала, что перед работой очень хорошо помогает прогулка на свежем морозном воздухе.
– Не понял, – удивленно вскинул брови Григорич.
– У Ирочки сегодня начинаются репетиции к утреннику в садике на 8 марта, – сообщила Рита. – Отведешь ее, подождешь и после занятий заберешь.
Григорич кивнул и стал одеваться. Ирочка в хорошем расположении духа похвасталась перед дедушкой, что встала раньше него и уже успела покушать кашку, пока он дрых. Дедушка был в восхищении. Они вышли на улицу и договорились, что дедушка отведет Ирочку в садик, а сам пойдет в магазин. На обратном пути он ее заберет. Ирочка согласилась с самым серьезным видом, на который способен шестилетний ребенок. Они шли и спорили, какой дорогой пойти, чтобы не опоздать. Пока спорили, Григорич сообщил, что придется бежать, потому что ворота садика закроют и их не пустят.
– Хочу на санках, – закапризничала Ирочка и тут же упала на лед. В другой раз знаменитая плакса тотчас бы разревелась, но Григорич с доброй усмешкой воскликнул:
– Зачем тебе санки, если у тебя есть замечательная попа, на которой ты умеешь здорово кататься.
Ирочка весело расхохоталась. Так они и добежали до садика, где Григорич передал внучку из рук в руки воспитательнице, Оксане Борисовне.
Погода была снежная, но под ногами уже таял лед, пробивалась вялая травка, и пахло ранней весной. В голове рождались сцены: девочка Лиза начинала говорить первые слова, ей вторил большой игрушечный медведь, с которым она то ссорилась, то мирилась в своей детской комнатке, а в это время на кухне разгоралась ссора родителей. Исколесив два квартала в мыслях, Григорич забыл о магазине, да так и вернулся в садик с пустыми сумками. Ирочку пришлось ждать еще минут двадцать, зато дедушка слышал звуки песен, которые разучивали дети для предстоящего утренника. «Интересно, – думал Григорич. – Машка успеет прибыть из России, а то дочка так старается?» Когда Ирочка вышла, она была в ярком возбуждении и всю дорогу рассказывала дедушке все то, что обычно мало интересовало ее маму.
– А мы такой танец разучивали, дедушка, – тараторила внучка. – Сначала мальчики так стоят в ряд, потом они такие расходятся как лепестки, и из середины мы такие тычинки появляемся и танцуем вместе с пчелками.
– Супер! – восхищался Григорич. – А стишок задали учить?
– Да, – тоненько протянула Ирочка. – Только я его запомнить не могу.
– Ничего, выучим, – пообещал дедушка, и они вместе зашли в магазин.
Уже на подходе к дому позвонила Рита и взволнованно сообщила:
– Кира ушла из дому.
– Что значит ушла? – не понял Григорич.
– Не знаю. Ничего мне не сказала, оделась и ушла.
Ирочка спокойно сказала:
– А она всегда так делает и никто не ругается.
– Разве твоя сестренка не понимает, – спросил дедушка, – что маленьким самим выходить опасно и вообще надо говорить, куда идешь?
– Я когда вырасту такая как Кира, – сказала Ирочка. – Всегда буду родителей спрашивать, правильно?
– Умничка. Если б еще родители это понимали.
И тут они увидели Киру, стоявшую за школой, и беседовавшую со своей одноклассницей Софией. Мелкая, косоглазая Софа, как ее все звали, всегда зыркающая по сторонам, о чем-то бурно спорила с Кирой, а та еле сдерживалась, чтобы не зарыдать или не треснуть подругу по голове пакетом с вещами. Подойдя ближе и притаившись за кустами, Григорич с Ирочкой услышали обрывки фраз, долетавшие до них. Кира на повышенных тонах пыталась объяснить Софе:
– Мы что, уже не дружим? Почему ты не хочешь приходить ко мне домой?
