Czytaj książkę: «Маленький человек, что же дальше?», strona 2

– Но почему они такие? У вас в семье три человека зарабатывают, должно же все быть хорошо.

Ягненок не отвечает ему.

– Мне ведь здесь не место, – говорит она вместо этого. – Я всегда была Золушкой. Когда отец и Карл приходят домой, у них рабочий день заканчивается. А я начинаю мыть посуду, гладить, шить и штопать носки. Ах, дело не в этом, – восклицает она, – это можно было бы делать с удовольствием. Но то, что все это воспринимается как должное и что за это меня толкают и щиплют… я никогда не слышу ни одного доброго слова, и Карл делает вид, будто это он меня кормит, потому что платит больше за еду, чем я… Я ведь не зарабатываю много – сколько сейчас зарабатывает продавщица?

– Скоро все это закончится, – говорит Пиннеберг. – Совсем скоро.

– Дело не в этом, – стонет она в отчаянии, – дело не в этом. Но, знаешь, мальчик мой, они всегда по-настоящему презирали меня, «ты глупая», говорили они мне. Да, я не так умна. Я многого не понимаю. И притом я некрасивая…

– Но ты красивая!

– Ты ведь первый, кто мне это говорит. Когда мы ходили на танцы, я всегда оставалась сидеть за столиком одна. А когда мама говорила Карлу, чтобы он позвал своих друзей, он отвечал: кто будет танцевать с такой козой? Правда, ты первый…

Необычное чувство охватывает Пиннеберга. «Правда, – думает он, – ей не стоит так говорить. Я всегда думал, что она красивая. А может быть, она вовсе и не красивая…»

Но Ягненок продолжает:

– Слушай, мальчик мой, я совсем не хочу тебе жаловаться. Я просто хочу сказать тебе один-единственный раз, чтобы ты знал: я им не принадлежу, я принадлежу только тебе. Только тебе одному. И что я тебе ужасно благодарна, не только за Малыша, но и за то, что ты женишься на Золушке.

– Милая, – прошептал он. – Милая ты моя…

– Нет, не сейчас. И раз ты говоришь, что хочешь, чтобы у нас всегда было светло и чисто, ты должен понимать, что я никогда толком не училась готовить. И если я что-то буду делать неправильно, ты должен мне об этом сказать… И я никогда, никогда не буду тебя обманывать…

– Не переживай, Ягненок, все в порядке…

– И мы никогда-никогда не будем ссориться. О боже, мальчик мой, как счастливы мы будем вдвоем, я и ты. А потом втроем, с Малышом.

– А если это будет девочка?

– Это будет мальчик, говорю тебе, маленький сладкий Малыш.

Через некоторое время они вышли на балкон. Да, небо над крышами, в котором тонут яркие звезды, прекрасно. Они стоят некоторое время молча, обнимаясь, положив друг другу головы на плечи. После они возвращаются на эту бренную землю с тесным двором, множеством ярких оконных квадратов и квакающим джазом.

– Мы тоже купим радио? – спрашивает он вдруг.

– Да, конечно. Знаешь, мне не будет так одиноко, когда ты будешь на работе. Но это потом. Нам еще нужно много всего купить!

– Точно, – отвечает он.

Тишина.

– Мальчик мой, – тихо начинает Ягненок. – Мне нужно тебя кое о чем спросить.

– Ну? – говорит он неуверенно.

– Только не сердись!

– Хорошо, – отвечает он.

– Тебе удалось что-то накопить?

Пауза.

– Немного, – отвечает он, колеблясь. – А тебе?

– Тоже немного. – И совсем быстро: – Но только совсем-совсем-совсем чуть-чуть.

– Скажи сколько, – говорит он.

– Нет, скажи ты сначала, – отвечает она.

– Я… – начинает он и замолкает.

– Ну, скажи уже! – просит она.

– Это действительно совсем немного, может быть, даже меньше, чем у тебя.

– Наверняка нет.

– Да. Наверняка.

Пауза. Долгая пауза.

– Спроси меня, – просит он.

– Итак, – говорит она и глубоко вдыхает. – Это больше, чем…

Она резко замолкает.

– Больше, чем что? – спрашивает он.

– Ой! – хихикает Ягненок. – Мне стыдно! У меня сто тридцать марок.

Он гордо и медленно говорит:

– Четыреста семьдесят.

