Кузьку мы нашли в лесу случайно. Он был таким трогательным, таким беззащитным, что оставить такого кроху в лесу было невозможно. У нас он быстро прижился. Проказить особо не проказил, умелого и сложного ухода не требовал. Мы с мужем вроде бродячих артистов, переезжали с места на место, костюмированные представления для детей показывали на ярмарках, а иногда и в домах культуры. Дети были от енота в восторге, а он оказался в душе настоящим артистом и от представлений не отлынивал.
«И кто бы мог подумать, что моя жена влюбится в енота – полоскуна! Вот ведь, дамские штучки!», – посмеивался надо мной Федор.
Братья
Было уже почти двенадцать, когда я, покончив с делами, и тщательно приодевшись, но стараясь ничем не выдать своих усилий, отправилась в город, на площадь, где все готовились к ярмарке.
На площади мужики сооружали настил для сцены. Федор с Олегом разгружали доски с грузовика.
Федор стоял на высоком кузове. С усилием подтягивал длинные доски к самому краю, ловко перехватывая руками в толстых рабочих перчатках. Старая серая футболка прилипла и потемнела от пота. Он брал сразу по несколько досок, так что бицепсы вздувались и перекатывались, задирая и без того короткие рукава футболки к самому плечу. Радом стояли две бабы, болтали, а одна то и дело, как бы между прочим, поглядывала на Федора. Я про себя усмехнулась. Уж больно забавно было смотреть, как она делала равнодушный вид.
Олег принимал доски внизу. Край кузова приходился ему где-то на уровне груди, благо ростом бог не обидел. Он осторожно прилаживал доски на плечо, перегибаясь назад. Федорова старая рубаха болталась на нём, топорщилась на спине колом, словно накинули её на палку с перекладиной. Рукава, закатанные до локтя, тоже болтались, так что руки казались несуразно длинными и худыми, точно у подростка.
Лицо Олега каждый раз, как он принимал груз, искажалось от усилий. Было видно, что он устал.
Все, не могу больше! – взмолился он, наконец.
Федор по инерции