– Ой, да какой там у тебя дом? – надменным ехидным голоском отвечала подруга. – Убогая хрущоба с тесным коридорчиком – не развернуться. В таких квартирках живут только нищие пенсионеры. У вас нет даже кондиционера.
– Зачем нам кондиционер зимой? – удивлялась Кира.
– Это я так, к слову. А кухонька маленькая, обшарпанная, пол потертый, я так и не разглядела, у вас паркет или линолеум?
– А у вас что? – сквозь зубы процедила Кира.
– У нас трехэтажный огромный коттедж с сауной и бассейном. И три гаража. А еще широкая мансарда, с которой вид на яблочный сад.
Григорич раздвинул руками кусты и предстал перед подругами. Софа съежилась и чуть согнулась, а Кира сильно нахмурилась.
– Дедушка, ты чего здесь? – недовольно спросила она.
– Пошли домой – в убогую хрущобу. Тебя нищие пенсионеры заждались с киселем и блинами.
– Ну, дедушка, – надулась внучка. – Я с подругой тут…
– С подругой? – удивился Григорич. – Что-то не вижу здесь никаких подруг и вообще людей. Иначе бы со мною поздоровались.
Софа съежилась еще сильнее и повернулась к Григоричу спиной. Не в силах противостоять гневному блеску в глазах дедушки, Кира поплелась домой, отдав ему мешок с вещами.
Дома она попала в руки Риты, которая уже собиралась устроить внучке взбучку, но видя расстроенный вид Киры, оставила ту в покое. Кира заперлась в ванной комнате, и вскоре оттуда послышались ее всхлипы. Как ни старались дедушка с бабушкой и с Ирочкой достучаться до нее – Кира лишь выкрикивала, что с ней никто не хочет дружить, никому она не нужна со своими проблемами и просила оставить ее в покое. Григорич вкратце пересказал Рите беседу двух подруг, после чего та с широко раскрытыми глазами и грозным видом заявила:
– Пусть только явится эта промокашка – все косы ей повыдергаю.
После этих слов в ванной щелкнул крючок, появилась зареванная, но крайне удивленная Кира, которая тут же попала в объятья бабушки и разрыдалась. Не в силах выдержать столько водопада, Григорич, наконец-таки избавленный от домашних хлопот, приступил к созданию шедевра, который назвал: «Взрослым надо поговорить».
Сегодня был для сценариста особенный день. Григорич, что называется, вспомнил все, чему его учили и прежде всего он легко набросал логлайн:
Семилетняя Лиза узнает, что является единственной причиной, сдерживающей родителей от развода и потому, невзирая на то, что те вечно отталкивают ее как маленького ребенка, Лиза решает заставить папу с мамой выслушать ее взрослое мнение.
В целом, вся работа шла легко, на подъеме, будто бы Григорича зарядили мощной батареей, заполненной творческим непокоем, удачей и талантом. Перед ним на столе были разложены не листы бумаги, а на этот раз нарезанные прямоугольные карточки с текстом на них. Словно пасьянс Григорич тасовал карточки, меняя одну с другой и с каждой переменной глубоко задумывался. Видя необычное занятие мужа, и насколько мучительно погружен он в решение какой-то задачи, Рита старалась никого не допускать в комнату. Однако маленькая Ирочка все же улучила момент и тихонько подкралась.
– Дедушка, – просящим тоном обратилась она. – А ты стишок обещал со мной выучить.
– Что? – будто из тумана сонным голосом проговорил тот. – Ах, да.
На лбу Григорича резче проявились морщины и, откинувшись на спинку кресла, он заложил ногу за ногу и внимательно посмотрел на внучку.
– Давай. Как там у тебя начинается?
Ирочка собралась с духом, напрягла щечки, задумалась, вспомнила и выдохнула:
– Чому так багато навколо тепла…
Тут она запнулась и сунула палец в нос.
– У тебя там шпаргалка? – улыбаясь, спросил дедушка.
Ирочка отрицательно замотала головой и показала листик, на котором было написано две строчки.