– О, отлично! – говорит Ягненок. – Это как раз шестьсот марок. Мальчик мой, это же целая куча денег!

– Ну… – бормочет он. – Я не считаю, что это много. Но холостяцкая жизнь ужасно дорога.

– А я из своих ста двадцати марок зарплаты должна была отдать семьдесят марок за еду и жилье.

– Долго же ты копила, – говорит он.

– Ужасно долго, – отвечает она. – Все никак не получалось.

Пауза.

– Не думаю, что мы сразу найдем квартиру в Духерове, – говорит он.

– Тогда нам придется снять комнату, желательно с какой-никакой мебелью.

– Тогда мы сможем больше сэкономить на нашей мебели.

– Но я думаю, что комната с мебелью выйдет дороже.

– Ну, давай посчитаем, – предлагает он.

– Да. Мы должны рассчитать, как мы будем справляться. Мы будем считать, как будто ничего не скопили.

– Да, мы не должны трогать эти деньги, пусть копятся дальше. Итак, сто восемьдесят марок зарплаты…

– Женатым ты будешь получать больше.

– Ну, так-то да, но я даже не знаю… – Он очень смутился. – Согласно договору, может быть, но мой начальник такой странный…

– На твоем месте я бы не стала обращать внимания на его странности.

– Ягненок, давай сначала посчитаем исходя из ста восьмидесяти. Если будет больше, то так даже лучше, но пока что это все, что у нас есть.

– Хорошо, – соглашается она. – Так, сначала вычеты.

– Да, – говорит он. – С этим ничего не поделаешь. Налог – шесть марок – и страховка по безработице – две марки семьдесят. Касса взаимопомощи – четыре марки. Больничная касса – пять сорок. Профсоюз – четыре пятьдесят…

– Ну, твой профсоюз – это же лишнее…

Пиннеберг нетерпеливо обрывает:

– Давай не будем об этом. Я уже наслушался об этом от твоего отца.

– Хорошо, – говорит Ягненок, – итого двадцать две шестьдесят вычетов. Тебе не нужен проездной?

– Слава богу, нет.

– Остается, значит, сто пятьдесят семь марок. Сколько стоит аренда?

– Да я не знаю. Комната и кухня с мебелью, наверняка около сорока марок.

– Скажем, сорок пять, – считает Ягненок. – Остается сто двенадцать марок и сорок пфеннигов. Как ты думаешь, сколько нам нужно на еду?

– Тебе лучше знать.

– Мама всегда говорит, что в день на каждого ей нужно полторы марки.

– Это девяносто марок в месяц, – говорит он.

– Тогда остается еще двадцать две марки и сорок пфеннигов, – говорит она.

Они смотрят друг на друга. Ягненок быстро говорит:

– А мы ведь еще не посчитали отопление и газ… И свет. И почтовые расходы. Одежду, обувь и даже стирку… И еще нужно иногда покупать новую посуду…

И он говорит:

– И еще хочется иногда сходить в кино. И в воскресенье выбраться куда-нибудь. И сигарету я тоже люблю покурить.

– А мы ведь еще и хотим что-то отложить.

– Хотя бы по двадцать марок в месяц.

– Тридцать.

– Но как?

– Давай пересчитаем еще раз.

– Сумма вряд ли изменится.

– И дешевле нам не найти ни комнаты, ни кухни.

– Может быть, марок на пять дешевле получится.

– Ну ладно, посмотрим. Газету ведь тоже иногда хочется почитать.

– Конечно. Мы можем сэкономить только на еде, ну хорошо, может быть, десять марок.

Они снова смотрят друг на друга.

– Тогда мы все равно не укладываемся. И о накопительстве тоже не может быть и речи.

– Милый, – говорит она с тревогой, – разве ты всегда должен носить глаженую одежду? Я не могу сама ее гладить…

– Да, это требование начальника. Гладить рубашку стоит шестьдесят пфеннигов, а воротничок – десять пфеннигов.

– Это еще пять марок в месяц, – считает она.

– И подметки на обувь.

– Да, это тоже, да. Это тоже ужасно дорого.

Пауза.

– Итак, давай еще раз посчитаем.

Спустя некоторое время:

– Итак, мы снова вычтем десять марок из еды. Но дешевле семидесяти не получится.

– Как же живут остальные?

– Я тоже не знаю. Ужасно много людей живут на совсем другие деньги…

– Я этого не понимаю.

– Что-то здесь не так. Давай посчитаем еще раз.

Они считают и считают, но не приходят к другому результату. Они смотрят друг на друга снова.

– Знаешь, – говорит вдруг Ягненок, – если я выйду замуж, я ведь смогу получать пособие по безработице…

– О, здорово! – говорит он. – Это точно не меньше ста двадцати марок.

– А твоя мама, – спрашивает она. – Ты никогда не рассказывал мне о ней.

– Там нечего рассказывать, – говорит он коротко, – я никогда ей не пишу.

– Так, – говорит она. – Ну, тогда…

Снова тишина.

Они не могут сдвинуться с мертвой точки, поэтому снова выходят на балкон. Во дворе почти стемнело, и город затих. Вдалеке слышны гудки автомобилей.

Он задумывается:

– Стрижка стоит пфеннигов восемьдесят.

– О, перестань, – просит она. – Если другие могут так жить, то и у нас получится. Все будет в порядке.

– Послушай внимательно, Ягненочек, – говорит он. – Я не хочу выдавать тебе деньги на домашние расходы. В начале месяца мы будем складывать все деньги в одну общую копилку, и каждый будет брать из нее столько, сколько нужно.

– Хорошо, – говорит она. – У меня даже есть для этого симпатичная копилка, из керамики, синего цвета. Я тебе ее покажу. А потом мы будем ужасно экономными. Может быть, я даже научусь гладить рубашки.

– Пятипфенниговые сигареты тоже ерунда, – говорит он. – Есть вполне приличные за три.

– О боже, мальчик мой, – вскрикивает Ягненок, – мы совершенно забыли про Малыша! Он ведь тоже стоит денег!

Пиннеберг размышляет:

– И во сколько же обойдется такой маленький ребенок? Есть, конечно, пособие для рожавших и пособие по уходу за ребенком, и налогов мы тоже будем платить меньше… Мне всегда казалось, что первые годы ребенок вообще ничего не стоит.

– Я не знаю, – говорит она с сомнением.

В дверях появляется белая фигура.

– Вы не хотите наконец-то лечь спать? – спрашивает фрау Мюршель. – Вы можете поспать еще три часа.

– Да, мама, – говорит Ягненок.

– Постель расстелена, – говорит старуха. – Я сегодня посплю с отцом. Карл ночевать не придет. Возьми его с собой, своего… – дверь захлопывается, и остается неясным, кого именно…

– Но мне действительно не хотелось бы… – говорит Пиннеберг несколько обиженно. – У твоих родителей не очень-то приятно…

– О боже, мальчик мой, – смеется она. – Кажется, Карл прав, ты буржуй…

– Ни капли! – протестует он. – Если это не помешает твоим родителям. – Он снова колеблется. – И если доктор Сезам ошибся… У меня с собой ничего нет.

– Тогда пойдем присядем на кухне, – предлагает она. – У меня уже все тело ломит.

– Хорошо-хорошо, Ягненочек, идем, – говорит он с раскаянием.

– Но зачем, если ты не хочешь?

– Я баран, Ягненочек! Просто баран!

– Ну вот, – говорит она. – Значит, мы подходим друг другу.

– Это мы еще посмотрим, – отвечает он.

Часть первая
В маленьком городе

Брак начинается со свадебного путешествия, но нужна ли нам гусятница?

Поезд, который в 14 часов 10 минут в эту августовскую субботу отправляется в Духеров, в своем купе для некурящих в вагоне третьего класса перевозит господина и госпожу Пиннеберг, а в багажном вагоне – «совершенно огромную» корзину для белья с вещами Эммы, мешок с постельным бельем – но только для ее кровати, – «о своей кровати он сам позаботится, какое нам дело до этого?» – и коробку из-под яиц, в которую аккуратно уложен фарфор.

Поезд стремительно покидает город Плац, на вокзале никого, последние пригородные дома остаются позади, теперь начинаются поля. Еще немного он едет вдоль сверкающего берега Штрелы, а затем вдоль железной дороги остается только березовый лес.

В купе, кроме них, сидит только угрюмый мужчина, который не может решить, чем ему заняться: читать газету, рассматривать пейзаж или наблюдать за молодой парочкой. Он неожиданно переходит от одного занятия к другому, и каждый раз, когда они уверены, что предугадали его действия, он вновь передумывает.