– Замечательно, – пробурчал Григорич, вчитываясь в текст. – Очень даже замечательно. Итак, давай за мной: «Чому так багато навколо тепла?»
Ирочка повторила.
– Только старайся с выражением и ручками обведи всю комнату, мол, вокруг много тепла. Показывай каждое слово, поняла?
Внучка кивнула и повторила с выражением и жестами.
– Це мамине свято весна принесла, – закончил Григорич. – Вот так, умница. И опять покажи ручкой в сторону окошка. Весна оттуда приносит нам мамин праздник.
Ирочка все послушно иполнила. Она повторила полный текст и благодаря взмахам рук, запомнился он уже лучше.
– Только ты произносишь как-то сухо, – заметил Григорич. – Будто сдерживаешься внутри себя. Между тем я замечаю в тебе творческие способности, а ты боишься их проявлять. Знаешь, в чем дело?
– В чем? – хмуро спросила Ирочка.
– Надо верить в то, что говоришь. Поверь, что весна – это мамин праздник. Он теплый и радостный, а зима холодная и злая.
– Хорошо, – тихо произнесла внучка.
– Ты ведь любишь свою маму?
Девочка робко кивнула.
– Вот и правильно. Мама всегда приносит свято, то есть праздник. Поэтому когда читаешь стишок, верь в весну, в маму и в праздник. Поняла?
Ирочка кивнула еще раз, но уже уверенней.
– Хорошо. Теперь иди и порепетируй, потому что сейчас дедушке нужно поработать.
– Ладно, – согласилась внучка. – А что ты работаешь?
– Да вот, пишу, – Григорич окинул глазами письменный стол.
– Сказку? – оживилась девочка.
– О, если бы, – ответил он и побарабанил по столу, вновь тасуя карточки.
Деликатная Ирочка собиралась было на цыпочках покинуть комнату, как вдруг за спиной Григорича заметила нечто, глубоко ее озадачившее. Сгорая от любопытства, она немедленно спросила:
– Ой! Что это?
За спиной сценариста на всю стену было развешено черное полотно, на котором в ряд иголками были прилеплены точно такие же карточки со словами, какие лежали на столе. Григорич брал со стола одну из них и прикреплял на стену. Затем снимал другую карточку из одного ряда, спешно что-то писал на ней и помещал в другой ряд, закалывая ее иголкой. Хмурил брови, поджимал губы и бурчал под нос, после снимал карточку и менял ее местами с другой. Глядя на общую картину со стороны, оставался более-менее довольным и обращал взор на следующий ряд.
– Это, – показал дедушка рукой на стену и стол, – мой рассказ. Только он пока не написан. Все слова и строчки так разбросаны и перемешались, как твои паззлы, что теперь приходится их правильно складывать. И если хотя бы одну карточку положу не в то место, история может пойти совсем в другую сторону.
– Ух, ты, – заинтересовалась внучка. – А как это?
– Смотри, – Григорич взял четыре пустых карточки и написал на каждой из них пару строк. – На каждой карточке одна сцена. Если правильно сложить все сцены, получится рассказ.
– А если неправильно?
– Получится…. другой рассказ, – улыбнулся сценарист и продолжил. – Первая сцена: Бардак в комнате. Вторая: Звонок в дверь, ты идешь открывать. Третья: Ты убираешь игрушки и подметаешь пол. И четвертая: Мама достает из сумки мороженое и дает тебе. Разложи карточки правильно.
Перебирая карточки тонкими пальчиками, Ирочка прежде потасовала их, как делал дедушка – ей это очень понравилось. Копируя его же действия, она отошла в сторонку и взглянула на пасьянс со стороны. И точно так же как дедушка, нахмурилась и пробурчала что-то себе под нос. Григорич не мог не рассмеяться и увлеченно наблюдал за внучкой. А та быстро взяла третью карточку и положила ее после первой.
– Правильно? – спросила Ирочка дедушку.