Пиннеберг демонстративно кладет правую руку на колено Ягненка. Кольцо приятно поблескивает на его безымянном пальце. В любом случае то, что видит этот мрачный господин, совершенно законно. Но сейчас тот, как назло, смотрит не на кольцо, а на пейзаж за окном.

– Красивое кольцо, – довольно говорит Пиннеберг. – Совсем не видно, что оно лишь позолоченное.

– Знаешь, такое странное чувство от этого кольца… Я постоянно чувствую его на пальце и от этого постоянно на него смотрю.

– Ты просто еще не привыкла. Те, кто давно в браке, вообще его не чувствуют. Даже потерять могут и вообще не заметить этого.

– Этого со мной не случится, – возмущается Ягненок. – Я буду его чувствовать везде и всегда.

– Я тоже, – объявляет Пиннеберг. – Оно напоминает мне о тебе.

– А мне о тебе!

Они наклоняются друг к другу все ближе и ближе. И отстраняются – странный мужчина вновь смотрит прямо на них без смущения.

– Он точно не из Духерова, – шепчет Пиннеберг, – иначе я бы его узнал.

– Ты что, всех там знаешь?

– Что касается тех, кто может быть интересен, конечно. Когда я раньше продавал одежду у Бергмана, то познакомился со многими.

– Почему ты тогда уволился? Это же твоя специальность.

– Поссорился с начальником, – коротко отвечает Пиннеберг.

Ягненок хочет расспрашивать его и дальше – она чувствует, что здесь кроется бездна, но предпочитает промолчать. Теперь, когда они официально поженились, у них есть время.

Он, похоже, тоже только что об этом подумал:

– Твоя мама, должно быть, давно дома, – говорит он.

– Да, – отвечает она. – Мама сердится, поэтому она и не пошла нас провожать. «Дрянь, а не свадьба», – сказала она, когда мы выходили из ЗАГСа.

– Значит, сэкономит деньги. Терпеть не могу все эти праздные посиделки с сальными шуточками.

– Конечно, – говорит Ягненок. – Но маму это бы позабавило.

– Мы не для того поженились, чтобы твою маму развлекать, – говорит он сдержанно.

Пауза.

– Слушай, – снова начинает Ягненок, – мне ужасно интересно, как выглядит квартира.

– Ну что ж, надеюсь, она тебе понравится. В Духерове не такой большой выбор.

– Ну же, Ганнес, опиши ее мне еще раз.

– Красивое место, – говорит он и рассказывает то, что уже не раз говорил: – Я уже говорил, что она находится на самой окраине. Можно сказать, на природе.

– Это мне как раз и нравится.

– Это настоящий многоквартирный дом. Каменщик Мотес построил его там, надеясь, что и другие тоже потянутся, застроят эту территорию позже. Но никто больше там не построился.

– Почему?

– Не знаю. Людям могло показаться, что место слишком глухое – двадцать минут от города, далековато, да и мощеной дороги нет.

– Так, теперь о квартире, – напоминает она ему.

– Да, так вот, мы живем на самом верху, у вдовы Шарренхёфер.

– Какая она?

– О боже, ну что я могу сказать… Она живет очень скромно, хотя бывало и лучше, но инфляция… В общем, она мне много жаловалась…

– О боже!

– Она же не будет всегда жаловаться. И вообще, может, мы не будем заводить новых знакомств? Мы ведь с тобой не очень разговорчивые. Нам не нужно общаться с другими людьми. Нам и друг друга достаточно.

– Конечно. Но если она будет навязчивой?

– Не думаю. Она достойная пожилая дама, совершенно седая. И она ужасно боится за свои вещи, так как это память о ее покойной матери, и мы должны всегда осторожно садиться на диван, потому что пружины в нем старые, хоть и рабочие, но могут и не выдержать.

– Запомнить бы, – говорит Ягненок с тревогой. – Когда я радуюсь или грущу или я вдруг захочу заплакать, то не смогу думать о старых, но все еще рабочих пружинах.

– Тебе придется держать это в голове, – говорит Пиннеберг строго. – Ты просто обязана. А часы под стеклянным колпаком на комоде нельзя заводить ни тебе, ни мне, это она делает сама.

– Ну пусть сама и заводит свои старые противные часы. Я не хочу в своей квартире часов, которые не могу заводить.

– Все будет не так уж плохо. В конце концов, мы можем сказать, что их бой нам мешает.

– Сегодня же вечером и скажем! Я не знаю, может, такие особенные часы нужно заводить ночью. Так что скажи уже, наконец, как это: поднимаешься по лестнице, и там дверь в коридор. А потом…

– Потом идет прихожая, она у нас общая. А слева первая дверь – это наша кухня. То есть настоящей кухней ее не назовешь, конечно, – раньше это была просто мансарда, но там есть газовая плита…

– С двумя конфорками, – добавляет Ягненок грустно. – Как мне с этим справляться, ума не приложу. На двух конфорках ведь невозможно приготовить еду. У мамы их четыре.

– Но и с двумя вполне возможно.

– Ну, мальчик мой, послушай…

– У нас будет вполне простая пища, для этого хватит двух конфорок.

– Разумеется. Но ты же хочешь суп: первая кастрюля. А потом мясо: вторая кастрюля. И овощи: третья кастрюля. И картошка: четвертая кастрюля. Если я буду разогревать две кастрюли на двух конфорках, остальные две к тому времени остынут. Не так ли?!

– Да, – говорит он задумчиво. – Я тогда даже не знаю…

И вдруг, совершенно испугавшись:

– Но тогда тебе нужно купить четыре кастрюли!

– Да, нужно, – говорит она гордо. – И это еще не все. Мне нужна еще гусятница.

– О боже, а я купил только одну кастрюлю!

Ягненок непоколебима.

– Тогда нам придется купить еще три.

– Но это же не по средствам, снова придется использовать сбережения!

– Не беспокойся, мальчик мой, это не слишком большой удар по нашему бюджету. Что нужно, то нужно – а четыре кастрюли нам нужны.

– Я не думал, что так будет, – говорит он грустно. – Я думал, мы будем экономить, а теперь сразу начинаем тратить деньги.

– А если это необходимо?!

– Гусятница совершенно лишняя, – говорит он взволнованно. – Я никогда не ем тушеное. Никогда! Никогда! Из-за какого-то кусочка тушеного мяса покупать целую гусятницу! Никогда!

– А рулет? – спрашивает Ягненок. – А жаркое?

– Водопровода на кухне тоже нет, – говорит он в отчаянии. – За водой придется ходить на кухню к госпоже Шарренхёфер.

– О боже!

С одной стороны, брак выглядит чрезвычайно просто: двое женятся и заводят детей. Они живут вместе, стараются быть как можно добрее друг к другу и стремятся двигаться вперед. Товарищество, любовь, дружелюбие, еда, питье, сон, работа, домашние дела, воскресный выезд, иногда кино вечером. И все. Но с другой стороны, вся эта история распадается на тысячу отдельных проблем. Брак, в первоначальном смысле отходит на второй план, он подразумевается как предпосылка, но вот что же делать с гусятницей? И стоит ли ему сегодня вечером сказать госпоже Шарренхёфер, чтобы она убрала часы из комнаты? Вот в чем дело.

Они оба смутно об этом догадываются. Но сейчас им не до этих проблем: все гусятницы позабыты, поскольку они поняли, что остались одни в купе. Угрюмый мужчина куда-то недавно вышел. Они даже не заметили, когда он исчез. Гусятница и настенные часы позабыты, они обнимаются, наслаждаясь друг другом, поезд гудит. Время от времени они останавливаются, а затем целуются с новой силой, пока поезд не замедляет свой ход: Духеров.

– О боже, уже приехали! – говорят оба.

Пиннеберг секретничает, а Ягненок разгадывает загадки.

– Я заказал машину, – говорит Пиннеберг спешно, – дорога к нам была бы слишком долгой для тебя.

– Но зачем? Мы же хотели экономить! В прошлое воскресенье мы ведь два часа шли пешком!

– Но все твои вещи…

– Их мог бы принести какой-нибудь носильщик. Или кто-то из твоего магазина. У вас же есть стажеры…

– Нет, нет, мне это не нравится, это будет выглядеть как…

– Ну, хорошо, – покорно соглашается Ягненок, – как скажешь.

– И еще кое-что, – тараторит, пока поезд тормозит. – Мы не должны выглядеть как муж и жена. Мы будем делать вид, что просто знакомы.

– Но почему? – удивленно спрашивает Ягненок. – Мы ведь совершенно официально женаты!