– Умница, – подтвердил тот. – У тебя и вправду есть творческий дар. А что если сцену бардака поставить после того как мама даст тебе мороженое?
Подуло свежим ветерком, и над головами творческой интеллигенции появилась голова волчонка.
– Тогда, – сказала оскаливавшаяся Кира, – ваша история попахивает ремешком по попе.
– Верно! – похвалил старшую Григорич.
– А если, – предложила она, – так и оставить и посмотреть, что будет?
– Какой удивительно тонкий и прагматичный взгляд на мир, – поразился дедушка и обнял Киру.
Поглощенные созданием рассказа о бедной Лизе и ее медвежонке, девочки чуть ли не легли на стол и стали с интересом менять сцены и придумывать дальнейший ход развития событий. После каждой перемены сцен комната сотрясалась от заливистого смеха или наоборот, воцарялось печальное молчание. Кира заметила, что стена со сценами новой истории Григорича про девочку Лизу похожа на шахматную доску, и, будучи чемпионкой школы по шахматам, она изобретала удивительную историю, совмещая несовместимые сцены, которые подавала ей Ирочка, под которые Григорич пытался подобрать нужные взаимоотношения героев. Контролируя процесс, он подсказывал, что сцены не должны идти так, как ожидает зритель. Для него все должно быть непредсказуемым, каждый шаг героя не должен просчитываться, следующее слово может привести к трагедии. После каждой сцены зритель должен хвататься за голову и меньшее, что может сказать: «Ну, надо же! Кто бы мог подумать!», а большее: «Идиот! Куда он идет? Зачем?»
Диалоги стали выдумывать все вместе, а Рита еле успевала носить из кухни одному кофе, другой «Агушу», третья доедала третью пачку чипсов Lays. В конце концов, чтобы дать себе время отдохнуть, хозяйка приготовила всем пиццу и принесла большие чашки с чаем. Работа закипела. Комбинации предлагались одна за другой, вызывая вопрос: А что дальше? И если дальше тупик, карточка со сценой тотчас отбраковывалась. Но над одной комбинацией трое соавторов думали долго. Первая сцена: Мама ругается на кухне. Вторая: Папа что-то ищет в чулане. Лиза бежит к папе показать письмо деду Морозу. Сцена третья: Папа с мамой целуются. Были еще несколько вспомогательных переходных сцен и сцен-пауз, но эти – ключевые. В конце концов, уставшая Ирочка предложила милый вариант с поправками, следуя по пути наименьшего сопротивления, где сначала мама кричит, потом девочка показывает письмо маме, они идут к папе и все вместе целуются и обнимаются. Кире была противна эта слащавая патока, и она бросила с каким-то своим знанием жизни:
– Так не бывает. Когда Лиза приходит к папе, тот ее посылает со словами: «Мне не до тебя с твоими глупостями. Иди к маме». А дурочка мама кричит на нее и убегает на маникюр.
– Неправда! – вскрикнула Ирочка. – Мама хорошая! Хорошая!
Кира показала сестре язык и покрутила пальцем у виска. Они стали щипать друг друга и обе со слезами выбежали из комнаты.
Григорич вздохнул, окинул грустным взглядом стену с карточками, и медленно, но ровно в голове его блеснула одна искорка, за ней другая, сюжетные линии стали наполняться напряжением и загудели жизненной энергией, а мозг-трансформатор сначала медленно и недовольно, потом все быстрее и ожесточеннее начал проворачивать идеи, перемалывать слова и пошел выдавать полотно, исписанное штрихами, сродни схеме кардиограммы. Сценарий под другим названием: «Про бедную Лизу» стал четко вырисовываться. Не на привычном листе бумаги, а сразу на клавиатуре уверенными пальцами легко и свободно Григорич стал отбивать зычный ритм шагов, приближавших его к славе. Сразу же по окончании работы возбужденный сценарист отправил копию продюсеру и режиссеру. А сам громко позвал домочадцев и приготовился к декламации.