– Знаешь, – объясняет он смущенно, – это из-за людей. Мы же не разослали приглашения, ничего не объявляли. И если они нас так увидят, они могут обидеться, правда?

– Я этого не понимаю, – недоумевает Ягненок. – Ты должен мне это еще раз объяснить. Почему люди могут обидеться на то, что мы женаты?

– Я тебе потом объясню. Не сейчас. Сейчас нам нужно… Ты возьмешь свой чемодан? Пожалуйста, веди себя немного отчужденно.

Ягненок больше ничего не говорит, а только смотрит на своего мужа с сомнением. Он проявляет совершенную вежливость, помогает своей жене выйти из вагона, смущенно улыбаясь:

– Итак, это главный вокзал Духерова. Здесь еще есть узкоколейка до Марксфельда. Пожалуйста, сюда.

По лестнице он спускается с платформы, однако он идет слишком быстро для заботливого мужа – даже для мужа, который заказал машину, чтобы его жене не было тяжело идти. Он держится впереди на два-три шага. Они выходят через боковую дверь, там уже ожидает такси с поднятым верхом.

Шофер говорит:

– Добрый день, господин Пиннеберг. Добрый день, милая леди.

Пиннеберг торопливо бормочет:

– Одну минуту, пожалуйста. Проходи, садись. Я тем временем позабочусь о багаже. – И уходит.

Ягненок стоит и смотрит на площадь вокзала с его маленькими двухэтажными домиками. Прямо напротив находится привокзальный отель.

– Здесь магазин Кляйнхольца? – спрашивает она шофера.

– Где работает господин Пиннеберг? Нет, милая леди, мы проедем мимо него позже. Это прямо на рыночной площади, рядом с ратушей.

– Слушайте, – говорит Ягненок. – Не можем ли мы опустить верх у машины? Сегодня такой прекрасный день.

– Извините, милая леди, – качает головой шофер. – Господин Пиннеберг заказал закрытую машину. Обычно в такую погоду я, конечно, езжу в открытой.

– Ну, хорошо, – неохотно соглашается Ягненок, – раз уж так сказал господин Пиннеберг. – И садится в машину.

Она наблюдает за тем, как Пиннеберг идет за носильщиком, который тащит чемодан, тюфяк и ящик на тележке. Вот уже пять минут, как она смотрит на своего мужа другими глазами, она замечает, что у него правая рука в кармане брюк. Обычно он так не делает – он вообще так никогда не делал. Но сейчас он почему-то прячет руку в кармане…

Затем они трогаются с места.

– Итак. – Он смущенно смеется. – Теперь ты увидишь весь Духеров целиком. Духеров – это на самом деле одна длинная улица.

– Ага, – отвечает она, – ты еще хотел объяснить мне, почему люди могут обидеться.

– Потом, все потом, – говорит он. – Сейчас не самое удачное время об этом говорить. Нас ждет ужасно долгая дорога.

– Ну, тогда потом, – говорит она и тоже замолкает.

Но снова ей что-то бросается в глаза: он весь съежился, если кто-то случайно заглянет в машину, его точно не узнают.

– Вот и твой магазин, – говорит она. – Эмиль Кляйнхольц. Зерно, корма и удобрения. Картошка оптом и в розницу. – Я могла бы покупать у тебя картошку.

– Нет, нет, – говорит он торопливо. – Это старая вывеска. У нас больше нет картошки в розницу.

– Жаль, – говорит она. – Мне бы понравилось, если бы я пришла к тебе в магазин и купила десять фунтов картошки. Я бы даже не притворялась замужней.

– Да, жаль, – соглашается он. – Это было бы очень мило.

Она энергично стучит носком обуви по полу и возмущенно вздыхает, но больше ничего не говорит. Позже она задумчиво спрашивает:

– У нас тут есть вода?

– Для чего? – осторожно спрашивает он.

– Ну, чтобы купаться! Что значит «для чего»? – нетерпеливо отвечает Ягненок.

– Да, здесь можно купаться, – отвечает он.

И они продолжают ехать, вскоре выезжая с главной дороги.

– Полевая улица, – читает Ягненок. Отдельные дома, везде сады. – Слушай, здесь очень красиво, – говорит она с радостью. – Так много цветов!

Автомобиль буквально подпрыгивает.

– Теперь мы в Зеленом конце, – говорит он.

– В Зеленом конце?

– Да, наша улица называется Зеленый конец.

– Это улица?! Я уж думала, что шофер заблудился.

Слева огороженное колючей проволокой пастбище с парой коров и одной лошадью. Справа поле, где цветет красный клевер.

– Открой же окно! – просит она.

– Мы уже на месте.

И пастбище и равнина закончились. Здесь город поставил свой последний памятник – и какой! Узкий и высокий дом мастера-каменщика Мотеса стоит в низине, коричнево-желтый, оштукатуренный только спереди, боковые стены обветшали и нуждаются в ремонте.

– Красивым его не назовешь, – смотрит на него Ягненок снизу вверх.

– Но внутри действительно уютно, – подбадривает он ее.

– Так давай зайдем внутрь, – говорит она. – Малышу здесь понравится, так здорово.

Пиннеберг и шофер берутся за корзины, Ягненок берет коробку из-под яиц, шофер объясняет:

– Тюфяк я принесу позже.

На первом этаже, где находится магазин, пахнет сыром и сырой картошкой, на втором этаже снова нестерпимо пахнет сыром, его запах сбивает с ног, он царит и на третьем этаже, а прямо под крышей снова пахнет картошкой, затхло и влажно.

– Что это такое, объясни, пожалуйста! Почему пропал запах сыра?

Но Пиннеберг уже открывает дверь.

– Давай сразу пойдем в комнату?

Они проходят через маленькую прихожую – она действительно очень маленькая – справа стоит гардероб, а слева – сундук. Мужчины с корзиной едва ли могут пройти.

– Ну, вот! – торжественно Пиннеберг и распахивает дверь.

Ягненок переступает порог.

– О боже, – говорит она растерянно. – Что здесь?..

Она роняет все, что держала в руках, на обитый плюшем диван – под ящиком из-под яиц скрипят пружины – и бежит к окну; в длинной комнате четыре больших светлых окна, она распахивает одно из них и смотрит наружу.

Внизу находится улица, разбитая полевыми дорогами с песчаными колеями, поросшими травой, лебедой и чертополохом. А дальше клеверное поле – теперь она чувствует его запах, – ничто не пахнет так прекрасно, как цветущий клевер, на который целый день светило солнце.

К полю клевера примыкают и другие поля, желтые и зеленые, некоторые из них уже скошены. А далее глубокие зеленые полосы – луга, – между ивами, ольхой и тополями течет Штрела, узкая речка.

«К моему дому, – думает Ягненок. – Она течет к моему дому, где я трудилась и мучилась и была совершенно одна. Везде одни стены, камни… А здесь все так просторно».

И теперь она вдруг замечает рядом своего милого мужа, который уже разделался с шофером и постельным мешком; теперь его лицо беззаботно и сияет от счастья.

Она говорит ему:

– Посмотри на все это! Здесь вполне можно жить…

Она протягивает ему правую руку, и он берет ее своей левой.

– Какое чудесное лето! – восклицает она и описывает свободной рукой полукруг.

– Видишь вон ту колею? Это узкоколейка до Максфельде, – говорит он.

Внизу появляется шофер. Он, вероятно, был в магазине, потому что салютует им бутылкой пива. Мужчина тщательно вытирает горлышко ладонью, откидывает голову назад, кричит:

– Ваше здоровье! – И пьет.

– На здоровье! – кричит Пиннеберг и отпускает руку Ягненка.

– Ну, – говорит Ягненок, – а теперь давай посмотрим на эту комнату ужасов.

Конечно, это что-то странное: ты только что смотрел на простор полей и видишь комнату, в которой… Ну, учитывая, что Ягненок действительно не избалована, она лишь однажды видела в витрине на Майнцерштрассе простую дешевую мебель. Но это…

– Пожалуйста, мальчик мой, – говорит она. – Возьми меня за руку и веди. Я боюсь, что что-то уроню или застряну и тут уж ни взад, ни вперед.

– Ну, не так уж здесь и плохо, – говорит он немного обиженно. – Я думаю, здесь очень уютный уголок.

– Да, уютный, – говорит она. – Но скажи мне ради бога, что это все такое? Нет, не говори ни слова. Мы должны подойти ближе, я должна сама это рассмотреть.

Они отправляются в путь, но комната узкая, и им приходится идти друг за другом, Ягненок не отпускает своего Ганнеса. Итак, комната похожа на ущелье, бесконечно длинное, словно русло ручья. И пока четыре пятых этого ущелья полностью заполнены мягкой мебелью, ореховыми столами, витринами, трюмо, жардиньеркой, этажерками и большой клеткой для попугая (без попугая), в последней пятой части стоят только две кровати и умывальник. Но именно то, как разделены четвертая и пятая части комнаты, привлекает Ягненка. Жилая и спальная части разделены не с помощью гипсокартонной стены, не занавеской, не ширмой. Скорее, с помощью реек сделано нечто вроде решетки, подобной шпалере для виноградной лозы от пола до потолка с аркой для прохода. И эти рейки не просто гладкие и деревянные, а красиво покрытые коричневым ореховым лаком, каждая с пятью параллельными бороздками. И чтобы решетка не выглядела так голо, в нее вплетены цветы – цветы из бумаги и ткани – розы, нарциссы и букетики фиалок. А еще зеленые бумажные гирлянды, которые знакомы им с пивных фестивалей.

– О боже! – говорит Ягненок и садится. Она садится там же, где стоит, не опасаясь, что упадет, – повсюду что-то есть, везде что-то находится, и она тут же упирается в плетеный стул для пианино из черного дерева, стоящий одиноко, без самого пианино.

Пиннеберг молча стоит рядом. Он не знает, что сказать. Ему на самом деле все было довольно ясно еще в момент, когда он снимал эту комнатушку, и шпалера тогда показалась ему довольно забавной.

Вдруг глаза Ягненка начинают искриться, ее ноги снова обретают силу, она встает, подходит к цветочной решетке и проводит пальцем по одной из реек. На рейке, как уже было сказано, есть бороздки, гребни и выемки, и Ягненок смотрит на свой палец.

– Вот! – говорит она и показывает юноше палец. Палец серый.

– Ну, немного пыльно, – говорит он осторожно.

– Немного! – Ягненок смотрит на него горящими глазами. – Ты же наймешь для меня служанку, да? Служанка должна убираться здесь минимум пять часов в день.

– Но почему? Зачем?

– А кто же должен это убирать, скажи? Эти девяносто три предмета мебели со своими выемками и ручками и колоннами и раковинами… Ну да, конечно, я могла бы и сама это сделать, хотя такой ерундой заниматься – просто грех… С одной только шпалерой в одиночку я буду возиться по три часа в день. И потом эти бумажные цветы…

Она щелкает пальцем по розочке – цветок падает на пол, и за ней в солнечном свете танцуют миллионы серых пылинок.

– Ты наймешь мне служанку, да? – спрашивает Ягненок, сейчас совсем не похожая на ягненка.

– Может, достаточно будет прибираться раз в неделю?

– Какая чушь! И вот здесь должен расти Малыш? Да он себе все ручки и ножки отобьет об эту ужасную мебель!

– К тому времени, возможно, у нас будет квартира.

– К тому времени! А кто будет тут зимой топить? Под самой крышей! Две наружные стены! Четыре окна! Каждый день полцентнера брикетов угля, иначе умрешь от холода!

– Да, знаешь, – говорит он несколько обиженно, – меблированная комната, конечно, никогда не будет такой, как своя квартира.

– Это я знаю. Сам скажи, как тебе тут? Тебе тут нравится? Ты бы хотел здесь жить? Представь себе, ты приходишь домой и боишься в сторону ступить, да еще повсюду кружевные салфетки. Ай! Так я и думала, они на булавках!

– Но мы не найдем ничего лучше.

– Я найду, уж не переживай. Когда мы сможем отказаться от комнаты?

– Первого сентября, но…

– А съехать когда?

– Тридцатого сентября, но…

– Полтора месяца, боже мой, – стонет она. – Что ж, я потерплю, ничего. Только бедняжку Малыша жалко, придется ему вместе со мной все это пережить. А я-то думала, мы с ним так хорошо гулять будем! Не тут-то было. Придется мне тут убираться.

– Но мы не можем так сразу отказаться!

– Конечно можем. Лучше всего прямо сейчас, сегодня, в эту самую минуту! – Она стоит, полная решимости, вся раскрасневшаяся, с вызывающим видом, глаза сверкают, голова запрокинута назад.

Пиннеберг медленно говорит:

– Знаешь, Ягненок, я тебя себе совсем иначе представлял. Гораздо мягче…